Текст книги "Повесть о детстве"

Автор книги: Михаил Штительман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Так начался первый день. Рабочие провожали Сёму испытующими взглядами. Он чувствовал, что к нему присматриваются. Залман Шац то и дело отрывался от доски и искоса поглядывал на Сёму. После работы он задержался, вымыл в каком-то жёлтом ведре руки и, вытирая их, крикнул:

– Сёма, можешь вылить это ведро!

Сёма выполнил приказание без большого удовольствия. Шац – закройщик, и таких, как он, здесь человек двадцать, сбивщиков тоже не меньше, и есть же ещё отдельщики! Если каждый будет его посылать с ведром, то как же ремесло попадёт в руки? Поставив пустое ведро, Сёма присел возле старика.

– Молодец! – сказал Шац.

– Почему мне не оказать вам любезность,– степенно произнёс Сёма.

Залман засмеялся:

– Хороший ответ... Ты знаешь,– сказал он уже серьёзно,– человек не должен никогда допускать, чтоб ему садились на шею. Ты понимаешь? Это же неудобно, если у тебя вдруг сидят на шее. Но человек должен уметь делать всё. Ведро вынести – пожалуйста. И пол помыть, и дрова порубить... Белые руки – это большое горе!

Их беседу прервали. Какая-то женщина с носом, похожим на клюв, вошла в цех и удивлённо спросила:

– А дома вам мало места? Или завтра вы не успеете наговориться?

Шац не ответил, и они оба вышли на улицу.

– Кто это?

– Его мамаша.

– Чья?

– Ты ещё успеешь узнать.

Больше Залман ничего не сказал, и они молча расстались.

Через несколько дней к Сёме подошёл парепек с лицом, покрытым светлыми веснушками, как будто его только что окунули в кастрюлю с манной кашей.

– Будем знакомы,– важно сказал оп гю-еврейски.

– Пожалуйста,– согласился Сёма.– Гольдин.

– Антон Дорошенко.

Сёма вопрошающе взглянул на парня:

– Что это за еврей с таким именем?

Антон засмеялся:

– Я как раз не еврей, но я ученик Шаца.

Дорошенко уже был на верной дороге. Он пришёл на фабрику год назад, бегал за обедом мастеру, за ключами хозяина, писал адреса на конвертах, подметал цехи, а теперь вот его подпустили к стойке.

– Глаза нужно иметь! – поучал он Сёму.– Всё время смотри. Не бойся, не устанут! Вот я уж скоро строчить на машине буду.

– На машине? – с завистью переспросил Сёма.

– А ты что думаешь? – Аптоп быстрым движением схватил со стойки кусок товара и протянул его Сёме: – Что это такое?

– Кожа.

– Чудак! – возмутился Антон.– Это опоечный хром. Идёт на тонкие изделия. Есть ещё шеврет. Есть ещё выростковый хром, идёт на сапог, на крестьянский ботинок. Понял?

– Понял,– тихо произнёс Сёма. Никогда ещё в жизни не испытывал он такой робости.

– А что такое брисовка, знаешь?..– с радостью продолжал свой допрос Антон.– Эх, ты! А самая знаменитая подошва чья? Радиканаки!

«Брисовка, шеврет, радиканаки,– с тоской повторял Сёма, уже испуганно глядя в разгоревшиеся глаза Антона.– Что он хочет от меня, этот еврейский Антон?»

– Может быть, на сегодня довольно? – застенчиво спросил Сёма, чувствуя себя глупым и маленьким.

– Довольно, довольно! – снисходительно согласился Антон.– Это я так, любя. Смотреть надо!

Шац, молча наблюдавший за подростками, подошёл к столу.

·– Ты видишь эту фигуру? – сказал он, указывая на Доро-

шенко.– У меня последние волосы выпали, пока этот господин научился отличать козла от хрома!

Сёма хотел было спросить, как это можно перепутать козла с сортом кожи, но быстро догадался, что речь идёт о каком-то другом, незнакомом ему козле, и, покраснев, отошёл в сторону.

Несколько месяцев Старый Нос бегал от рабочего к рабочему. Все относились к нему внимательно. Хотелось поскорее получить ремесло в руки. Кого просить об этом? За всё время Сёма лишь однажды видел хозяина. Господин Айзенблит приехал в блестящем лакированном фаэтоне с кучером, похожим на толстую женщину. Ловко спрыгнув на тротуар, он прошёл в свой кабинет, о чём-то пошептался с бухгалтером и потом вышел к рабочим.

