Текст книги "Повесть о детстве"

Автор книги: Михаил Штительман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Был бы Моисей или Трофим – Сёма всё бы выяснил. Наверняка и с ними случался такой испуг! Но их нет. И к кому пойдёт Сёма? Пейся не поймёт. Антон не догадается. Шац слишком стар. Лурия слишком насмешлив... Один! Во всём белом свете один... Надо пойти к ней и сказать... Что сказать? И где это видано – Сёма вдруг вспыхнул,– чтоб мужчина ходил первым. Даже дедушка вот... А чем он хуже дедушки?

Сёма взволнованно заходил по комнате. Он ничего не хочет, ему просто приятно видеть её, вот и всё. А почему приятно – он не знает, и довольно этих вопросов. Надо написать письмо. Сёма взял в руки перо и склонился над листком белой бумаги. «Дорогая Шера!..» Нет! Почему это вдруг с первого раза уже дорогая? «Здравствуйте, Шера!..» Глупо! При чём тут «здравствуйте»? Ещё бы написал: «С добрым утром.'..» Неожиданно ему вспомнились читанные давно строчки, и перо быстро понеслось по листу:

«Многие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её.

Глаза твои голубиные под кудрями твоими, волосы твои, как стадо коз... Как лента алая, губы твои...»

Нет, и это не для неё! «Глаза твои голубиные», а у неё вовсе не голубиные. И при чём тут «козы»? Сёма со злостью скомкал бумажку и, опустив голову на грудь, тяжело вздохнул. И откуда взялось это несчастье!

После работы Сёма, не умываясь, вышел на фабричный двор и присел тут же. на камне, подперев кулаками лицо. «Хорошо бы податься куда-нибудь,– думал он,– на поезде. И ищи Сёму! А потом через несколько лет приехать сюда богатым. Приехать, построить бабушке с дедом высокий дом, и чтоб зимой били фонтаны. А потом прийти к Магазанику и сказать: «У вас шёлк есть?» – «Есть. Сколько вам?» – «Всё!.. А сукно есть?» – «Есть. Сколько вам?» – «Всё!» – и вывезти всю Магазаника лавку. И ещё пойти к Гозману: «У вас мальчиковые ботинки есть?» – «Есть!» – «Заверните все!» – и вывезти на телегах всю гозмановскую лавку. И купить ещё пару лошадей, привести их Гершу и сказать: «Вот вам будет Наполеон, а вот вам будет Бонапарт...» Эх!..– Сёма глубоко вздохнул.– Надо ещё Пейсе купить рубашку, чтоб он не ходил в этой розовой наволочке... А Шере...»

Но Сёма так и не успел решить, чем обрадовать Шеру. К нему подошёл сапожпкк Лурия и, насмешливо улыбаясь в порыжевшие от табака усы, сказал:

– Мечтаешь!

Сёма молчал.

– У меня для работы десять пальцев,– опять заговорил Лурия.– И на каждый палец по сыночку...

«Знаю уже,– сердито подумал Сёма,– докладывал! Что дальше?»

– И я пе так уж часто,– продолжал Лурия,– жалуюсь. Я всем доволен. Почему? Я знаю: нашим детям будет лучше, и детям детей – совсем хорошо. Твой папа,– добавил он шёпотом,– называется социаль-демократ – большевик. Хорошо, пожалуйста, если он так хочет. А я никак не называюсь. Я называюсь просто Лурия. Но я его понимаю... И мне хочется, Сёма, когда он приедет, чтобы к нам не было упрёков, что сын его высох, или похудел, или ещё что-нибудь!

Сёма молчал, не зная, что сказать, и всё продолжая думать о своём.

– Ты не воображай, что я хочу выслужиться перед твоим отцом. Ты ещё не можешь понять, в чём дело. Но, одним словом, если ты грустный, я должен знать почему. Может быть, тебя обидели, так скажи. Я сейчас же...

