Текст книги "Русская миссия Антонио Поссевино"

Автор книги: Михаил Фёдоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

Глава третья
ВЕНЕЦИЯ

На следующий день после завтрака Истома и Паллавичино, оставив раненого Поплера в таверне, плыли на двенадцативёсельной лодке к Венеции. Умелые гребцы ловко работали вёслами, без брызг погружая их в спокойную бирюзовую воду Венецианской лагуны. День был солнечным и тёплым для зимы. Истома смотрел в воду, в которой резвились какие-то неизвестные ему рыбки. «Карасей с щуками здесь не отыщешь», – подумал он. Над головой громко кричали чайки. Время от времени птицы ныряли в воду, поднимаясь вверх с трепещущей в когтях добычей. Паллавичино сидел, обнимая объёмистую и увесистую суму, плотно набитую монетами.

Истома думал. Зря он, наверно, вечером сказал итальянцу, что нет у него желания удерживать Поплера, когда тот попытается поквитаться с тем за предательство. Паллавичино ему ещё пригодится, сильно пригодится. И не только в Венеции, но и потом, в Риме. И теперь, когда он знает об отношении к себе Истомы, доверять ему совершенно нельзя. Хотя раньше – разве можно было? Дважды их предал, и во второй раз от этого предательства их товарищ – хороший товарищ, верный, надёжный – едва не погиб.

Но прочь, прочь, уныние. Ему сегодня ещё с дожем разговаривать, а для этого надо иметь светлую голову и душевное спокойствие. Истома расслабился и закрыл глаза, уносясь мыслями вдаль – за много лет и много тысяч вёрст. Привиделась ему избушка их в московском Заречье, ещё живые отец с матерью, сестрёнка-грудничок и братья малые, да и он сам – не сказать бы, что большой. На лавке лежит зелёный кафтан стрелецкого сотника, мать по хозяйству хлопочет, сестрёнка с кошкой играет, братовья занимаются неизвестно чем – за ними ведь не уследишь! А отец деревянную плашку строгает кривым засапожным ножом. Строгает, вырезает что-то на ней. На Истому поглядывает. Ворот рубахи нараспашку, и крест кипарисовый на кожаной тесёмочке болтается. Вырезал отец из дерева фигурку – мишку косолапого – и протягивает дочери. А та заворковала радостно, загугукала и хватает игрушку обеими руками. А отец улыбается и снова поворачивается к старшенькому. Истома улыбнулся и открыл глаза.

Островной город быстро приближался, наплывая из туманной дымки, и вскоре лодка вошла в Гранд-канал. Гребцы не стали следовать изгибам главной водной магистрали Венеции и вскоре свернули направо, в один из небольших каналов. Спустя короткое время лодка причалила к пристани у Дворца дожей, сильно пострадавшего от случившегося три года назад пожара. Восстановление дворца ещё продолжалось, и южное крыло резиденции правителей Венеции было покрыто строительными лесами, на которых виднелись копошащиеся маленькие фигурки рабочих.

Кормчий набросил канатную петлю на причальную тумбу и удерживал лодку на волнах, давая Истоме возможность сойти на берег. Русский посланник, с непривычки неуклюже перекинув ногу через борт, ступил на площадь перед Дворцом дожей. Вслед за ним сошёл на берег и Паллавичино.

Покои, отведённые гостям, располагались неподалёку от дворца. Высокий молчаливый человек в чёрном плаще, скрывающем всю его долговязую фигуру, провёл посланника с толмачом вдоль узкого канала, через который был перекинут небольшой пешеходный мостик, и указал на двустворчатую дверь, за которой Истома увидел маленькое помещение с несколькими столами у окон. В углу стояла наполненная землёй бочка с неизвестным Истоме небольшим деревцем. К гостям тут же подскочил хозяин заведения.

Предназначенная им комната на втором этаже постоялого двора окнами выходила на тот же канал, вдоль которого Истома и Паллавичино, сопровождаемые молчаливым плащеносцем, только что проходили. Здесь всегда, даже сейчас, в яркий солнечный день, было сумрачно. Четырёхэтажное строение загораживало обзор, и из окна виднелась лишь стена дома напротив. Коричневая кирпичная стена, изъеденная снизу морской водой, и в летнее время, наверно, не навевала праздничного настроения, а уж на исходе зимы – сырой, серой зимы северного побережья Адриатики – и подавно.

