Текст книги "Русская миссия Антонио Поссевино"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– Другие могут нам помешать? – спросил брат Гийом.

– Могут. Царь к моим словам прислушивается, но порой и других без внимания не оставляет.

– Тогда надо сделать так, чтобы он перестал к ним прислушиваться.

Давид внимательно посмотрел на собеседника:

– Надо.

– И я могу помочь тебе в этом.

– Можешь.

– Тогда назови тех, к кому царь должен перестать прислушиваться.

Давид оглянулся на закрытую дверь, лицо его изменилось. Он неслышно, что было невероятно для его грузного тела, встал со стула и подошёл к выходу, затем резким движением распахнул створку. Раздался стук, короткий крик. Слуга, подслушивающий по ту сторону двери, от удара створки отлетел в сторону. Лицо Давида побагровело.

– Эй, – крикнул он, – Митька, сюда.

Застигнутый за подслушиванием слуга испуганно дёрнулся, намереваясь бежать из дома архиепископа, но было поздно. Прибежавшие на крик слуги навалились, прижали к полу, а вскоре появился и Митька – среднего роста человек в добротной одежде и даже в кожаных сапогах. Серые волосы, серое лицо, совершенно неприметная внешность, и лишь огромные кисти рук бросались в глаза, выдавая в нём огромную силу. При его виде все подались назад, и лишь застигнутый за подслушиванием затрепетал и замер, словно мышь перед ужом.

– Запороть, – коротко и с виду очень спокойно сказал Давид. Но его глаза были белёсыми от ярости, и слуги испуганно разбежались, стараясь не попадаться взбешённому архиепископу на глаза.

Митька совершенно бесстрастно поднял провинившегося за шкирку, как кошка поднимает своих котят, встряхнул его и потащил, волоча ногами по полу. От ужаса тот даже портки замочил.

– Погоди! – велел Давид.

Митька остановился, крепко держа виноватого за шиворот.

– Не надо пороть. Кончай здесь.

Митька, по-прежнему сохраняя молчание, отпустил ворот слуги, взял его левой рукой за подбородок, правой за затылок и сделал резкое движение. Послышался хруст, и тело соглядатая опустилось на пол.

– Проследи, чтобы при нём не было ничего, что на меня указывало бы, – приказал Давид, – да ночью отвези, брось в Которосль[171]171
  Которосль – река бассейна Волги. Протекает в нескольких верстах от Ростова.


[Закрыть].

Митька молча кивнул и утащил труп. Давид повернулся к гостям, успокаиваясь:

– Не хватало ещё, чтобы он под плетьми начал кричать о том, что здесь услышал..

Брат Гийом кивнул. Ласло сидел со смиренным выражением лица, не выказывая никакого волнения, хотя при них только что совершилось убийство.

– А отрок твой, – Давид кивнул на Ласло, – крепкий. Другой испугался бы, заметался.

– Пока от Равенны до Ростова добрались, он троих зарезал, – спокойно ответил брат Гийом, – да, крепкий отрок.

Давид озадаченно посмотрел на Ласло:

– И не скажешь.

– И годков ему не четырнадцать, как выглядит, а все семнадцать. Потому и взял, что способен на дела, которых от него не ожидают. Но давай о заботах наших поговорим.

– И то, – кивнул Давид. – Когда станем унию обсуждать, только двое меня беспокоят. Остальные – кого заинтересовать можно, кого словом угомонить, а кого государь и слушать не станет. Но эти двое…

Давид замолчал, покачивая в затруднении головой.

– Назови, кто.

– Один – старец Амфилохий, насельник Сергиевой обители. Очень уж государь к нему прислушивается. Безгрешной жизни человек. Люди к нему идут, бесов изгоняет. Ветхий совсем, но на погост не торопится. Государь непременно велит его пригласить, когда об унии речь зайдёт. Много вреда нашему делу может принести.

– Люди к нему идут? – заинтересовался брат Гийом. – Это хорошо. Люди разные могут быть. А второй кто?

– Дионисий, митрополит.

Коадъютор задумался:

– К этому подобраться сложнее будет. Тут твоя помощь нужна.