– Нет, Лурия.– Сёма улыбнулся и поднял на него глаза.– Всё хорошо.

– А-а,– понимающе протянул Лурия и кивнул головой.– Значит, Сёма, мы имеем дело с сердцем. Так почему ты мне сразу не сказал? Я ведь тоже был влюблённый!

«Да! – насмешливо подумал Сёма.– И говорил про лампы?»

– А ты знаешь,– понижая голос, сказал Лурия,– что в наше время говорили относительно любви? Но знаешь? Ну, тогда слушай.– Он закрыл глаза и каким-то новым, торжественным голосом начал читать на память:

Счастье её умножу, горе её приемлю —

Вот что такое любовь!

Если солнце сожжёт всё на земле

И останется один куст,

Один куст отдам ей —

Вот что такое любовь!

Если родники иссякнут

И последняя капля с горы нрибезкит,

Последнюю каплю ей уступлю —

Вот что такое любовь!

Если свет очей погаснет её,

Свои очи выну, ей свет подарю —

Вот что такое любовь!..

Лурия остановился и испытующе взглянул па Сёму:

– Ну как? Понимали что-нибудь в наше время? – Ещё, ещё,– попросил его Сёма,– читайте! Лурия довольно улыбнулся:

– Ну, слушай!

Если буря застигнет в море нас, Плотом стану для неё – Вот что такое любовь! Если в доме будем мы двое И смерть постучится в диерь. Первым выйду навстречу старой – Вот что такое любовь!

Лурия ласково похлопал по плечу удивлённого Сёму и, скорчив смешную гримасу, сказал:

– А ты думал, что мы всю жизнь были такие старые и некрасивые? Ты думал, что я сразу родился лысый, с фальшивыми зубами? Да, Сёма?

– Что вы! – начал оправдываться Сёма, стараясь не упустить из памяти только что слышанное.– Вы и сейчас молодой!

– Может быть,– пожал плечами Лурия,– но, должно быть, уж очень темно! – Он засмеялся и, пожав Сёме руку, вышел за ворота на улицу.

Сёма медленно побрёл домой. Весёлое настроение, возникшее минуту назад, мгновенно исчезло.

После разговора с Лурией стало почему-то ещё грустнее. Наверно, потому, что Сёма знал, как много горя у сапожника, как трудно ему быть весёлым. И то, что он, забыв обо всём, утомлённый после работы, остановился подле него, и то, что вспоминал он специально для него, для Сёмы, какую-то старую забытую легенду,– всё это растрогало Сёму, и ему стало жалко Лурмю, его жену, детей... «Счастье твоё умножу,– повторял Сёма,– горе твоё приемлю!..»

ВСЁ ОЧЕНЬ ПРОСТО

На другой день после обеда Сёма решил выйти на улицу и при случае подойти к Шере. Он даже придумал красивую фразу, с которой можно начать разговор. Он подойдёт и скажет:

«Вы меня не знаете, но я знаю вас. И мне хочется иногда слышать ваш голос и смотреть в ваши глаза, если это вам не помешает».

Дважды повторил он эту фразу и остался доволен: всё вежливо, как подобает приличным людям. Он отправился на прогулку, но, как назло, Шера не попадалась ему на глаза. «Может быть, заболела? – вздыхал Сёма.– Может быть, уехала?..»

К вечеру, возвращаясь домой, он шёл особенно медленно, вглядываясь в каждого встречного, надеясь всё же повидать Шеру. Но Сёмино счастье! Аптекаря, у которого всегда открыт рот и язык похож на сырую котлету, он встретил трц раза, а Шеру – ни одного. Такое адское невезение! Он готов был уж

Кажется, хорошо? Нет! У Сёмы никогда не бывает хорошо до конца. Шера шла гю улице, но на руке её, болталось пустое ведро. Что может выйти приличного из такой встречи с пустым ведром? Это же первый признак неудачи! Отступать, однако, было уже поздно, и Сёма, столкнувшись лицом к лицу с Шорой, тихо сказал:

– Здравствуйте!

