Текст книги "Повесть о детстве"

Автор книги: Михаил Штительман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

– Я уйду,– тихо сказал он, не глядя на Шеру.– А когда мы вас увидим?

– Очень скоро,– уверенно ответил Моисей и только сейчас заметил браунинг в своей руке.– Я здесь долго пе жилец. До-бол ею там.

Шера взяла его осторожно под руку, и Сёма остался один во дворе. Постояв так несколько минут, он пошёл к сараю, в котором по-прежнему кололи щепкп. Пейся сидел на полу с угрюмым, злым лицом. Антон, сбросив куртку, размахивал топором.

– Пейся, ты что сидишь? – удивился Сёма.

– А ты что ходишь?

– Мои дрова кончились.

– Кончились для тебя – и кончились для меня!

– Нет. Мы ж разделили всё натрое. И в том куточке ещё лежат две вязанки.

– Ай, не будем считаться! – махнул рукой Пейся, выходя нз сарая.– Мой куточек, твой куточек. Лишь бы были дрова.

Сёма взял в руки топор и принялся за Пейсину долю. Поставив полено чуть-чуть набок, он колол дрова и с завистью думал о Моисее: «Больной, слабый, кажется, прикоснись пальцем – и он упадёт, а уже у него в мыслях фронт, и он наверняка уедет через пару дней. А я что? Это нужно говорить бабушке, а то – дедушке... И никакой свободы!»

– Что ты возишься так долго? – услышал он над собой возмущённый голос Пейси.

– Я же твою работу делаю,– недоумевая, ответил Сёма.

– Какая разница? – Пейся пожал плечами.– Какие могут быть счёты среди друзей!.. Доктор узпал, что это я принёс дрова, сказал спасибо и накормил меня обедом.

– А мы? – рассердился Сёма.– Я уже передвинул ремень на последнюю дырку. Ты про нас забыл?

– Нет,– улыбнулся Пейся, чувствуя, что он проболтался зря,– не забыл. Но обед был такой противный, что я уже жалею, зачем я его ел. П потом...– Пейся задумался, пе зпая, чем же ещё оправдаться.– Да и потом это ведь из кухни больных.

Как же это можно оторвать у них сразу три обеда? Это же некрасиво!

– Правильно,– согласился Сёма и протянул ему топор: – Становись работать, а я пойду домой обедать.

Пейся с недовольством взял топор, а Сёма, ещё сильнее подтянув пояс, вышел во двор. В воротах он встретился с доктором. Доктор улыбнулся и протянул ему обе руки.

– Спасибо,– сказал он,– спасибо! Я всегда говорил, что человек обнаруживается в любом географическом пункте...

Он продолжал держать Сёмины руки, и Сёма чувствовал себя очень неловко: выдернуть нельзя, а стоять так неудобно.

– Так вот,– продолжал доктор,– прошу вас наверх с нами отобедать, как раз подбросили продукты.

– Благодарю вас,– ответил Сёма, проглатывая слюну и испытывая небывалое томление под ложечкой,– третий день почему-то нет аппетита! Ну, просто ничего не хочется...

Обед дома был слаб даже для Сёмы. Усталость после непривычной работы охватила его, и Сёма раньше обычного решил лечь спать. Он приготовил свою постель, положил шинель поверх одеяла и – как был: в носках, брюках, рубашке – лёг в кровать. И всё-таки осенний холод пробирал его, и он долго не мог уснуть. В комнате было холодно. Оп ворочался с боку на бок, спал и не спал, видел щепки, разбросанные на земле в сарае, видел Моисея с браунингом в руке, видел Шеру. Но и этот полусон был нарушен скоро. Сёма услышал цокот копыт на мосту и, вскочив, подбежал к окну. Опять шли конные отряды, опять гремели и тряслись по дороге грязные тачанки... «Куда они идут? – спрашивал себя Сёма.– И идут, и идут!.. Может быть, это последние? Может быть, это конец?» Прильнув лицом к оконному стеклу, Сёма с волнением смотрел на улицу.

НА ФРОНТ

Нет, ещё не конец! Целую ночь горел свет в комнате комиссара, и только на рассвете Трофима оставили друзья, и он, составив четыре стула, прилёг, накинув па плечи холодную куртку. Спал ли он? Может быть, просто лежал и думал о чём-нибудь. Сёма тоже не уходил домой. Он сидел у окна и, подперев кулаками голову, смотрел на Антона. В тревожной тишине поднималось над местечком серое утро. С улицы доноси-

лись чьи-то простуженные голоса и тоскливое конское ржанье. Что случилось, Сёма не знал. Говорили о прорыве на фронте. Дурные вести приходили с позиций. Опять зашумело местечко. Люди с испуганными лицами стояли у окон, провожая глазами нескончаемый поток. Облепленные грязью, со скрипом и грохотом катились тачанки, с деревянного моста нёсся глухой цокот копыт.