На нём был чесучовый пиджак и белая пикейная жилетка с перламутровыми пуговицами. В руках у него была коричневая палка. Боже мой! Никогда в жизни Сёма не видел такой палки. По ней ползли какие-то золотые змеи; серебряные дощечки с загнутым углом блестели на солнце, а ручка была белая, из настоящей слоновой кости. Подумать только, где-то в Африке ловят слона, вырывают у него клыки и делают Айзенблиту ручку на палку. Восхищённый, стоял Сёма, по хозяин, чем-то недовольный, быстро шагал из цеха в цех, морщился и всё время повторял:

– Что вы закрылись так? Ведь нет никакой атмосферы!

В тот же день хозяин уехал. Говорили, что он делает большие дела в Одессе и Киеве.. А фабрика – это так просто. Она же ему не мешает? Потом Айзенблит играет в шмен-де-фер – загляденье! Стоит посмотреть. Рядом с ним лежит лопатка, и он всё время загребает банк. Хозяин уехал, и Сёма никак пе мог угадать, кто же здесь старший,

Залман Шац поучал его:

– Что говорят – делай. Так ты узнаешь ещё что-нибудь. Пройдёт время, и через много лет ты вдруг скажешь себе: «Э, хорошо, что я как раз умею резать картон па стелыш». У человека, Сёма, ничего не пропадает, всё за ним иДёт.

Сёма соглашался, но ему очень хотелось догнать Антона, который каждый день серьёзно и строго говорил с ним, щедро вываливая на новичка десятки новых загадочных слов... «И откуда он всё знает?» – с тоской думал Сёма.

Иногда в цех заходила старая женщина с клювом и сердито смотрела на рабочих.

– Кто это? – спрашивал Сёма у Антона.

– Да его ж мамаша!

Женщина подошла к Шацу и что-то сказала ему, указывая

на Сёму. Шац утвердительно кивнул головой. «Мамаша» ушла, и Залман рукон поманил к себе Гольдина:

– Ну, для начала подойдёт и это. Сядешь на каблуки!

– Что это значит? – растерянно спросил Сёма, поднимаясь с табуретки.

– Будешь собирать каблук. За сборку каблука две копейки в карман! Поучишься – перейдёшь на сбивку. Ещё поучишься – на отделку.

Радостно взволнованный, Сёма с петерггением ждал конца работы. После звонка он первым убежал домой.

– Пу, бабушка,– весело сказал он, входя в комнату,– я уже сажусь на каблуки.

– Что такое? – удивилась она.

Буду делать каблуки.

– Каблучник! – со вздохом произнесла бабушка.

Лицо её стало таким печальным, что Сёма не решился больше говорить о своём успехе.

* * *

Вскоре Сёма научился собирать каблук, и ему стало легче разговаривать с Антоном. К тому же Антону надоела серьёзная роль учителя. У него был приятный, мягкий голосок, и он со вкусом пел какие-то озорные поспи. Это занятие ему нравилось, и рабочие любили слушать его. Успел Сёма ближе познакомиться с «мамашей». Женщина с птичьим клювом оказалась матерью хозяина. Она говорила, что любит всегда быть среди людей и поэтому здесь ей приятнее, чем дома. Но Сёма уже знал, почему старуха торчит на фабрике.

Она, конечно, не вмешивалась в хозяйство. Избави бог! – это дело мужчины. Но, когда Сёма принёс приёмщику партию готовой обуви, «мамаша» вырвала из его рук дамскую туфлю и закричала:

– Взгляните на этот каблук! Куда он смотрит? Он же косой какой-то! А этот каблук так скривился, как будто он хочет спать. А почему шатается этот каблук? Он пьяный? Чья это работа, я спрашиваю?

– Купера,– сообщил Сёма,– он попросил меня отнести.

– Бери это и отправляйся назад,– строго сказала «мамаша», отодвинув в сторону оторопевшего приёмщика и смахнув прямо в мешок обувь со стола.– Ты подумай сам,– обратилась она к Сёме,– они хотят его сделать пищим! Где ещё платят одиннадцать копеек за сбивку пары, а где платят шестнадцать копеек за отделку? Я мать, я женщина добрая...

Сёма больше не слушал её. Если человек всё время кричит: смотрите на меня, я добрый, смотрите – я всех люблю, то от него ничего хорошего уже ждать нельзя...