Она кивнула головой, с удивлением взглянула на него, и наступила минута молчания, очень долгая и трудная для обоих.

Сёма, как назло, забыл заученную фразу, и только последние слова: «если это вам не помешает» – каким-то чудом уцелели в его памяти. Куда годятся эти слова – с ними никуда не сунешься!

– Вы идёте набирать воду? – краснея, спросил Сёма.

– Как это вы догадались? – улыбнулась Шера.

– А ведро же,– развёл руками Сёма, чувствуя себя плохо и вспоминая дедушкину лампу.

До самого угла шёл оп рядом молча и только на другой улице, обрадовавшись чему-то, заговорил торопливо п громко.

– Вы меня не знаете,– воскликнул Сёма торжественно,– по я знаю вас!..

– Почему? – неожиданно оборвала Сёму Шера, глядя на него смеющимися глазами.– И я вас тоже знаю. Вы – Сёма. И вы даже...– она лукаво улыбнулась,– и вы даже Старый Нос.

– Кто сказал?– возмутился Сёма.– Я ему!..

– Что – вы ему? – с любопытством спросила Шера и перебросила через плечо тяжёлую косу.

– Уши надеру! – угрюмо ответил Сёма.

– А ещё что?

– Подзатыльников дам!

– Я вижу, Сёма, вы не скупой.

– Нет! – сердито огрызнулся Сёма.– Он уже получит от меня! Нужно только знать, кто он.

– Ото не секрет,– пожала плечами Шера,– мой папа...

Сёма посмотрел на Шеру каким-то внезапно остановившимся взглядом и проглотил слюну. В милое положение его поставила эта девчонка! Интересно бы он выглядел, если б захотел отвесить подзатыльник Доле.

– Придётся отложить...– смущённо сказал Сёма.– А мы ведь уже прошли колодец.

– Вернёмся,– улыбнулась Шера.– Так вот, папа сказал: «Этот мальчик – Старый Нос. Он воробей». Это у папы самое ласковое слово... Я вот тоже воробей.

– У нас, наверно, одна стая.– Сёма галантно поклонился и, взяв у Шеры ведро, принялся доставать воду из колодца.

Шера подошла к нему и, положив руку на его плечо, заглянула вниз. Ведро ещё не коснулось воды, но вот оно опустилось, зачерпнуло немножко. Сёма дёрнул верёвку ещё раз – и ведро сразу отяжелело.

– Готово,– сказала Шера и, положив свои руки на его, смуглые и шершавые, принялась тянуть верёвку.

В эту минуту какой-то незнакомый холодок пробежал по спине Сёмы, и ему захотелось, чтоб верёвка была очень длмц-

ной и колодец бесконечно глубоким... Опустив осторожно вдвоём ведро на землю, они молча подняли головы, и глаза их встретились.

– Шера,– тихо сказал Сёма,– теперь я вижу, какая вы красивая. У вас глаза как угли.

По Шера не обрадовалась комплименту.

– Знаете что,– сказала она,– пойдёмте к нам. Как раз папа дома, и вы сможете надрать ему уши.

– А как я доберусь до них? – улыбнулся Сёма.– У вас есть подходящая лестница?

Они пошли вместе. Сёма нёс ведро, и, так как он мало думал об этом, вода то и дело выливалась на землю.

– Оставьте мне хоть кружечку! – взмолилась Шера.

– Скажите,– Сёма вдруг остановился,– а он вас никогда не трогает?

Лицо Шеры мгновенно сделалось грустным, и Сёма понял, что он ляпнул что-то неподходящее.

– Он никого не трогает,– гордо ответила Шера,– слышишь, мальчик! Это только говорят о нём. Ему уже больше сорока лет. И он не виноват, если ему негде руки приложит!,. Он не виноват, что мама умерла, он пе виноват, что у нас никого нет...

