Текст книги "Русская миссия Антонио Поссевино"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

– А если его не будет?

– Если в обед не будет – уходи. Если опасность почуешь – уходи.

– Я её уже чую.

– Приказ отца Антонио должен быть выполнен.

– А ты где будешь, брат Гийом?

– Я уйду сегодня, сейчас. После обеда доберусь до той деревни, где мы жили, когда я болел. Жду тебя там. И помни…

Коадъютор замолчал, о чём-то думая.

– Что помнить, брат Гийом?

– Все должны думать, что ты уходишь из Москвы на юг или восток.

– Чтобы нас не ловили на той дороге, где мы будем в действительности?

– Верно. А теперь я ухожу. Ты же собери всё, что есть, чтобы тебя не застали врасплох. И помни, Ласло. Приказ отца Антонио должен быть выполнен. Ступай к себе. Я буду ждать тебя в той деревне три дня…

Рано проснулся и митрополит Дионисий, заночевавший в Чудовом монастыре. Он хотел наутро, едва царь проснётся, обратиться к нему, чтобы постараться убедить в пагубности тех предложений, что делает Русской церкви проклятый латинянин. Неужели государь сам не понимает, чем может обернуться для православия принятие унии? Греки вон – приняли, и хоть и отказались спустя несколько лет, но держава их рухнула и не воспрянет больше, потому как турки сильны, очень сильны. Наказал Господь греков за то, что изменили святой вере.

Не спалось с утра и царю русскому, великому князю московскому и всея Руси Ивану Васильевичу. Словно шилом в бок кольнуло – проснулся он и лежал, думая о посольстве папском. Вспомнился год, когда после бегства Генриха Валуа выбирали поляки себе короля. Хотя Ян Замойский тогда объявил, что иноземца на престоле Речи Посполитой быть не должно, выбрали Семиградского князя Стефана Батория, даже польского языка не знающего, которого женили на старой Анне Ягеллонке – знатной, родовитой, в предках у которой – князья из славных Гедиминовичей. А ведь тогда, во время бескоролевья, литовская православная шляхта предлагала на польский престол и его, Ивана Васильевича. Но не согласились магнаты, испугались схизматика. А что, если б он католиком тогда был? Взял бы под свою руку и Русское царство, и Речь Посполитую – это ж такая силища получилась бы! И воевать не надо – Ливония сама бы на поклон пошла. А шведьг тогда не посмели бы и носа показать из своих владений!

Иван Васильевич, размечтавшись, сел на ложе, запалил свечу. И всего-то семь лет прошло с того выбора, а как всё изменилось! А может, не поздно ещё всё повернуть – если не вспять, то… Послушаться папского посланника, разрешить на Руси католические храмы, коллегии их эти окаянные? А если попы недовольны будут – не впервой. Филька вон тоже недоволен был. Вместо Дионисия поставить Давидку Ростовского – пусть радуется!

Через два дня – последняя беседа с посланником. Может, тогда и объявить во всеуслышанье? Или нет, лучше исподволь, не спеша… сначала в Москве – храм католический и коллегию, потом, через несколько лет, – в Новгороде и Рязани. А обряд можно и старый оставить. Привыкли все к обряду, тут о колено ломать не надо. А потом можно и обряд.

Иван Васильевич перекрестился: это надо же, какие сатанинские мысли в голову лезут, тьфу-тьфу-тьфу… Или не сатанинские? Посоветоваться бы с кем. Ясно, что не с Дионисием и не с Давидом – эти как на ладони. Тогда с кем?

– Эй, кто там! – крикнул царь.

Тишина. Лишь свеча едва слышно потрескивает.

– Эй, оглохли, что ли?

Раскрылась створка царской опочивальни, заглянул стрелец, что стоял на страже. За ним второй.

– Что изволишь, государь?

– Пошлите кого-нибудь за Щелкаловым.

Исчезли стрельцы, послышались удаляющиеся шаги. Хорошо, хоть Андрюшка в Кремле живёт, не надо долго ждать. Вот с ним и обсудим всё. У него ума палата, семь раз отмерит, прежде чем за ножик хвататься…

Ласло проводил взглядом брата Гийома. Стрельцы на воротах у Фроловской башни[202]202
  Ныне Спасская башня Московского Кремля.


[Закрыть] окликнули его, спросили что-то.

Ответил коротко, больше не интересовались. Наверное, как всегда, объявил, что на богомолье пошёл. И как всегда, поверили. Удивительно набожные и удивительно глупые эти русские.