В среду платили жалованье, и Сёма с удивлением заметил, что «птичий клюв», как и в прошлый раз, сидит около кассира и отбирает у рабочих какие-то деньги.

– В чём дело? – тихо спросил Сёма у Шаца.– Почему она хватает из рук?

– Почему? – переспросил Залман и улыбнулся.– «Мамаша» нам занимает деньги. До получки! Она одалживает, допустим, двадцать рублей на пятнадцать недель. Каждую неделю ты должен дать два рубля. Понял?

– Так получается ведь не двадцать, а тридцать!

– А ты что хочешь?

Когда Сёма отходил от кассы, старуха задержала его. Она ткнулась клювом в ведомость, потом улыбнулась, и кадык испуганно вздрогнул па её тощей шее.

– К с л и у тебя будет нужда, я всегда рада помочь.

– Спасибо,– вежливо сказал Сёма,– сейчас мне как раз не нужно.

«Мамаша» сразу перестала улыбаться, и лицо её стало серьёзным и строгим. У Сёмы возникло огромное желание – просто так схватить её за нос, по оп зпал, что шутка эта может окончиться плохо, и, поклонившись, вышел из конторы. Уже было ясно, что служба у Лйзепблита пе предвещает пичего хорошего. «Зато я каблучник!» – попробовал себя утешить Сёма, но тут ясе он вспомнил разговоры «мамаши» о пьяных каблуках, и ему стало скучно.

В ПРИЁМНОЙ ФРАЙМАНА

Всё-таки у Сёмы отцовская голова! Другой бы сидел на каблуках полгода, а может быть, даже целый год. Но у Старого Носа не такой характер – у него душа не лежала возиться с несчастными каблуками так долго. И он перешёл на сбивку. Нельзя сказать, что оп сразу стал каким-нибудь там особенным сбивщиком. Но три пары в день он сдавал приёмщику, а три пары – это тридцать копеек... тоже не идти пешком! Залман Шац радовался его успехам. Поглаживая серые пушистые усы, оп говорил:

– Вот ты уже без пяти минут мастер. Твой отец имел дело с латками, а у тебя в руках новые штиблеты!

Рабочие, смеясь, слушали старика и с любопытством смотрели на Сёму. Коренастые, широкоплечие, с маленькими русыми бородками, они были похожи на финских рыбаков больше, чем на евреев местечка. Сёме казалось, что пусти их на плоту в открытое море – всё в порядке, они вернутся домой не с пустыми руками! Привычные комнатные друзья дедушки всегда жаловались: то им жарко, то им холодно, то они заработали меньше, чем могли, то они потеряли больше, чем имели. Всё это надоело Сёме. «Будьте здоровы с вашими охами»,– думал он и с интересом вслушивался в разговоры новых знакомых.

Старый Нос даже завидовал им. Весёлые люди! Оказывается, еврей может жить и без охов. Нередко Сёма оставался допоздна в цехе, усаживался на высокий табурет и с восторгом следил за работой сдельщиков.

Цок, цок, ох и мох, Имеем мы подмётку, Цок, цок, ох и мох, Пробежался рантик...

Это была любимая песенка сапожника Лурии. Он напевал её, покачивая в такт головой, изредка взглядывая на Сёму, и хитро подмигивал ему: не унывай, мол, говорил его взгляд. Чтоб заработать, имею две руки и на каждый палец по сыночку! В другом углу склонился над машиной Антон. Мягкий свет лампы падал на его мальчишеские худые щёки. У стола стоял высокий, похожий на раввина Залман Шац с лохматыми, свисающими на глаза бровями. Можно было подумать, что он молится, но в руке его, перевязанной на ладони серым куском полотна, был зажат нож. Залман кроил товар. Изредка они переговаривались. И вдруг оказывалось, что за депь перед глазами Сёмы прошло много смешного, жалкого, любопытного, а вот он смотрел и ничего не увидел.

– Большой умница этот Эля,– смеясь, говорит Антон.– «Мамаша» пришла и спрашивает, который час. Все говорят – девять. Ну девять так девять. Кажется, хорошо? Нет. Вскакивает Эля и кричит: «Четверть двенадцатого».

Сёма уже хорошо знал, что каблучник Эля, не к месту сообщивший хозяйке точное время, теперь уж приобрёл прозвище: Четверть Двенадцатого.