Сёма уже очень жалел, что затеял этот разговор, но Шера продолжала с укором смотреть на него.

– Он мухи не обидит! А ты говоришь! – с обидой сказала она, неожиданно переходя на «ты».

– Я ничего не говорю! – оправдывался Сёма.– У меня тоже нет мамы.

– А кто у тебя есть?

– Бабушка, дедушка.

– Бабушка, дедушка?—удивилась Шера.– И они тебе не могут сделать брюки длиннее?.. Тут же наверняка есть запас,– деловито добавила она.– А ты сам не можешь причесаться? И почему у тебя нос чёрный? Ты нюхал сажу?

Сёма смутцеппо молчал. Откуда вдруг сажа?

– А из рукава пальто,– не унималась Шера,– торчит локоть. Зачем ждать, пока дыра вырастет? Нужно заштопать, пока она маленькая. Ты попимаешь что-нибудь в этих делах?

– Нет,– признался Сёма,– я только иногда для бабушки просовываю нитку в иголку. Бабушка плохо видит.

– А я и дрова рублю,– сказала Шера,– и обед готовлю. И окна у меня блестят... На мне всё хозяйство лежит! —вздохнула она.– Мама наша больная была. А у папы сразу руки опу-

стались, побледнел, испугался... Пришлось всё самой делать. Видишь?

Но Сёма ничего не видел: уже наступил вечер, и улица была темна и пустынна.

– Называется – ушла на минуточку,– всплеснула руками Шера,– и сказала папе: одним моментом будет чай. Хорошая минуточка! – Она подошла к ведру и махнула Сёме рукой: – Ты иди! Тебя там ждут, а меня тут ждут.

– Я пойду,– колеблясь, ответил Сёма.– А если бы нам ещё раз повидаться?

– Даже два,– улыбнулась Шера,– у меня ведь знакомой души ист. А тут вдруг такой кавалер! Только слушай, Сёма,– сказала она тихо,– если ты уж нюхаешь сажу, так вытирай после этого нос. Хорошо?

Сёма радостно кивнул головой. Сейчас он был согласен на всё...

$ #

Проходя мимо высокого дома Магазаника с большими, светлыми окнами, Сёма заметил маленькую, притаившуюся у забора фигуру. Конечно, какое дело Сёме до этой фигуры, пусть делает, что ей хочется, тем более что Сёму ждёт бабушка. Но всё-таки интересно знать, что нужно этому еврею в поздний час возле дома купца? Сёма тоже притаился.

Человек в сипей куртке с поднятым воротником бесшумными шагами подкрался к забору и, оглянувшись по сторонам, быстро перепрыгнул во двор. Сёма последовал за ним. «Наверняка жулик в маске!» – с волнепием подумал Сёма. В местечке завелась своя собственная маска! Человек, согнувшись, подбежал к полуоткрытому окну и остановился. Сёма подполз к нему и поднял голову. Никакой маски не было! Перед ним стоял Антон, к чему-то насторожённо прислушиваясь.

– Вот это встреча! – воскликнул Сёма, вытирая пот.

– Молчи,– прошептал Антон, зажимая ему ладонью рот.– Слышишь?

Из окна доносились незнакомые звуки какой-то городской весёлой песни.

– Что это? – тихо спросил Сёма, не понимая, что здесь особенного пашел Антон.

– Стой тихо! – разозлился Аптоп.– Не понимаешь?

– Что это? – вновь спросил Сёма, удивляясь ещё больше.

– Фисгармония играет! – прошептал Антон, приставив ухо к окну.– Слышишь?

Сёма пожал плечами и тихо выбрался со двора. «Фисгармо-

ния – подумаешь, какое счастье! Он даже не знает такого слона и ничего – жив, здоров. Вот Шера – это другое дело. И как всё получилось просто,– с удовольствием вспоминал Сёма,– я ей сказал, и она мне сказала!.. Как будто знакомы сто лет!..»