Истома настежь распахнул створки. Промозглый холод ворвался в комнату. "Ничего, чай, не русские зимы здесь", – подумал он, выглядывая на улицу. Чуть правее на крыльце своего дома, обрывающегося ступенями прямо в воду, сидел, поёживаясь, какой-то венецианец, укутанный в тёплый кафтан, и ловил удочкой рыбу. Как раз в тот момент, когда Истома выглянул из окна, у него клюнуло. Венецианец подсёк и подхватил левой рукой бьющийся в воздухе улов. Рыба была, как определил издали Истома, в длину почти пол-аршина. Рыбак что-то крикнул, обернувшись. Дверь за его спиной открылась, и женская рука приняла улов.

"Надо же, – удивился Истома, – хоть прямо из окошка рыбачь. Летом, наверно, так у них многие делают". Он вспомнил, что на Оке крестьяне после того, как спадает полая вода, находят порой в амбарах судаков, а то и осетров.

Но то ведь раз в год, а здесь рыбку-то, не отходя от дома, постоянно ловят.

Аудиенция у дожа Николо да Понте была назначена на полдень. Истома запер дверь, положив ключ в поясной кисет. Сопровождающий терпеливо дожидался их у входа. Истома попробовал заговорить с ним на латыни, но тот ответил по-итальянски, что не понимает его, из чего русский посланник заключил, что его собеседник не относится к образованной части прислуги дожа. "Наверное, приставлен для всяких мелких поручений", – подумал Шевригин и потерял к сопровождающему его человеку всякий интерес.

"Как-то примет нас дож, – думал Истома, – хотя, если сам вызвался поговорить, да ещё лодку прислал, интерес во встрече у него есть, и интерес немалый". Он вспомнил Прагу, холодный приём, оказанный при императорском дворе. Имей он грамоту посланника, цесарцы были бы куда радушнее. Хотя возможно, император Рудольф, опытный чернокнижник, маг и алхимик, был более заинтересован в том, чтобы поддерживать хорошие отношения с Речью Посполитой, потому и не выказавший особого радушия русскому гончику. И долго тянул с грамотами, дающими право на проезд по империи до границы с Венецианской республикой. Поэтому впечатления от Праги у Истомы остались самые мрачные, хотя сам город ему понравился – чистый, красивый, приятный. Да и пражские обыватели оказались куда приветливее своего императора.

– Прошу следовать за мной, – сказал сопровождающий, – дож готов вас принять.

– Он говорит, что нам надо идти во дворец, – торопливо повторил по-русски Паллавичино.

Истома кивнул и направился вслед за сопровождающим. Последним шёл Паллавичино, который так и не решился расстаться со своей сумкой и теперь тащил её, перекинув через плечо.

Истома с любопытством крутил головой. Ничего подобного он ещё не видел. Узкие каналы с перекинутыми кое-где через них пешеходными мостиками, поднимающиеся прямо из воды стены домов. Он заметил длинную лодку непривычных обводов, которой управлял плечистый парень.

Истому удивило, как ловко он орудует одним веслом, при этом лодка не забирает вбок и не кренится. Приглядевшись, он понял, в чём дело. Задержавшись на одном из мостиков, когда под ним проплывала лодка, Истома увидел, что она устроена иначе, чем все виденные им до сих пор. Высота и изгиб её бортов различались, поэтому, если бы с каждой стороны было равное количество вёсел, лодка неизбежно начала бы кружить на месте. Но хитрые венецианцы настолько преуспели в искусстве кораблестроения, что придумали такой вот вид судна с различным обводом бортов. Поэтому достаточно было одного гребца со стороны менее выпуклого борта ближе к корме, чтобы поддерживать равномерное прямое направление движения. Истома только уважительно хмыкнул, признавая непревзойдённое мастерство островитян.

В лодке, кроме гребца, сидели ещё два человека. Они кутались в плащи – денёк хоть и распогодился, но был всё же зимним, и от воды тянуло холодом. "Лодки у них – как у нас сани или телеги, – подумал Истома, – а этот, с веслом, – вместо извозчика. Каких только чудес не бывает на свете!"