– Какую помощь ты от меня ждёшь? – нахмурился Давид. – Да если на меня хоть малое подозрение будет – сразу в монастырь на покаяние, и это ещё ладно, коль так. И тогда всё, об унии можно забыть. Потому как нет в православной церкви человека, более меня к католичеству расположенного.

– Не беспокойся, Давид, – сказал брат Гийом, – ты слишком много значишь, чтобы рисковать тобой. Ты только подскажи, как мне или Ласло войти в митрополичье окружение. И не бойся, что словечко придётся замолвить. Скоро всё наше будет, и кто там вспомнит этого Дионисия?

– Это покумекать надо, – задумчиво произнёс Давид, – вы тут поживите пока, а я прикину. Только с подворья носу не кажите.

– Хорошо, Давид. Время у нас ещё есть, легат сначала о мире будет говорить, лишь потом – об унии. Но тянуть всё-таки не стоит.

– Вот и ладно.

Архиепископ встал, перекрестил гостей:

– С Богом.

– С Богом, – ответил ему иезуит.

Глава шестнадцатая
ПЕРЕГОВОРЫ

Истома добрался до Старицы в середине июля. Весть о том, что папский легат Антонио Поссевино находится при дворе Стефана Батория, уже дошла до ушей Андрея Щелкалова, а значит, и до царя. Но дьяк Посольского приказа, или, как его уважительно называли при европейских дворах, «Московский великий канцлер», хотел всё услышать из первых уст, и как можно быстрее. Поэтому, едва Шевригин въехал в город, его сразу проводили к Щел-калову.

– Ну, здравствуй, добрый молодец, – улыбнулся ему навстречу дьяк, – наслышан уже о делах твоих. А теперь давай-ка присаживайся и поведай, что видел и что слышал.

– У меня всё записано, – ответил Истома, – вот.

И он вытащил из сумки плотную стопку густо исписанных листов.

– Чем писал?

– Как и уговаривались – молоком да литореей.

– Добро. Всё прочту. – Дьяк прищурился. – А не было ли в дороге такое, чего не записал? Толмач наш ливонский где?

Выслушав рассказ Истомы об убийстве Поплера в Любекском порту и последующем нападении пиратов на торговый караван, с которым плыл Шевригин, дьяк помрачнел:

– Вижу, поперёк горла ты им встал. Видно, узнал что-то такое, что они скрыть хотели. Но везучий ты, Истома. Очень везучий. Надо твоё везение на благо державы направить.

– Андрей Яковлевич! – взмолился Шевригин. – У меня в Москве жена молодая да две дочки. Почти год не видел. Отпусти в Москву! Хоть на несколько денёчков!

– Пустое говоришь! – посуровел Щелкалов. – На государевой службе хоть и тяжело, но почётно. И денежно. За ум свой да за усердие получишь изрядную плату. А семью увидишь, когда от государевых дел послабление будет.

– Андрей Як…

– Цыц! – рявкнул дьяк. – Отдыхай пока, но далеко не отлучайся. Сейчас прочту твои записки, пойду к царю. И ты можешь понадобиться. Если государь иного поручения тебе не придумает, будешь при мне. Поссевино своего встретишь. Да гляди внимательнее – авось приметишь кого. Чую, отправил папа не только явное посольство, но и тайное. А у тайного – и дела неявные. Тут такое сейчас решается!.. Великое!

Так и не уехал Истома Шевригин в Москву. Вечером отправился вместе с Щелкаловым к царю да на следующий день – тоже. Всё до малейших подробностей рассказал государю. Вспоминал, что не записано. Потом записывал и снова рассказывал. Когда рассказывать стало нечего, просто слонялся по Старице без дела, никаких поручений Щелкалов ему не давал. Все ждали – вот-вот явится Поссевино, а того всё не было. Уже и стрельцов для встречи отправили. Стража на городских воротах получила строгий приказ – посторонних людей в город не пускать. А то мало ли…

…На русской границе конвой из сотни шляхтичей, охранявших папское посольство в пути, повернул назад. Встречаться с русскими никому не хотелось, ведь такая встреча, вполне вероятно, могла закончиться стрельбой и сабельной рубкой. Карета, в которой ехал Поссевино, четыре сопровождающих иезуита и два переводчика остались без сопровождения, а русские пока не появлялись.