Он вернулся в поварню. Уже начинало светать. Поскользнулся на ледяной корке, что образовалась за ночь на подтаявшем плотно утоптанном снегу, упал. Рукой угодил в кучу конского навоза – хорошо, хоть за ночь тоже застыла, не испачкался почти. Сзади послышались шаги, и чья-то рука ухватила его за шиворот, помогая встать. Ласло оглянулся: перед ним стоял Дионисий. Сердце сделало два лишних удара: не напрасно он сегодня проснулся так рано! Наверняка митрополит сейчас отправится завтракать.

Сухая рука отряхнула его от ледяного крошева и перекрестила. Ласло поклонился митрополиту:

– Отец Дионисий, я при поварне состою. Если ты на завтрак, прислужу.

– Чего язык такой корявый? – спросил священник, расслышав нечёткий выговор венгра.

– Болел во младенчестве. Мать говорила, уши и голову застудил, болел долго, оттого и речь невнятная.

– Жива мать?

– Все сгинули, когда Москва одиннадцать лет назад горела[203]203
  В 1571 году крымское войско сожгло Москву и увело большое количество пленников. Выстоял лишь Московский Кремль.


[Закрыть]. Не знаю, где и могилка. А может, в полон увели.

– Пойдём, отрок, прислужишь.

Это надо же, такая удача! Рот Ласло едва не разъехался в радостной улыбке, но мысль о предстоящем ему действе заставила придать лицу смиренное выражение. Сейчас в трапезной – никого, помешать ему некому. Он ощупал рукав рубахи: вон она, отрава, уже много дней сидит там и ждёт своего часа. Дождалась наконец-то!

Они вошли в трапезную. Старший повар, увидев, что один из его лучших помощников вернулся в обществе митрополита, улыбнулся многозначительно: шустрит Ивашка, уже с Дионисием знается. Сразу видно – высоко взлетит! Вышел повар к митрополиту:

– Отец Дионисий, горячее не готово ещё…

Не дал ему Дионисий договорить, перебил:

– Бог знает, чем кормить верных слуг своих. Пусть отрок принесёт, а холодное или нет – неважно то.

Снова многозначительно посмотрел повар на Ласло: уже лично митрополиту прислуживает. Того и гляди, придётся кланяться вчерашнему Ивашке, что ещё недавно при поварне дрова колол да репу чистил.

Взял Ласло на поварне миску с холодной полбой, отнёс митрополиту. И можно было вроде всыпать туда отраву, благо у повара своих забот хватает, не смотрит за митрополи-товым прислужником. Но не смог Ласло, не смог! Казалось бы, чего проще: насыпь да перемешай, чтобы порошок ядовитый поверх разваренной крупы виден не был. Но ёкнуло что-то в груди – не страх, нет. Другое что-то. Вот сейчас отнесёт он кашу, отравой сдобренную, поест человек и до завтра не доживёт. И почему-то показалось это Ласло таким невероятным, таким немыслимым и невозможным, что не смог он. Прошла рука вдоль рукава, ощупав пришитый внутри кисет – и всё. Не стал он травить русского митрополита. Если уж действительно достоин он смерти – пусть Бог сам его и прибирает. А он, Ласло, не может этого сделать. И не сделает.

Пока Дионисий ел полбу, принёс Ласло ему кувшин с душистой травяной настойкой. Такой душистой, что запах от любого яд перебьёт – и не почувствуешь. Хотя у брата Гийома такая отрава, что её и перебивать не надо – без запаха и вкуса. Вздохнул Ласло, возвращаясь из трапезной.

Единственная возможность была, и ту он не использовал. Пусть живёт Дионисий, пусть живёт. А ему надо уходить.

В каморке, что делил Ласло ещё с тремя поварятами, скинул он свои приметные рубаху с кафтаном и обрядился в прежнюю одежду. Собрал котомку, перекинул через плечо, размышляя, как будет оправдываться перед братом Гийомом и отцом Антонио. Наверно, надо будет сказать, что под присмотром был и едва сбежал, чтобы не разоблачили. Он вышел из своей каморки и направился к выходу из поварни.

– Ивашка! – раздался откуда-то издалека рёв старшего повара. – Бегом в трапезную, митрополит Дионисий тебя требует!

Он ускорил шаг, почти побежал. Вот и дверь, что ведёт в кремлёвский двор. Надо, наверное, через Тимофеевские ворота[204]204
  Тимофеевские ворота – ворота под Тимофеевской башней.