– Ну, а как вам нравится этот толстый Калман? В лавке у девочки спрашивают, что она любит кушать, встаёт из-за прилавка Калман, которому в субботу сто лет, и тоненьким голоском сообщает: «Я люблю рыбочку!» Как будто его спрашивали!

Сёма, смеясь вместе со всеми над глупым приказчиком Кал-маном, который похож и на комод и на перину сразу, знал, что Калмана уже больше нет, а есть Рыбочка. Хорошая рыбочка, с таким животом и с такой, извиняюсь, лысиной!.. В цехе ещё долго смеялись и опять вспоминали какие-то смешные истории и опять смеялись с таким аппетитом, что у Сёмы на глазах выступали слёзы, начинало колоть в боку и дышать становилось совсем невозможно. А когда появлялась «мамаша», они разговаривали с ней вполголоса, вежливо и даже почтительно, но у них были такие задорно-хитроватые лица, как будто они знали что-то очень важное, чего хозяйка ещё не знает. Так разговаривают с приказчиком, которого хозяин решил рассчитать, и все уже знают об этом, кроме самого приказчика. Приказчик ещё очень важен, дуется, говорит сквозь зубы, что-то нехотя обещает, и люди почтительно слушают, кивают головой и думают: «Дуб! Ты можешь уже не так ломаться. Всё равпо – последний день!»

Сёма заметвл, что и в горе новые друзья оставались весёлыми, как будто оии паве няка знали, что за тяжёлой пятницей придёт лёгкая суббота. Сегодня вечером, когда в цехе осталось совсем мало людей, Антон вытащил из кармана аккуратно сложенный листок и принялся медленно читать вслух. Это было письмо от брата из действующей армии.

– «Поклон вам,– писал он,– дорогие, и я даже точно не знаю, как я сейчас называюсь. В один раз я по могу это написать. Короче говоря, поклон вам от рядового пятого пехотного, армии его императорского величества государя всероссийского и царя польского, великого князя финляндского и прочая, прочая, прочая, полка. Пока я выучил свой чин, с меня стекла одна бочка поту и ещё маленькое ведёрко...»

Так было написано всё письмо. Выслушав до конца солдатское послание, Лурия задумчиво почесал затылок:

– Говорят, что скоро будут брать ратников второго разряда. И мне, значит, надо выручать сына. Но как я пойду к Фрай-мапу, если я всё время гвал его от себя?

Сёму обрадовала возможность оказать услугу. Он легко спрыгнул с табуретки и подбежал к Лурии.

– Моя бабушка,– заговорил ои торопливо,– с Фрайманом вот! – Оп поднял два пальца.– Я вам сделаю дело!

Лурия недоверчиво взглянул па Сёму и спросил:

– Ты сделаешь?

– Да,– обидчиво повторил Сёма, ynte сам немного сомневаясь в успехе,– я сделаю дело!

Когда качались мобилизации одна за другой, Фрайман понял, что терять время нельзя. Он оставил в покое местечковых мальчиков, забросил своё маклерское дело и принялся обрабатывать призывников. Его быстрый и лёгкий ум находил тысячи ·мюсобов избавления от окопов, и так как никто очень не хотел <-.тать героем, у Фраймана сразу нашлась прибыльная работа. Он начал соперничать с местным аптекарем и, слава богу, небезуспешно.

Аптекарь устраивал по знакомству грыжу, делал желтуху, давал нюхать какие-то страшные порошки, а экзема у него получалась – па загляденье! Надо было только иметь ржавый гвоздь и баночку какой-то мази. По драл аптекарь с каждого три шкуры. Никакой совести не было у этого проклятого фармацевта. Фрайман пошёл людям навстречу, он устраивал освобождение от призыва наверняка, без боли и в два раза дешевле.

Что же делал Фрайман? Во-первых, у него была компания, во-вторых, надо было видеть этих красивых компаньонов. Говорят, что, когда бог их произвёл па свет, оп испугался, схватил вещи и спрятался в раю. Такие :>то были красавцы!

Милых молодых людей собрал Фрайман. У одного было отбито лёгкое, и он каждую секунду раскрывал рот, как щука, брошенная в миску с водой. У другого, когда оп ходил, правая нога подпрыгивала до потолка, и можно было подумать, что она хочет вырваться и убежать в другое место. У третьего было два глаза, так один смотрел па речку, а другой – в поле. Может быть, это даже удобно, но таких почему-то не брали служить...