СЕМА—НЕ РЕБЁНОК

Тревоги остались позади, и весёлое настроение вновь вернулось к Сёме. Всё-таки жизнь – интересная вещь, даже если в местечке не ходит конка.

Шивой человек, если он ещё ходит своими ногами, горевать не должен. Вот, допустим, у Гозмана есть такой служащий – Ланцет. Он очень худой и от этого страшпо переживает. Такое трудное положение... И действительно, Ланцет очень худой, и кажется, что он весь состоит из палок: две палки внизу, две палки в рукавах и самая тоненькая палка – та, на которой он носит свою голову. Одним словом, Ланцет – не красавец, и влюбиться в него с первого взгляда нет никакой возможности.

Но кто сказал, что это навсегда? Ланцет – живой человек, и всякое бывает! Есть, например, такая болезпь, что если после неё не умирают, то появляется волчий аппетит, и человек начинает поправляться. Или совсем другой случай. Пейся рассказывал, как делали кресло: взяли обыкновенный худой стул и стали его обивать каким-то войлоком, подсыпать опилки, и стул так распух и заважничал, что попробуй теперь сесть на него. Жизнь! В жизни всякое происходит!

И не надо горевать... Сёма шёл на работу, потихоньку напевая забавную песенку деда:

Быстрая вода, мягкая вода, Колесо бежит. Мама варит лапшу, Папу веселит.

Но, как всегда, Сёме и сегодня не повезло с пением, потому что он встретил Пейсю.

– На работу? – охрипшим голосом спросил Пейся.

– Нет,– серьёзно ответил Сёма,– рыбу ловить.

– Хорошее дело,– согласился Пейся, как-то странно поворачивая голову.– Я знал одного человека, он забросил на ночь невод, а сам лёг на краешек сетки и уснул. Проснулся, смотрит, он уже в реке,– оказывается, ночью его утащили рыбы. Он, конечно, сильно расстроился.

–: Знаю,– сказал Сёма, испытующе всматриваясь в красное лицо Пейси.– А ну-ка, поверни ко мне голову!

Пейся повернулся всем туловищем.

– Я же прошу повернуть голову.

– Не могу,– растерянно прошептал Пейся, указывая пальцем на воротттик.

Сёма быстро расстегнул чёрненькую куртку Пейси и остановился в изумлении. На розовую наволоку Пейся напялил галстук, который сразу был серым, малиновым, бурым и кремовым. Галстук так туго стягивал шею, что лицо Пейси покраснело: поворачивался оп сразу лишь корпусом и говорил каким-то сдавленным, чужим голосом.

– Где ты это выкопал? – сердито спросил Сёма, ткнув пальцем в галстук.– Это же хвост жар-птицы!

– Вы ничего не понимаете! – прохрипел Пейся, обижаясь и переходя иа «вы».

– Пу, и умрёшь к вечеру.

– Типун вам на язык! – торопливо пробурчал Пейся и, с трудом сняв галстук, зажал его в правой руке.

– Хорошо,– успокоившись, улыбнулся Сёма.– Теперь я могу идти на работу. А хомут свой повесь на гвоздик.

– Сам знаю,– надув губы, проговорил Пейся, с нежностью глядя на галстук.– Наверпо, завидуешь?

– Да,– согласился Сёма,– сплю и во спе вижу.

Времепи оставалось мало, и он быстро зашагал, покинув у

лавки обиженного приятеля. Около фабрики Сёма увидел городской фаэтон с поднятой крышей. Кучер, ловко спрыгнув с облучка, расстегнул кожаный фартук, и на землю осторожно сошла какая-то женщина в шапочке, похожей на кастрюлю, перевёрнутую дном вверх; за дамой выпрыгнула девочка с голубым бантом; потом, опираясь на палку, вылез мужчина с лицом постаревшей мыши, в пальто с бархатным воротником. Навстречу им выбежала «мамаша» и, широко улыбаясь, принялась целовать девочку, потом даму, потом мужчину, громко, со свистом чмокая.

