Текст книги "Повесть о детстве"

Автор книги: Михаил Штительман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

Бабушка отнеслась к этому иначе. Она не радовалась! Даже когда он пришёл в шинели, бабушка посмотрела на него и застонала:

– Зачем ты нацепил это на себя? Чёрт знает кто носил, а ты тянешь на свои плечи!

Всё ей не нравится. И во всём она находит какие-то недостатки.

– Скажи мне,– приставала к Сёме бабушка,– ты не мог сидеть дома возле меня? Ты уже высох, одни кости торчат!..

Посмотри только на пего! – обращалась она к Шерс, которая часто теперь бывала у них.

Но Шера молчала. Сёма в шинели стал стройней и выше, и, глядя издали, можно было подумать, что идёт сам комиссар.

– Ты молчишь,– продолжала бабушка,—потому что ты ещё молода. Целый день бегает! И для чего? Зачем? Я, кажется, пойду к Трофиму и закрою всю эту музыку...

– Бабушка! – оборвал её Сёма, хватаясь за поломанный козырёк.—Я сейчас уйду. И не наносите мне оскорблений. Я теперь не какой-нибудь сбивщик, а курьер комиссара.

– Курьер комиссара! – с горечью повторила бабушка.– Лучше б уж ты был сбивщик. Нет, ты только подумай, Шера! Забирают Магазаника, так он лезет... Что, ты с ним дела имел? Пли он когда-нибудь тебя пальцем тронул? Мальчик! – возмущалась она.– Ты таки натянул на себя эту дурацкую шинель, но ты не понимаешь, что, если купец выйдет, он на тебе живого места не оставит.

– Он не выйдет! – уверенно заявил Сёма, застёгивая верхний крючок на шинели.– Мы с него всё получим!

– Мы? – ужасалась бабушка и, обессиленная, опускалась па стул.– Он ещё смеет говорить – мы!

Шера успокаивала спорщиков – опа брала Сёму за рукав колючей шипели и тихо выводила на улицу.

– Теперь я тебе скажу,– улыбаясь, говорила она,– шинель очень хорошая, и ты в ней просто кавалер.

Сёма довольно улыбался и нежно брал Шеру за руку.

– Но,– продолжала она,– почему бы не зашить все дырки?

– Ни за что! – упрямо отказывался Сёма и вырывал руку.– Ты женщина и ничего не понимаешь! Чья это шинель? Это шинель красноармейца. А где оп был? На всех фронтах. А что это за дырки? Это дырки от пуль. А ты хочешь их зашить, ты не понимаешь, что это особенные, боевые дырки.

Сёма останавливался и, высыпав на ладонь желтовато-зелёной махорки, скручивал цигарку. Уже несколько дней он курил, и, хотя после курения у пего оставалась неприятная горечь во рту, он затягивался, кашлял, плевался и продолжал курить. Не умел он только зажигать папиросу на ветру: ну хоть убей – ничего не получалось. Скрутив цигарку, Сёма засовывал её в рот и шёл, надеясь на встречу с курящим.

– Сёма,– спрашивала хитрая Шера,– почему у тебя папироса пе горит?

– Нет спичек.

– Но ты ведь уже обсосал всю папиросу! Ты наполовину уже съел всю цигарку.

– Ты всё замечаешь! – свирепел Сёма и выплёвывал мокрую махорку на землю.

– Сёмочка,– тихо начинала Шера, осторожно беря его за рукав,– а что ты делаешь на своей службе?

– Это нельзя,– обрывал её Сёма,– это секрет.

– Даже от меня?

– Даже от тебя! – вздыхал Сёма и протягивал ей руку.

Шера задерживал;» его руку в своей, маленькой и тёплой, и

долго с улыбкой смотрела на пего. Сёма смущался и опускал глаза. Но одпажды Шера пригнула к себе его голову и поцеловала в лоб. Кто мог ожидать такой шутки от неё?

– Что ты сделала? – строго спросил он.

– Кажется, поцеловала,– качая головой, призналась Шера и посмотрела на него лукавыми, смеющимися глазами.

– Этого больше не должно быть! – приказал Сёма и, взяв по-военному под козырёк, быстро зашагал.

Но через несколько секунд ему страшно захотелось оглянуться, и, обернувшись, оп встретился взглядом с Шерой.

Она стояла на тротуаре тихая, опечаленная, и ему так стало жаль её, так стало стыдно за свои грубые слова, что он побежал обратно к ней, путаясь в полах своей неуклюжей шинели.