Сопровождающий Истому и Паллавичино человек провёл их мостиками и мощёнными камнем дорожками и вывел ко дворцу. Но не к той его части, которая глядела на море и где сейчас шли восстановительные работы, а к противоположной, обращённой на север. Они вошли во внутренний двор и, пройдя его, остановились возле высокой белой каменной лестницы, наверху которой стояли два здоровенных голых мраморных мужика с едва прикрытым срамом[26]26
  Лестница гигантов со статуями Нептуна и Марса.


[Закрыть].

Когда они, поднявшись по ступеням, вошли во внутренние покои дворца, Истома был сражён наповал: такого великолепия он встретить не ожидал! Не только стены, но и потолок были покрытыми лепниной и деревянной резьбой, огромные картины, намалёванные прямо на стене и занимающие всё пространство от пола до потолка, изумляли яркостью красок и богатством сюжетов. Чтобы осмотреть все это пригожество, следовало бы потратить уйму времени! Но Истома уже взял себя в руки: для дожа он – посланник русского царя, властителя Третьего Рима[27]27
  «Москва – Третий Рим» – философская и политическая концепция, сложившаяся в Великом княжестве Московском во время правления Василия Ш в начале XVI века. Согласно ей, русское государство является преемником Римской и Византийской империй. Её разработку обычно связывают с монахом Филофеем, который писал: «…два Рима падоша, а третий стоит, а четвёртому не быти…»


[Закрыть], и негоже так явно показывать своё изумление!

Они шли залами и переходами дворца, и Шевригин, внутренне восторгаясь увиденным, никак не показывал это внешне. Паллавичино, уже изрядно запыхавшийся под весом своей набитой тяжёлыми золотыми монетами сумы, вертел головой по сторонам. Глаза его были широко раскрыты. Хотя итальянца сложно было удивить чем-то, однако роскошь и великолепие Дворца дожей поразили даже его.

Пройдя очередные двери, они оказались в огромнейшем зале. Истома даже представить не мог, что возможно существование такого необъятного помещения. Он посмотрел вверх: потолок украшали картины, но не о них думал сейчас русский посланник. Казалось удивительным, что всё это великолепие удерживается наверху без помощи подпирающих его колонн. "Может, у них такие балки длинные?" – подумал Истома, но тут же отмёл эту мысль. Не бывает таких балок, а если бы и были, то согнулись и сломались бы под собственным весом. Возле одной из стен зала стояли – от пола и до потолка – леса. Наверху сидели и стояли несколько человек. Один из них, явно начальствующий, поскольку остальные относились к нему с почтением и даже подобострастием, малевал большой кистью по стене, время от времени отступая на шаг и разглядывая своё творение с расстояний. Очевидно, не удовлетворённый результатом осмотра, он спустился, быстро сбежав по лестнице вниз, и, отойдя на несколько шагов, окинул взглядом тот участок стены, где он только что работал. На вошедших он не обращал никакого внимания. Седая бородка его как-то особенно дерзко топорщилась, сразу давая понять даже впервые видевшему его человеку о неуживчивости и резкости характера.

Приблизившись к художнику, сопровождающий Истому и Паллавичино обладатель чёрного плаща заметно оживился.

– Приветствую тебя, маэстро Робусти[28]28
  Якопо Робусти (Тинторетто) в это время работал над картиной «Рай» в Зале Большого совета Дворца дожей. Размеры картины – 22 на 9 метров. На момент визита Шевригина ему было 62 года.


[Закрыть], – произнёс он, почтительно склонив голову.

Маэстро отреагировал не сразу. Несколько мгновений он продолжал смотреть на своё творение, потом медленно повернул голову в их сторону. Но взгляд его был туманным – мысли художника по-прежнему оставались где-то там, в горних высях, где рождалось задуманное им – нечто, пока нерукотворное. Ничего не сказав, он отвернулся и продолжил созерцание заготовки будущей картины.

– Пойдёмте, пойдёмте, – заторопился сопровождающий, – не будем мешать маэстро.