"Сейчас достаточно небольшой разбойничьей шайки, – подумал Поссевино, – и посольству конец. И всем надеждам на унию – тоже конец". С наступлением вечера они остановились неподалёку от безвестной деревушки, чьи обитатели, привыкшие к тому, что мимо них постоянно кто-то ездит – на повозках ли, на конях, – отнеслись к этому совершенно равнодушно. Поужинав захваченной снедью, кое-как разместились на ночлег. Все участники посольства, кроме легата, должны были охранять сон своих товарищей попеременно. Для этого ночь разбили на три равные части, каждую из которых должны были бодрствовать два человека.

Посреди ночи Поссевино разбудил конский топот и крики. Проснувшись, он сразу потянулся к кобуре с заряженным накануне пистолетом. Но опасение оказалось напрасным: это были русские. Не меньше шести десятков стрельцов в ярко-красных кафтанах, с полным вооружением и ярко горящими факелами гарцевали прямо посреди маленького лагеря папского посольства. Вперёд выехал начальник – молодой совсем, не старше двадцати лет, но важный и богато одетый пристав и коротко кивнул Поссевино:

– Я Фёдор Потёмкин. Буду охранять вас до Смоленска, поэтому вам не следует ничего бояться. Но, поскольку места здесь дикие, а народишко наш буйный, предлагаю никому без моего ведома никуда не отлучаться. А то убьют ещё кого, а мне перед государем отвечай!

Глаза у Потёмкина быстрые, наглые, рот ощерен в нахальной улыбке. По его виду было сразу понятно, что почтения к посольству он не испытывает и только повеление государя заставляет его держаться с иноземцами вежливо, а не вытолкать их в шею со святой Русской земли.

Брат Стефан перевёл Поссевино речь этого наглого русского, на что легат учтиво заявил:

– Я рад, что царь Иван Васильевич позаботился об охране посольства Святого престола. И уверен, что дальнейшее наше путешествие будет безопасным и удобным.

Выслушав перевод, Потёмкин кивнул:

– Конечно! А теперь собирайтесь, впереди вас ждёт стоянка получше этой. Да и светает уже.

Небо на востоке, действительно, окрасилось в розовый цвет. Невыспавшиеся недовольные послы собрались и вскочили на коней. Русские разбились на два отряда: один скакал впереди посольства, второй – позади. Вскоре после рассвета остановились, как и обещал Потёмкин, в большом селении, где все позавтракали. Но на месте не остались, и скачка продолжилась.

До Смоленска добрались к вечеру второго дня. Это был первый русский город, в котором оказался Поссевино. Легат с интересом осматривал деревянные укрепления, отмечая про себя, что крепость в случае осады не сможет долго выстоять, будучи уязвимой не только для артиллерии, но и для огня.

На следующий день толмач неверно передал легату слова сопровождающих, пригласивших Поссевино на обедню, и тот посчитал, что его приглашают на обед. Ошибку он осознал лишь перед входом в церковь, отказавшись посетить православный храм и ограничившись беседой со Смоленским епископом.

Пятидневный отдых в Смоленске восстановил силы посольства, и десятого августа оно покинуло древний город. Спустя восемь дней Поссевино со свитой и охраной из пятнадцати всадников, возглавляемых приставом Залешином Волховым, подъезжал к Старице.

Иван Васильевич, загодя извещённый о приближении долгожданного легата папы Григория Тринадцатого, подготовил грандиозную встречу. В версте от Старицы посольство встретили триста стрельцов под предводительством сразу трёх приставов, разодетых в златотканое платье, отделанное драгоценными каменьями. Тут же Поссевино был вручён царский подарок – прекрасный конь чёрной масти со сбруей, украшенной серебряными бляшками. По обе стороны дороги, что вела от городских ворот до отведённых посольству покоев, стояли две цепи стрельцов, сдерживающих толпы горожан, вывалившие по случаю приезда знатного гостя на улицу в самых нарядных и дорогих одеждах: царь велел, попробуй ослушаться! Да и любопытно было, что это за иезуиты такие: говорят, у них рога растут, а хвост они в правый сапог заправляют!