– Шера,– тихо сказал оп,– ты не обиделась на меня?

– Нет, Сёма.

– Поклянись революцией.

– Я не знаю – как,– смущённо сказала Шера.

– Ну ладно,– махнул рукой Сёма,– кляпись богом!

Шера поклялась, и Сёма, облегчённо вздохнув, пошёл к военному комиссару.

* * *

Рядом с Трофимом сидел Степан Тимофеевич Полянка с серьёзным, озабоченным лицом. Увидев Сёму, он встал и, улыбаясь, сказал:

– Как раз ты необходим в настоящий момент.

Сёма с удивлением взглянул на улыбающегося матроса и впервые заметил, что передние зубы его похоиш на лопаты, а между двумя лопатами большая щель. «Так вот почему он так плюётся»,– с завистью подумал Сёма и присел на стул.

Военный комиссар расположился теперь в доме Магазани-ка. Синагога была возвращена верующим...

Трофим встал и прикрыл дверь в соседнюю комнату.

– Так вот,– важпо сказал матрос, строго и испытующе гля-

дя на Сёму: – кто ты есть? Какой над вами колышется вымпел? И в чём вы видите высший смысл?

Сёма спокойно молчал. Он привык уже к тому, что матрос говорил очень красиво и очень загадочно, и знал, что после первых десяти – пятнадцати слов Степан Тимофеевич переходил па обыкновенный, всем попятный язык. Но, видно, время ещё не наступило, и Полянка продолжал:

– Ты есть, Сёма, пролетарская ветвь. Ты, Сёма,– сын бесправия!..

Военный комиссар осторонсно прервал его:

– Товарищу Полянке поручена работа с молодыми людьми в местечке. Он уже говорил со многими. С тобой решил говорить позлее других. Сам понимаешь почему.

– Да,– согласился Сёма, хотя его в действительности обидело, что с ним говорят позже других.– И что же?

– Мы здесь,– заговорил Полянка,– организуем вас на рельсы революции. Сегодня мы впервые будем записывать и, так сказать, формировать боевой отряд коммунистической молодёжи. Понял? Явка сюда в семь часов.

– Есть явка сюда в семь часов,– повторил Сёма и, повернувшись на каблуках, направился к выходу.

– Постой,– остановил его Трофим.– Ты уже согласен? А зачем? А может быть, это совсем не для тебя?

Сёма смущённо молчал. И зачем он поторопился с этим «есть»? Монсет быть, его нарочно испытывают.

– А вы записаны там? – спросил он Трофима.

– Нет.

– А отец?

– Тоже нет.

– Так вот,– Сёма повернулся к матросу,– явки не будет. Я раздумал.

– А не слишком ли быстро? – улыбаясь, спросил Трофим.

«Чего он хочет от меля?» – с тоской подумал Сёма, чувствуя, что он попадает в какую-то новую ловушку. И так плохо, и так плохо.

– Ну, слушай,– сказал Трофим, кладя руку на плечо Сёмы,– это вас записывают в помощники большевиков. Понял? А ты уже давно помощник!

– Правильно,– наконец догадался Сёма.– Значит, мне записываться уясе не надо.

– Нет,– остановил его Трофим,– как раз тебе и надо. Соберутся такие вот, как ты, помощники, и смотришь – готов отряд.

– И оружие давать будут? – с волнением спросил Сёма.

*– И оружие.

Обрадованный Сёма пошёл к дверям, но по пути он вспомнил о чём-то и подошёл к комиссару:

– Когда вы мне обещаете папу?

– Не знаю,– пожал плечами Трофим.– Может быть, сегодня, может быть, завтра. Со дня на день.

– Так...– задумчиво сказал Сёма.– Хорошо!

Теперь он думал о том, что встретит отца как полагается —> вооруясепным помощником большевиков. Что бы там бабушка пи говорила, а папа наверняка будет рад!.. Он вышел на улицу и, прогуливаясь, с нетерпением ждал назначенного часа.

Уже стемнело. К дому подошёл Антон и, не видя его, пробежал наверх. «Зачем он сюда? – удивился Сёма.– Он же старше меня?» За Антоном пришёл Бакаляр – холодный сапожник, работающий на деревянных шпильках. «Зачем он сюда?» – опять удивился Сёма. Из-за угла показался Пейся в отцовском синем пиджаке, каким-то чудом загнанном паполовину в брюки. Увидев Сёму, он остановился.

– Ты что делаешь? – спросил он насторожённо.

– Я? Просто так,– ответил Сёма.– А ты?

– Тоже просто так.

