Текст книги "Повесть о детстве"

Автор книги: Михаил Штительман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Антон разошёлся, волосы его упали на лоб, пальцы с каким-то злобным вдохновением забегали по клавишам. Иногда он уже запросто опускал на басы кулак и, склонив голову, внимательно прислушивался, удивлённый и радостный.

Неожиданно в комнату вошёл Трофим.

– У вас, кажется, собрание? – спросил он у Сёмы.

– Собрание.

– А это что? – обратился он к Антону.

– Я играю,– спокойно ответил тот и опять ударил кулаком.– Вот это гром... А это стучат по крыше...

– Попимаю.– Трофим кивпул головой и несколько секунд постоял молча,– А нельзя ли в другое время? У меня сидят люди, кричат в ухо, и я ничего не слышу. Может быть, ты сыграешь в другое время?

Антон обиженно пожал плечами и опустил крышку.

– Вот спасибо,– с облегчением вздохнул Трофим и вышел из комнаты.

Сёма, с трудом сдерживая улыбку, отвернулся к окну. К нему осторожно приблизился Пейся и прошептал на ухо:

– Выйди в коридор!

– Сейчас собрание.

– Ещё рано. Выйди на минуточку!

Сёма недоуменно взглянул на друга и встал.

– Ну как,– спросил Пейся, подмигивая правым глазом,– долго вчера стоял с Шсрой?

– Полчаса. А что?

– Ничего,– лукаво улыбнулся Пейся.– Целовались?

– Дурак! – крикнул Сёма и оттолкнул его от себя.– Чем у тебя голова занята?

Пейся надул губы:

– Подумаешь, фасон! Как будто я не знаю. Наверняка целовал в щёку!

– Пошёл вон! – рассвирепел Сёма, выставляя кулаки.

– Иди сам! – быстро отрезал Пейся.– Опа тебя внизу ожидает.

– Кто – она? – строго спросил Сёма.

– Не бабушка! Можешь догадаться.

Сёма сбежал по лестнице. У дверей дома стояла Шера со смущённым лицом.

– Я пришла,– тихо сказала она.– Только я боюсь зайти сама.

– Теперь мы вместе,– твёрдо ответил Сёма, вспоминая вчерашнее обещание.– Идём!

– А тебя не будут дразнить?

– Хотел бы я знать кто! – возмущённо воскликнул Сёма и, схватив Шеру за руку, потянул её за собой.

Собрание открыл Полянка. Всё время сидел он в кресле, поджав под себя поги, и Сёма понял, что лаки расползлись окончательно.

– Так вот,– сказал матрос мрачным голосом,– начинаем!

Все слушали затаив дыхание. Никто не знал, что такое собрание, и поэтому ожидали чего-то необыкновенного.

– Пошлют на станцию рельсы грузить,– прошептал Пейся.

Но Сёма сердито шикнул на него, и Пейся умолк.

– О текущем моменте,– продолжал Полянка,– говорить не буду. Вести с фронта известны. Надо быть начеку. Может быть, завтра вам скажут: «Юные большевики, марш на позицию!» Что вы скажете?

– Пойдём!—крикнул Сёма и ущипнул Шеру за локоть.– Слушай, что будет дальше!

– Пойдём? – недоверчиво повторил матрос.– А кто из вас умеет стрелять? Или что, по-вашему, значит глубокая разведка?.. Молчите? Известно ли вам, что такое перебежка змейками? Или«интовка в штыковом бою?.. Скажи ты, Пейся.

Все лица обернулись к Пейсе. Он смущённо кашлянул в кулак и степенно заговорил:

– Я знал одного человека...

– Я его тоже знал,– хитро улыбнулся матрос.– А ты нам скажи про русскую трёхлинейную винтовку.

Пейся молчал.

– Вот видите,– опять мрачным голосом произнёс Полянка.– Что это значит? Это значит, что с завтрашнего дня – стрелковые учения. Два часа на стрельбище! – Матрос снисходительно покачал головой,– Я, дорогие шлюпочки, не уеду от вас, пока не увижу, что Пейся умеет вскинуть винтовку.

– Почему именно я? – обиженно спросил Пейся и покраснел.

– И Сёма, и Антон, и другие молодые люди,– успокоил его Полянка.– Так что решение принято, и об остальном будет объявлено особо. Теперь, товарищи, переходим ко вторым вопросам. Надо среди вас избрать старшего. Кого бы вы думали?

– Полянка! – закричали все хором с места.