В тот же вечер московиты закатили в честь дорогих гостей пир. Но царь, вопреки ожиданию Поссевино, на нём не присутствовал. Кроме папского посольства и пяти русских приставов – очень важных придворных – на нём присутствовали шесть десятков человек званием пониже. Роль хозяина пира исполнял стольник Иван Бельский. Он сидел рядом с легатом, и каждый раз, когда слуги вносили новое кушанье, вставал и объявлял, перед этим перечислив все титулы царя:

– Государь жалует тебя этим блюдом!

Все присутствующие тоже вставали, усаживаясь на место лишь после того, как опускался на скамью Иван Бельский. Поссевино, как и остальных участников посольства, все эти нудные однообразные церемонии изрядно утомили. Поэтому, когда после окончания общего пира Бельский объявил, что теперь последует его продолжение в узком кругу, легат отказался, сославшись на усталость и предельное насыщение. Он понимал, конечно, что это будет не просто продолжение пира, а нечто вроде предварительных переговоров. Вероятно, приставам были даны наставления проведать намерения посла, что они сейчас и собирались сделать. Но Поссевино, ушлый пройдоха, совсем не собирался облегчать службу этим людям, от которых совершенно не зависело, какое решение примет царь. Если бы это был Андрей Щелкалов – тогда да, поговорить стоило. А к чему тратить время и силы на пустую болтовню с третьестепенными людьми?

На следующий день легат показал приставам подарки, привезённые им Ивану Васильевичу. Он бы и этого не делал, но тут московиты проявили настойчивость: очевидно, им было дано твёрдое распоряжение составить опись подарков. Изготовленный с величайшим искусством хрустальный крест, главная ценность которого заключалась не в хрустале и не в тщательности отделки, а в том, что в него вделана часть невзрачного деревянного креста – того самого, на котором был распят Христос. Приставы, открыв рты, с благоговением разглядывали невиданную на Руси реликвию. Затем – Поссевино объявил, что это не от папы, а от него лично, – восковое изображение священного агнца с надписью славянской грамотой, выкрашенное в красный цвет и отделанное серебром. Затем – розариум[172]172
  Розариум – в данном случае сборник молитв.


[Закрыть] из золота и драгоценных камней и десять молитвенных шариков для чёток, тоже из золота и драгоценностей, и хрустальный с серебром кубок. Царевичам Ивану и Фёдору – подарки из драгоценных камней. Были подарки и для государыни Анастасии, но Поссевино только сейчас узнал, что она умерла двадцать один год назад. Как-то удивительно, что он не поинтересовался у Истомы ещё в Риме, кто же сейчас русская царица, и привёз подарки мертвячке. Было бы не очень хорошо, если б это досадное обстоятельство обнаружилось в момент передачи подарков царю[173]173
  На момент визита Поссевино царицей была Мария Фёдоровна Нагая. При дворе Григория XIII об этом не знали и не удосужились навести справки о матримониальном положении русского царя. Нагая – мать царевича Дмитрия, который родился 19 октября 1582 года. Она прожила 58 лет и умерла в 1611 году, пережив Ивана Грозного на 27 лет.


[Закрыть].

Но самым главным подарком легат считал книгу на греческом языке о Ферраро-Флорентийском соборе, богато и красиво отделанную. Этим подарком он как бы говорил царю – мол, "на, смотри, ради чего всё это затеяли. Изучай положения, тебе предстоит их принять, коль хочешь замириться с Баторием".

У приставов аж глаза загорелись от увиденного. Поссевино понял, что они чрезвычайно довольны привезёнными им богатствами. О книге с положениями Ферраро-Флорентийского собора они не сказали ничего, не выделив в череде других богатых подарков. Может, просто не знали, что это за собор, а может, что скорее, посчитали обсуждать это с послом неуместным и неподобающим их положению.