Антон подошёл к фисгармонии, смахнул рукавом пыль с маленькой крышки и, подняв её, ударил два раза пальцем по клавишам.

– Ты не хочешь спать, Антон? – тихо спросил Сёма.

– Пет.

Они помолчали... Сома подошёл к Аптопу и, присев рядом, опять заговорил:

– Что это такое, скажи мне? Куда все идут?

– Кто совесть имеет, тот здесь не сидит,– ответил Антон, пристально глядя ему в глаза.– Тебя зачем стрелять учили?

– Это я знаю,– обидчиво ответил Сёма.

– Знаешь, а спрашиваешь. Своих господ спровадили, чужим дорогу покажем! – громко сказал Антон и ударил кулаком по клавишам.

В это время отворилась дверь, и в комнату вошёл Трофим с удивлённым, насмешливым лицом.

– Так вот кто не даёт спать комиссару,– улыбнулся он и остановился на пороге.– А я слышу, кто-то рядом гудит, и гудит, и гудит. Что ж, думаю, пойду посмотрю. Ты почему, Антон, злой такой?

– На фронт хочу.

– Это уже решено?

– Решено,– улыбнулся Антон.– И назад ходу пе будет8 товарищ комиссар.

– Так...– Трофим задумчиво покачал головой,– А ты, Сёма, просто сбежал от бабутгши? Я нижу, ты хочешь, чтоб она меня окончательно разлюбила. Это же нехорошо с твоей стороны.

– Я думал, что я нужен.

– Нужен,– Трофим похлопал Сёму по плечу,– непременно нужен! Но почему ночыо? Почему на рассвете? Идите тихонько и не стучите своими проклятыми каблуками. У меня народ только уснул – Полянка, Моисей. Чуете?

– А как же со мной, товарищ комиссар? – умоляющим голосом спросил Антон.– Разве я негож?

– Голе, гож,– засмеялся Трофим.– Приходи днём.

Антон кивнул головой и тихо вышел из комнаты. Сёма уныло побрёл за ним:

– Ты правда на фронт хочешь?

– Нет, шучу! – обиделся Антон.– Что я здесь потерял, чтоб сидеть? Даром стрелять учился?

– А если пе возьмут?

– Пойду.

– А если не позволят?

– Пойду.

Сёма глубоко вздохпул и с завистью посмотрел на Антона:

– У меня дедушка с бабушкой. С ними не сговориться.

– А ты убегай!

– Как это?

– А просто, бери и убегай. Сходи к Полянке, скажи: так, мол, и так – и убегай. Потом вернёшься, зараз всё расскажешь и деду и бабке.

– А если убьют?

– Передадут,– успокоил Сёму Антон,– это уж обязательно товарищи передадут! И ещё распишут, какой же ты храбрый был,– одно удовольствие бабушке!

– Да,– рассеянно согласился Сёма,– одно удовольствие.

Они опустились на ступеньки, и Антон, высыпав махорку на

широкую ладонь, щшнялся скручивать цигарку. Уже начинался день. Сёма тяжело вздохпул и протяиул руку товарищу:

– Я пойду. У мепя дома переполох. Ищут, наверно!

Антон с недоумением посмотрел на него и пожал плечами:

– Вырос до неба, а ищут. Да я бы...

– Да ты бы!..– Сёма безнадёжно махнул рукой.– Тебе бы такую бабушку!..

В доме действительно уже проснулись, а может быть, и не ложились вовсе. Увидев Сёму, дедушка покачал головой и улыбнулся:

– А что я тебе говорил? Пожалуйста, явился. А ты уже думала, что его убили. Специально поставили пушку.

Бабушка молчала, она сняла с головы клетчатую косынку и вытерла ею бледное, постаревшее за ночь лицо.

– В чём дело? – весело спросил Сёма, притворяясь удивлён-пым.– Я же сказал, что могу задержаться. Такая служба!

– Чтоб она уже провалилась сквозь землю, твоя служба,– вдруг вспыхнула бабушка,– чтоб ты уже не смог найти к ней дорогу! Лучше б она сгорела раньше, чем ты её нашёл! Служ-ба! Ты боялся, что у меня ещё остался один чёрный волос? Так он уже стал белым за эту ночь!

– Да, Сёма, нехорошо,– нахмурился дедушка.– Я, конеч-

но, понимал и был спокоен. Но разве можно так огорчать бабушку? Где было твоё сердце, не понимаю.