Они помолчали. Пейся присел на камешек, перелистывая какую-то толстую конторскую книгу.

– Темно,– заметил Сёма,– ничего не видно.

– Да,– согласился Пейся и спрятал книгу за пояс.

– Что это за книга? – поинтересовался Сёма.

– Так просто.

Они опять помолчали. Сёма поправил на плечах шинель и, подняв полы, как это обычно делают военные, поднимаясь по ступенькам, пошёл к дому.

– Ты куда? – спросил Пейся, догоняя его.

– По делу! А ты?

– Тоже по делу.

Через пять.минут они встретились в одной комнате.

– Ты почему мне сразу не сказал? – прошептал Сёма.

– Я забыл.

– Говори, что за книга?

– Тише! Это я записываю всякие истории.

– Ты? – засмеялся Сёма.– Интересно! – И, подумав, строго добавил: – Смотри, чтоб про меня пи слова не было. Понял?

– Понял! – повторил Пейся и прижал книгу к себе.

Ровно в семь часов в комнату вошёл Полянка.

– Как раз бьют склянки,– строго сказал он и сел за стол.– Антон здесь? – спросил он тоном старого знакомого.

– Здесь,– ответил Антон, подмигивая Сёме.

– Пейся здесь? Сёма здесь? – продолжал спрашивать матрос, делая какие-то отметки в тетради и очень странно держа карандаш – в кулаке.– Ну вот,– заговорил он, отодвигая тетрадь,– сейчас войдёт представитель партии.

Действительно, пришёл Трофим и сел на стул близ окна.

– Начнём,– торжественно заявил Полянка, расстегнул всем напоказ свою рубашку и, строго глядя на собравшихся, быстро задвигал желваками.– Сейчас военный комиссар товарищ Березняк скажет доклад о мировой революции, международном положении и нашем районе... Шлюпочка,– вдруг прикрикнул он на Пейсю,– семечки на пол не плюй!

Трофим, улыбаясь, взглянул па матроса и иачал свой доклад. Говорил оп очень мало, и Сёма запомнил что-то о свободе, о том, что рабочий, взяв, ничего не отдаст обратно, что бои ещё будут, и, может быть, «нам с вами,– сказал комиссар,– придётся стать в ружьё. Но мы раньше ненавидели ружьё, потому что дуло смотрело нам в лоб, теперь мы знаем, куда стрелять». И говорил он ещё что-то хорошее о Сёме, что не испугался парень махновца, и советовал всем быть смелыми, держать глаза открытыми, уметь громить противника, как делают это отцы и братья. Сёме показалось, что Трофим смотрит на пего, и он опустил глаза.

После доклада комиссар сел, лицо у пего было простое, спокойное, и Сёма почувствовал к Трофиму что-то родственное; хотелось подойти и сказать ему что-нибудь обыкновенное – «здравствуйте» или «который час?». Но встал Полянка и громко объявил:

– А теперь будем принимать в отряд молодёжи... Иди сюда.– Он махнул рукой Сёме и опустился па стул.– Фамилия?

Сёма пожал плечами – что за вопросы, оп же сам хорошо знает,– но, соблюдая порядок, ответил:

– Гольдин.

– Товарищ Гольдин,– важно сказал матрос,– кто вы есть? Вы есть сып бесправия и курьер военного комиссара. В то время как ваш отец проливает кровь, может быть, вы хотите держаться около Интернационала. Это можно,– снисходительно согласился Полянка, как будто он сам и есть весь Интернационал.– А в бога вы верите? – обратился он к Сёме.

– Не знаю,– признался Сёма.

– Этот момент следует выяснить,– продолжил свою речь Полянка, выставляя из-за стола большие ноги в лакированных ботинках.– Теперь вы говорите партии – телом и душой до последнего вздоха!

– До последнего вздоха! – повторил Сёма, беззвучно шевеля губами.

– И если что – жизни не пожалею!

– И если что – жизни не пожалею! – повторил Сёма, чувствуя знакомую тесноту в груди и приближение слёз.

– Как тот коммунист, которого пытали! – закричал Полянка п стукнул кулаком по столу.– Шестьдесят прикладов на его плечи легли – ни слова не сказал! Горячие шомпола его совесть спрашивали – пи слова не сказал!

– Ни слова пе сказал,– повторил Сёма, стирая рукавом навернувшиеся слёзы.

– Стало быть, примем товарища Гольдина,– загремел матрос уже девятипушечным басом.– И пусть будет Сёма на манер отца своего!.. Получай, товарищ Сёма, бумагу: билетов ещё из уезда не прислали. Это тебе пока будет дубликат. Держи и храни его, воин революции!