Пройдя огромным залом, они продолжили свой путь по дворцу. Наконец, миновав очередные двери, оказались в небольшом зале. Украшающие его картины не заинтересовали Истому. В обстановке помещения, несмотря на обилие обычных для Дворца дожей картин и позолоты, было нечто, дающее понять, что оно создавалось не ради помпезности или желания произвести впечатление на гостей, а в сугубо прагматичных целях. Красивости не отвлекали от делового настроя, изящные столы и стулья были расставлены таким образом, чтобы ведение переговоров было удобным для обеих сторон. И самое главное, за столом у левой стены сидел сильно пожилой человек, одетый в богатые одежды, манера держаться которого явно говорила о большой власти, сосредоточенной в его руках. Рядом стоял одетый в синий плащ мужчина средних лет и говорил ему что-то. Истома не успел расслышать, о чём именно, так как только носитель чёрного плаща ступил через порог, он замолчал и посмотрел на дверь. Обернулся и сидевший.

Дожу Николо да Понте было восемьдесят лет. За долгую жизнь повидал он изрядно: в юности получил степень доктора медицины, а позже, удачно вкладываясь в торговые операции, скопил большое состояние. Венецию он возглавил лишь три года назад, и теперь торговая республика была на распутье. Она сильно нуждалась в ведущих на восток торговых путях, которые находились под полным контролем Османской империи. Произошедшая девять лет назад битва при Лепанто, в которой объединённый католический флот наголову разбил турок и алжирских пиратов, из-за противоречий между католиками не решила проблемы. Турки на удивление быстро сумели оправиться от разгрома и построили новый флот. И вот теперь дож думал: то ли договариваться с ними, то ли воевать. И то и другое решение предполагало большие расходы: в первом случае – на подкуп османских визирей и последующее отчисление в турецкую казну части прибыли, во втором же главной статьёй расхода стали бы затраты на ведение боевых действий. В одиночку Венеция не справится, поэтому следует искать союзников, чтобы переложить на них хотя бы часть бремени военных расходов. Русское царство, по мнению да Понте, хорошо подходило на эту роль. Ударив по турецким крепостям у Чёрного моря и по Крыму, она сможет оттянуть на себя значительные силы османов, что облегчит действия католического флота и страдиотов, самой боеспособной части венецианской армии. А там – как бог даст. Удастся ли взять под контроль и удерживать торговые пути или заключить мир на выгодных для республики условиях – кто знает. И то и другое пойдёт на пользу Венеции. Главное, чтобы русские согласились!

Дож, увидев вошедших, поднялся и приветствовал русского посланника стоя. Он был одет в пурпурный камзол и укутан в расшитую золотом парчовую мантию. Голова покрыта красной островерхой шапкой с золотым же шитьём. В хорошо натопленном по случаю зимнего времени Зале коллегий, где происходила встреча, это казалось лишним, но того требовали обстоятельства: нечасто Венецию посещают посланцы русского царя. К тому же, учитывая, чего от этой встречи ожидал да Понте, следовало произвести впечатление. Кроме этого, по причине преклонного возраста дож сильно мёрз, и только тёплая одежда и жаркая печь спасали его от озноба.

Отпустив сопровождавшего русского посланника распорядителя и приняв из рук Истомы письмо, Николо да Понте осведомился о здоровье царя Ивана, попросил на словах передать ему наилучшие пожелания, после чего пригласил сесть и сам опустился на мягкий стул с резной спинкой, передав послание помощнику. Тот, мельком глянув на печать, открыл письмо и принялся читать. "Вона как тут всё, – подумал Истома, – человек, языки знающий, есть, который не только слова перетолмачивает, но и грамоту нашу знает".

Из-за преклонного возраста дож не мог долгое время стоять – от этого у него дрожали ноги и кружилась голова. Поинтересовавшись, как посланник с товарищами выстоял в схватке с разбойниками, сочувственно закивал головой: да-да, разбойники порой встречаются в береговых владениях Венеции, но доблестные страдиоты всегда приходят на помощь путешествующим. И совсем скоро с этим злом будет покончено совершенно. Истома в свою очередь осведомился о здоровье правителя Венеции и тоже пожелал ему долгих лет. Оба, приглядываясь друг к другу, старались поскорее покончить с формальностями.

