Текст книги "Повесть о детстве"

Автор книги: Михаил Штительман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

– Он вам пригодится, умный мальчик! – не унимается Фрайман.

Хозяин кивает головой. Сёма нетерпеливо переминается с ноги на ногу. А вдруг Магазаник сейчас крикнет: «Цы!» —что тогда? Но бесстрашный Фрайман не останавливается:

– Ему можно прийти завтра утром?

Хозяин кивает головой и сосредоточеппо давит ложечкой лежащие на дне стакана вишни...

Выйдя на улицу, Фрайман глубоко вздыхает и, положив руку па плечо Сёмы, важно спрашивает:

– Ну, как тебе понравился наш разговор?

Сёма насмешливо отвечает:

– Очень.

Но Фрайман не замечает насмешки:

– Ты заметил: он мне ни одного плохого слова не сказал!

– Но он же всё время молчал?

– Ай, что ты понимаешь! – с возмущением говорит Фрайман.– Другие бы мечтали о таком приёме. И какое обращение! Вот это я понимаю – богач!

Но Сёма не разделяет восторгов Фраймана:

– Значит, мне завтра прямо в лавку?

– Да,– отвечает Фрайман и, хмуро взглянув на Сёму, строго произносит: – Цы! Цы!

* * *

Хозяин Сёмы был человек со странностями. К сорока годам он имел уже хорошее состояние, вложенное в дела верные и приносящие солидный доход. Лучшие дома в местечке принадлежали ему. В двух банках Киева – Азовско-Донском и Торго-во-Промыгаленном – Магазаник имел кредит. Он был обладателем ценных бумаг и умел ими пользоваться. Но за всё время он почти не выезжал из местечка. Как купец второй гильдии, он имел даже право побывать в Петербурге, но его не тянуло в столицу. «Что я там не видел? – спрашивал он.– Мне и здесь хорошо».

Его дела требовали людей. Ему нужны были помощники дешёвые и выносливые. Но Магазаник никому не говорил об этом. Он был девятым сыном заурядного меламедаи самым удачливым. Он нажил состояние, его братья нажили горб. Так почему не помочь им, их детям, их дальним и близким родичам?

К Магазанику приходили племянники и племянницы. Они говорили то, о чём думали их матери и отцы. Они просили денег. Магазаник отвечал им: «Денег я вам дать не могу, но сердце – не камень. Я вам помогу заработать деньги!»

В заброшенных местечках, в окрестных деревушках, на базаре и на бирже он разыскивал родственников. Все с удивлением следили за молодым купцом: добрая душа, дай бог ему здоровья! И он находил двоюродных братьев своей матери, троюродных племянников своего отца, находил и давал им кусок хлеба. В лавках Магазаника не было ни одного чужого человека – от мальчика до приказчика все были связаны с ним родством, хотя бы самым отдалённым, и все чувствовали себя обязанными ему.

1 Меламед – учитель еврейской религиозной школы.

Разве не протянул он им руку в трудную минуту? Да, протянул. Разве не кормит он йх сейчас? Да, кормит. И разве это не божеское дело?

Магазапик был верный слуга богу, но больше всего он думал о себе. Чужие руки в деле – опасные руки, и ои с удовольствием посматривал на своих служащих: это сын покойной тёти Ривы, это сын дяди Шлемы, а это муж дочери дяди Шлемы. Все свои, все родные, все желают ему добра.

Однажды к Магазанику пришёл его брат Нахман, чахлый человек с впалой грудыо. Он дышал со свистом, и руки его дрожали.

– Соломон,– сказал он Магазанику,– вы (все братья говорили ему «вы») мне всё-таки мало платите.

Магазаник улыбнулся и ласково взглянул на брата:

– Ну какие могут быть счёты между родными! А? Сам подумай: я тебе чужой или ты мне – человек с улицы? Разве не одна мать несла нас под сердцем?

– Но вы мне всё-таки мало платите,– упорствовал Нахман.

– Ой, ты не понимаешь меня! Неужели ты думаешь, я забуду кого-нибудь из вас? В моём завещании тебе будет отрезан хороший кусочек!

Этим кончался разговор. Магазаник, статный, плечистый человек с красным затылком и большими крепкими челюстями, не собирался умирать. О завещапии он говорил часто так просто, для утешения родин. Он нередко притворялся больным, ставил себе примочки, глотал пилюли. Магазаник притворялся, «чтоб не сглазили». В действительности он за всю свою жизнь болел лишь один раз – корыо... В общине не знали его отношений со служащими-родственниками, не знали, сколько и кому ои платит. Знали лишь то, что сам Магазаник позволял знать.