– Это оп сейчас так говорит! – опять закричала бабушка.– А всю ночь он ходил по комнате и каждую минуту выбегал на улицу смотреть, не идёшь ли ты.

– Я таки виноват,– тихо признался Сёма, понимая, что о фронте не может быть и речи.– Я больше не буду.

Дедушка встал и, подойдя к кровати, поправил подушку:

– Теперь, Сёма, спать, спать. Мы закроем здесь ставни и сделаем тебе ночь. Спи!

– Да,– вмешалась бабушка,– скорее в постель! У тебя такие глаза, как будто ты всю ночь крошил лук. Ложись тут. Сними с себя всё. И укрой как следует ноги.

* * *

Сёма проснулся, услышав в соседней комнате чей-то незнакомый голос. Он насторожился. Кто ж это может быть? Сёма осторожно сполз с кровати и, слегка приоткрыв дверь, заглянул в щёлку: Моисей! Как же это оп пе узпал Моисея? Хорошее дело! Сёма быстро натянул штаиы и без рубашки, растрёпанный, с заспанным лицом, прошёл к гостю.

– А вот и командующий! – обрадованно воскликнул Моисей и улыбнулся.– Кто же это спит так поздно? Позор, Сёма! Люди уже садятся обедать.

·– Не говорите,– вздохнула бабушка.– Вы думаете, он был дома? Всю ночь торчал около комиссара. Вы мне только скажите правду, Моисей: вы действительно не можете без него обойтись?

– Я его не видел,– удивился Моисей.– Где ты был?

– Я был рядом, в другой комнате,– быстро заговорил Сёма.– Части идут на фронт. Я смотрел в окно.

– Сами видите,– Моисей подмигнул деду,– у него было неотложное дело.

– Я хотел бы спросить вас...– замялся дедушка,– об одном моменте.

– Пожалуйста.

– Интересно, если не секрет, сколько вы имеете войска?

– Только по России? – серьёзно осведомился Моисей.– Или с Украиной?

– Можно отдельно по России,– любезно согласился дедушка,– и отдельно по Украине. А потом мы подобьём на счётах.

Моисей улыбнулся и положил руку ему па плечо:

– Как это у евреев считают детей, чтобы пе сглазить?

– Детей? – удивлённо переспросила бабушка.– А-а... Считают так: не один, не два, не три, не четыре...

– Понимаю,– кивнул головой Моисей.– И я так считаю красные войска, чтобы не сглазить. Не одна тысяча, не две тысячи, не три тысячи...– Моисей умолк и, засмеявшись, добавил: – Не один миллион, не два миллиона!.. Одним словом, можете спать спокойно.

– Смотри, Сёма,– обратился дедушка к внуку и указал на Моисея.– Вот это голова! Ничего мне пе ответил и всё-таки не обидел. Вы зпаете, Моисей, я имею симпатию к вашей голове!

– Лишь бы не назначили за неё цену,– серьёзно ответил Моисей и встал.– Отправляюсь, мои дорогие, на фронт.– Он закурил и, затянувшись, мечтательно произнёс: – А потом я начинаю учиться на врача!

– Как это – на фронт? – ужаснулась бабушка.– Вы же только что встали с постели.

– Правильно,– согласился Моисей.– Раз встал, значит, могу идти. И друзья твои покидают тебя,—обратился он к Сёме.– Полянка уходит, и молодой этот, ну с фисгармонией, тоже идёт!

– Антон? – Сёма взволнованно забегал по комнате.– Вы слышите, дедушка? Антон тоже идёт!

Но на дедушку это сообщение не произвело никакого впечатления. Бабушка, обняв Моисея, что-то шептала, покачивая головой. Оиа застегпула крючок па его куртке и, внимательно посмотрев, сказала:

– Дай бог нам тебя уже видеть обратно!

– Дай бог! – повторил дедушка.

– Здоровым и богатым! – воодушевилась бабушка.– Чтобы у тебя было всего, сколько ты захочешь!

Дедушка вышел в коридор проводить гостя. Сёма побежал за ним.

– Я хочу знать,– оглянувшись, заговорил дедушка,– где помещается наш Яков?

– В Кашинском укреплённом районе.

– Это не фронт?

– Пока ещё всюду фронт,– уклончиво ответил Моисей и, обняв дедушку, крепко прижал его к себе и поцеловал в губы.– Будьте здоровы, Абрам Моисеевич! И ты будь здоров,– обратился он к Сёме,– Сёмен Яковлевич!..

– Я бы хотел тоже туда! – прошептал Сёма.

– Тсс! – Моисей нахмурился и закрыл ему ладонью рот.– Твоё место около дедушки и бабушки! Папа доверил их тебе.