Матрос нахмурился и поднял руку:

– Тише. Тут оглашали мою фамилию. Ошибка! Я,– торжественно заявил он,– прикреплён к вам всей нашей партией! Понятно? Партия сказала мне: иди, товарищ Полянка, пока ты живёшь в местечке, к молодёжи и объясняй ей, в чём суть. Понятно? И, если подстрелит меня в бою какая-нибудь рискованная пуля, я обязан знать, что есть здесь в местечке подмена. Вот, скажем, Сёма!

– Почему именно Сёма? – опять обиделся Пейся.

– И Пейся, и Антон, и другие молодые люди,—успокоил его матрос.– Так как же мы назовём старшего среди вас?

– Надо, как в управе,– с важностью заявил Сёма,– мне дедушка говорил: председатель и товарищ председателя.

Антон воспротивился:

– Нет! Звук пе тот. Не подходит. Надо просто – председатель отряда.

– Это не то же самое! – возмутился Сёма.

– И тем лучше,– улыбнулся Полянка.– А кого хотите на этот пост, прошу подумать до следующего собрания. Переходим к третьим вопросам. Как вам известно, жить сейчас очень трудно, как-то: хлеба нет, соли нет... Советская власть помнит про неимущих – помогает. Но надо придумать и от юпых большевиков какую-нибудь услугу партии.

– Я знаю, что надо! – взволнованно заговорил Сёма.—Люди живут голодно. Возьмите, к примеру, мою бабушку. Она же с ума сходит. Соли нет! Муки нет! А менять нам тоже особенно нечего. А где достать отруби? И у меня же всё-таки есть паёк – полфунта чистой ржи получил, сахарину! У других и этого нет.

– Что ты предлагаешь? – вздохнул матрос и опустил на пол перевязанные шпагатом лаки.

– Я знаю,– продолжал Сёма,– что наши сапожники, портные и столяры, у которых дома много ртов, идут в соседние деревни, шьют, латают, получают за это натурой и возвращаются к субботе домой с мешком... У нас есть сапожник Антон? Есть. Он холостой. Есть сапожник Бакаляр? Есть. Тоже холостой. И ещё можно найти и послать их в деревни, а заработок пойдёт больным и многосемейным. Вот будет наша услуга.

– И то дело,– ваншо проговорил матрос и посмотрел на ребят.– Согласны сделать пару таких выходов?.. Хорошо. Переходим к четвёртым вопросам. К нам, можно сказать, стучится девушка из хорошей семьи. Сёма сё привёл... Зовут как? – строго спросил он у Шеры.

– Шера.

– Что для чего, понятно?

Шера смущешш опустила голову.

– Слушайте, товарищ Шера,– сказал матрос, поднимаясь с кресла,– люди эти, Антон либо Пейся,– воины. Стрелять их научим, и если надо – в бой. А вы представительница слабого пола. Понимаете вы это?

– Понимаю.

– Хорошо...– Полянка подумал и вновь обратился к Ше-ре: – Когда ходили гайдамаки и вообще охотники всякие из чужих земель, двери что были? На тяжёлые засовы заперты! И ставни наскрозь закрыты. А теперь окна отхфыты и двери,

почему? Потому, что страха нет. Стало быть, на чьей стороне выходит правда? Скажите, товарищ Шера.

– На вашей,– тихо ответила Шера И с тревогой взглянула на Сёму.

– Верно,– воодушевляясь, заговорил матрос,– на нашей! И держитесь этой правды обеими руками до последних дней своих, хотя это, конечно,– с вежливой улыбкой добавил Полянка,– будет ещё не скоро!

– Можно сесть? – спросила Шера.

– Можно,– разрешил матрос.– И отца своего пришлите к нам для разговора. А всем, товарищи, напоминаю, что завтра начнём стрелять.

Собрание кончилось. Антон вновь присел к фисгармонии, уже украдкой, мизинцем прикасаясь к клавишам. Сёма вместе с Шерой вышел на улицу. Пейся с хитрой улыбкой проследовал за ними.

– Ну? – спросил Сёма, с любопытством глядя на Шеру.– А ты боялась?

– Нет,– ответила Шера и замолчала.– А они папе ничего не сделают?

– Ничего,– успокоил её Сёма и, взяв за руку, подвёл к дереву.

– А почему мне не дали такой бумаги, как у тебя?

– Дадут! Наверно, сейчас просто пет... Ну, скажи: вместе мы с тобой?

– Вместе,– улыбнулась Шера.– И до последних дней.

– Хотя это будет не скоро,– смеясь, добавил Сёма и, оглянувшись, поцеловал Шеру в щёку.– Иди!