В эту «семью» попал Сёма мальчиком. Ничего подобного ему не приходилось видеть раньше. Ои с любопытством следил за сложными ходами хозяина, но понять их было ему не под силу. Родственники, бывшие на таких же птичьих правах, что и Сёма, встретили его злобно: во-первых, они родственники,– стало быть, ближе, чем он, к хозяину; во-вторых, прибавился ещё один рот.

Мальчика шпыняли, кормили пинками и щелчками при всяком удобном случае. Его наняли в лавку, но в лавке почти не держали. Сёму посылали с кухаркой на базар, ои выносил из кухни мусор, выливал помои, помогал чистить картофель, вытирал носы у чьих-то сопливых детей и бегал за водкой конторщику. Рубашка на нём была всегда мокрой; узенькие ладони его покраснели и покрылись водянками.

Нахман – чахлый брат хозяина, злой на всех и видевший во всём подвохи против себя,– невзлюбил его с первого раза.

– Что ты расселся, как барон? – визжал он, когда Сёма, уставший от пинков, опускался на табурет.– Ты думаешь, мы тебя будем даром кормить? У тебя руки отсохли? – И, подняв с пола картофельную шелуху, он совал её Сёме в лицо: – Ты не можешь убрать это, мальчишка!

Сёма покврно выполнял приказание.

В кухню забегал племянник хозяина Мордх. Раздувая ноздри, он говорил:

– Хорошо пахнет. Кажется, сегодня борщ?.. А что ты делаешь, Сёмка? Ты хочешь заработать гривенник?

– Хочу,– недоуменно отвечал Сёма.

– Хочешь? – повторял Мордх,– Очень хорошо! – И, повертев перед Сёминым носом монеткой, швырял её на пол.

Сёма оглядывался по сторонам и лез иа четвереньках доставать монетку. Запылённый, измазанный сажей, усталый, он поднимался с монеткой в руках.

– Нашёл-таки! Молодец! – кричал Мордх.– Теперь дай монетку сюда... Так. Теперь повернись... Так. Теперь гуляй! – И, ударив Сёму коленом в зад, оп весело смеялся: – Потеха с этими детьми! Ой, одна потеха!

Но Сёма не видал в этих шутках ничего хорошего. В бессильной злобе сжимал он кулаки, не зная, кому пожаловаться. Однажды, осмелившись, Сёма рассказал обо всём старшему приказчику Магазаника, Майору,– человеку с рассечённой губой и ленивыми, как у кошки, глазами.

– Ты жалуешься! – Он укоризненно покачал головой.—Тебя пустили в дом как своего, а ты жалуешься. Ты же знаешь, что здесь нет ни одного чужого. Так скажи спасибо за это!

И больше Сёма никому не жаловался.

Домой он приходил ночевать, усталый и сердитый. Но, видя бабушку, склонившуюся над постелью деда, старался быть весёлым и придумывал даже г.сякло небылицы о том, как хвалил его хозяин и чем кормили сегодня в обед. Он перечислял вкусные, недоступные ему блюда, рассказывал, какой жирный, жёлтый бульон с клёцками подавали к столу, и бабушка верила и улыбалась.

С каждым днём служба становилась труднее; он хотел узнать, что такое сарпинка, нансук, мадаполам, чесуча – эти слова повторялись часто в лавке,– но его гнали во двор, в кухню или на базар.

Каждый в этом большом сумасшедшем доме мог на него прикрикнуть. И Сёма стонал от злобы.

Важный и молчаливый хозяин, которому все говорили почтительно «вы», редко показывался в лавке. У него были большие дела в других местах: он диктовал письма в Лодзь, в Варшаву,– оттуда к ярмарке присылали партии знаменитого сукна. Он советовался, запершись в комнате, куда лучше поместить деньги. Иногда оп играл в шахматы, но все боялись у него выигрывать. Изредка к Магазанику приходили бедняки за помощью на лекарство. Он состоял членом благотворительного общества и однажды даже был шафером на свадьбе одной бедной девицы, дочери заготовщика.

Магазаника Сёма видел лишь во время обеда. В доме был заведён порядок – все обедали вместе. Это была дань родству, дань крови. В пятом часу в большую светлую столовую собирались люди Магазаника. Они садились за длинный стол и ждали. Каждый знал своё место. Половина стола была покрыта белой тяжёлой.скатертью, половина – жёлтой клеёнкой. За второй половиной сидел Сёма вместе со всеми родственниками. За первой – господин Магазаник, его слепая мать, жена, две дочери и сын Нюня, гимназист лет четырнадцати, который говорил только по-русски и поэтому открыто презирал всех окружающих.