В Старице Поссевино пробыл до четырнадцатого сентября. За это время он шесть раз разговаривал с царём Иваном. Иезуит во время переговоров делал упор на принятии московитами унии с католиками, но Иван и слушать ничего об этом пока не хотел. Он гнул свою линию – сначала замиримся с Баторием, а потом и об унии, и обо всём остальном, включая войну с Турцией, говорить будем. Московиты настойчиво подсовывали легату исторические документы, которые, по их мнению, обосновывали права русских на владение Ливонией. Поссевино в ответ кивал головой, поддакивал, документы брал и даже читал, прекрасно понимая, что там, где звенит боевая сталь, звучат выстрелы и льётся кровь, никакое историческое обоснование во внимание приниматься не будет. Мало ли какое обоснование было триста лет назад! Сабля и мушкет сейчас и здесь создают новое обоснование!

Так и не добившись ничего от царя Ивана, Поссевино выехал из Старицы. Путь его лежал на этот раз к Пскову. Польское войско уже месяц как осаждало этот древний русский город. Теперь предстояло убедить Батория, чтобы он пошёл на мир с Иваном. Но как? Предъявить ему древние русские права? Да он только рассмеётся в лицо, не считаясь с его высоким положением в ордене и при дворе папы. Тогда что – надо молиться за то, чтобы поляки не сумели взять Псков? Поссевино усмехнулся: русские ещё не приняли католичество, и послушает ли его Иисус, когда он станет молиться за схизматиков против католиков?

С легатом ехал один лишь Андрей Модестин и сотня охраны. Паоло Кампани Поссевино отправил к кардиналу Комо в Рим с донесением о том, как продвигаются посольские дела. А Стефана Дреноцкого и Микеле Мориено он оставил в Старице с наставлением наблюдать за русскими делами, не раздражая при этом ни царя, ни его приближённых. И беседовать со всеми, кто изъявит желание, о вере, о единении церквей и о том, что Бог у нас общий – Иисус Христос и негоже ругаться о том, кто его славит более правильно.

Но, едва улеглась пыль за каретой Поссевино, царь вызвал к себе Андрея Щелкалова.

– Что думаешь об этих иезуитах, – мотнул он головой в сторону палат, где жили послы, – никак, соглядатаями нам оставлены?

– Верно, государь, – ответил тот, – а посему так мыслю: к дому их приставить стражу и объявить, что государь сильно о них беспокоится, посему и бережёт пуще, чем своих подданных. А будут кочевряжиться и порываться из дома выйти – объявить, что, мол, государь лучше знает, от чего им в его владениях опаску иметь надо. А чтобы не грустили – еду поставлять вдоволь и даже с избытком. И вина вдоволь – пусть подавятся. – Щелкалов рассмеялся. – Авось не сопьются, пока их голова у Батория гостит!

Улыбнулся и царь:

– Верно говоришь. Неча им наших подданных в католическую ересь смущать.

Так и просидели Стефан Дреноцкий и Микеле Мориено под стражей всё время, пока Поссевино был у Батория. Сначала они хотели вырваться на свободу, но мрачные русские стрельцы лишь смотрели на них угрюмо и ничего не говорили. Дреноцкий пытался беседовать с ними о католичестве, но стрельцы не выказали никакого интереса к вопросам религии, и отношение их к пленникам не изменилось ни в хорошую, ни в плохую сторону. Однажды проведать иезуитов зашёл Щелкалов, к которому послы бросились с просьбой разрешить выход в город. На что дьяк почесал нос и ответил сочувственно:

– Без злого умысла это делается. Народец у нас – ой-ёй-ёй! Если даже к вам стражу приставить – всё равно один лишь вид иноземцев может привести в неистовство. И стража не спасёт. Ну не сотню ж стрельцов для вас отряжать. Вы, голубчики, посидите уж. Для вашей сохранности всё.

Он выглядел и говорил вполне искренне, и послы почти успокоились. А поскольку заняться под стражей было совершенно нечем, они стали основательно налегать на вина и наливки, которые два раза в неделю приносили им в количествах, достаточных для того, чтобы послы не тосковали о временно утраченной свободе.