Шера постояла ещё немного и, поправив оттопырившийся воротник на шинели Сёмы, медленно пошла домой. Едва она сделала несколько шагов, откуда-то из-под дерева вынырнул Пейся.

– Ты что? – удивился Сёма.

Пейся усмехнулся:

– Ничего. Я был прав. И как раз именно в щёку!

Сёма покраснел и, схватив Пейсю за плечо, пригнул к земле:

– Подсматривать? Кто позволил?

– Я нечаянно. Честное слово! – взмолился Пейся.

– И теперь будешь болтать повсюду?

– Не буду. Я уже всё забыл.

Сёма освободил Пейсю и внимательно посмотрел на него:

– Что ты видел на улице?

– Ничего.

1– А возле дерева?

– Тоже ничего.

– То-то. Помни! Если Шеру обидишь, я положу на твою голову свой палец и прихвачу па всякий случай палец Доли, и ты войдёшь в землю, как спичка. Понял?

– Понял! – покорно повторил Пейся и, взглянув на Сёму, лукаво улыбнулся: – А всё-таки я был прав. Как раз именно в щёку!

ДЕРЖАТЬ ОРУЖИЕ

Ночью, когда курьер комиссара безмятежно спал в своей обычной позе, сбросив иа пол одеяло и спрятав голову под подушку, бабушка сидела у кровати деда и с тревогой говорила о внуке:

– Мальчик на себя не похож! Разве ему такое питание нужно? Он уже стал чёрный, как земля.

– Тебе кажется,– успокаивал её дедушка.– Ребёнок растёт и худеет.

– Ай, что ты знаешь! – с горечью продолжала бабушка,– Я же слежу за ним. Он выходит в коридор и там кашляет, чтобы мы не слышали. Ему нужно каждое утро пить горячее молоко с маслом. И глотать желтки. Когда есть такой мальчик, отказывают себе во всем и дают ему.

– Ты так говоришь, как будто я жалею Сёме,– обиделся дедушка.– Но где взять? Если б ты сказала где, я бы не поленился пойти.

– Люди достают. Люди едут в немецкую колонию и делают обмен.

– А что ты будешь менять? Свой шкафчик или эти два стула? – Дедушка возмутился и присел в постели.– Надо подождать. Я думал, что краевые – это надёжная фирма. Вернётся Яков, возьмём Сёме учителей, и он будет у меня сидеть дома. Да, да! Дома над кпигой! И то, что другие делают год, он успеет за месяц.

– Дай бог,– вздохнула бабушка и, встав, потушила лампу.– Если б ои хоть кушал вовремя. Так нет! Мальчик обедает вечером. Какой вкус имеет эта похлёбка, если я её тридцать раз ставлю иа печку и отодвигаю? И ои ещё курит. И ои скручивает себе папиросу толстую, как скалка. Пойди поговори с ним! Я уверена, что он затягивается.

– Ну, если не затягиваться,– улыбнулся дедушка,– так нет удовольствия от курения. Просто так пускать дьтм!..

– Так я и знала! – возмутилась бабушка.– Я уже давно

догадывалась, что ты его научил. Мало тебе твоих папирос?.. Я же вчера чуть не умерла от стыда. Куда это годится? Ты подходишь к Сёме и просишь у него прикурить. Где это видно, чтобы дед прикуривал у внука? Я тебя спрашиваю?

Бабушка раздевается и, раздеваясь, продолжает вздыхать и ворчать. Минуты она не может прожить без волнения, домашние заботы наступают на неё, и она топчется на ногах с утра до позднего вечера. Трудная жизпь у бабушки! Дед уже спит, а она всё лежит с открытыми глазами, и нет сна у неё, нет покоя. «А старик,– думает бабушка,– разве ему не нужен уход? Слава богу, болезнь оставила его, и теперь надо человека кормить. А что он ест? А что он пьёт? И от этого проклятого курения у него опять начался кашель. По правилу, и ему тоже нужно молоко с маслом...» Старик шутит. Тот, кто не знает его, может подумать, что у Гольдина спокойный характер. Но бабушка знакома с ним сорок лет, и она знает, что, если он много шутит, значит, ему очень плохо. Нет заработка – старик переживает. «И, кажется, напрасно,– думает бабушка,– я ему рассказала про Сёмин кашель. Надо будет завтра как-нибудь это взять обратно, сказать, что мне показалось, что Сёма не кашлял, а смеялся».