Обед не начинали, пока пустовало кресло в центре стола. «Сам» выходил роипо в пять, и псе облегчённо вздыхали, увидев его: ожидание кончалось – наступал обед. Магазаник ел медленно, тщательно разжёвывая, причмокивая и кряхтя. Он любил поесть и ел молча. Так же, как в первый вечер, его желания и приказы выражались отрывистым «цы!». Никто не смеялся – видимо, успели привыкнуть к странностям хозяина и даже, подобно Фрайману, старались подражать ему.

Выйдя к столу, Сёма с удивлением заметил, что на первую половппу подавалось одно, а на вторую – другое. На белой скатерти стояла чашка с жирным, пахучим бульоном, на клеёнке – большая кастрюля с борщом из старой капусты. Все ели усердно, тарелки вытирались комочком хлеба – до блеска. Лица были угрюмые и сосредоточенные.

На другой, па третий день повторялось то же самое. «Там» ели жаркое с чесноком, с жирными кусками мяса; «тут» – жареный картофель и студень, липкий и серый. Сёма отважился и шёпотом спросил у Нахмана:

– Что это такое?

Нахман ответил ему:

– Ты думаешь, я всё время буду здесь сидеть? Я ещё там тоже посижу!

По ответ этот ничего не объяснил Сёме, и после обеда, когда все торопливо выходили из комнаты, он подошёл к хозяину и повторил свой вопрос. Магазаник насмешливо взглянул на пего и, вытащив из жилета зубочистку, ответил:

– Ты ещё мал, чтобы понять. Во всём мире есть две стороны стола. Одни сидят там,– он показал пальцем па клеёнку,– другие – тут Нужно стараться перейти с той стороны, но это не так летт;о. Многие считали бы за счастье попасть хоть туда.—· И он опять показал на клеёнку.

Сёма ушёл на кухню и, помогая кухарке вытирать тарелки, недоуменно твердил про себя: «Две стороны стола! Две стороны стола!..» Было тягостно и тоскливо. Хотелось поскорее уйти из этого дома с его путаницей и загадками. Неожиданно Фрайман пришёл Сёме на помощь. Оп предложил мальчику попытать счастья в другом месте: это входило в планы предприимчивого маклера.

СЕМА УДИВЛЯЕТ ПРИКАЗЧИКОВ

Фраймап ходит по комнате и что-то оживлённо доказывает бабушке.

– Вы же понимаете,– говорит он,– я вам гге враг, пусть бог накажет моих детей, если я вам желаю что-нибудь плохое. Но, когда сажаешь цветок, хочешь, чтоб он расцвёл лучше. Сёма уже понюхал кусочек мануфактуры – хорошо! Но я иду и думаю: «А что, если ему пойти – как раз наоборот – по обувному делу?» Это же будущее! – И он гордо взмахнул рукой.– Будущее!

– Ой, господин Фрайман, если бы вы знали, как я вам благодарна! Я даже не знаю, что бы мы делали без вас!—взволнованно говорит бабушка.

Но Фрайман не унимается:

– Будущее! Они же сейчас работают на оборону. Ой, что вы понимаете!..– Он многозначительно поднял кверху указательный палец.—· Крестьянский ботинок! Во всех станицах Дона зпают обувь Гозмана. И потом Гозмап – это же не Магазаник, это европеец. Он же из пыли делает деньги – и как красиво! Аржаи коитан. Ни одного векселя... " И сколько я себе ни морочу голову – лучше этого для вашего Сёмы ничего нет.

– Дай вам бог здоровья, господин Фрайман. Мальчик уж вас никогда не забудет. А как же мы рассчитаемся? – спрашивает бабушка.

11 Вексель – денежное обязательство.

– Ну, кто об этом говорит,– обиженно заявляет Фрайман, и манишка вылезает из его пиджака.– На тех же началах: за первые две недели получу я. Вы же понимаете – больше я с вас не возьму.

Бабушка растроганно благодарит Фраймана и зовёт Сёму.

– Ну-ка, посмотри на меня,– говорит ему Фрайман.– Мы сделаем пз тебя настоящего обувщика. Ты хочешь быть обувщиком?

Сёма молчит: ему неприятна горячность Фраймапа.