Помощник, прочитав послание, склонился к дожу и что-то прошептал ему на ухо. Тот, благосклонно улыбаясь, произнёс по-итальянски:

– К чему эти тайны, Альберто? Говори в полный голос, мы ничего не должны скрывать от господина посланника русского царя.

Верно определив род занятий Паллавичино, дож обратился к нему:

– Русский посланник владеет каким-то языком кроме родного?

Паллавичино поклонился сначала дожу, потом Истоме и перевёл вопрос.

– Говори как есть, – велел Шевригин.

Паллавичино поклонился ещё раз и произнёс:

– Кроме родного языка господин Истома Шевригин немного знает латынь, и больше ничего.

Выражение лица дожа не изменилось. Он улыбнулся Шевригину и сказал на латыни:

– Значит, господин посланник, мы с вами сможем беседовать и без переводчика.

Истома наморщил лоб, показывая, с каким трудом он подбирает слова неродного языка, чтобы составить из них связную фразу:

– Иногда это возможно, но лучше говорить через людей, лучше знающих языки.

Дож снова кивнул:

– Хорошо, пусть будет так.

И снова обратился к Паллавичино:

– Передай господину русскому посланнику, что сейчас мы направимся в Зал Совета десяти, и там он ответит на вопросы лучших людей Венеции[29]29
  Совет десяти – коллегиальный орган Венецианской республики с широкими полномочиями. Его члены избирались из числа Большого совета сроком на один год.


[Закрыть].

Шевригин видел, что да Понте чрезвычайно рад написанному в грамоте. Откуда ж этому старому прощелыге знать, что всё это вышло из-под пера лишь вчерашним вечером в таверне Кампальто? Он мысленно ухмыльнулся, стараясь, чтобы его истинные чувства никак не отразились на лице. Истома с юных лет привык держать в узде свои страсти, одновременно угадывая намерения других людей, как бы те ни пытались их скрыть. Вроде ничего человек не сказал, ни даже бровью не повёл, а Истоме ясно, что у того на уме. Нет, читать совершенно всё, чем набита голова собеседника, он не мог. Но как меняется настроение и что тот намерен предпринять в ответ на Истомины слова или действия, почти всегда видел предельно чётко. И непонятно, откуда взялась такая его способность: то ли, как матушка говорила, ангел, пролетая мимо, крылом голову его задел, то ли от соседки-ворожеи, старенькой Барсучихи.

Церковное имя у неё, конечно, другое было, но все её только так и звали. Знала она заговоры, варила разные снадобья да людей лечила. А обращались к Барсучихе многие. Платы она за своё знахарское ремесло не требовала, отвечая всем:

"И-и-и-и-и, милай! Палаты каменны подаришь или ломоть ржаной – мне всё одинаково! Туда, – она мотала головой за спину, – всего не заберёшь, а здесь Бог всегда прокормит".

Попы пытались её выгнать из Москвы – мол, колдует старуха, – да как-то быстро поостыли, даже удивительно. И люди государевы[30]30
  Люди государевы – опричники.


[Закрыть], что по всему царству Русскому крамолу искореняли, к ней не наведывались. И неясно было – то ли заступник у Барсучихи какой, то ли ещё чего. Хотя какой там заступник! Не так живут те, у кого есть заступник среди сильненьких. Жила она бедно, хоть и чистенько, а людей принимала и днём и ночью.

Матушка рассказывала, что когда она Истомой тяжёлая ходила, все повитухи в один голос твердили, неведомо, по каким своим бабьим знакам понявшие, что родится ребёнок мёртвеньким либо помрёт в первые же три дня. Ей и так не по себе – в первый же раз рожать, а тут ещё эти каркают. Совсем опечалилась бывшая Катаржина, а в православном крещении Ефросинья, дочь бежавшего на Русь белостокского бондаря. Тогда-то и пришла Барсучиха в дом служилого человека Андрея Шевригина, боярского сына, давно обосновавшегося в Москве уроженца земли Рязанской, и пообещала, что родится мальчик здоровым и смышлёным. И проживёт долго. Только роды принимать должна она, Барсучиха. И за младенцем первое время присматривать, чтобы не вышло чего. Что она за помощь просила – отец Истоме не сказал. Может, по обыкновению своему, и не просила ничего. Сейчас уже и не узнаешь.