[Закрыть] уходить. Они и рядом, и затеряться в Заречье просто. Снаружи, сбоку, кто-то шагнул в дверной проём, и Ласло с размаху влетел в крепкого, выше среднего роста человека, одетого хоть и не по-боярски, но богато. И шамшир – знакомый, уже виденный им в любекской таверне, болтается на левом боку. Истома крепко схватил его за шиворот, улыбнулся – да так, что у Ласло от макушки до копчика словно стадо муравьёв пробежало:

– Вот ты и попался мне, отрок.

Оскалился Ласло: не ожидал такого, когда казалось, ещё чуть-чуть, ещё совсем немного – и уйдёт он из Москвы, так и не совершив злодеяния, какое он теперь совершенно точно совершить не сможет никогда – будь то митрополит или любой другой.

Но сейчас об ином думать надо, потому что ждёт его дыба и пыточные мастера – в этом он не сомневался.

Потому и ударил Истому сразу, пока тот не успел основательно скрутить его или крикнуть подмогу. Коленом в пах ударил – больнее удара не бывает, если точно попадёшь. Застыл Истома, побелел лицом, рука разжалась сама собой, опустился на корточки невольно. Теперь у Ласло есть время – немного, – пока он оклемается и бросится вдогон.

Выскочил венгр из поварни, огляделся. Народ по Кремлю ходит – деловито, но без суеты. И ему так же надо. Пошёл он – вроде не быстро, но и не медля, к Тимофеевским воротам. За время, пока он при поварне обитал, нередко доводилось ему проходить здесь, поэтому и всем стрельцам, что на стражу сюда отряжали, лицо его примелькалось. Удивились только – отчего не в кафтане да не в нарядной рубахе.

А там – направо от ворот, через наплавной мост – и в Заречье. Слобода большая, путаная, затеряться легко. Погоня пока ещё все закоулки обшарит – он и из Москвы к тому времени уйдёт, и розыск пустит по ложному следу.

Когда Истома пришёл в себя и доложил о том, что случилось, в погоню отрядили две сотни стрельцов, гонцы поскакали на все московские заставы с описанием беглеца. Но всё было тщетно, Ласло так и не поймали. Каморку, где жил венгр, обыскали, нашли брошенную одежду, а в рукаве рубахи – кисет с порошком. Для каких целей тот кисет с неизвестным порошком впотай пришит, любому ясно. Боярин Иван Воронцов, голова Разбойного приказа, посмотрел внимательно, понюхал и осторожно, не прикасаясь к порошку, завязал кисет и взял с собой – разбираться. Несколько лет боярин жил по посольским делам в Литве и Швеции и о ядах европейских был наслышан.

Ласло догнал брата Гийома через день, когда тот ещё не добрался до назначенного для встречи места. Хотя венгр и сделал большой крюк, молодость и избыток силы позволили ему двигаться куда быстрее, чем старый иезуит. Посовещавшись, они решили выбираться из Русского царства порознь. Так было удобнее, ведь наверняка на каждой заставе стражники в самое ближайшее время будут извещены об их бегстве. И слишком приметны они, слишком бросаются в глаза. Но только когда идут вместе. А врозь – да мало ли кто шляется по русским дорогам – сейчас, когда страна разорена и ещё не отошла от войны!

Но путь на запад оказался всё же непростым, и четыреста вёрст до рубежа русских владений каждый из них шёл несколько месяцев, обходя стрелецкие заставы и сбивая со следа пронырливых ищеек боярина Ивана Воронцова: то прячась в лесной чаще, то прикидываясь по привычке паломником, а то и нанимаясь к крепкому хозяину батраком. Только к концу лета сумели они добраться до Рима.

Брат Гийом вернулся в Равенну и продолжил обучение новициев. Больше он заданий Святого престола не выполнял и в Рим его не звали. Умер коадъютор спустя двадцать два года, окружённый почётом и заботой монахов.

Ласло же после возвращения в Рим некоторое время был в услужении у Антонио Поссевино, потом его видели в Равенне, но и там он задержался не надолго. Много лет никто не знал, где он находится и чем занимается, и лишь в начале следующего века он словно вынырнул из небытия в Южной Америке, где иезуиты проводили "духовную конкисту", защищая индейцев гуарани от работорговцев. Там старый Ласло и погиб, отражая нападение бадейрантов[205]205
  Бадейранты – участники экспедиций в глубинные районы Южной Америки для охоты за рабами. Одновременно разведывали золото и другие полезные ископаемые.