– Ты молчишь, потому что ты молод,-Ты ещё не знаешь, что значит обувщик. Думаешь, я зря забрал тебя от Магазаии-ка? Я всё время крутил себе мозги, где бы лучше тебя пристроить. Но это, кажется, самое лучшее. Завтра же мы с тобой пойдём.

– Завтра?

– Да. Только смотри весело. Господин Гозмаи любит весёлых. У него был один приказчик, так ои всё время вздыхал. Гозман сказал ему: «Если б мы торговали гробами, так делу нужны были бы ваши вздохи, но мы торгуем обувью. Знаете что: нате вам... до свиданья. Когда я заведу торговлю гробами, я вас буду иметь в виду!» Ты понимаешь, Сёма, что значит весёлые глаза?

Сёма понимает всё, п ему хочется послать к чёрту Фраймапа, но он сдерживается и, неловко переминаясь с поги на ногу, ждёт, что будет дальше.

– И потом,– продолжает Фрайман, обращаясь к бабушке,– нужно же знать Гозмана, что это за человек. Европеец! По секрету вам «гажу, он даже курит в субботу. Да, да, честное слово! И он любит, чтоб мальчик был чистым, чтоб от мальчика хорошо пахло.

Истощив запас своих пожеланий, Фрайман быстро прощается. Бабушка вручает ему куртаж1: Сёмин заработок за две недели у Магазаиика. Ведь какое его дело, что бабушка передумала делать из внука мануфактуриста. Правда, совет дал Фрайман, но он разве заставляет её? Если пе хочет – не надо!.. Присев на кончик стула, он сосредоточенно пересчитывает монетки. Очень хорошо, всё точно. Прощаясь, он говорит:

– Значит, завтра идём. Уверяю вас, мадам, вы мне скажете спасибо. Хозяин ему будет – ну всё равпо как родной отец.

1 Куртаж – вознаграждение посреднику.

У господина Гозмана новый служащий – Сёма Гольдин. Рубль в месяц, весёлые глаза, уметь отвечать и уметь молчать. Вот и всё. Больше от мальчика ничего не хотят. Мальчик сидит на скамеечке – он уже вымел сор, помыл пол, почистил мелом ручки двери и сейчас может отдохнуть. Дедушке очень плохо, и нельзя понять, что с ним. Компрессы, горчичники, порошки– ничто не помогает. Он не хочет есть, ему силой вливают ложечку жидкой каши. Только пить и пить. Сёма с тоской думает о дедушке, вздыхает и вздрагивает. Рядом стоит хозяин. На нём длинный чёрный сюртук, белый жилет с блестящими перламутровыми пуговицами и бархатная ермолка. Он смотрит внимательно на Сёму, и тот вспоминает, что нужны весёлые глаза. Чёрт знает, где их взять, эти весёлые глаза!

– Я вам нужен, господин хозяин?

– Принеси стул.

– Вот, господии хозяин.

– А если на нём пыль?

– Была, господип хозяин.

– Ну-ка, позови Менделя.

Приходит конторщик Мендель, и хозяин, иронически улыбаясь, спрашивает:

– Что ж там у тебя получилось?

– Итого мы будем иметь на балансе 1 пять тысяч рублей чистой прибыли. По дебету...2

– Что вы мне говорите – дебет, кредит!3 Я имею то, что я могу пересчитать своими руками. Это я имею! А то, что я буду иметь, считать рано. Ваш дебет ещё может полететь к чёрту.

– Господин Гозман, для того чтоб проделать этот фокус с имитацией, нужна помощь свыше. Вы же понимаете, исправник...

– Что вы мне говорите,– нетерпеливо прерывает Гозман,– исправпик, а губернатор ие знает, что такое Гозман? Об этом не беспокойтесь. Они у меня все здесь! – И он хлопает себя но карману.

Сёма удивлённо поднимает брови: его хозяин, должно быть, богатый человек, если у него в одном кармане помещаются губернатор с исправником. Интересно, что он насовал в другие карманы? Ребе Иоселе, наверно, поместится в карманчике от жилетки, а раввин?

1 Баланс – состояние средств предприятия па данное число.

2 Дебет – здесь речь идёт о расходах магазина.

3 Кредит – в данном случае: доходы магазина.

– О чём ты думаешь? – спрашивает Сёму Гозмап и толкает локтем Менделя: – Мендель, какие были у нас с нам условия?

Конторщик почтительно улыбается:

– Рубль в месяц, весёлые глаза, уметь молчать и уметь отвечать.