Сёма сел на своё место и, положив на стол бумагу с загадочным названием «дубликат», принялся читать. Буквы прыгали перед глазами, и он ничего не видел... Он пытался разобрать, что говорит стоящий подле матроса Пейся, но он ничего не слышал. Сёма разглаживал выданную бумагу, смотрел на Трофима, и страшно захотелось ему, чтоб сейчас же вот вдруг начался пожар или налетели бандиты, и он бы бросился в бой и умер, и все бы потом жалели его и рассказывали отцу, какой он был.

ОТЕЦ

Сёма хотел видеть отца. Желание это теперь вспыхнуло в нём с такой необычайной силой, что он не знал, куда деть себя. Он ходил с дубликатом в кармане шинели, и ему некому было показать бумагу. Нередко вечером он оставался дома, лежал подолгу молча в постели и думал об отце. Тоска была такая тяжёлая и непривычно большая, что казалось, она перешла к нему от какого-то взрослого человека. Порой он чувствовал даже обиду на отца, который, может быть, не помнит и не любит его. И потому, что Сёма часто и тревожно думал об отце, ожидание казалось бесконечно долгим и утомительпым.

Но Трофим всё же пе обманул его. Однажды, это было в пятницу вечером, когда бабушка молилась над двумя горящими свечами, осторожно постучали сначала в окно, потом в дверь.

– Открыто! – крикнул Сёма, не вставая с постели.

В комнату вошёл незнакомый человек в кожаной куртке с седой головой и большими серыми глазами. Гость улыбнулся и неловко поправил маузер. Несколько секунд бабушка стояла молча, шепча что-то в растерянности, потом вскрикнула, схватилась рукой за голову и подбежала к нему. Плача и крича что-то непопятное, причитая и всхлипывая, она целовала его в щёки, в глаза, в губы, гладила по волосам и тяжело вздыхала. Человек с маузером тоже плакал. Бабушка опустилась подле него на колени и, гладя его худые ноги, заговорила, с трудом переводя дыхание:

– Ты приехал... Я не надеялась дожить до этого дня. Теперь я могу умереть. Единственный мой... Счастье моё... Ты совсем белый,– с тоской произнесла бабушка,– ±[и одного чёрного волоса! Где твоя молодость, сын? Где ты потерял её? – застонала она. Но вдруг, вспомнив что-то, бабушка вскочила и закричала: – Сёма, ты здесь? (Побледневший и испуганный, он стоял рядом.) О чём ты думаешь? Почему ты не двигаешься? Это ж твой папа! Твой папа!

Сёма бросился на шею отцу, длинный и нескладный, уселся на его коленях, пргокался к пахнущему кожей плечу и заплакал громко, как маленький, не стыдясь своих слёз.

– Сын! – прошептал отец, прикасаясь к его лицу обеими руками и пристально глядя ему в глаза.– Сын дорогой! Целый час ходил я тут у окна и боялся зайти. Я видел тебя в тифу, и мне казалось, что я уж не застану тебя... И мне было очень страшно,– совсем тихо произнёс отец и опустил голову,– я очень боялся потерять тебя. Мамы нет, Сёма! И я не сумел тебе быть хорошим отцом. Но там, на деревянной койке, ночью я сидел с открытыми глазами и думал о тебе, сколько тебе лет и как ты ходишь и какие у тебя руки... Мне очень хотелось, чтобы ты был похож на мать.– Отец глубоко вздохнул и опять посмотрел ка Сёму: – А ты, оказывается, вот какой!..

Он встал и, поправив маузер, прошёлся по комнате:

– Ну, мама, где же почтенный папаша? – Он улыбнулся и подмигиул бабушке: – Его дела! Наверно, придумал что-нибудь?.. Что ты молчишь? – встревожился он.– Что-нибудь случилось, говори!

Седая голова бабушки упала на плечо сына:

– Не спрашивай, Яков. Они довели его. Он не в себе. Ты ничего не знаешь, Яша, они били его. И теперь он лежит, и ему уже всё равно. Они его сделали мёртвым!

Отец молча зашагал по комнате.

– Где он? – спросил он строго.– Я должен видеть.

Бабушка открыла дверь в спальню. Яков вбежал и упал на

колени у постели деда. Постояв так молча, он протянул руку, осторожно поправил одеяло и тихо сказал:

– Отец! Отец!