[Закрыть] на Нуэстра-Сеньора-де-Лорето[206]206
  Нуэстра-Сеньора-де-Лорето – одна из редукций (поселений) иезуитов в Южной Америке, где было создано патриархальное католическое квазигосударство, отличавшееся гуманным отношением к индейцам.


[Закрыть]…

Когда о разоблачении несостоявшегося отравителя доложили царю, он помрачнел. Бывший при нём Андрей Щелкалов как-то странно посмотрел на доложившего и сказал непонятно:

– Вот тебе и ответ, государь, какой выбор сделать.

Одиннадцатого марта Поссевино в последний раз приехал в Кремль. Накануне он говорил со своим помощником Стефаном Дреноцким, который объявил, что все старания посольства напрасны:

– Ты же видишь, отец Антонио: весь их уклад жизни, все их представления о добродетелях и пороках таковы, что они никогда не примут нашей святой веры.

– Представления их христианские, – возражал Поссевино, – а то наносное, что есть у московитов, может быть легко устранено деятельностью католических миссионеров и особенно – деятельностью коллегий иезуитов, разрешение на которые, я надеюсь, царь Иван со временем всё же даст.

– Отец Антонио, они держат нас под стражей не только из опасения, что мы станем проповедовать среди московских обывателей, – убеждал его Дреноцкий, – мы действительно будем в опасности, если решимся прогуляться по московским улицам без охраны. Ненависть к католикам у этого народа в крови.

– Проповедовать среди людей, убеждённых в своей правоте, всегда тяжело. Дикие франки Хлодвига[207]207
  Хлодвиг I из династии Меровингов (466–511) – король франков. Существенно расширил границы Франкского государства. При нём германские племена франков, прежде язычники, приняли христианство.


[Закрыть], крестившись, не стали христианами по сути, вера пришла к ним со временем.

Спор этот ни к чему не привёл. Поссевино по-прежнему считал, что успех его миссии очень вероятен. Последняя беседа о вере ни к чему не привела. Иван Васильевич был предельно радушен и улыбчив, заявлял, что чувствует к иезуиту особое расположение как к брату во Христе. Легат, хотя слова Дреноцкого и не выходили у него из головы, отвечал русскому монарху тем же.

О суматохе, поднявшейся после побега Ласло, Поссевино не сообщили. Легат изредка ловил на себе непонятные взгляды русских бояр, пытался разговаривать, но ничего внятного от них не услышал. Согласия на постройку в Москве католических храмов и открытие иезуитских коллегий Иван Васильевич так и не дал.

Спустя три дня, сразу после завтрака, посольство папы Григория Тринадцатого покидало русскую столицу. Запряжённый четвёркой лошадей возок с широко поставленными полозьями вёз легата, остальные шли верхами. Вместе с Поссевино, Дреноцким и Мориено ехал Яков Семёнович Молвянинов с помощниками. Посольское дело он знал куда лучше Истомы, и у папского легата оставалась надежда, что царь наделил своего посланника особыми полномочиями, в соответствии с которыми Молвянинов и объявит в Риме о согласии на унию. А может, понадобится новое посольство в Москву.

Русских и папских посланников до рубежа с Речью Посполитой сопровождала стрелецкая сотня. Солнце светило уже совсем весело, рыхлый снег в полдень превращался в затруднявшую движение кашу, сыро чавкающую под подкованными копытами коней. Поссевино торопился добраться до Риги, пока не началась распутица. Там можно и переждать. В Рим он пока не собирался, намереваясь отправить с отчётом кардиналу Комо Микеле Мориено.

Отъехав от Москвы на три версты, Поссевино велел остановиться и вышел из возка. Москва была окружена полями, покрытыми медленно тающим снегом, и город лежал перед ним как на ладони. Море невысоких деревянных домов, и лишь кое-где – двух-трёхъярусные терема и разноцветные луковицы православных храмов.

Легат смотрел на этот город, в который он никогда не вернётся, и осознавал, что проиграл. Кобенцль и Чарторыйский были правы: ушлые московиты перехитрили его, взяв всё, что хотели, дав взамен лишь пустые обещания. Он покидает Москву, не добившись ничего. Легат с ненавистью посмотрел на Молвянинова: конечно же, этого человека отправили в Рим для того, чтобы создать видимость, будто царь Иван пытается выполнить данное Поссевино обещание, а на деле…

Он сел в возок и махнул рукой, велев трогаться. Вскоре длинная кавалькада въехала в густой еловый лес, и Москва исчезла из виду. Да, он проиграл.