– О! – восклицает Гозман.– О, это самое. Где же твои весёлые глаза?

– Они только что были тут,– бойко отвечает Сёма и выжидающе смотрит на хозяина.

Хозяин задумчиво чешет бороду:

– Хорошо отвечаешь... Мендель, дай ему гривенник за ответ!

– Больше ничего? – спрашивает Сёма, но его не отпускают.

Хозяину скучно – в два часа к нему придут люди, а пока

почему не позабавиться. Приказчики, зная привычку Гозмана, подходят ближе. С сожалением и любопытством смотрят они па Сёму. Хорошо ответит – его прибыль, а если плохо ответит – у хозяипа ручка, дай бог пе видеть её!

– О чём же ты думал? – лениво спрашивает Гозман и, сощурив глаза, смотрит на Сёму.

Но Старый Нос не сдаётся, он принимает бой. Глядя в упор на хозяина, Сёма говорит:

– Я думал, все ли карманы у вас заняты: в одном – губернатор с исправником, а что в остальных?

Приказчики громко смеются. Поединок мальчика с хозяином нравится им. Ай да Старый Нос! Ум как бритва – режет и режет.

– Что вы смеётесь? – сердито кричит Гозман и, стараясь быть спокойным, добавляет: – Ответ неплох... Мендель, прибавь ещё гривенник!

– Я. могут идти? – спрашивает Сёма.

– Куда ты торопишься? – насмешливо говорит Гозман.– У тебя там яичница пригорит?.. Ты мне лучше скажи, что делать, если в местечке провинился единственный банщик и его нужно посадить в тюрьму?

Сёма молчит. Приказчики подходят ближе, их начинает пугать участь мальчика: вот так всегда кончаются эти забавы. Сейчас закричит: «Пошёл вон, дурак!» – и даст такую затрещину, что мальчик неделю головы не повернёт.

– Что делать? – Сёма весело смеётся.– Зачем сажать банщика, если он один? Посадить резника – у нас их двое.

– Хорош ответ,– сердито говорит Гозман и встаёт.– Будешь раввином... Мендель, прибавь ему ещё гривну!

Но никто не смеётся. Лицо хозяина сурово, брови нахмурены. Он кричит:

– Что вы столпились здесь? Может быть, вам позвать музыкантов? За прилавки!

Все расходятся. Сёма берёт в руки веник и начинает опять подметать пол.

ХОЗЯИН СЕРДИТСЯ

Смешанное чувство злобы и смущения вызывал в хозяине зтот тощий лопоухий мальчишка. Его весёлые и быстрые ответы казались Гозману дерзкими и насмешливыми. Он привык к голосам покорным, словам тихим и мягким. И вдруг какой-то молокосос вступает с ним в разговор, как с равным. И главное, всё зто происходит на глазах у его людей, для которых самое большое удовольствие – видеть хозяина в смешном положении. Весь остаток дня находился Гозман под впечатлением утреннего происшествия. И тридцать раз говорил он себе: «Ну что ты, дурак, думаешь об этом мальчишке?» – и всё же мысль неизменно возвращалась к маленькому Гольдину. «Какая порода,– возмущался Гозман,– какая никуда не годная порода!»

Может быть, следовало просто отодрать Сёмку за уши. Но что бы он доказал зтим? Свою слабость? Нет, конечно, очень хорошо, что оп сумел сдержать себя и даже бросил три гривенника этому шалопаю. Хорошо, и нечего об этом больше думать.

Но, придя домой, Гозман опять вспомнил о своём новом служащем. Сын купца Мотл сидел на подоконнике и с торжествующим видом вырывал крылышки у мух. Ловил он их очень ловко, умело и хитро, и видно было, что не первый день эта охота увлекает мальчика.

– Что ты там делаешь? – крикнул Гозман.

Мальчик вздрогнул, медленно сполз с окна и подошёл к отцу, продолжая сжимать в кулаке злую, жужжащую муху.

– Ну-ка, скажи мне, о чём ты думаешь?

Мотл ухмыльнулся и, взяв отца за руку, осторожно подвёл его к столу. В перевёрнутом кверху дном стакане кружился серенький паучок.

– Сам поймал,– тихо сказал Мотл, точно боясь голосом спугнуть паука,– сам!

Отец с тоскливым недоумением взглянул на сына и без всякой надежды на получение ответа спросил:

– Если в местечке провинился единственный банщик и его надо посадить в тюрьму, как быть, Мотелз?

– В нашем местечке? – переспросил Мотелэ.