Поссевино прибыл в лагерь Батория пятого октября. К тому времени город был осаждён уже больше полутора месяцев. Легат обратил внимание, что в польском войске значительное количество, не меньше четырёх солдат из десяти, наёмников – венгров и немцев. Очевидно, Баторий, опасаясь неустойчивого настроения шляхты, решил снизить влияние в войске польских аристократов, наняв людей, которые будут за деньги верны исключительно ему. Пока всё шло хорошо, шляхта была готова на руках носить своего иноземного короля, но что будет, если его начнут преследовать неудачи? Хитрый Баторий понимал, что военная фортуна вполне может повернуться к нему спиной, и принял меры предосторожности.

Военный лагерь Речи Посполитой представлял собой скопище разноплеменных солдат, которые к тому же исповедовали разные религии. Если поляки были, за очень немногочисленным исключением, католиками, то у литовцев имелось немало православных. Правда, это обстоятельство не делало их русофилами. Православные литвины являлись верными подданными своего короля и с поляками никогда не конфликтовали. Польских протестантов было мало, и к их иноверию католики относились как к безобидному чудачеству. Одни вон любят себя золотыми побрякушками украшать без меры, другие у себя в имении выкопают пруд и устраивают на нём потешные морские сражения между крепостными, третьи – протестанты. Странно это, даже глупо, но если королю верен и боец добрый, то можно простить. Венгры, поголовно добрые католики, держались несколько особняком, поляков не задирали, но и те, зная о вспыльчивости мадьяр, старались поддерживать с ними мирные отношения.

А вот немцы, которые в большинстве были набраны в Ливонии и других лютеранских землях, основательно раздражали поляков. Впрочем, и сами немцы нередко относились к последним с нескрываемым презрением. Поэтому в лагере часто вспыхивали стычки между поляками и немцами, часто по ничтожному поводу. В этом Поссевино убедился спустя всего два дня после прибытия в польский лагерь.

Как-то легат прогуливался по лагерю в обществе коронного канцлера Яна Замойского. Поссевино после посещения Вильно очень ценил его, видя глубокий ум и решительность польского магната, беспристрастно оценивающего политическую обстановку и действующего исходя не из сиюминутных предпочтений, а из долгосрочных интересов Речи Посполитой.

– Мир с Московией не будет предательством, – убеждал иезуит канцлера, – пусть даже не слишком дальновидным людям сейчас кажется именно так. В случае удачи они станут католиками, и у поляков будет значительно меньше поводов воевать с русскими. Если же упорно стоять на своём, не принимая во внимание меняющиеся обстоятельства, можно потерять многое. Куда большее, чем то, чем можно поступиться сейчас. Пусть не сразу, но в будущем это вполне вероятно.

– Соглашусь с тобой, отец Антонио, – отвечал Замойский, – но ты не понимаешь некоторых важных вещей. После того, как Люблинская уния предоставила шляхтичам огромные права, управлять государством стало очень сложно. Право Liberum veto[174]174
  Liberum veto (свободное вето) – право любого депутата на сейме прекратить обсуждение любого вопроса.


[Закрыть] способно остановить работу сейма, чем и пользуются авантюристы. Кроме этого, король чувствует всю неустойчивость своего положения и вынужден оглядываться не только на магнатов, но даже на малопоместную и безземельную шляхту. Он очень ограничен в возможностях. Даже если я сумею донести до него твоё мнение, он десять раз подумает, следовать ли ему в русле политики Святого престола.

– Мне показалось, что шляхта готова носить своего короля на руках, – возразил Поссевино. – За время, прошедшее после коронации, он сделал для Речи Посполитой очень много.

– Да, – согласился Замойский, – это так. Но всё время после его коронации Речь Посполитая воевала, и Баторий сумел в полной мере проявить свой полководческий талант.

К сожалению, в политике и в деле управления государством в мирное время он понимает немного. А ведь управлять шляхтичами, у многих из которых есть только усы, сабля и спесь, очень сложно.