– Да,– мрачно ответил Сёма,– а все идут.

– Сёмен Яковлевич,– сказал Моисей, заглядывая Сёме в

глаза-,– почему тебе не терпится? На твою долю ещё придётся не один бой!.. Правильно, Абрам Моисеевич? (Дедушка улыбнулся и кивпул головой.) Вот видишь, и дедушка согласен. И потом пет же никакой эвакуации. Трофим с отрядом остаётся на месте. Понял? Покажи, старина, свои зубы!

Сёма улыбнулся, и Моисей, поцеловав его в лоб и в голову, быстро вышел на улицу.

– Человек! – сказал дедушка, размышляя о чём-то.– Что ему болезнь? Он не смотрит на себя! Он идёт. Я не знаю, из какого куска они все сделаны. Как ты думаешь, Сёма? Ты молчишь? И разве в этом деле есть какой-нибудь денежный интерес? – продолжал рассуждать дедушка.– Никакого! За идею! За чистую идею!.. Как ты думаешь, Сёма? Что ты молчишь, когда я спрашиваю? – рассердился дедушка и оглянулся.– Где он? Он же только что был тут!

Но Сёма, набросив на плечи шинель, уже бежал по улице, ловко перепрыгивая через глубокие чёрные лужи и обдавая грязью прохожих. Скорее, скорее! Хотя бы увидеть их перед уходом и сказать что-нибудь. «Зачем ты уходишь, матрос Полянка? – с горечью думал Сёма.– Ведь мы никогда не обижали тебя, и ты был для пас первый друг. Зачем ты уходишь, Полянка?»

Вдруг рядом с Сёмой раздался испуганный крик:

– Сумасшедший! Ты можешь раздавить человека!

Сёма остановился и, тяжело дыша, оглянулся вокруг себя. С противоположной стороны размахивал фуражкой Пейся.

– Прыгай сюда! – сердито приказал Сёма.

– Хорошее дело! – возмутился Пейся и, приложив к губам руку трубочкой, закричал: – Здесь большая лужа! Я наберу полные ботинки!

– Прыгай! – ещё раз повторил Сёма и, побежав к тротуару, протянул Пейсе руку:—Пу, расхрабрись уже!

Пейся прыгнул и, внимательно осмохрев подошву на своих потёртых ботинках, спросил:

– Куда ты летишь?

– На фронт уходят,– угрюмо ответил Сёма,– Идём прощаться!

– Кто же идёт?

– Моисей, Полянка, Антон.

– Антон? – удивился Пейся.– И Полянка? Хороший вид будет иметь паш отряд. Кто ж остался? Я, ты и девчонка.

– Я бы и сам ушёл.

– Ты? – засмеялся Пейся.– Ты думаешь, если ты девять раз попал в кружочек, так па фронте уже тебя ждут?..

– Оставь! – оборвал его Сёма.– Мне хочется быть со всеми. Моисей поднялся с больничной постели и взял винтовку, А мы что?

– Я не пойму одного...– задумчиво произнёс Пейся.– Вот, допустим, идёт пехота в атаку. Идут рядами. Так получается, что задний ряд стреляет в передний? Я не пойму другого. Меня один раз побили на этой улице – и я вот уже три года хожу по другой стороне. С меня достаточно! А чего хотят эти вояки? Их же один раз побили и выгнали, зачем они опять суются на эту сторону? Какие-то неосторожные люди! Я бы на их месте обходил эту улицу за десять кварталов... Я не пойму третьего...

– У тебя там ещё много? – нетерпеливо спросил Сёма.—· Мы можем опоздать и не попрощаться.

– Пойдём,– нехотя согласился Пейся и снова заговорил: —> Я не пойму четвёртого...

Но Сёма, не слушая его, зашагал ещё быстрее. Подойдя к дому Магазаника, он с силой распахнул дверь и, взбежав по лестнице, столкнулся лицом к лицу с Трофимом.

– Извиняюсь,—сухо сказал Сёма.– Вы не видели Полянку или Антона?

– Полянка во дворе возле коней.

– Спасибо! – буркнул Сёма и повернул обратно.

– Погоди! – остановил его комиссар.– Иди-ка сюда, пожалуйста!

Сёма подошёл и молча поднял глаза на Трофима.

– Что так быстро? – удивился комиссар.– Ац, бац! Ты, кажется, обиделся на меня?

– Да, обиделся,– не глядя, ответил Сёма.

– За что? Лучше я буду знать!

– Как будто вы не знаете!– Сёма махнул рукой.– Одно притворство!

– Сёма!

– Да, Сёма. А что бы случилось, если б я пошёл с Антоном? Вам нужны особенные силачи, или, может быть, я, по-вашему, жалкий трус?