– В нашем, вашем,– закричал отец,– ну какая разница! – и вышел к себе в комнату.

Он сел в большое, глубокое кресло и с горечью подумал, что всю жизнь он мечтал увидеть на вывеске надпись: «Гозман и сын», а сын вот... И чем больше размышлял он о сыне, тем больше злился на Сёму, как будто тот был всему виной.

На другой день, войдя в магазин, хозяин столкнулся лицом к лицу с Мальчиком, и, хотя Гозман увидел Сёму сегодня лишь в первый раз, он с непонятной раздражительностью прикрикнул:

– Что ты всё время крутишься под ногами!

Старый Нос удивлённо поднял брови, но промолчал и отошёл в сторону. В течение всей недели Гозман избегал мальчика и, встречаясь, старался не смотреть ему в глаза. Но всё же хозяина тянуло затеять с мальчиком разговор: ещё теплилась надежда, что ответы его были лишь случайно хорошими ответами. Сглупи Сёма хоть раз – и к нему вернулось бы расположение хозяина, по всего этого, как пазло, не знал Старый Нос.

Гозман спрашивал у приказчиков, как работает мальчик, нарочито холодным и равнодушным голосом, надейсь услышать хоть одну жалобу. Но приказчики были довольны.

Хозяин посылал Сёму делать кое-какие покупки для дома, ненужные покупки, желая проверить его честность. Но Сёма аккуратно прпносил сдачу – точпо, копейка в копейку. Так неожиданно нарушил Старый Нос душевное равновесие старого купца.

Однажды, заметив, что Сёма сидит со скучающим видом на лесенке, Гозман, притворно улыбаясь, спросил его:

– Где же твои весёлые глаза?

– В моих глазах,– ответил Сёма,– как раз столько веселья, сколько полагается на рубль, который мне дают.

И опять ответ этот разозлил хозяина, и опять оторопевшие приказчики, разинув рты, стояли вокруг. Надо было чем-то отбрить дерзкого мальчишку, но Гозман не нашёлся, и деланная, деревянная улыбка появилась на его лице. Ещё больше, чем раньше, хотелось ему осрамить мальчишку, уличить его в чём-то грязном и нехорошем, но повода не было. «Выгнать его ко всем чертям! Взялся на мою голову»,– думал хозяин. Но он слишком хорошо знал, какие длинные и злые языки у приказчиков, и боялся подвергать себя бессмысленному риску...

Задумчиво чертя какие-то кружочки на листе бумаги, слушал Гозман очередной доклад конторщика Менделя.

Когда Мендель кончил, хозяин неожиданно спросил его:

– Как тебе нравится этот голоштанник?

Смекнув, о ком идёт речь, Мендель предложил:

– Надо позвать его бабку.

Но Гозман отрицательно покачал головой:

– Хорошее дело! Ты что думаешь, я не могу справиться один с этим юнцом? Или я его выучу, или я его выгоню.

И с новой злобной энергией принялся хозяин осаждать мальчика туманными и путаными вопросами. Приказчики, которым и раньше приходилось испытывать на себе странные упражнения Гозмана, не видели в этом ничего хорошего.

– Изведёт ребёнка! – со вздохом говорил старый приказчик Яков.– Лучше б уж дрался. Меня в детстве колодкой били – и то легче.

* * *

Сёму злили эти нападки. Он ходил по магазину, выкатывал ящики, вытирал пыль, сортировал обувь с постоянным чувством нервного ожидания, что вот, может быть, сейчас его окликнет хозяин и спросит... Впрочем, бывали дни, когда Гозман забывал о Сёме, но оп умел, добрый хозяин, нагонять упущенное...

– Мальчик, к магазину подъезжает помещик. Знаешь, как дверь открыть?

Сёма смущённо смотрел на хозяина. Пыльная тряпка дрожала в его руке. Он не знал, как открыть дверь.

–* Болтать мастер,– надменно сказал Гозман, обрадованный растерянностью мальчика,– к делу не принюхиваешься. Мендель, сбрось гривенник.

Сёма улыбнулся.

– Что ты скалишь зубы? – опять рассвирепел хозяин.—Позор таких вещей не знать!

Он остановился, ожидая просьб, призиапий, но Сёма продолжал стоять молча и с вызывающим вниманием пристально смотрел в глаза господина Гозмана.

– Что ж ты молчишь? – прошептал Мендель.– Скажи: «Буду стараться». Ну?

Сёма ничего не сказал. Хозяин повернулся на каблуках и быстро пошёл к конторке.