Эпилог

Дверь распахнулась настежь: на пороге стоял царь. Писцы, не дожидаясь обычного «брысь», вскочили с мест и бросились к боковой двери, ведущей из помещения приказа сразу на улицу. Остался лишь глава Посольского приказа дьяк Андрей Щелкалов.

Царь подошёл, с трудом переставляя ноги и опираясь на длинный резной дубовый посох, окованный железом. Сел на лавку напротив стоящего дьяка, махнул рукой – садись, мол, чего стоишь? Щелкалов сел.

– Душно у тебя, – произнёс царь, – окошко открой.

Дьяк подошёл к ведущему во двор косящатому[208]208
  Косящатое окно – окно с рамой. Предназначалось для проветривания помещения и освещения естественным светом. Волоковое окно предназначалось только для проветривания и представляло собой проём в стене, задвигаемый деревянной заслонкой.


[Закрыть] окну и распахнул створки. В помещение ворвался тёплый весенний ветер. Из почек растущего под окном куста сирени вылезали первые листочки.

Царь посмотрел на него в упор:

– Слава Богу, спровадили Антошку басурманского. Шельмоватый этот иезуит. Люди пришли с той стороны, говорят, остался он у Батория по своим иезуитским делам, а посланник наш в Рим без него направился. Справится Яшка, как думаешь?

– Молвянинов-то? Справится, чего же не справиться? Там много ума не надо. В Риме его обхаживать станут, а ему и остаётся только, что морду воротить и говорить "нет".

– Нельзя так. Там похитрее надо.

– Так Яшка хоть и не семи пядей во лбу, но и не дурак. Будет говорить "да", хотя значить это будет "нет". В Риме ж тоже не дураки, поймут. Политес соблюдён, а что чего-то не вышло – так то не наша вина.

Царь задумался:

– Может, стоило дать ему поручение и к императору?

– Так ведь, государь, стоило – не стоило, поздно уже говорить. А если хочешь знать, что я думаю – то не стоило. На кой нам этот Рудольф-чернокнижник? В нас он не нуждается, воевать ни с кем не хочет, да и с поляками мы замирились. Со шведами, Бог даст, на будущий год тоже замиримся. Ты, государь, лучше скажи, что с нашим иудушкой-то делать будем?

– Это с Давидом, что ли?

– С ним, с ним, окаянным. Вот же ж как нечаянно открылся Давид, козья морда, толстая задница. Хоть в том Поссевино спасибо, что помог врага внутреннего распознать.

– Да ничего не делать. – Царь равнодушно зевнул.

– Как же так, государь? Это совершенно невозможно. Обязательно надо что-то сделать.

– Пока не надо. А потом сделаем. Дождёмся Яшку из Рима, выслушаем, о чём он там с католиками говорил, и тогда решим. Думаю я, отправится наш Давид… – Царь задумался. – Сначала сана его лишим, а потом загоним туда, где похуже да погаже. В Пермскую землю, в самый захудалый монастырь. Пусть там грехи перед православием замаливает[209]209
  Давид Ростовский после возвращения посольства Якова Молвянино-ва был лишён сана и отправлен в монастырь на покаяние с формулировкой «дондеже в чувство придёт». После 1583 года сведений о Давиде Ростовском нет.


[Закрыть].

– Это верно, государь, – согласился Щелкалов, – так его. А теперь дозволь о делах насущных тебе поведать.

– Поведай, – разрешил царь. – Что там ещё?

– А там такое, государь. Пришёл из Обдорской земли сотник казачий Егорий Шаповал…

– Это который Шаповал? – перебил его царь. – Имя что-то знакомое.

– Отроком в Земском приказе у Ивана Челяднина служил да при Молодях бился, а потом с боярином Микулинским ходил, чтобы крестника твоего неблагодарного Петрушку Немчинова поймать[210]210
  О приключениях Егорки Шаповала читайте в романе «Охота на либерею», вышедшем в издательстве «Вече» в 2023 году.


[Закрыть]. Да сестра его ещё замужем за младшим боярином Бутурлиным.

– А, этот, – вспомнил царь. – Что говорит?

– Бьются казаки в низовьях Оби с обдорскими людишками[211]211
  В указанное время у русских было много конфликтов с жителями тех мест – ненцами и селькупами.


[Закрыть], хотят город ставить на реке Мангазейке. Рассказывает, город тот большой прибыток принести может. Зверя пушного там – видимо-невидимо. И место удобное – через него можно и дальше навстречу солнцу идти, объясачивать сибирских людишек[212]212
  Город на реке Мангазейке – Мангазея – был построен уже после смерти Ивана Грозного, в 1601 году. Мангазея стала форпостом продвижения русских в Сибирь и центром сбора ясака. За богатство прозвана «златокипящей».