Эти симпатичные женихи назывались «гееры». Они ходили в присутствие. А те, которые уклонялись от службы, назывались «гатееры». Они стояли. Они не ходили в присутствие. И чтобы геер пошёл за штеера, нужен был Фрайман, умеющий сторговаться и сделать дело.

Просители приходили к Фрайману, и он, как какой-нибудь большой чин, говорил:

– Предъявите ваш вид на жительство.

Внимательно изучив паспорт, он спрашивал:

– Вам отсрочку или белый билет? – И, мельком взглянув на клиента, он небрежно бросал: – Вам, кажется, будет к лицу тридцать седьмая статья!..

Затем начинался торг. Холодный и бесстрастный, сидел Фрайман, равнодушный к тревогам просителя. Медленно поглаживая усы, он говорил:

– У меня цена без запроса. И я не один. Я там мажу, и я тут мажу. И я наизусть уже знаю все статьи.

Вскоре достигалось соглашение, и один из компаньонов после ухода клиента принимался по чужому паспорту зубрить свои имя, фамилию, приметы.

...Прежде чем затеять с Фрайманом разговор относительно сына Лурии, Сёма держал совет с бабушкой и Пейсей. С бабушкой потому, что она бабушка, и с Пейсей потому, что он всё же торговый человек.

Бабушка отнеслась к его затее более чем сдержанно:

– Я бы на твоём месте не лезла в чужие дела. Тебе они много помогают?

– А ремесло откуда? – возмутился Сёма.

– Подумаешь, жара в печке! – И бабушка пожала плечами, ничего не прибавив к этой туманной фразе.

Пейся оказался сговорчивее:

– Конечно, нужно пойти к Фрайману. Он у отца покупает мясо и очень любит филейную часть,– добавил Пейся, как будто знать это Сёме совершенно необходимо.

– А много он возьмёт?

– Возьмёт? Взять нужно уметь. Два брата получили наследство, два брата и сестра. Сестра была добрая и отказалась от своей части. А братья были злые, и они погрызлись из-за её доли. Тогда раввин их помирил.

– Как?

– Он взял себе третью долю.

Сёма с удивлеиием взглянул на Пейсю. Розовая рубашка испачкалась, запылилась, и цвет её определить было уже невозможно.

– Это та самая наволочка? – спросил Сёма.

– Нет,– спокойно ответил Пейся,– это другая. Ту я подарю вам на именины.

Друзья вместе направились к Фрайману. Он встретил их вежливо, с оттенком растерянности и удивления:

– Что такое? Насчёт работы?

– Нет,– мягко ответил Сёма,– насчёт призыва.

– А при чём тут я? – возмутился Фрайман.– И потом вы же непризывной возраст!

– А если сложить вместе? – запальчиво спросил Пейся.

– Ша! – прикрикнул на него Сёма.– Дай поговорить с человеком... У нас есть двоюродный брат – дедушкиной сестры дочери сын.

– Крупное родство! – не удержался Пейся.

– Так вот,– продолжал Сёма,– как помочь?

– Он здоров? – деловито осведомился Фрайман.

Не очень.

– Язвы у него нет?

– Чего нет, того нет! – вздохнул Пейся.

– А деньги?

– Немного.

– Что же вы хотите,– удивился Фрайман,– язвы у чело-пека нет и денег тоже нет! Что же у него есть? – Он помолчал с минуту,– Как-нибудь особенно помочь я не могу. Но всё-таки... Я дам вам одно военное лицо, и пусть ваш родственник пойдёт к нему с кем-нибудь, кто знает по-русски, и скажет, что от меня. Военное лицо запишет фамилию. Гарантии я дать не могу, но может быть... Придётся всунуть в его собаку рублей двадцать.

– В собаку? – встревожился Пейся.

Но Фрайман не удостоил его ответом. На маленьком листке маклер написал адрес.

– Это в городе? – спросил Сёма.

– А где же?

Они простились. Выйдя на улицу, Сёма спрятал в карман листок и посмотрел на Пейсю:

– О чём ты думаешь?

– Я думаю, что можно взять собаку и всунуть её в трубу, или в колодец, или в яму. Но как это всунуть в собаку двадцать рублей – понятия не имею. Если б хотя бы было благородное животное, но собака?..

– Довольно! – прервал его Сёма.– Сын Лурии едет в город, и я еду с ним. Я знаю по-русски.

– Кажется, я еду тоже,– медленно произнёс Пейся, с тревогой глядя на товарища.