Потом бабушка вспоминает, что Трофим обещал ей отрубей, и надо их получить так, чтоб Сёма не знал. И бабушка думает, когда это лучше сделать – утром или вечером? И ещё надо завтра поштопать Сёме носки, а то запустили, и у него уже пальцы торчат. И на пятке надо положить штопку, но не толстую, чтоб ему было легко ходить. Рубашку он просил? Да, рубашку следовало бы сполоснуть, хотя бы в холодной воде, и просушить за ночь. Может быть, встать сейчас? Конечно! Зачем доставлять мальчику огорчения из-за рубашки!

Бабушка тихонько встаёт с постели и, босая, идёт на кухню, зажигает лампочку и бросает в таз с водой пожелтевшую косоворотку Сёмы. Она стоит, склонившись над тазом, усталые пальцы выкручивают мокрую рубашку, и никакой обиды ни на кого нет у бабушки. Никогда она не думает о себе, о том, что слишком уж часты головокружения, а опухшие ноги посинели и стали тяжёлыми, кар; колоды. Этого бабушка не замечает, не видит. Она поднимается на табуретку и, держа в руках две защепки, перебрасывает через верёвку косоворотку Сёмы. К утру высохнет, а прогладить – это пять минут! Осторожно спускается бабушка на пол и вдруг замечает, что медный чайник весь в саже. «И откуда она сюда взялась, проклятая!» Бабушка берёт тряпку...

Через полчаса на цыпочках возвращается она к себе, по пути

подходит к Сёме и, подняв с пола одеяло, бережно укрывает внука.

Утомлённая, падает бабушка в постель и засыпает в тревожных думах о муже, о внуке, о сыне.

* * *

Бабушка стоит возле Сёмы и с хитрой улыбкой смотрит на него:

__ ijT0 ТЬ1 ищешь?

– Рубашку,– сонным голосом отвечает Сёма.

– Сейчас ты её не узнаешь.– Бабушка протягивает ему чистую, ещё тёплую от утюга рубашку.– Только я знаю: ты повернёшься два раза, и кругом будут пятна!

– Прежде чем поставить пятно,– вмешивается в разговор дедушка,– ты вспомни, кто её постирал.

– Обязательно,– соглашается Сёма и бежит на кухню.

– Постой,– останавливает его дедушка,– хотя ты большой франт, но умываться можно без рубашки. Сними и как следует потри шею.

Сёма нехотя снимает рубашку и, взяв в руки полотенце, идёт умываться.

Он подставляет голову под холодную струю и вдруг рядом слышит строгий голос бабушки:

– Теперь за ухом! Как следует, как следует! Теперь сполосни рот. Сёма, не жалей воды!

Как будто оп маленький!.. За завтраком дедушка с каким-то особенным вниманием смотрит па него:

– Ты кашляешь?

– Откуда вы взяли?

– А зачем ты выходил в коридор?

– Я поперхнулся.

– И тебе было стыдно откашляться за столом? Сёма,– нахмурив брови, говорит дедушка,– ты имеешь дело со мной! Я не посмотрю, что Трофим – комиссар, заберу тебя, и ты будешь сидеть тут, рядом с нами.

Строгая речь деда вызывает у Сёмы недоумение:

– Что случилось? Я ничего не понимаю.

– Ты затягиваешься? – спрашивает дедушка.

– Затягиваюсь, иначе какое удовольствие от курения. Просто так пускать дым?..

– А я что говорил!..—неожиданно восклицает дедушка, но, увидев нахмуренное лицо бабушки, поправляется: – А я что говорил! Надо забрать у него табак.

– Нет,– смягчается бабушка,– табак мы тебе оставим, но ты должен курить поменьше.

Сёма с удивлением смотрит на стариков:

– О чём вы беспокоитесь? Посмотрите, какие у меня мускулы!

– Я знаю твои мускулы,– ворчит бабушка.– Принёс на кухню два ведра воды, так у него весь день руки дрожали!..

Сёма набрасывает на плечи шинель и, улыбаясь, идёт к дт*ерям.

– Ты сегодня опять поздно вернёшься? – спрашивает дедушка.

– Поздно.

– Какие там у вас дела – хотел бы я знать?

– Всякие...– уклончиво отвечает Сёма и выбегает в коридор.

Он бы с удовольствием рассказал, что уже третий день идут стрелковые учения, но свяжись с этими стариками! Раз стреляют, значит, убивают, и они целый день будут плакать на всякий случай.

Сёма идёт к дому Магазаника – сегодня выдают винтовки, одну на двоих. Навсегда!.. Шера и Пейся уже прогуливаются но улице.

– Наконец-то,– улыбнулась Шера.– Мы тебя ждём... Ой, какая рубашка, прямо блестит! Очень хорошо, что ты её надел!