[Закрыть].

Царь с сомнением покачал головой:

– Справятся ль?

– Справятся, – убеждённо ответил Щелкалов, – людишки те огневого боя не знают, пугаются шибко. И строя воинского не знают. Казаки против них выходят – один против десяти, а то и против двадцати. Только вот…

Дьяк споткнулся.

– Что ещё? – недовольно спросил царь.

– Немцев аглицких[213]213
  Аглицкие немцы – англичане.


[Закрыть] там встретили.

– Что-о-о-о? – изумился царь. – Откуда?

– Шли морем, искали северный путь в Индейское царство[214]214
  То есть в Индию. Англичане и голландцы в те годы интенсивно искали северный морской путь в Индию, который, по их представлениям, должен быть короче и безопасней южного.


[Закрыть], да корабль льдами затёрло, казаки их на берегу подобрали. Но богатства северные незваные гости разглядеть успели. Теперь жди новые корабли.

– Нельзя их туда пускать. Слышишь, Андрюшка, нельзя! Наша это земля.

– Конечно, нельзя, государь. Наша. И не пустим. А для того надо острожец там ставить да казачков в него сажать. О том Шаповал и говорил. Видел он там остатки прежнего Новгородского острога. В старые времена, выходит, ходили новгородцы туда.

– Так ты распорядись на острог тот припасов воинских выделить да инструмент какой. И клич крикнуть – авось охочие люди найдутся в тот острог. Житьё-то им вольготное будет.

– Вольготное, государь. И найдутся людишки, как не найтись? И ещё думаю, немцев тех не следует домой отпускать. Пусть русскому государю послужат. А то разболтают там. Тогда точно других кораблей дождёмся. А так – может, и нет.

– Верно мыслишь. Так и сделаем.

– Ещё, государь.

– Что ещё?

Щелкалов замялся, не решаясь сказать царю.

– Ну! – повысил голос Иван Васильевич. – Говори уж, коль начал.

– Казачки воровские объявились. Что из Ливонии сбежали, а потом на Волге разбойничали.

– Что за казачки? Послать стрельцов, пусть переловят – да в острог или на плаху.

– Не торопись государь, не торопись. У казачков тех атаманом Ермак. Воин славный, такого просто так не возьмёшь.

– Коль с войны сбежал – значит, не славный.

– Снова не торопись. Тех казачков Строгановы числом полтыщи наняли да своих людей три сотни дали. И припаса всякого воинского, и харчей, и ладьи. И отправился Ермак воевать с сибирским ханом. Спустился по речке, а где волоком, в Сибирские земли. И славно бьётся, ой славно! Уже дважды татар побил, и, говорят, забеспокоился Кучум.

Царь прищурился:

– Это тебе Строгановы рассказали?

– Что мне Строгановы? – хитро улыбнулся Щелкалов. – У меня среди его людишек свои людишки есть. Строгановы ещё ничего не скажут, а я уже всё и так знаю. Давно бы тебе пора прижать этих скопидомов. Богатеют, а мыто в казну не платят. А если и платят, то мало. И войну с Кучумом затеяли без твоего дозволения.

– Затеяли – и ладно, – сказал царь. – Не выйдет дело – не наказывать же их, и так в убытке будут. А выйдет – то державе Русской прибыток. Не пускать же в Сибирь их одних. Жирно будет.

– Это как козла в огород, – поддакнул дьяк.

– Хорошо, говоришь, бьются казачки? – внезапно спросил Иван Васильевич.

– Хорошо. Татары ведь сибирские, как и обдорские людишки, огневого боя тоже не знают. Да и казаки – такие оторвы, что не приведи господь. Пусть уж лучше там, чем на Волге.

Царь улыбнулся, с трудом поднялся со скамьи и направился к выходу из приказа, тяжело переставляя ноги. У самой двери остановился и оглянулся на застывшего, словно истукан, дьяка:

– Ну что, Андрюшка, с Ливонией у нас не вышло, но, кажется, Сибирью прирастать будем?

И вышел, громко хлопнув дверью – да так, что загудел Посольский приказ, словно набат. Выдохнул посольский дьяк Андрей Щелкалов, опустился на скамью у заляпанного чернильными кляксами стола, на котором остались недопи-санные приказными писцами бумаги, и повторил за царём:

– Сибирью прирастать будем.