– Какие ты слова говоришь!– обиженно сказал Трофим.– Разве жалкий трус записался бы в отряд при комиссаре? Разве жалкий трус носил бы фамилию твоего отца? Некрасивые вещи говоришь, Сёма... Мы остаёмся здесь. И нам ещё дадут сильное подкрепление, потому что мы – стратегический пункт. Понял? И у тебя ещё будет дело. Ты курьер!

– «Курьер»! – с досадой повторил Сёма,– А куда вы меня посылали? Как будто я не понимаю! Это нарочно, чтоб выдавать паёк Гольдиным.

– Ты мне веришь, Сёма? – спросил комиссар.

– Ну, верю.

– У тебя скоро будет боевое поручение. Ясно? А пока иди, прощайся с друзьями. Скоро будет команда: по копям!.. Мир, Сёма?

– Мир,– всё ещё хмурясь, согласился Сёма.

– Ну, иди!

Сёма вышел на улицу. Около дома сидели на скамеечке Шера и Пейся, с любопытством провожая глазами идущие части. «Чего это они здесь расселись?» – подумал Сёма и подошёл к ним.

– Смотри, смотри,– Шера дёрнула его за рукав,– по шесть всадников в ряду. А лошади какие!

Сёма посмотрел на фыркающих, строптивых коней, и, хотя он по-прежнему боялся лошадей, сейчас он готов был немедленно сесть в седло и вместе с этими незнакомыми людьми, вместе с Полянкой и Антоном двинуться на противника. Конечно, он меньше любого из них. Это правда! Но разве отец прогнал бы его?

– Ты уже попрощался? – спросил его Пейся.

– Нет,– ответил Сёма и вздрогпул.– Надо идти!

– За это время можно было десять раз попрощаться и поздороваться,– усмехнулся Пейся.

– Я был у комиссара...– рассеянно ответил Сёма.– Ты простился? А ты, Шера?

– Я не пойду,– тихо сказала Шера,– я не люблю прощаться. Это всегда плохо. Становится так грустно. Человек куда-то уезжает, а когда ты его увидишь?.. Люблю, когда приезжают, люблю встречать, здороваться. Это весело, хорошо. А прощание...

– Ну, оставайся,– хмуро ответил он и подумал, что всё-таки что-то правильное есть в словах Шеры.– А я пойду! Не могу я так.

Матрос сидел на низеньком камне и задумчиво вертел в руках бескозырку с цветной лентой. Сёма подошёл и молча стал подле него. Полянка не заметил его прихода. Сёма смотрел на матроса, на его порванные смешные «лаки» и думал: кто этот человек и почему он так мил ему? И почему стыдно в этом признаться мужчине, почему всегда так неловко говорить хорошие слова человеку?.. Вот завтра опять будет утро и день, и кто крикнет ему или Пейсе – «шлюпочки»? Кто пойдёт с ними?.. Какая-то большая, томящая душу нежность охватила Сёму, ему захотелось погладить обросшее лицо Полянки, прижаться своей щекой к его щеке и сказать ему что-нибудь необыкновенно при-

ятное, чтобы матрос сразу догадался, что Сёма любит его. И ещё какие-то мысли пришли ему на ум, и было как-то тоскливо и радостно сразу, и было приятно сознавать, что на свете в одно время живёт так много хороших людей.

Но сказать всё это Сёма постеснялся... Матрос сидел на камне с винтовкой за плечами, в чёрной куртке с широким поясом, и тяжёлый кольт лежал на его коленях.

Сёма прикоснулся рукой к тёплому затылку Полянки и глубоко вздохнул.

– Ты, Сёма? – обрадовался матрос и, подвинувшись, уступил ему часть камня.– Садись, шлюпочка, посидим рядышком на прощанье! – Он положил руку на плечо Сёмы и крепко прижал его к себе.– Маленький ты ещё, Сёма,– ласково сказал он,– во флот не подойдёшь!

Сёма молчал.

– Что ж получается, Сёма? – заговорил опять матрос.—> Получается, что расстаёмся. И нет больше нашего отряда молодёжи! Уходит на фронт Антон, и я, старый чёрт, тоже на фронт иду, Сёма. Не в моём духе на камне сидеть. Смотрю я в твои глаза, Сёма, дюже ты мне по сердцу пришёлся, и жалею, что не вижу своего братишку меньшего. Тоже, наверно, такой герой! – Матрос помолчал, поправил ремень на плече и, вытащив большой, похожий на косынку платок, кашлянул в него и вытер губы.– Но ты пе думай, хороший мой, что отряду нашему конец. Ему, брат, расти и расти. И когда-нибудь, Сёма, ты старый будешь, а я себя потеряю сам не знаю где, вспомнишь ты, как приезжал в местечко матрос и хотелось ему сколотить отряд – и не вышло, потому что дела йеотложные встретились... Храни ты мою бумагу, Сёма,– добавил тихо Полянка.– Будет у тебя когда-нибудь билет нашей партии, ты эту бумагу не выбрось, а в билет положи...