Войдя в цех, Сёма столкнулся с Лурией.

– Видел? – спросил он Сёму.

– Видел.

– Ас каким вкусом они целовались, ты заметил? Как эта мадам ни вертелась, ей всё-таки пришлось поцеловать «мамашу».

– А кто они такие?– спросил Сёма.

– Не знаю,– пожал плечами Лурия,– наверно, её родственники по мужу.

– Наверно,– кивнул головой Сёма,– Это я им в городе письмо заносил.

Сёма опустился на табурет и принялся за работу.

«Боже мой,– думал он с тоской,– целовать такую ведьму! Недаром сын бежит от неё!»

– Ну как, Сёма,– крикнул со своего места Лурия,– твоё здоровье уже поправилось?

– Слава богу,– улыбнулся Сёма.

– Я это сразу заметил. Раз, думаю, Сёма стал меньше петь, значит, дело идёт к выздоровлению. А скажи ты мне, пожалуйста, когда ты научишься опрокидывать стопку?

– Не знаю,– смутился Сёма,– от неё так пахнет...

– Неудачник! – расхохотался Лурия.– Кто же её нюхает? Нюхают корочку хлеба и запивают стаканом воды!

Шац громко чихнул. И Лурия, указав на него, сказал:

– Вот видишь. Правда!

– Он тебя научит,– засмеялся Антон.– Мне пить нельзя. У меня голос. А тебе можно.

– У меня тоже кое-какой голос,– неуверенно произнёс Сёма и замолчал.

К концу дня, собрав свою и чужую работу, Сёма направился в контору к приёмщику. Но приёмщик куда-то вышел, и «мамаша», сердито взглянув на Сёму, принялась осматривать обувь. Она была чем-то очень рассержена, и Старый Нос это сразу почувствовал.

– Куда смотрит этот каблук? – опять спросила она, стуча туфлей по столу.

Теперь уже Сёма знал, как отвечать, и, подняв глаза на «мамашу», сказал:

– Каблук смотрит вниз. Он задумался.

«Мамаша» вздрогнула и ещё более сердито спросила:

– А куда смотрит этот каблук?

– Он смотрит на дверь. Оп хочет уйти.

– Это ты, кажется, хочешь уйти,– закричала «мамаша», с неожиданной силой отталкивая мешок,– но ты ещё побудешь здесь!

– В зтой комнате? – тихо спросил Сёма, предчувствуя бой и вспоминая все свои поступки. Может быть, за то, что пошутил с ней тогда? Хорошо! Он выпрямился и посмотрел на «мамашу».

– Это я тебе заняла два рубля?

– Как раз вы,– признался Сёма.

– И это ты мие натворил вместо спасибо?.. Да?

– Что? – искренне удивляясь, спросил Сёма.

– Он ещё смеет спрашивать? – рассвирепела «мамаша» и так хлопнула ладонью по столу, что связка ключей, висевшая у её пояса, задрожала и зазвенела.– Он ещё пучит на меня глаза!

Сёма тяясело вздохнул и расстегнул ворот рубашки. История оказывалась тёмной и загадочной.

– Ты в город ехал?

– Ехал,– признался Сёма и опустил глаза.

– Смотри мне в глаза! – закричала «мамаша» и толстая синяя вепа вздулась у неё на шее.– Смотри прямо в глаза!

Чёрт его знает, что делать с этой старушкой: то ей плохо, что он выпучил глаза, то ей не нравится, что он опустил глаза. Сёма попытался сделать так, чтоб глаза не были выпучены и не были опущены, но «мамаша» усмотрела в этом новое преступление.

– Ты ещё гримасы корчишь, мамзер!

Сёма молчал.

– Я тебе дала отнести пакет.