– Почему? – удивляется Сёма.

– Так... Разве можно иметь дело с прикладом и с ружейным маслом в грязной рубашке? Обязательно нужна чистая.

Сёма глубоко вздыхает. Кажется, оправдается бабушкино пророчество.

– Я её сниму.

– Сними, сними! – Шера кивает головой.– А то у тебя будет дома подарок.

– Винтовки выдают? – спрашивает Сёма у Пейси.

– Выдают.

– А где Антон?

– Где Антон? Сидит около ящика и думает, что играет.

– Ну, пошли.

Они поднимаются наверх, тихо проходят мимо комнаты комиссара к Полянке. Рядом с матросом уже стоит Антон с винтовкой в руках.

– Слава богу,– проходя мимо него, бросает Сёма,– ты уже оставил в покое свою фисгармонию.

– Там что-то случилось,– тихо отвечает Антон и с тоской смотрит на Сёму,– играют только чёрные.

– А что, тебе мало чёрных? – удивляется Сёма.

– Ты ничего не понимаешь,– обиженно заявляет Антон и принимается рассматривать оружие.

– Нам тоже можно получить винтовки? – краснея и боясь отказа, спрашивает Сёма.

– Можно,– улыбается Полянка.– Покажи руки... Так! Имейте в виду, она требует нежность обращения.

– Понятно,– быстро соглашается Сёма, горя желанием получить наконец свою собственную винтовку.– Это будет на двоих?

– На троих,– поправляет его матрос.– А Шера? Она тоже ходила стрелять.

– Ладно, на троих. Только...– Сёма смущённо взглянул на матроса,– у меня к вам личная просьба. Дайте мне винтовку поменьше.

– Обрез?

– Да, да,– обрадовался Сёма,– обрез.

– Зачем?

– Видите ли,– замялся Сёма и посмотрел на Пейсю,—удобнее прятать.

– Не от кого будет прятать,– угрюмо отозвался Полянка,– белякам здесь не быть.

– Хорошо,– смущённо проговорил Сёма,– белякам не быть. А куда вы, допустим, денете мою бабушку? Если она увидит меня с винтовкой, с ней случится разрыв сердца! Даю честное слово.

– Правильно, шлюпочка! – рассмеялся матрос, сражённый доводом Сёмы.– Никуда мы пе денем твою бабушку. Получай обрез!

И все вместе они вновь ушли на стрельбище. Это была незащищённая лощинка на краю местечка. Друзья садились в круг, и только одии матрос, стоя, с азартом рассказывал о боях. Винтовка легко прыгала в его руках, и он показывал, что значит взять прицел, что значит идти в атаку – развёрнутым фронтом, группами, перебежками. Он говорил громко, отдавал приказания, пускался в бег, падал на одно колено, ложился на живот, подняв руку с винтовкой. Сёма смотрел на Полянку, и ему казалось, что по лощинке движется не знакомый матрос Степан Тимофеевич, а целый боевой полк. Становилось холодно, и хотелось вместе с учителем лететь в атаку.

Потом и Полянка садился в круг среди ребят и, положив перед собой винтовку, объяснял, что такое скоростная сборка и разборка материальной части. Пальцы его бегали быстро, и каждый винтик, каждая штучка были послушны ему. Но, глядя па

матроса и с завистью следя за его движениями, все с нетерпением ждали второй части занятий, когда будут установлены чёрные самодельные мишени и начнётся стрельба.

– Перед вами театр стрельбы! – торжественно объявлял Полянка.– Начинаем боевые действия!

Первым стрелял Антон. У него было такое насторожённо-злое лицо, как будто в ста шагах стояла не диктован дощечка на тоненькой палке, а живой, настоящий враг. Дав выстрел, Антон с дымящейся винтовкой побежал к мишепи. Пуля, пронзив фаперу, неслышно перекусила тонкий стебель степного цветка, и он, свихнувшись, упал в траву.

– Смотри,– толкнул Сёму локтем в бок Пейся,– фисгармония, фисгармония, а как стреляет!

– Молчи,– остановил его Сёма, взволнованный и смущённый.– Сейчас моя очередь.– Он быстро сбросил шинель, снял чистенькую рубашку и прошёл на позицию.

В третий раз Сёма поднимал винтовку, и, может быть, потому, что все с любопытством смотрели на него, а рядом стояла Шера, он злился и нервничал. Ему казалось, что мишени дрожат на ветру, что Пейся шепчет что-то под руку и поэтому неизбежен промах.

– Пусть ои уйдёт,– попросил Сёма матроса.