Сёма обнял колени матроса и прижался щекой к холодной рукоятке кольта.

– Сигнал нам,– сказал Полянка и осторожно приподнял Сёму.– Дай хоть поцелую тебя, шлюпочка.– Он вытер губы и, крепко поцеловав Сёму, вскочил на коня.

Конь зафыркал и встал на дыбы. Казалось, и ему не хотелось уходить со двора, но матрос крепко притянул поводья и стремглав вырвался из ворот. Сёма что есть силы побежал за ним. Мелькнула цветная лепточка, махпул бескозыркой Полянка, и вот уж ничего не видно – далеко по чужой дороге скачет матрос...

ОСЧЕКВАЛАП!

Теперь уж и минута была трудна в одиночестве. Из дому Сёму тянуло на улицу, с улицы – в дом, и нигде не находил он покоя. Всё ещё не верилось, казалось, что вот сейчас выйдет из-за угла Полянка и скажет:

«Шлюпочки! А не уехал я вовсе».

Но матрос не появлялся, покинул местечко Моисей, и даже Антон оставил их. Забегал Сёма во двор и подолгу смотрел на жёлтый рябой камень. Вот тут сидели они на прощание, и что-то хорошее говорил Полянка. Где он сейчас? Потом заходил Сёма в дом, в комнату, где часто собирались они, и, задумчивый, стоял у пыльной фисгармонии. Кто покажет, как собирается гроза? Кто покажет гром? Молчит ящик, и даже чёрные клавиши теперь не играют! И не был Антон первым другом Сёмы, виделись они редко, а всё-таки и его не хватает сердцу...

Куда пойдёшь? Даже Пейся приумолк, и только Шера, набравшись смелости, пыталась утешить Сёму. Стоило ему вспомнить матроса или Моисея, Шера торопливо заговаривала о своих делах, и он, забываясь, слушал её.

– Если у человека лёгкое ранение,– рассказывала она,– надо поскорее промыть ранку борной. А потом... Сёма, куда ты смотришь? Я тебе интересные вещи говорю, а ты засмотрелся на забор.

– Я печаяпно...– смущённо признавался Сёма.– А если, допустим, разболелся живот, что тогда? Или вдруг в горле шишка?

Шера растерянно разводила руками. Как раз этого она не знает. Наверно, глотают что-нибудь.

– «Глотают»! – насмешливо повторил Пейся.– И ты ещё её слушаешь. Ты думаешь, что она действительно что-нибудь знает. Один разговор. Выучила про борную и воображает!

– А ты и этого не знаешь! – возмущалась Шера.

– Я? – Пейся вскочил.– Я не знаю? Да я, может быть, больше вашего фельдшера понимаю и молчу. Если у человека сильный насморк, что делают? Ага, глаза раскрываешь! Кладут ему на ночь кошку в ноги. А если человек обжёгся? Выливают ему на рану бутылку чернил. А если зубы болят? Вешают на шею мешочек с горячей солью. Будь спокойна! Я только молчу.

– Пейся,– с восхищением воскликнул Сёма,– ты же доктор! А ну, посмотри на меня!

– Когда надо будет, посмотрю! – важно произнёс Пейся.– А пока вам скажу, что сегодня мне лично подадут лошадей.

– Зачем? – удивилась Шера.

– Я еду в Пятигорку с пакетом. И тебе, по секрету сообщу,– обратился он к Сёме,– тоже готовится такое дело.

– Когда? – в волнении вскочил Сёма.– Я сейчас же пойду к комиссару.

– Большой умница! – Пейся свысока посмотрел на друга.– Он мне между прочим сказал, а ты уже побежишь. Какой я буду вид иметь? Тебе никогда нельзя говорить секрет!

– Ну ладно, ладно...– успокоил его Сёма.– Скажи лучше, Шера, что у вас ещё нового в лазарете?

– Опять лазарет? – ужаснулся Пейся.– Нет, я лучше пойду. Надо посмотреть, чтоб кони были сьттые.

– А когда ты вернёшься? – с любопытством и завистью спросил Сёма.

– Сегодня же ночью. У меня всё так. Раз, два – и готово.

– И готово...– улыбнулся Сёма.– Была черепица – и нет!