Дедушка открыл глаза, удивляясь, взглянул на сына, неуверенно протянул руку к его лицу, потом, отодвинувшись к стенке кровати, вновь посмотрел на него и закричал, пугаясь своего голоса и не веря себе:

– Сарра, что ж ты молчишь? Это Яков!

Он сбросил па пол подушку, присел на постели и, ещё раз испытующе посмотрев па сына, сказал:

– Что ж вы все молчите? Ведь это же факт, Сарра! Я сам вижу его своими глазами!

Бабушка опустилась на стул, обессиленная, побледневшая, усталая от слёз, испуганная, не понимающая ничего. Лицо её покрылось мелкими капельками пота.

– Сёма,– крикнул отец,– быстро стакан воды бабушке!

Дед недоверчиво смотрел на сына и качал головой:

– Приехал! Я знал, что так будет. – Приехал! И я тебя вижу!..

Сёма принёс стакан воды и протянул его бабушке. Она пила медленными глотками, стакан дрожал у её губ, и вода выливалась на платье.

– Сарра,– тихо сказал дедушка,– перестань, ради бога!.. Иди-ка сюда, Сёма! – Он улыбнулся устало и поправил подушку.– Ты видишь, приехал твой отец, и какой он нам отдаёт почёт?.. А ты,– обратился он к Якову,– ты думал, что застанешь такого парня? Посмотри,– удивился он,– усы растут! Яков, ты видишь, у тебя уже сын с усами!.. Куда нам деваться, Сарра? – засмеялся он.

Бабушка встала и медленно подошла к постели деда. Он поднял на неё глаза и смущённо сказал:

– Я бы хотел встать. Я чувствую, что ноги пойдут. Я ведь был болен,– сказал он, обращаясь к сыну,– Что это было? Дай бог никому не знать. Я потерял вкус. Ты понимаешь? Мне ничего не хотелось.

– Не будем говорить, папа,– ласково сказал Яков и протянул старику руку.

Дед встал и, опираясь на плечо сына, прошёл в соседнюю комнату. Бабушка шла за ними, и Сёма, подражая отцу, подал ей руку.

– Держитесь за меня,– тихо проговорил он.

Но бабушка ничего не слышала.

Дед опустился на стул, отец присел рядом с ним.

.– Ты думаешь, я верю? – недоумевающе сказал дедушка.—

Я ещё не верю. Мне кажется, что это сон. И ты – сон, и Сёма– сон, и всё – сон.– Он закрыл глаза и покачал головой.– Но ты сидишь рядом со мной. Кому мы должны сказать спасибо?

– Спасибо! – вмешалась бабушка.– Посмотри на него, оп же чёрный, как земля! А что стало с его головой? Старик! Кому мы должны сказать спасибо?

– Я знаю...– засмеялся отец и привлёк к себе Сёму.—

Я знаю и говорю спасибо, кому нужно.

* * &

Поздно ночыо дедушку с трудом уговорили лечь. Нехотя простился он с сыном и прошёл в спальню. Бабушка готовила на кушетке постель для Якова. Медленно укладывала она подушки, и было видно, как приятна ей эта работа.

– Я боюсь,– сказала она, задумчиво глядя на кушетку,– что тебе здесь будет твёрдо лежать. Потом одеяло это слишком тоненькое. Надо положить что-нибудь сверху.

– Ничего,– успокоил её отец,– всё прекрасно.

– Прекрасно? – удивилась бабушка.– Здесь страшно дует с окна. Мне ещё не хватает, чтоб ты простудился. Не забудь хорошо закутать ноги!

– Не забуду,– покорно согласился отец.– А Сёма тоже здесь спит?

Сёма почувствовал, что бабушка и отец внимательно смотрят на него. Он выпрямился, улыбнулся, но его, как назло, всё время тянуло к деревянной кобуре отцовского маузера, и отец сразу заметил это.

– Тебе нравится эта пушка?—подмигнув, спросил его Яков.

– Да,– прошептал Сёма, смелея, обнимая отца и гладя его белые волосы,– нравится.

– А мне нет,– заговорила бабушка.– Я тебя прошу,– обратилась она к сыну,– убери подальше это несчастье. Ты ж не знаешь, с кем ты имеешь дело,– добавила она, показав на Сёму.– Это же огонь. Вдруг ему приснилось, что топор – игрушка. Да, да! И полез с топором на махновца.

– На махновца? – переспросил отец и положил руку на плечо Сёмы.– Это не так плохо. А кошек ты не бьёшь?

– Никогда в жизни! – возмутился Сёма.