– А ты не волнуйся,– успокоил его Полянка.– И руку держи совсем легко. Вот так. Ну, давай.

Сёма спустил курок.

– Хорошо! – крикнул ему матрос.– Попал! Давай дальше.

Воодушевлённый, Сёма стрелял ещё и ещё.

– Вот видишь! – прошептала ему на ухо Шера,– Не хуже Антона. Что ты дрожишь? У тебя сейчас сердце выпадет.

В эту минуту подошёл матрос и, похлопав Сёму по плечу, передал винтовку Пейсе:

– Стреляй! А у тебя, Сёма, неплохо. Только первым выстрелом дал промах.

– Вы же сказали, что я попал.

– Так надо,– улыбнулся матрос.– Психология! Если б я тебе правду сказал, у тебя пули бы начали землю ковырять. Человеку всегда лучше хорошее сказать... Ну, давай, Пейся.

Пейся с гордым видом поднял винтовку, прицелившись, дал выстрел.

– А ну-ка, Сёма, посмотри мишепь,– улыбаясь, сказал он.– Там уже дырка как палец.

Но Сёма, проверив мишень, не обнаружил никакой дырки.

– Это вы мне жужжали на ухо,– нахмурился Пейся.– А ну, молчите! – И он снова выстрелил.

Так он стрелял ещё несколько раз, целясь, хмурясь, злясь и не попадая.

– Ну, довольно,– тихо сказал Полянка, которому, видимо, было жаль Пейсю.– В другой раз попадёшь. Фортуна.

– Что вы мне говорите какие-то слова, когда всё время эта мишень трясётся то влево, то вправо! Надо, чтоб она наконец стояла как следует.

– Во-первых, она стоит,– улыбнулся Сёма,– во-вторых, как ты думаешь, если будет бой, так офицер крикнет солдатам: «Не бежите! Вы мешаете человеку попасть!»

– Никто тебя не спрашивает...– обиделся Пейся.– Я не уйду,– обратился он к матросу,– пока не докажу! Отдайте винтовку.

Он прицелился, но в это время из окраинного домика вышел человек и быстрым, каким-то очень сердитым шагом направился к лощинке. Подойдя, он поднял руку и спросил, кто здесь старший.

– Я,– ответил матрос.– Что вы хотите?

– Ничего,– ответил пришедший и вытер платком лицо.– Я хочу только спросить: может быть, уже довольно?

– Вы о чём? – вмешался Сёма недоумевая.

– Я о том, что только что здесь кто-то стрелял и сбил всю черепицу на моей крыше. Я так понимаю, что ои принял мою крышу за что-то другое, но почему я должен страдать?

Матрос вежливо поклонился и, едва сдерживаясь от смеха, извинился перед хозяином крыши.

– Этого больше не будет,– сказал он по возможности строго.– Даю вам слово!

Когда человек удалился, сердито покашливая и ругаясь, Полянка подошёл к внезапно оробевшему Пейсе и спросил:

– На что тебе понадобилась крыша? Что ты нашёл в этих черепицах?

– Не знаю! – Пейся развёл руками.– Я целюсь, как все: я закрываю правый глаз и даю...

Но его уж никто не слышал – дружный хохот помешал ему докончить свой рассказ. Матрос опустился на траву и схватился за живот руками.

– Не понимаю, что тут смешного? – ещё больше смутился Пейся.– А ты что смеёшься? – набросился он на Шеру.– Ты же вообще не стреляла!..

Полянка с трудом поднялся со своего места и, продолжая смеяться, начал знаками что-то показывать Пейсе.

– Ну, что ты стоишь? – заговорил Сёма, насмешливо улыбаясь и с трудом переводя дыхание.– Если б твой правый глаз

помещался с левой стороны, тогда чёрт с ним, закрывай! Но все люди закрывают левый. Понял? Ну-ка, дай винтовку!

– Сёма,– испуганно вскрикнула Шера,– ты ведь только что надел рубашку!

Но было уже поздно: Сёма прижал приклад к плечу, и на белой рубашке оттиснулось большое тёмное пятно.

ДОЛЯ СТОИТ НА ЧАСАХ

Шера передала отцу просьбу зайти к комиссару. Доля недоверчиво взглянул на дочь и удивлённо пожал плечами:

– Меня просят зайти? Зачем?