Пейся нахмурился, поправил висящую на тонком ремне сумку и вышел из комнаты. Шера задумчиво стояла у окна. Был сумрачный осенний полдень. Сёма поднял крышку фисгармонии и с тоской посмотрел на клавиши:

– Если б я хоть как-пибудь умел играть! Хотя бы одним пальцем!..

– А ну иди сюда! – оборвала его Шера.– Иди скорее к окошку!

Сёма подбежал:

– Что такое? Пожар?

– Нет,– улыбнулась Шера.– Просто я хотела спросить. Видишь, вой идёт человек с сумкой. Кто оп такой?

– Где человек? – удивился Сёма, всматриваясь в окно.– Не вижу никакого человека.

– Ай, куда ты смотришь! – разозлилась Шера.– Смотри на забор.

– Спина,—смущённо проговорил Сёма,– Как я могу узнать по спине, кто оп?.. А что, красивый?

– Да, Красиным,– засмеялась Шера,– на голове три рыжих волоса, а па копчике посо вот такая красная бульба!

– Зачем же оп тебе пужен с такой бульбой?

– Мне просто иптереспо.

– Что значит – просто? – педоверчиво переспросил Сёма и, вспомнив слова дедушки, строго добавил: – Шера, ты имеешь дело со мной!

– Хорошо,– спокойно согласилась Шера.– Этот человек заходил к нам и спрашивал про излишки для армии.

– Ну?

– И оп сказал, что надо вносить разные вещи, иначе будут

неприятности. Кто не вносит, допустим, фуфайки или брюки для красных, тот контрреволюция. И у него вот такой мандат, как простыня...

– Интересно,– задумался Сёма,– кто же зто может быть? Не Трофим?

– Что, я комиссара не знаю? – обиделась Шера.– Только этот, наверно, ещё выше его. Брови нахмурит, а бульба дрожит... Ты бы сам посмотрел. Ужас!

– Бульба? – повторил Сёма.– Кто же это у пас с бульбой?

Но, как назло, все люди с бульбами исчезли из его памяти,

и он не смог догадаться, о ком рассказывает Шера.

– Что я буду мучиться! – разозлился Сёма.– Лучше рассказывай про лазарет!

. Что ты пристал к моему лазарету? Сейчас там только двое больных, и я тебе уже раз пять про них говорила.

– Верно, говорила,– согласился Сёма и потёр лоб.– Идём гулять.

– Только до угла. Скоро придёт папа, а у меня не прибрано.

Они вышли на улицу. Сёма проводил Шеру и, прощаясь, рассеянно спросил:

– Ну что, Доля доволен службой?

– Ещё бы! – улыбнулась Шера.– Он только жалеет, что у него нет шинели. Такой чудак!..

Расставшись с подругой, Сёма пе зпал, куда деть себя. И так ему казалось, что он слишком часто торчит в комиссарской комнате. А может быть, он мешает Трофиму и тот стесняется об этом сказать? «Не пойду»,– твёрдо решил Сёма и тихо побрёл к красному ряду. Возле магазина Гозмана он неожиданно столкнулся со старым знакомым. «Смотри,– удивился Сёма,– он, оказывается, жив, а я и забыл про него. Интересно! И какой у него важный вид! Ах ты, тютя!» – ласково подумал Сёма и, приблизившись к знакомому, вежливо поклонился:

– Здравствуйте, мосье Фрайман!

Но Фрайман не успел ему ответить: Сёма, нагнувшись, внимательно заглянул в его лицо и, вспомнив что-то, побежал, высоко подняв полы шинели. «Бульба! – весело шептал про себя Сёма.– Конечно, красная с синенькими жилками. И как я сразу не догадался? Бульба! – ещё раз с тихой радостью повторил Сёма, как будто он нашёл клад.– И он ещё смеет ходить и требовать вещи для красных! Теперь я знаю, что делать!».

С этого дпя жизнь Сёмы обрела какой-то новый смысл. Живое дело попало в руки, и он решил довести его до конца.

С неостывающим усердием припялсн Сёма охотиться за Фрайманом. Встречался с ним утром и расставался вечером. А Фрайман, ничего не подозревая, ходил по улице деловой походкой, прижав к груди залитый чернилами брезентовый портфель. «Куда он идёт? – с тревогой спрашивал себя Сёма.—> И зачем? А может быть, я перепутал и этот вовсе не та бульба?» Фрайман заходил в дома и выходил на улицу с какими-то узелками и свёртками.

Однажды Сёма не выдержал и подошёл к пему.

– Скажите, пожалуйста,– ласково спросил он,– вы уже имеете службу?

– Имею,– ответил Фрайман и, строго взглянув на Сёму, вытащил из бокового кармана большую бумагу с четырьмя печатями: – На, читай!