– Ну, тогда, мама, ты к нему несправедлива.– Он присел на краешек кушетки и опять обратился к сыну: – Скажи мне про такую штуку: что ты делаешь, если, к примеру, бабушка готовит чай?

– Сижу и жду,– пожал плечами Сёма,– очень просто.

– Допускаю,– согласился отец,– а в это время бабушка сама рубит дрова и приносит воду. Так?

Сёма молча опустил глаза. Но бабушка неожиданно пришла ему на помощь.

– Что ты хочешь от мальчика? – серьёзно сказала она.– Он ужо был мануфактуристом, обувщиком, сбивщиком. И теперь он – я знаю? – курьер. Это первый мужчина в доме!

– Мужчина,– засмеялся отец, расстёгивая гимнастёрку.– А ты помнишь, как ты любил взбираться ко мне на шею? Сидел тут и размахивал ножками. Не помнишь? А как ты проглотил чёрную пуговицу. Вот такую – тоже забыл?

– Забыл,– признался Сёма.

– Тогда я тебе ещё одну штуку расскажу! – с таинственным видом зашептал отец.– Один раз мама оставила нас вдвоём. И ты захотел кушать. Я взял бутылку молока, надел на горлышко соску и дал тебе. А ты сосёшь и плачешь, а я бегаю по комнате и не знаю, что делать. Пришла мама, посмотрела на меня и говорит: «Ты дал ему соску?» – «Дал!» – «А ты проколол дырочку?» – «Нет»,– «Как же к нему попадёт молоко?» И всё сразу выяснилось. Ой, без мамы я путал! То, что нужно солить, я перчу, а то, что нужно перчить, я солю. Такой был повар! – Отец внимательно посмотрел на Сёму и, выпрямившись, опять начал ходить по комнате.– Мама у нас, Сёма, была красивая, умная – умней иас с тобой! Когда я с ней шёл, все оборачивались. Такая, Сёма, мама была! – Он вздохнул и замолчал.

Сёма не хотел нарушать этого молчания, он с любопытством смотрел на отца: казалось, что глаза у него не серые, а седые.

– Ты знаешь, я думаю,– опять заговорил отец,– что всё-таки в нём что-то есть от неё. Как ты думаешь, мама? Губы и подбородок? Это же её! – Он обнял Сёму и погладил его по голове.– Худой ты у меня, сынуля. Чёрный! Глазастый! И злой, кажется? А, Сёма? Злой или добрый?

Сёма молчал, и так они долго сидели друг подле друга, и лишь на рассвете бабушка ушла к себе. Отец лёг и закурил папиросу. Сёма заметил, что кушетка слишком коротка и отцу некуда деть ноги. Он тихонько поднялся с постели и осторожно придвинул к кушетке стул. Отец уже спал, но папироса ещё дымилась в его смуглой худой руке.

ОТЕЦ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Прошло два дня.

Приезд Якова Гольдипа наделал много шума в местечке. Одни говорили, что Яков приехал сменить Березняка; другие уверяли, что он уже давно занимает видный пост в Москве и чуть ли не сам лично расстрелял Николая; третьи утверждали, что Яков приехал для того, чтобы продать дом и забрать с собой в столицу старика, старуху, Сёму,– только их там не хватает!

У людей было время для выдумок, и они не ленились.

Раньше в доме двери пе открывались, а теперь гостям конца нет – всё идут и идут. То приходят к бабушке занять стаканчик крупы, хотя все знают, что крупу уже давно в глаза не видели, то приходят занять дров, хотя знают, что даже все заборы пошли в печку. И за чем бы ни приходили, даже за кочергой, все норовят зайти в комнату, как будто кочерга лежит на столе или в буфете. Всем хотелось видеть, как выглядит этот Гольдин, которого гнали и не загнали, били и не добили, хоронили и не похоронили.

Пейся тоже пе удержался – явился молодой человек!

Он прошёл в комнату и смущённо остановился на пороге.

– Иди,– ободрил его Сёма,– не бойся.

Отец внимательно посмотрел на мальчика и кивнул ему головой.

– Это Шлемы-мясника сын,– сообщила бабушка, ставшая теперь снисходительной и доброй.

– Здравствуй,– улыбнулся Яков.– Что ты стоишь, как жених? Рассказывай!

– Мы вместе,– краснея, пролепетал Пойся и схватпл Сёму за руку.

– Служил уже где-нибудь?

– Мы вместе.

– А теперь?

– Мы вместе,– заикаясь, повторил Пейся, как будто он энал только эти два слова.