Родился ребёночек быстро, без долгих схваток, и роды дались Ефросинье легко. Да она и не помнила ничего. Дала ей Барсучиха выпить какой-то отвар перед тем, как ребёнка принимать, и как будто память отшибло. Вроде бы и сознания не теряла, а спросишь – как всё было, и не скажет.

Ну да ладно. Ребёночек здоровеньким родился, и то славно. А потом ещё, и ещё, и ещё. И все такие же, как старшенький, здоровые да весёлые. Эх, если б не тот крымский набег! После того как крымцы Москву спалили и вся его семья погибла, Истома Барсучиху больше не видел. Многие тогда сгинули.

С самых юных лет невероятная прозорливость позволяла Истоме определять, когда отец готов выпороть его за проказы, а когда просто пожурить. Он всегда знал, когда можно возвращаться в избу, а когда лучше немного подождать, пока отец остынет. Поэтому и поротым он ходил крайне редко. В отличие от товарищей своих по играм, которые частенько маялись поротыми вожжами задницами. Истома сначала удивлялся – как это они не смогли узнать, что им за проказу будет – по лицу же всегда видно, что у отцов на уме. А друзья только смотрели на него непонимающе и ответить ничего не могли. А потом он и спрашивать перестал, уяснив, что разными бывают люди, ох какими разными!

Отца своего и соседских мужиков Истома всегда видел хорошо. Он так для себя и решил, что "видеть" – это не просто "смотреть и узнавать", нет! У него как будто было некое особое зрение, которое у других людей отсутствовало. И ещё понял однажды Истома, что для того, чтобы видеть по-настоящему, совсем не обязательно смотреть глазами. Порой он чувствовал человека, даже не видя его глаз, его лица. Просто сбоку или даже со спины. Он и сам не мог бы толком объяснить, как это происходит. Вот просто становится он рядом с человеком и сразу понимает, чего от того ждать: готов ли он врать и убивать, или наоборот – честный и бескорыстный добряк. Правда, таких, про кого сразу можно сказать, что он мерзавец или, напротив, ангел во плоти, Истома не встречал. Чаще всего в людях было намешано всякого в разных долях – и хорошего, и плохого.

Это уменье и позволило Истоме Шевригину, сыну служилого человека Андрея, пробиться в Посольский приказ, попутно освоив несколько языков. А потом оставаться у приказного дьяка Андрея Щелкалова на хорошем счету. И неважно, что сам он, Истома, как и отец его, из сословия детей боярских – у царя люди ценятся не за заслуги предков, а за ум и рвение[31]31
  Иван Грозный вёл борьбу с местничеством, нередко выдвигая на руководящие роли способных людей незнатного происхождения. Окончательно местничество уничтожено на Земском соборе 1682 года в царствование Фёдора Алексеевича.


[Закрыть].

Николо да Понте владел собой хорошо, очень хорошо! Однако недостаточно хорошо, чтобы Истома его не раскусил. Понятно же, что рад венецианский дож до умопомрачения, что написано в письме всё, что надо морской республике. И препятствий чинить Истоме не станет, а напротив, сделает всё, о чём тот ни попросит. А это грех не использовать, ибо могущество республики и пронырливость её купцов известны по всей Европе. Дож поднялся со стула, вслед за ним встал и Истома, и они вышли из комнаты.

Зал Совета десяти был также невелик. Лучшие люди Венеции уже ждали дожа, сидя на стульях вдоль стен. Когда Николо да Понте перешагнул порог помещения, все встали, приветствуя главу республики. Присутствующих было значительно больше десяти, и Истома решил, что кроме членов совета здесь находятся их помощники и писцы.

Заняв подобающее ему место во главе совета, да Понте жестом велел всем сесть. Затем без лишних слов начал заседание:

– Господа, мы собрались, чтобы заслушать предложения, которые привёз нам посланник русского царя. Сейчас Альберто зачитает письмо, а потом каждый из вас скажет, что считает нужным. А переводчик объяснит господину посланнику суть наших предложений.