СЕМУ УЧАТ

Однажды, придя на службу, Сёма встретился с Пейсей, Эта встреча удивила его.

– Ты что здесь делаешь?

– Я? – сухо переспросил Пейся.– То же, что и ты!

– Вот как! – удивился Сёма.– Фрайман устроил?

– Фрайман. Только ты; пожалуйста, ко мне ве приставай!

– К тебе? Да па что ты нужен?!

В первый жо депь Пейся заслужил неприязнь служащих. Всё время торчал ои возле конторки, угодливо и заискивающе глядя па хозяина. Насмешки Гозмана не обижали его: он льстиво улыбался и покорно кивал головой.

– Дурак ты! В хедере на тебя плевали и здесь плюют,– с искренним сожалением сказал Сёма.

– Оставь ты меня! – нахмурился Пейся.– Что ты мне – опекун, что ли? Как меня учили, так я и делаю!

Яков насмешливо взглянул на спорщиков и, подойдя к Пейсе, серьёзно сказал:

– Приказчиком быть хочешь?

– Очень хочу! – вздохнул Пейся.

– Стараться надо!

– А я стараюсь.

– Мало. Больше падо!

– А что ещё? – с любопытством спросил Пейся.

Но ему не ответили. Пейся обиженно сжал свои тонкие губы и отошёл в сторону.

– Когда так начинается – это плохо...– задумчиво сказал Яков.

– Почему? – спросил Сёма.

– Может быть, и хозяином будет, а человек из него не выйдет. Низко голову гнёт... А под тебя подкоп,– тихо добавил он.– Жди, выгонят!

– Мальчик! – послышался голос хозяина.– Мальчик!

Едва Сёма успел повернуться, Пейся уж влетел в конторку.

Через минуту он вышел оттуда с сияющим лицом и, пряча

в карман голубой конверт, гордо сказал:

– Велел письмо отнести. Гривенник за дорогу! Во-о!

– Ну и что? – холодно спросил Сёма.

– К раввину письмо. И раввин за дорогу даст. Два гривенника будет!

– А ты его в плечо поцелуй. Пятак прибавит!

– Дурак! – зло проговорил Пейся и выбежал на улицу.

* * *

– Не умеешь ты жить,– сказал Сёме конторщик Мендель, глядя на его залатанную куртку.

– Почему?

– Уж я не знаю. Хозяина почитать надо. О, это великая вещь – хозяин! Всех нас кормит.

– Ну, не даром же?

– Ясно, что не даром. А не захочет – бросит кормить. Другие найдутся. Хозяин – великая вещь. Если б ты понимал!

– А я понимаю.

– Ой нет!—вздохнул Мендель.—Что ты понимаешь? Если б ты понимал, ты бы немножко зажал себе рот. Сегодня ты мальчик, а завтра ты писец, а послезавтра ты приказчик. С головой– компаньоном стать можно!

– А я всё делаю. Что прикажут – делаю.

– «Делаю»! – повторил Мендель.– Важно ведь, как делаю. Делать надо с улыбкой, с удовольствием, с почтением, тихо, как нриличпые люди. Вот возьми этого Пейсю, разве он умнее тебя?

– Ну?

– Ну и иу. Оп уже получает не рубль, а два рубля.

– За что же это,– возмутился Сёма,– за что? За то, что голову гнёт и глаза весёлые. Это мне нравится! Рубль прибавили!.. Ты что же, побоялся сказать? – обратился он к Пейсе.– Знаменитые секреты!

Л я тебе доносить должен! – огрызнулся мальчик.– Я же но такой шмсндрик, как ты. Мне ещё прибавят!

По Сёма ле мог уже слушать. «Это пе по правде,– говорил он себе,– пе по правде, разве я меньше делаю? Так почему же ему да, а мне нет? Вчера ящики таскать – у Пейси живот болел, а рубль – ему. Почему же ему?»

Хозяин подошёл к стойке и заговорил о чём-то с Яковом. Сёма, неловко потолкавшись, тихо сказал:

– Господин Гозман, можно мне спросить?

Хозяина приятно удивил Этот вежливый тон, и он недоуменно пожал плечами:

– Отчего нет, спрашивай!

– Почему ему да, а мне нет?

– Что ты говоришь, я пе понимаю?

– Почему Пейсе...

– Ах, вот что! – Гозман насмешливо улыбнулся.– Ты хочешь знать почему? А разве я тебе должен давать отчёт? Га? А завтра ты спросишь, почему я плачу Якову больше, чем Менделю. Га? Ты, наверно, забыл, что ты мальчик.