Сёма понял, что ничего хорошего уже не выйдет, и вывел приятеля в коридор.

– Что с тобой,– удивился он,– вата во рту?

– Ничего.

– Заладил: вместе и вместе! Умный разговор!

– А зачем мне это? – быстро успокоился Пейся.– Посмотрел, что за штука твой отец, и моё дело кончено.

– Ну и как?

– Обыкновенный.

– А что ты хотел? – обиделся Сёма.

– Ничего я не хотел... А револьвер настоящий? – недоверчиво спросил Пейся.

– Игрушечный! – разозлился Сёма.– Стоило б его на тебе попробовать.

– Ша! – поднял руку Пейся.– Не задавайся так... Ты видел, как мой папа рубит кость?

– Нет,– признался Сёма.

– Тоже стоит посмотреть! – важно сказал Пейся.– А я не задаюсь.

Они расстались, и новые гости сменили Пейсю. Зашёл Трофим, сидел с отцом часа полтора, чертил что-то на бумаге, курил. Бабушка несколько раз заглядывала в комнату и обиженно пожимала плечами. Сидят шушукаются! Какие могут быть дома секреты? И как люди не поймут, что ему надо отдохнуть? Приходили друзья Якова – фабричные, сапожники, бондари, смеялись, шутили, вспоминая что-то.

Бабушка опять бурчала, обращаясь к деду:

– Они, когда сядут, забывают, что надо встать.

Но приходили и к ней гости и обязательно целовались и твердили, что с них двойное поздравление: за сына и за отпа. Ведь это всё равно как нашли – и того и другого! Наконец шум затихал, и семья собиралась в столовой к обеду. Дедушка уже чувствовал себя неплохо и совался во все домашние дела. То ему надо осмотреть чердак, то ему надо ремонтировать кухню, то вдруг, оказывается, необходимо срочно переставить всю мебель. Сила, покинувшая старика во время болезни, вдруг вернулась к нему, и он искал себе дела. Всё было хорошо, только в политике дедушка никак не мог разобраться и за обедом всегда нападал на сына. Так было и сегодня.

– Я не понимаю,– дед пожал плечами,– что происходит? В каком я свете?

Яков молчал, бабушка запретила ему затевать большие разговоры с дедом.

– Хотел сегодня выйти в город,– продолжал дедушка,—· она не пустила. Но я же человек! Я обязан знать!

– Хорошо,– улыбнулся Яков.– Пришли красные.

– Красные? – недоумевая, повторил дедушка.– Что же мы будем делать с царём?

– Его уже давно нет.

– Николая нет? – спросил дедушка таким тоном, как будто они с царём всю жизнь провели вместе.– Ай-я-яй! А кто же есть?

– Мы,– серьёзно ответил Яков,– большевики.

– Большевики! – Дедушка почесал затылок и с подозрением взглянул на сына.– И какую же ты у них занимаешь должность?

– Я – комиссар.

– Нет,– нахмурился дедушка,– ты меня не забрасывай такими словами: комиссар! Ты мне скажи просто: исправником, допустим, ты можешь быть?

– Могу,– улыбнулся отец.

– А вице-губернатором?

– Могу и вице-губернатором.

– А губернатором?

– Тоже.

– Обожди! – Дед встал, подошёл к столу и начал рыться в старых книгах. Всё время ему попадалось не то, что он искал. Наконец, вытащив из-под груды бумаг запылившийся, старый журнал и хитро улыбнувшись, он подошёл к сыну.– Ты видишь, кто это? – спросил он, указывая пальцем на портрет тучного человека с бакенбардами, обвешанного орденами.– Это его превосходительство,– с почтением произнёс он,– киевский генерал-губернатор!

– Вижу.

– И ты можешь быть всё равно как он?

– Всё равно.

Дедушка испытующе посмотрел на сына и, покачав головой, неожиданно прекратил разговор.

– Сарра! – тихо сказал он бабушке.– Ты видишь, что делается? Эти гости могут его окончательно свести с ума!.. Яша,– спросил он ласково,– почему бы тебе дпем не поспать два часа?

– Вот что я тебе отвечу, отец,– сказал Яков, смеясь одними глазами и подмаргивая Сёме.– Руководитель правительства России, помощник Ленина – Яков Свердлов.

– Тогда выходит, что я,– всё ещё не веря, произнёс дедушка,– могу стать полицмейстером? – Он расхохотался и, размахивая руками, заходил по комнате.– Интересно!.. Ну, а ты...—· обратился он к Якову,– ты пока что комиссар? Это много или мало?

– Много.