Его внимание отвлёк шум, раздавшийся неподалёку. Замойский и Поссевино повернули головы. Не меньше тридцати человек, в которых можно было по одежде и боевому снаряжению узнать поляков и немецких рейтар, били друг друга всеми имеющимися в их распоряжении средствами – палками, камнями. Солдаты били друг друга в лицо, пинались, кое-кто уже вытащил из ножен сабли, и из свалки раздавался лязг железа. Замойский побагровел.

В это время к месту драки бегом приблизилась полусотня венгерских копейщиков, возглавляемая командиром в вишнёвом берете с потрёпанным петушиным пером. Венгры стали чрезвычайно ловко разгонять дерущихся, нанося удары древками копий. Кое-кто попытался сопротивляться, но таких быстро скрутили и связали руки, не разбираясь, поляк это или немец. Остальные, видя бесполезность сопротивления и особенно после того, как заметили, что за ними наблюдает Замойский, резво разбежались. Канцлер и Поссевино подошли к венграм. Франтоватый командир отсалютовал Замойскому саблей.

– Приказываю! – совершенно спокойно произнёс Замойский, хотя Поссевино видел, что он находится в последней стадии бешенства. – Разобраться как следует, что здесь случилось, найти зачинщиков и доставить ко мне. Немедленно.

Молчаливый командир венгерского отряда кивнул, ещё раз отсалютовал канцлеру саблей и дал своему отряду команду удалиться, уводя и связанных – двоих поляков и одного немца.

– Стой, – сказал Замойский, постепенно успокаиваясь.

Венгры остановились, и канцлер, подойдя к задержанным драчунам, оглядел их. На немца он внимания не обратил, но поляков рассматривал пристально. Оба были в некогда довольно богатых, а сейчас драных и грязных одеждах, но смотрели прямо и дерзко. Без сомнения, оба принадлежали к бедным шляхтичам, ранее имевшим возможность купить приличную одежду, но затруднения с деньгами не позволили поменять её по мере износа.

– Из-за чего драка? – спросил Замойский, глядя в упор на ближнего к нему шляхтича.

Тот ухмыльнулся:

– Не знаю. Наши пошли с немцами драться.

– Лошадь надо было напоить, – вмешался второй. – А немец не захотел уступить поляку место у колодца.

– Если немец пришёл первым, почему он должен уступать? – спросил Замойский.

– Гоноровый шляхтич никогда не будет вторым после чужака.

– Понятно, – произнёс Замойский и кивнул командиру венгров: – Ступайте.

Глаза его снова стали круглыми от бешенства.

– Скажи, отец Антонио, – произнёс Замойский, когда отряд удалился, – можно ли допускать это быдло в сейм? Пусть они хорошие бойцы, но в делах государственного управления разбираются не больше, чем свинья в картинах великого Леонардо. А при избрании в сейм они одним своим словом могут прекратить рассмотрение важнейших государственных вопросов. Но зато права свои они знают очень хорошо и всегда готовы процитировать Генрицианские артикулы[175]175
  Генрицианские артикулы – принятый в 1573 году документ об ограничении королевской власти в Польше. Назван по имени подписавшего его Генриха Валуа, который был избран польским королём.


[Закрыть], чтобы доказать, что король не вправе вмешиваться в их дела. А если король начнёт призывать их к ответу, всегда найдутся горячие головы, готовые объявить рокош.

– Что? – не понял Поссевино.

– В Генрицианских артикулах записано, что шляхта имеет право на рокош – восстание против монарха, если посчитает, что её права нарушены. А права свои они понимают очень своеобразно. Ты сам сейчас видел, насколько своеобразно.

Некоторое время они шли молча.

– Теперь ты понимаешь, почему король не торопится следовать твоим просьбам, – сказал Замойский. – Но я постараюсь убедить его сделать так, как ты просишь. Потому что в твоих словах мудрость, и если есть хоть слабая надежда, что у тебя всё получится, то надо попытаться. Потому что я уверен – Пскова нам не взять.

…Ян Замойский был политиком, а не военным, но он прекрасно умел анализировать ситуацию и прогнозировать её развитие. И те без малого два месяца, что продолжалась осада Пскова войском Речи Посполитой, убедили его в том, что в существующих условиях переломить сопротивление упрямых московитов невозможно.