Но Сёма уже не слышал его. В город! В город! В настоящий город, с улицами и с копкой. Хоть на один день, хоть на один час!..

ВЕСЁЛОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Взрослые люди не бегают. Но в зтот день Сёма как-то забыл, что он взрослый человек. Только что его видели возле базара, а через пять минут он уже сидел дома у Лурии. Удивлённый сапожник не верил своим ушам: неужели этот мальчик сумеет сделать дело? Но Сёма так рассудительно и спокойно рассказывал о беседе с Фрайманом, что Лурия уже видел своего сына Биню навеки освобождённым от военной службы. Один лишь Биня, молчаливый и малоподвижный, недоверчиво смотрел на

Сёму, уверенный, что мальчик хочет поживиться возле чужого горя. Говорил он медленно, растягивая слова, припевая, и Сёме казалось, что он спит стоя.

– Папа,– спрашивал он,– так вы хотите, чтоб я ехал ним?

– Попробуй,—отвечал отец.

– Л п чьём кармане будут деньги? – тревожился Биня, сердито глядя па Сёму.

Б твоём, в твоём! – успокаивал его отец.

По Миия опять недоверчиво качал головой и щупал Сёму испуганными глазами. Он был уверен, что Сёма – жулик и обязательно обманет его... Сёма вздохнул и обиженно отошёл в сторону: оп и раньше слышал, что у Бини нет лишнего ума. Но сегодня Сёма убедился, что у него и на самого себя ума не хватает.

Оставалось ещё получить разрешение «мамаши» на поездку в город. Приняв кроткий, смиренный вид, Сёма вошёл в контору. «Мамагпа» стояла у окна и, подняв па свет кредитку, рассматривала водяные знаки.

– Что ещё? – строго спросила она, увидев Сёму.

– Ещё,– пустился на хитрость Сёма,– я хотел попросить два рубля взаймы.

«Мамаша» испытующе взглянула на Сёму и, молча подойдя к столу, протянула две бумажки:

Отдашь и среду с полтинником.

«Она с ума сошла,– подумал Сома, глядя па худой клюв «мамаши».– Целый полтинник! Где это виданы такие сумасшедшие проценты?» По спорить нельзя было – покорно поклонившись, оп пошёл к дверям. У самого порога он остановился и вновь повернул к старухе.

– Что ещё? – повторила она удивлённо.– Ты хочешь сказать спасибо? А разве я не понимаю? Я тоже была молодая...

«1]у, положим,– улыбнулся Сёма,– это было очень давно».

– А молодости,– продолжала «мамаша»,– всегда нужны деньги.

– Я имею к вам ещё одну просьбу,– покраснев, торопливо заговорил Сёма,– отпустите меня на два дня в город. Там моего дедушки сестры дочери сын...– Оп остановился, подыскивая нужные слова и не зпая, что же всё-таки сказать о сыне дочери дедушкиной сестры.

– Хорошо,– неожиданно согласилась «мамаша»,– я тебе д ш пакет, и ты его занесёшь. И, если тебя спросят, как моё здоровье, скажешь, что я еле дьгшу.

– Чёрта с два,– прошептал про себя Сёма, забирая у «мамаши» письмо,– такие тощие сто лет живут...

Он вежливо поклонился и вышел из комнаты. Два рубля Сёма завязал в платок и спрятал – тратить он их не собирался и занял только для того, чтоб умилостивить «мамашу». Но... Но, если в какой-нибудь городской лавке продаётся чёрный шарф, он не пожалеет денег и купит бабушке подарок. Чёрный кру-жевной шарф – какая это красота! Сёме казалось, что во всём смете нет вещи более нарядной и более дорогой. Но бабушка, о которой только что он так тепло думал, встретила его сурово:

– Что это ещё за поездка в город? Ты посмотри на меня, я когда-нибудь уезжала из дому? А тебя песет!

– Я еду с сыном Лурии,– оправдывался Сёма.

– Даже с самим Лурией,– не сдавалась бабушка,– даже < его дедом и его прапрадедом... Нет, вы подумайте,– обратилась она неизвестно к кому,– пускать мальчика одного в город! Чтобы, не дай бог, попал под конку, или отравился, или упал в воду!

– А мост? – искал спасения Сёма.– А колокольчик на конке?

Но бабушка не слушала его, и Сёма с обидой думал: «Кричишь на меня, а я ещё собирался тебе шарф купить!» Собственное великодушие казалось Сёме таким огромным, а бабушкина строгость такой невыносимой, что он чуть не заплакал. Но бабушка не могла долго сердиться. Через полчаса, видимо решив что-то, она подошла к Сёме:

– Хорошо. Если ты поедешь, что ты возьмёшь с собой?