– Я его отнёс и вручил в собственные руки.

– Кому?

– Какой-то женщине...

– Моей двоюродной сестре,– перебила его «мамаша».

– Вашей двоюродной сестре,– покорно повторил Сёма.

– И что она тебя спросила?

– Как ваше здоровье.

– И что ты сказал?

– То, что вы велели.

– Что?..– закричала с новой силой «мамаша», и над верхней губой у неё выступили капельки пота.– Говори, что ты сказал?

– Я сказал... – Сёма почти с нежностью взглянул на «мамашу» и заговорил жалобным голосом: – Я сказал, что хозяйке очень плохо, что она еле передвигает ноги, что она болеет всеми болезнями, что она...– Сёма остановился в нерешительности.– Что она уже одной ногой на том свете...

– Кто тебя просил? – всплеснула руками «мамаша».

– Вы! – твёрдо ответил Сёма.– Вы мне велели передать, что вы еле дышите.

– Иди сговорись с этим истуканом! А ты знаешь, что ты наделал? Ты наделал такой переполох среди родственников, что они уже сегодня прилетели получать наследство. Они уже испугались, что они зевнут свою часть!

Сёма молчал, с трудом сдерживая смех. Теперь он уже понял, почему у родственников «мамаши» были такие кислые ли-

да и почему они так лениво целовались. Действительно, радости мало. Они по дороге уже подсчитывали деньги. И вдруг – здравствуйте пожалуйста! – покойница жива.

– Что ты стоишь, как пень? – вспомнила о нём хозяйка.– Чтоб глаза мои тебя не видели! Слышишь? Чтоб ты не смел стоять около меня! Слышишь? И я ещё поговорю с твоей бабушкой, каторжник!

– Мне можно идти? – вежливо спросил Сёма.

– Он ещё спрашивает! – возмутилась «мамаша», опускаясь на стул и тяжело дыша.

Сёма тихонько вышел в коридор, потом, постояв немного, возвратился назад и, вынув из штанов кусок мела, быстро нарисовал на дверях тощую птицу с огромным клювом. «Очень похоже»,– подумал он, с восхищением глядя на свой рисунок. Интересно, какое у неё будет лицо, когда она увидит это.

* * *

Вечером бабушка куда-то уходила, потом, вернувшись, плотно закрыла все двери и позвала Сёму к себе. У неё был суровый, озабоченный вид. «Началось,– подумал Сёма.– Интересно: сегодня рассчитали или рассчитают завтра?»

– Сядь здесь,– тихо сказала бабушка.

– Сел,– сообщил Сёма.

– У тебя злой язычок.

Сёма пожал плечами:

– Язык как язык.

– Зачем ты разозлил хозяйку? Ты думаешь, работа валяется на тракте. Или ты ждёшь наследства откуда-нибудь?

Сёма молчал. Бабушка продолжала с тихой горечью:

– Я забросила кур. Я отказалась от места в резницкой. Ты начал зарабатывать. Так пет! Надо было тебе нагрубить хозяйке... Она имеет к нам жалость, и ты не уволен.

– Нет? – удивился Сёма.

– Пока нет. Но ты же уже должен понять, Сёма,– с важностью произнесла бабушка,—· что ты уже давно не ребёнок! Ты взрослый человек.

– Что, что? – переспросил Сёма, не веря своим ушам.

– Ты уже не ребёнок! – повторила бабушка, укоризненно качая головой.– Тебе должно быть стыдно!

Ему должно быть стыдно! Это интересно. А ей? День и ночь опа твердила, что Сёма ребёнок, и гладила его и вздыхала. А теперь оказывается, что Сёма уже не ребёнок, а взрослый человек. Сёмь пятпиц на неделе у этой бабушки.

СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

Вскоре выяснилось, что Сёму оставили на фабрике совсем не потому, что «мамаша» – ангел.