Больше ои не сказал ни слова и с унылым, огорчённым лицом присел у окна. Шера встревоженно следила за ним, но Доля молчал. Ои молчал и думал. Вызов к комиссару испугал его. За всю свою жизнь Мойше не знал случая, чтобы встреча с начальством приносила человеку удовольствие. Если вызывают к начальству, значит, что-то случилось. Давно-давно дед Доли вместе с семьёй поселился в деревне. Не потому, что ои очень хотел пахать,– он даже ие зиал, с чего начинают! Просто было объявлено, что евреи-землепашцы освобождаются от воинской повинности. Но прошло время, и они нечаянно и неожиданно для себя почувствовали вкус к повой жизни. И если раньше они, ругаясь, плевали па эту трудную землю, то теперь они уже привыкли подниматься с зарёй, и соседи-крестьяне, веря и не веря, показывали им секреты. Оии узнали новые слова: посев, сенокос, пары, молотьба – и вскоре привыкли к ним. Но счастье длилось недолго – отца Доли вызвали к начальству и дали двадцать четыре часа. В двадцать четыре часа приказали убраться и унести подальше «свой еврейский запах». «За что? Почему? Кто пожнёт посеянное? Посмотрите иа наши руки!» Урядник ни на что не хотел смотреть – он повернулся спиной, и разговор был окончен.

Так впервые в жизни встретился Доля с начальством, и ои узнал, что это страшная, не любящая его сила. Ои хотел стать кузнецом – ему помешали, он хотел пахать землю – его выгнали. Стоило ему что-нибудь задумать, появлялось начальство, и всегда оно было против него. Как ие любил Доля эту проклятую кокарду! Он кочевал из местечка в местечко с семьёй и без крова. Потом, озлобленпый и ненавидящий всех и всё, он сам начал пугать людей, и ему уже нравилось видеть в других свой собственный страх. Ему было приятно сознавать, что если ои боится кокарды, то есть кто-то, боящийся его. И на голову слабого

Доля обрушивал всю свою злобу. Жена хватала его за руку, но он продолжал греметь, ломать стулья, кричать, и стёкла дрожали в окнах. Доле всегда было плохо, и он всегда ждал худшего. Он был несчастен и зол. Чужое горе ие вызывало в нём сочувствия, страдания опротивели ему, и он дрался на ярмарках, размахивал канатом у чужого лица, сидел ночь в участке и наутро, растерянный и смущённый, приходил к жене и плакал, обливая слезами её колени. Начальство гнало его, и он ехал дальше на пыльной арбе, голодный кочевник, еврей-цыган.

В пути потерял Доля жену – у неё что-то было с сердцем, и ей всегда не хватало воздуха. Родные женг.т прокляли его. И он остался один с дочкой. Теперь сила его лежала у йог, но он ие брал её. Озорство осталось позади, и он понимал, что сам во многом виноват: ие стоило хотеть большего, надо было опустить голову, пристроиться где-нибудь и тяпуть лямку, как все. И он стал проситься на службу. Но дурная молва шла за ним, и никто не хотел иметь дело с Долей. Его боялись, но он уже ие был страшен. Его гнали из местечка, и он шёл с дочкой дальше, большой и беспомощный. Кокарда встречалась на его пути и приказывала идти мимо... Он не хотел ни драться, ни вымогать, но все говорили, что он дерётся и вымогает. Доля махнул рукой, и старое началось снова.

В местечке у реки Чернушки его застигли большие перемены. Он застрял здесь, но понять, что происходит, ему было трудно. Он был рад, что о нём забыли и слава его затихла, но вот сегодня вдруг его призвали к начальству. Комиссар – не урядник, но Доля по-прежнему видел кокарду и боялся её... Он просидел молча у окна до вечера. Шера но решалась подойти к нему. Когда совсем стемнело, Доля зажёг лампу и спросил вслух:

– Может быть, явиться всё-таки?

Шера молчала: она не знала, что лучше посоветовать отцу.

– А как он тебе сказал? – опять заговорил Доля.– Он был злой или нет?

– Не знаю,– тихо ответила Шера.– Он просто попросил, чтоб ты зашёл.

– Да...– задумчиво произнёс Доля.– Может быть, донесли? И они потребуют, чтоб я ушёл? Куда я денусь с тобой?

– Они не потребуют, папа.

– Ты знаешь... Но у кого я брал долю? Разве я вырывал кусок у нищего? Никогда! Я всегда имел дело с человеком, у которого один кусок лишний!..

Мойше взволнованно зашагал по комнате.

Утром Доля принял решение. Он ничего не сказал Шере, но она хорошо знала отца и умела понимать его.

– Ты пойдёшь туда? – спросила Ш'ёра.

Доля молчал.

– Я тебя прошу, что бы ни говорили, будь спокоен. Если даже скажут, чтоб уехали, молчи. Мы не пропадём, папа.