– Нет, я как раз хорошо помню, что я мальчик и он мальчик, только почему он... За что даётся этот рубль?

Гозман кладёт пухлую руку на плечо Сёмы и мягким, как ому самому кажется, голосом говорит:

– Так ты хочешь знать, за что даётся этот рубль? У тебя любопытство твоего папы! Ну, слушай. У одного хозяина служили два мальчика. Одного звали Пуня и другого звали Пуня,

/f Повесть о детстве

97

и были они похожи как две капли воды. Только один Пуня получал рубль в неделю, а другой – два рубля. Тогда рублёвый Пуня пришёл к хозяину и сказал: «Почему вы мне платите меньше, чем ему? Мы оба мальчики, оба Пуни, одно дело делаем, а по-разному получаем». Хозяин ему ответил: «Ты видишь, вон там по дороге возы проехали, побеги узнать, что они повезли». Пуня рублёвый догнал возы, спросил и вернулся к хозяину! «Это крестьяне повезли хлеб на ярмарку».– «Так,– ответил хозяин и обратился к Пуне двухрублёвому: – А теперь ты лети и узнай, что повезли». Прошёл час, другой. Пуня рублёвый крутится и улыбается: он всё узнал точно – нечего проверять! Но вот вернулся его товарищ. Он прибежал весь запылённый, вспотевший. «Что, Пуня?» – спросил хозяин. И Пуня сразу ответил: «Ничего, господин хозяин, я их догнал. Крестьяне везли хлеб на ярмарку. Просили по рублю за мешок. Я им дал рубль две копейки, и они уже завернули к нам во двор».

Окончив свой рассказ, Гозман медленно приглаживает усы, хитро улыбаясь, смотрит на Сёму, на весёлые лица приказчиков, потом, помолчав, спрашивает:

– Ну, ты понял, почему этому Пуне давали больше на рубль?

– Почему этому Пуне прибавили рубль,– ядовито говорит Сёма,– я понял, и я к нему ничего не имею, но почему этому Пейсе прибавили рубль, я понять не могу.

– Твои уши слышат, что язык мелет? – кричит Гоэман.– Ты, иаверпо, думаешь, что разговариваешь с водовозом. Ты, ты!..– И, не найдя подходящего слова, хозяин тяжёлой рукой хватает Сёму за ухо: – На тебе за твои вопросы! На тебе за твои ответы! На тебе за твой дурацкий язык!..

Дверь открывается, и в магазин входят покупатели. Брезгливо оттолкнув в сторону Сёму, Гозман идёт им навстречу. Его покрасневшее от злобы лицо приветливо улыбается.

* A ijs

Сёму никогда не били. Он был единственным ребёнком в семье, и ему прощалось многое. Бабушка могла прикрикнуть, но рука её ни разу не поднялась на внука. В нём было всё самое дорогое: память о загнанном сыне и надежда на будущее. Не раз бабушка спрашивала себя: «А что, если б у Яши вовсе пе было детей?» И ей становилось страшно от этой мысли. Она ворчала, называла внука Старым Носом, непоседой, дикарём, но внутри у неё жил целый мир невысказанных ласковых слов, й в этом мире Сёма был «наш колокольчик», «наша травочка», «наш мизинчик».

Разве не горько, не обидно было ей вести своего единственного внука к Фрайману, делать его мальчиком на побегушках, ставить его под чужую руку? Однажды в жаркий полдень она встретила внука па улице. Сёма нёс на спине туго набитый мешок.

– Боже мой! – испуганно воскликнула она.– Как ты тащишь эту тяжесть?

Внук засмеялся:

– Это пух для подушек хозяину.

Но то, что мешок оказался лёгким, бабушку не утешило. Она с тоской смотрела вслед удалявшемуся малышку, и острая, щемящая боль не унималась в её усталом сердце.

...Сёма ушёл из магазина раньше обычного. Приказчики утешали его: «Господи, ну кого не быот», но он смириться не мог. Одинокий и грустный, бродил Сёма по тихим улицам местечка, думая об отце, который так нужен здесь, так нужен!..

ПРОЕЗЖАЕТ ЦАРЬ

В местечко пришла весть, что проезжает государь император. Сначала не верили, потом поверили. В витринах появились портреты царя, ветер колыхал трёхцветные флаги. Готовилась манифестация. Правда, царь проезжал не мимо местечка, а вёрст за сто от него. Но дух царя витал близко, и надо было дышать и радоваться.