– А кто же над комиссарами старший?

– Ленин.

– Ленин...– задумчиво повторил дедушка.– Он не был в кабинете министров?.. Нет? А в государственном совете?.. Тоже нет? Где же он был?

– Там, где я,– улыбаясь, ответил Яков и крепко обнял дедушку.– Там, где я, папа!

Дедушка откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул:

– Подумайте, что делается! Не тот свет.

Бабушка прервала их беседу:

– Уже встретились! Вот так, Сёма, всегда! Они могут сесть утром и подняться на другой день.

– Нет, не можем,– засмеялся Яков.– Я хочу, мама, немного пройтись... Как ты думаешь, Сёма?

– Конечно! – обрадовашю воскликнул Сёма и полез за шинелью.

– Что это такое? – удивился отец.

– Шинель,– дрогнувшим голосом ответил Сёма.

– От неё же остались одни рукава!

– А я что говорила,– вмешалась бабушка,– но он же такой упорный!.. Может быть, ты отца послушаешь и сбросишь уже эту тряпку?

– Нет,– обиженно пробурчал Сёма,– я пойду в ней.

Отец с интересом взглянул на него и строго сказал:

– Товарищ курьер, следуйте за мной!

Сёма с удовольствием подчинился.

* * *

Старые улицы местечка! Всё здесь как было, и каждый камень знаком ему с детства. Вот он, ветхий деревянный мост, полосатая будка, река. Здесь когда-то рвали камыши и в мокрых штанах выбегали на берег. «Знаешь ли ты про это, Сёма?» Но Сёма идёт молча рядом и важно смотрит на прохожих. «Какое усталое лицо у мальчика! А губы и подбородок – матери. Это хорошо!..» Яков медленно шёл по улице, грязь чмокала под ногами, и казалось – ничто не изменилось в местечке.

Но рядом в шинели шёл сын. А на земле – следы копыт и колёс, потерянные подковы, осколки снарядов. Заколоченный дом, в разбитое окно втиснута подушка; куда-то идёт хромой солдат, и на фуражке его ещё свежий след оторванной кокарды. Война, война... Она продолжается, идёт этой улицей, мимо этих дворов и хижин с почерневшей, грязной соломой.

А вот здесь, па этом бульваре, он сидол с женой. Может быть, ещё сохранилась та скамейка, такая глупая, кривая скамейка на трёх низеньких ножках? А может быть, срубили уже её? Потом вечером бежали вниз, к реке, бросали в воду камни, и Соня как-то очень смешно, по-женски взмахивала рукой...

– Тебе не скучно со мной, Сёма? – спрашивает Яков.

– Нет, папа!

Они вышли на главную улицу, и все сразу заметили Голь-дина. Люди подходили, чтоб поздороваться за руку, спросить что-нибудь, и Сёма, ревнуя к отцу, нетерпеливо ждал конца разговора. Сняв шапку, бежит навстречу маклер по продаже леса Шустёр. «Что нужно ему?» – хмурится Сёма. Шустёр кланяется отцу:

– Я хотел только два слова.

– Пожалуйста!

– Вы еврей, и я еврей,– тихо говорит Шустёр. – Вы не можете мне сказать, сколько продержатся большевики?

– Вы же видите по мне,– улыбаясь, отвечает отец,– большевики держатся долго!

Они идут дальше. Из каких-то ворот показался учитель Фу-дим.

Он сразу узнал отца, не удивился, только выкатил глаза и подал руку.

– По-моему,– сказал он, наморщив лоб и сдвинув на затылок картуз,– я вас учил.

– Да,– признался отец.

– И по-моему,– продолжал Фудим вспоминая,– у вас были крупные неприятности с падежами. А?

– Совершенно верно.

– И спряжения вам тоже не давались?

– Именно так.

– Это хорошо,– сказал учитель и посмотрел на отца. Он ничего не спрашивал, ничем не интересовался: ему было важно проверить свою память.

– А вы что? Всё учите?

– Я же возился с замками,– развёл руками Фудим,– теперь бросил.

– Почему?

– Мне сообщили из достоверных источников, что частной собственности не будет.

Он рассеянно взглянул на Сёму и, не прощаясь, пошёл дальше. Сделав несколько шагов, он повернул обратно и, подойдя к отцу, строго сказал:

– Я должен предупредить, декрета такого ещё нет. В интересах истины! – добавил он и перешёл на другую сторону.

– Чудак! – засмеялся Сёма.

– Ты не смейся...– задумчиво произнёс отец.– Большого ума был человек.