Дож посмотрел на Паллавичино:

– Ты же итальянец, поэтому должен понимать, что иноземцу совсем не обязательно знать обо всех словах, произнесённых в этом зале. Окончательное мнение совета будет выработано через несколько дней. А республика сумеет достойно отблагодарить умного человека.

Паллавичино понимающе кивнул головой. А Истома лишь хлопал глазами, показывая совершенное своё непонимание сказанного дожем.

Альберто развернул письмо и принялся читать, сразу же переводя русские слова на итальянский. В совете воцарилась тишина. Когда Альберто закончил, раздался негромкий говорок. Члены совета вполголоса перебрасывались репликами, обсуждая отдельные предложения русского царя.

Истома ожидал, что сейчас члены совета начнут говорить всякие неприятные для него вещи, на которые да Понте намекал Паллавичино. Но этого не случилось: в совете были опытные государственные мужи, которые привыкли тщательно выбирать слова и не говорить без особой необходимости ничего такого, что может оказаться во вред республике или им самим. Русский, конечно, на итальянском не понимает, но… но кто его знает. Ненужные слова прибыток не принесут, а убыток – очень может быть.

– У кого-то есть соображения, что ответить царю Ивану на его предложение о войне с турками? – спросил дож.

– Я думаю, – поднялся со своего места богато одетый толстяк с обильной сединой в небольшой бороде, – мы должны подумать, прежде чем сказать своё мнение. Война с Турцией – дело сложное. И затратное. Мы должны всё взвесить.

Все члены совета дружно закивали, подтверждая, что толстяк высказал общее мнение.

– Я приветствую выбор совета, – сказал да Понте, – и думаю, что нам следует сообщить господину посланнику, какое решение примет республика, лишь когда он отправится в обратный путь.

Все снова закивали и зашумели. Истома иного и не ожидал. Решиться на войну – это не кулебяку на базаре купить. Да Понте повернулся в сторону Истомы:

– Совет решил сообщить господину послу своё решение, когда он отправится в обратный путь. На том всё. Альберто, проводи господина посланника.

Паллавичино едва успел перевести слова дожа, а Альберто уже, доброжелательно улыбаясь, указал на дверь, произнеся по-русски:

– Прошу, господин посланник. Совет десяти ознакомился с посланием вашего царя. Ответ будет дан позже, когда ты отправишься в обратный путь. А теперь прошу воспользоваться гостеприимством Венеции.

Гости вышли из Зала Совета десяти и в сопровождении Альберто отправились в обратный путь, к выходу из дворца.

– Венеция приглашает господина посланника посетить Арсенал, благодаря которому республика имеет могущество на морях, как ни одна другая держава, – заливался соловьём Альберто, – там строятся наши корабли, являющиеся лучшими не только в христианском мире, но и среди тех, кто не знает истинной веры.

Альберто в упоении восхваления Венеции говорил то по-итальянски, то, спохватившись, переходил на русский язык. Истома хотел ему сказать, что голландцы не уступают им в морском искусстве, но вовремя вспомнил, что те уже много лет – конца-краю не видать – бьются, и успешно, с сильнейшей католической державой – Испанией. Понравится ли католику, если его так резко осадят? Наверное, нет, а проверять Истома не решился. Зачем? Та война – не его дело, пусть о ней у голландцев головы болят. А его отправили сюда, чтобы установить со всеми, кто встретится, хорошие отношения, вот он и устанавливает.

Он посмотрел на Паллавичино: тот совсем взопрел, утомлённый своей тяжёлой ношей. Ему даже стало жалко жадного купца.

– Альберто, – обратился он помощнику дожа, – можно ли оставить где-то на хранение сумку моего толмача? А то, боюсь, пока мы в Венеции сидим, он совсем отощает – вишь вон, таскает с собой постоянно.