Услышав это «если», Сёма мтиовепио ожил, он готов был

согласиться на суп, и на кашу, и на пышки, и на что угодно.

– Эх,– вздохнула бабушка,– если б ты мне сказал о поездке раньше на день! Я поджарила бы котлетки, испекла пирожки с капустой... Только ты,– неожиданно загорелась бабушка,– только ты не прыгай, пока лошади не остановятся! Понял? Ещё не хватает мие внука под колёсами!

* * *

И вот опи едут. Трясётся телега по пыльной дороге, скрипят колёса, лениво бегут непослушные кони.

– Вье! – кричит возница, размахивая кнутом.– Куда вы едете, проклятые!

А «проклятые» сворачивают то влево, то вправо, и телега трясётся ещё больше.

– Вье! – кричит возмущённый возница.– Чего вам не хватает, проклятые,– боли в животе?

Кони молчат, и возница опять спрашивает их о чём-то.

На сене сидят пассажиры. Сена мало, то и дело кто-то вскакивает – это неожиданно обнаружился гвоздь в телеге или крючок.

– Что вы лошадей пугаете? – обрушивается на пассажира хозяин.– Подумаешь, какой-то там гвоздик! Вам надо ехать на дутых шинах!

Все умолкают потому, что возница опасен в своём гневе. Он ругается с ошеломляющей быстротой, проклятия его страшны и неожиданны: «Чтоб у вас под ногами трава не росла! Чтоб вы забыли вкус чистой воды! Чтоб ветер разнёс тепло вашего крова!..»

К тому же все знают, что он может остановить телегу на полпути и уже тихо, спокойно сказать:

– Вам не нравится мой экипаж? Ищите другого, если вы такой крупный барон.

Рядом с Сёмой сидит Виня. У него испуганные глаза, как будто он видит, что с неба спускается чёрт. Напротив, между двумя толстыми еврейками с кошёлками и живой птицей, замер Пейся в тоскливом недоумении. Повернуться он не может, еврейки сдавили его с обеих сторон, а курицы почему-то решили, что для них самое лучшее место – колонн Пейси. Несколько раз он с мольбой смотрел на своих соседок, но они словно не замечали его грустного взгляда и, обращаясь к курицам, спрашивали:

– Птички, вам хорошо тут?

«О, чтоб вы сгорели, проклятые! – думал Пейся, со злобой глядя на тучную курицу, которая с особой бесцеремонностью расположилась на его коленях.– Эта дура воображает, что она в курятнике»,– возмущался Пейся, тяжело дыша и заливаясь потом. Когда он сделал попытку пошевелиться, курицы сердито закудахтали, и соседки посмотрели на Пейсю с такой ненавистью, что у него сразу отнялся дар речи. On ещё раз вздохнул и закрыл глаза...

Виня сидел всё с тем же испуганным лицом, зажав обеими руками свою правую ногу. Он очень опасался покушения жуликов и был уверен, что опи могут из-за кармана сорвать с него всю штанину вместо с ногой. Несколько раз останавливались в пути, возница сходил, шёл к колодцу, поил коней из ржавого, погнутого ведра.

– Уже скоро? – решился наконец спросить Сёма.

– Скоро, скоро! – огрызнулся возница и так замахнулся

споим свистящим кнутом, что казалось – он обязательно огреет двух-трёх пассажиров...

«Боже мой,– молился вконец сдавленный Пейся,– хоть бы приехать живым!»

Вдруг раздалось долгожданное: «Тпру-ру!» – и кони остановились. Сёма облегчённо вздохнул и легко спрыгнул с телеги, за ним вылез Биня, испуганно озираясь и держась за карман. Пейся, мстя за всё пережитое, свирепо толкнул наседок и спустился на землю.

– Где же город? – спросил он.

Но город уже был перед ними. На холмах у реки расположился он, весёлый и шумный. Снизу доносились чьи-то громкие голоса, и вёсла уверенно рассекали воду. Друзья прошли через мост, удивлённо всматриваясь в лица прохожих.

– Как пройти в город? – обратился Сёма к человеку в жёлтой соломенке.

– Очень просто,– вежливо ответил он и, неопределённо махнув рукой, отправился дальше.