Три недели после начала осады поляки тщательно готовились к штурму. Они построили укреплённый лагерь, провели разведку русских позиций, выкопали траншеи для скрытого подхода к крепостным стенам. Но московиты основательно подготовились к осаде и постоянно тревожили противника пушечным огнём. Его интенсивность не ослабевала со временем, из чего Замойский сделал вывод, что осаждённые недостатка в порохе и иных боевых припасах не испытывают.

Поляки сосредоточили огонь на укреплениях между Свиной и Покровской башнями, и за трое суток непрерывного обстрела часть стены обвалилась. В польском лагере ликовали: теперь нет необходимости карабкаться по лестницам, рискуя получить на голову ведро кипятка или камень! Достаточно бросить в пролом большое количество войск, и город падёт. Замойский возражал против штурма, считая, что ширины пролома недостаточно для успешного штурма, но голоса военачальников звучали громче, и король склонился к немедленному приступу.

Штурм Пскова начался вечером восьмого сентября. Атакующим удалось довольно легко занять Свиную и Покровскую башни, сильно повреждённые обстрелом, и в пролом ринулись лучшие силы польского войска. Но оказалось, что московиты не сидели без дела и сумели в короткий срок вырыть внутри укрепления ров и построить из брёвен и земли новую стену.

Атакующие, не имея возможности преодолеть нововоз-ведённую стену, стали лёгкой мишенью. Даже самые стойкие, видя, как рядом десятками падают мёртвыми их товарищи, дрогнули и подались назад. Одновременно московиты подтащили к Свиной башне бочки с порохом и взорвали укрепление, на котором поляки к тому времени успели установить пушки. Взрыв послужил для московитов сигналом к вылазке, которую возглавил псковский воевода Иван Шуйский. Впереди всех шла полутысяча донских казаков под предводительством атамана Михаил Черкашенина[176]176
  Михаил Черкашенин – донской атаман, герой обороны Пскова и Мо-лодинского сражения (1572).


[Закрыть].

На плечах отступающих поляков они ворвались в неприятельские траншеи, учинив там подлинный разгром. Вместе со стрельцами и казаками в атаку пошли городские обыватели из тех, кто покрепче. Простые ремесленники, вооружившись кто чем мог и осатанев от ярости, рубили, кололи и резали противника. Женщины и дети подносили боевые припасы и помогали раненым вернуться в крепость.

Учинив резню в польских траншеях, московиты не стали искушать судьбу и вернулись в город. Дерзкая решительность русских обернулась для поляков пятью тысячами убитых и неизвестным количеством раненых. Русские потери составили восемьсот шестьдесят три погибших и тысяча шестьсот двадцать шесть раненых. Среди погибших был и донской атаман Михаил Черкашенин, заявивший перед атакой, что он погибнет, но Псков выстоит. Так всё и вышло.

Ян Замойский не знал количества погибших московитов, но сражение разворачивалось перед его глазами, и он прекрасно видел, что войско Речи Посполитой теряет неизмеримо больше бойцов, чем русские. Именно поэтому после штурма на совещании у короля он настоял на том, что от атаки городских стен следует отказаться и вести долговременную осаду по всем правилам военного искусства.

Поляки стали рыть подкопы, чтобы через них подвести под стены пороховые заряды. Но русские предвидели такую возможность, и вскоре два подкопа, подошедшие к городу ближе других, были уничтожены минными галереями. Остальные подкопы начали подтапливаться водой, и поляки сами прекратили земляные работы.

Поссевино отправил Андрея Модестина в Рим к кардиналу Комо с донесением о положении дел в польском лагере, а сам наблюдал, как поляки готовят второй штурм. На этот раз для атаки была выбрана западная стена Пскова. Несколько дней пушкари обстреливали её, и вскоре каменная кладка не выдержала. Осаждающие возликовали, наблюдая, как проседает и рассыпается городская стена, открывая им дорогу для штурма. Но радость снова оказалась преждевременной. Второго ноября, когда поляки пошли на приступ, московиты открыли такой плотный огонь, что ни один солдат не сумел даже дойти до пролома.