Альберто снисходительно посмотрел на Паллавичино:

– Почтенный негоциант! Ты мог бы оставить деньги на постоялом дворе в полной безопасности. В Венеции строгие законы, которые защищают торговцев, потому что торговля – основа нашего могущества. А для тех, кто всё же желает оставить свои деньги под присмотром, есть отведённые для этого места, которые охраняют вооружённые стражники. Их услуги стоят совсем недорого. Рекомендую отдать деньги на хранение в банк, который принадлежит семье да Понте, нашего дожа. Когда будешь покидать республику, ты сможешь забрать свои деньги в полной сохранности[32]32
  Банковское дело было хорошо развито в Венеции. Частные банки там существовали с XII века. Первый в Европе государственный банк был создан в Венеции в 1587 году.


[Закрыть].

Паллавичино, которому чрезвычайно надоело таскаться со своей тяжёлой сумой, согласился с предложением: он и ранее неоднократно слышал о надёжности венецианских банков. Правда, сейчас из-за череды войн с турками их положение несколько пошатнулось, но не станут же они вот так просто грабить купца! Кто тогда им доверит свои деньги?

Наняв гондольера, которого оплатил Альберто – подарок от республики господину посланнику, – они отправились каналом к банку семьи да Понте. Там у Паллавичино приняли сумку, которую тот опечатал личной печатью, приняли в качестве платы пять сольдо[33]33
  Венецианское сольдо – разменная серебряная монета весом 0,326 грамма.


[Закрыть] и сообщили, что забрать деньги он может в любое время суток, кроме тёмного, и что всегда рады видеть его у себя.

– А теперь, господа, в Арсенал, – торжественно провозгласил Альберто, направляясь к гондоле, ожидающей их тут же, возле банковского причала.

Когда они уселись в лодку, Истома, чрезвычайно удивлённый наличием в Венеции такого заведения, спросил Альберто:

– Что это за банк такой?

Тот оживился:

– О, это очень нужный… нужное… – он сбился, не в силах подобрать нужное русское слово, – купцам это очень нужно. Банк берёт деньги на хранение, выдаёт ссуду, определяет ценность монет любого государства. Если у кого-то нет денег на закупку товара, он может обратиться к банку, и тот выдаст ему. Потом заёмщик с прибыли должен отдать занятое, только больше – банк тоже должен иметь прибыль. Нередко у банков берут взаймы даже монаршие особы.

– Ростовщики, значит, – сказал Истома.

В его системе ценностей ростовщики стояли крайне низко. Альберто, заметив разочарование собеседника, добавил:

– Да, ростовщики. Кое-кто считает это занятие недостойным: в государствах с магометанским вероисповеданием они отсутствуют совершенно, как противные Аллаху. Но для торгового человека банк – первый помощник. Именно благодаря банкам Венеция является первым торговцем Европы. И именно поэтому мы сумели создать всё это великолепие, – он повёл руками вокруг, – которое тебя поразило.

Да-да, я заметил, что ты был поражён красотой и великолепием республики. А если что-то позволяет создавать красоту – может ли оно быть богопротивным?

Истома изобразил на лице задумчивую улыбку. Эмоциональная тирада Альберто его абсолютно не убедила, однако отстаивать своё мнение в вопросе о сути банковского дела он посчитал неуместным: это вызвало бы разногласия, а он здесь не для того. Внезапно глаза его расширились от удивления:

– У вас тут свой кремль?

Озадаченный Альберто проследил взглядом за Истомой и улыбнулся:

– Понимаю, господин посланник. Тебя ввели в заблуждение крепостные зубцы. Это и есть Арсенал, а сходство зубцов его стены с московскими вызвано тем, что итальянские мастера долгое время работали в твоей стране и строили московскую цитадель, или, по-русски, кремль. Зубцы такой формы очень распространены в Италии.

Они сошли с гондолы на причал и направились к Арсеналу.

– Наши судостроители выбирают самые удачные галеры и по их подобию строят новые, – рассказывал Альберто. – Каждый рабочий умеет делать какое-то одно дело – изготавливать рёбра корабля, обшивку, мачты или соединять всё это между собой. Поэтому наши рабочие, выполняя год за годом одни и те же действия, становятся настоящими мастерами в своём деле, не имеющими равных себе в Европе. У нас всегда стоят готовыми новые корабли, которые достаточно только проконопатить и оснастить парусами и всем прочим. И спустя короткое время они смогут выйти в море.