– Спасибо,– поблагодарил Сёма, тщетно пытаясь разгадать жест прохожего.

Выдавать своё смущение было стыдно, и Сёма повёл Биню и Пейсю в город. Он заметил женщину, торопливо идущую куда-то с корзинкой, и подумал: «Она же не идёт в степь за покупками!» И ребята побежали за ней. Вскоре они очутились на центральной улице. Всё здесь удивляло и восхищало путников. То и дело Пейся толкал Сёму, Сёма – Пейсю, и только Биня шёл встревоженно молчаливый.

– Смотри, какая улица! – восторгался Пейся.– Надо обязательно найти, где её конец!

– А ты знаешь, что здесь написано? – загадочно спрашивал Сёма, указывая па русскую надпись на вывеске.– «Кухмистерская Жане». Ты понимаешь?

Неожидаипо все трое остановились в изумлении.

– Боже мой,– всплеснул руками Сёма,– сколько извозчиков! Два, четыре, шесть, и все запряжены парами, и какие фаэтоны – ай-я-яй! А что там стоит справа?.. Смотри, Биня,– он толкнул сына Лурии,– целый закрытый домик на колёсах, с окошками, с дверцей!

– Я знаю,– обрадованно воскликнул Пейся,– мне говорили! Это ландо. Это – когда свадьба. Всё равно, знаешь, ну, как катафалк, но для жениха с невестой...

В это время извозчики почти все сразу спрыгнули со своих экипажей (они сидели не на козлах, а на пассажирском сиденье) и подбежали к приезжим.

– Молодые люди,– хриплым голосом сказал по-еврейски один из них,– вы хотите куда-нибудь ехать?

Сёма вызвался вести переговоры. Заглянув в бумажку, он кивнул головой:

– Да, па Емошанскую.

– О-о! – многозначительно произнёс извозчик и покачал головой,– Вам придётся идти пешком. Вот видите этот высокий серый дом, так от него пойдёте влево до сада, а там стоит пожарная дружина, пы пройдёте мимо и спуститесь по Херсонской, а оттуда поднимитесь на горку.

– Ох,– испуганно вздохнул Пейся,– туда же можно проехать, если так далеко!

– Можно,– пожал плечами хриплый извозчик и закашлялся, и вместе с ним начали кашлять остальные извозчики,—можно, но нельзя. Это будет вам дорого стоить,– тихо добавил он.

– Едемте! – вдруг закричал Биня, которому страшно хотелось избавиться от своих денег и перестать наконец бояться жуликов.– Езжайте уже! – властно повторил он.

Они сели в фаэтон – трое на заднее сиденье. Скамеечка впереди оставалась свободной.

– Вот хорошо,– вздохнул Пейся.– Мы можем ехать п смотреть себе по сторонам!.. Ой, какая железная ограда около дома!

По любоваться долго не пришлось. В экипаж с лёту вскочил грузный мужчина и уселся па скамеечке.

– Это моей сестры сып,– вежливо сообщил извозчик.

«Очень приятно,– подумал Сёма,– мне ещё нужно знать его

родню». Настроение явпо ухудшилось.

Вдруг лошади остановились, и двое мальчишек уселись в ногах у пассажиров.

– Это чтоб вам было тепло,– опять сообщил извозчик.– Вам не мешает?..

– А если я скажу, что мешает, он их выбросит? – спросил Сёма у Пейси шёпотом.

– Молчи,– огрызнулся Пейся,– ещё подножки свободные.

Видеть что-нибудь уже было невозможно, потому что ребятишки в ногах подрались друг с другом и по ошибке то и дело щипали то Бишо, то Сёму...

Но тут на какой-то улице сошёл племянник извозчика, вместо него вскочил другой пассажир, который принялся уговаривать Сёму, что ему будет удобнее сидеть на скамеечке. Сёма отказался:

– За свои деньги я могу ехать как человек!

Наконец извозчик, обернувшись к ним, сообщил:

– Емошанская улица, молодые люди!

!!иня залез в карман и дрожащими руками отсчитал деньги. I IriiCH вежливо поклонился извозчику:

– Спасибо, спасибо вам!

– Что ты его так благодаришь? – удивился Сёма.

– Всё-таки любезный человек,– ответил Пейся, провожая глазами фаэтон.– Вот это выезд!

– Не даром катал! Заплатили чистыми деньгами.

Пейся вздохнул с сожалением:

– И ещё надо идти пешком... Где же этот номер двенадцать?