Доля ласково погладил дочь по плечу и вышел. Шера вслед за ним выбежала на улицу – мать всегда провожала отца, желая ему удачи... У дома Магазаника Доля в нерешительности остановился: а может быть, не идти, и они забудут о нём? Ои увидел Сёму в шипели и поманил его пальцем к себе.

– Начальство там? – тихо спросил Доля.

– Там.

– Комиссар там?

– Там.

– А он русский или еврей?

– Русский.

– Русский...– задумчиво повторил Доля и потёр лоб.—Так что ты скажешь, Сёма?

– О чём?

– Они просили меня зайти.

– Слышал,– равнодушно ответил Сёма.– А почему бы и нет? Вы знаете, куда идти?

Сёма провёл Долю к двери комиссарской комнаты:

– Вот здесь.

– А может быть, ты зайдёшь со мной?

– Можно и зайти.

Трофим сидел за столом и с сосредоточенным видом писал что-то. Рядом с ним сидел незнакомый человек в крестьянской одежде. Увидев Сёму, Трофим отложил карандаш и, улыбаясь, сказал:

– Вот видите – гость. Из соседнего села. Подарок привёз. Тридцать шесть пудов высокого помола, двадцать четыре иуда картофеля, два пуда сала. Понятно? Бедняки собрали. Для отправки на фронт. Но,– Трофим посмотрел иа гостя и опять улыбнулся,– желают послать лично со своим проводником.

– Именно так, товарищ комиссар,—серьёзно сказал гость.– Чтоб в собственные руки!

– Да я не возражаю,– согласился Трофим, протягивая бумажку.– В добрый час! Вот вам письмо в уезд. Вагон дадут, и отправляйтесь лично.

Крестьянин низко поклонился комиссару и, запрятав под шапку записку, вышел в коридор.

– Вот такие дела...– задумчиво произнёс Трофим и внимательно посмотрел на Долю: – А вы что ж, ко мне?

– К вам,– смущённо сказал Доля и подошёл к столу.

– Это Доля,– подсказал комиссару Сёма.– Помните, Пейся рассказывал.

– А-а! – засмеялся Трофим.– Это вы, значит, из яблони делаете прутик. Интересно. А всё-таки я представлял вас чуть меньше. Ну, здравствуйте! – Он протянул Доле руку.– А ну, Сёма, стань рядышком. Ой-ё-ёй! Тебя совсем не видно!.. Табак есть?.. – обратился оп к Мойше.– Пет? И у меня пет. Вот беда!.. Ну ладно, мы вот здесь думали и решили: рано вам в старики записываться. Как считаете? – неожиданно спросил он.

Доля молчал. Вопрос удивил его, но не обрадовал. Он стоял хмурый и с неприязнью смотрел на комиссара. Ему казалось, что начальство насмехается над ним, что готовится какая-то новая западня.

– Ваша фамилия? – опять заговорил Трофим.

Доля опешил. Уже много лет его не называли по фамилии, и он отвык от неё. Всюду так и шло: Доля и Доля.

– Шварцкоп,– смущённо ответил он.

– Так...– повторил Трофим и встал.– Людей у нас мало, и требуется помощь.. Здесь яте! В сторожевую охрану пойдёте? Фабрика тут у нас есть. Ну, ценности всякие, надо беречь. Население привлекать будем. Что скажете? Да, забыл: паёк, конечно, как полагается...

– Пойду! – глубоко вздохнув, согласился Доля и взглянул на Сёму. (Сёма улыбнулся и одобрительно кивпул головой.) – И это значит, я буду охранять?

. – Вы. А что?

– Видите ли,– засмеялся Доля,– может быть, вы не знаете про меня? Люди будут смеяться.

– Посмеются и перестанут,– успокоил его Трофим.– Завтра можете приступить. Что и как – вам объяснят.

Доля неловко постоял, переминаясь с ноги на ногу, и, не простившись, вышел. Сёма с любопытством взглянул па Трофима и выбежал вслед за Мойше й. Но оказалось, что он никуда не ушёл. Опустившись на ступеньки, Доля растерянными глазами смотрел на дверь комиссарской комнаты.

– Почему вы здесь? – удивился Сёма.

– Я хочу вернуться...

– Зачем?

– Тут какая-то ошибка,– краснея, заговорил Доля.– Меня

всё время гнали – это раз, и кто бы вдруг занял мне копейку? Не было такого человека! И они зовут Долю в охрану. Я же могу оттуда всё вынести! Послушай, Сёма, а может быть, он просто строит насмешки?