– «Выдано товарищу Фрайману,– удивлённым голосом прочёл Сёма,– в том, что оп является уполномоченным Осчек-валапа».

– Осчеквалапа! – торжественно повторил Фрайман.

– «И ему обязаны,– уже с завистью продолжал читать Сёма,– все волревкомы, военные комиссары, а также районные коменданты оказывать широкое содействие, а также помощь в средствах...»

– «...передвижения,– опять заговорил Фрайман, знавший уже наизусть свой мял дат,– на обывательских подводах. А также...» Что же ты остановился? – обратился оп к Сёме.– Читай дальше.

– «...а также предоставлять в случае служебных надобностей телеграф, телефон и прочие прямые провода».– Сёма глубоко вздохнул и недоверчиво взглянул на Фраймана:– Это все про вас одного?

– Четыре печати, обратите внимание! – Фрайман ткнул пальцем в бумагу и гордо улыбнулся: – Осчеквалап!

– Осчеквалап! – педоумеипя, повторил Сёма это загадочное слово и протянул руку Фрайману: – Будьте здоровы...

Мандат ошеломил и расстроил Сёму. Во-первых, он никогда не видел мандата, кроме своей написанной от руки бумаги, во-вторых, четыре печати – это ж надо понимать! – по одной на каждый угол! «И ещё эти прочие прямые провода! – с досадой вспомнил Сёма и глубоко вздохпул.– Таки выше Трофима!.. Мне нравится Этот топ,– со злобой подумал оп,– комиссары

ему обязаны! Там даже написано: «все комиссары!..» Трудная задача вдруг встала перед ним. «Позвольте,– рассуждал Сёма,– если он оказывается такой чин, так Трофим должен его знать...» Но комиссар равнодушно произнёс фамилию Фрайман и развёл руками:

– Первый раз слышу! Хотя постой, один Фрайман устраивал тебе службу?..

Больше Трофим ничего пе сказал, и Сёма понял, что он тоже ничего пе зпаст.

«Осчеквалап,– с тоской повторил Сёма,– какое-то страшное название! Осчеквалап! Что Это может быть?»

Он гадал и терялся в догадках. И вот однажды, когда Сёма упал духом, считал уже все потерянным, ему неожиданно пришёл на помощь дед. Вернувшись после своей обычной прогулки по местечку, он, улыбаясь, потёр руки, позвал в комнату бабушку.

– Нет, Сарра,– качая головой, сказал он,– я таки копейки не стою!

– Кто тебе сказал? – засмеялась бабушка.

– Я сам себе сказал. Люди умеют устраиваться. А я – нет!

– Кто эти люди? – заинтересовался Сёма.

– Например, Фрайман. Ты подумай только,– дедушка поднял брови и выпятил нижнюю губу,– он уже на коне! Как только он почувствовал, что красные задерживаются, он поехал в город, выправил себе какой-то вид с печатями. И теперь ездит из местечка в местечко.

– Что же он делает? – спросила бабушка.

– Ты сама не понимаешь. Представь себе, что к тебе заходит человек, садится к столу, показывает такую вот бумагу и начинает у тебя спрашивать такие милые вещи: «А у вас не производили ещё изъятия ценностей? А у вас уже был обыск?» И говорит, что он не кто-нибудь, а сам Чеквалап!

– Боже мой! – воскликнула бабушка.– От одного такого слова могут руки и ноги задрожать!

– Ещё бы! – продолжал дедушка.– Потом он начинает лезть по ящикам и забирать излишки. «У буржуев,– объясняет он,– делают изъятие ценностей». И опять лезет в ящик. Можешь догадаться, что хорошая половина остаётся у него дома. Вчера, например, он почистил мать Айзспблита... На тебе, вдруг Чеквалап на мою голову!

– Интересно! – Сёма потёр руки и накинул на плечи шинель.– Теперь я всё понимаю!

– Что ты понимаешь? – возмутился дедушка.– Ты можешь сейчас полететь и, энедем-пендем, доложить Трофиму,

так я тебя пе прошу. Ещё не хватает, чтоб от меня шли доносы! Очень нужно мне наживать врагов.

– Какие враги? – засмеялся Сёма.– Комиссар уже давно знает про это!

– Знает? – переспросил дедушка.– Тогда очень хорошо. Лишь бы не от меня.

Сёма выскочил на улицу... Дело подходило к концу, и загадка уже не была загадкой. Пойти рассказать всё Трофиму или просто взять и привести этого Осчеквалапа? Сёма быстро отправился на розыски Пейси. Хотя приятель заважничал после поездки с пакетом, по всё-таки ум хорошо, а два лучше...