Просто господин Айзенблит, которому всё время шла карта, проигрался в пух и прах. И теперь он сидел в Одессе, любовался закатом солнца и ждал перевода из дому. Он писал своей мамочке, что он всё равно своё возьмёт, а пока нужно продать фабрику. И дальше он сообщал, сколько нужно денег,– это была цифра с порядочным количеством нулей.

Но «мамаша» не решилась сама вступить в сделку. Покупатель есть, но пусть лучше приедет сын, сговорится в добрый час и ударит по рукам. Она продавать не станет потому, что, если потом представится более выгодный случай и будет уже поздно, сын загрызёт её. Окажется, что во всём виновата она.

Сын приехал. Он был хмур, заспан и зол на весь свет.

– Хорошо выторговался! – сказал он, тяжело дыша и сбрасывая на кушетку пальто.

– Всё? – спросила «мамаша», боясь смотреть на сына.

Айзенблит кивнул головой.

– В один вечер?

– Да.

– Пробовал отыграться?

– Да.

– И что же?

– Погиб окончательно.

Айзенблит встал, сбросил пиджак и взволнованно заходил по комнате. Спущенные подтяжки болтались у него сзади, как хвост.

– Кто покупатель?

– Сам понимаешь...– «Мамаша» пожала плечами.– Он!

– Хорошо.

Вечером пришёл покупатель и за круглым столиком пил чай с лимоном.

– Несчастье,– сказал он, глубоко вздыхая,– с каждым может случиться. Я не люблю делать прибыль на чужом горе.

– Я решил,– упавшим голосом ответил Айзенблит.– Не вы, так другой. Но лучше вы. Обувь вы знаете. Вы не дадите погибнуть делу.

– Не дам,– согласился будущий хозяин и встал,– Нужно посмотреть баланс. Беру с активом и пассивом. И вы увидите, что будет в следующем году!

«Мамаша» вышла и вернулась с толстой конторской книгой.

– Проводки1 все сделаны?..– отрывисто спрашивал покупатель.– Сколько неучтённых векселей?.. Дебиторская задолженность?2 Сколько безнадёжных?...

Он надел очки в толстой золотой оправе и попросил счёты.

* * *

Сёма остался не потому, что «мамаша» была ангел. «Мамаша» покидала фабрику, и ей было всё равно, кто останется здесь и что будет – хоть потоп! Она была добрая женщина, и у неё был свой счёт в банке, а у сына – свой. Его счёт закрыли, её остался.

Знакомиться с новым хозяином Сёме не пришлось. Он слишком хорошо знал Гозмана и с каким-то смешанным чувством нетерпения и страха ждал его появления.

– Новый хозяин! – сказал Сёма Лурии.

Сапожник внимательно посмотрел на него:

– Лошади всё равно, кто сидит в фаэтоне.

– Так это мы лошади?

– Нет,– засмеялся Лурия и похлопал Сёму по плечу,– ты ещё жеребёночек, а я уже старый, слепой копь!

Гозман пришёл в цех днём с озабоченным, задумчивым видом. Приёмщик побежал в контору и припес ему стул. Гозман махнул рукой и не сел.

– Теперь будете иметь дело со мной,– сказал он хмурясь.– Раньше я продавал чужую обувь, а теперь у меня будет свой ботинок.– Он взял со стола сапог и постучал ногтем по подошве.– Я хозяин не добрый. Я не люблю с рабочими делать куценю-муценю. Хозяин – это хозяин, рабочий – это рабочий.

Гозман вынул из кармана серебряный портсигар с изображением Наполеона в треуголке у сожжённой Москвы и закурил толстую, душистую папиросу.

– Моя жепа,– продолжал он,– или мать моя сюда дороги знать не будут. Мужчина имеет дело с мужчиной. Понятно? Фабрика – не сапожная мастерская. Меняется не только вывеска. Тары-бары за работой – этого не будет. Захотел – пришёл, захотел – ушёл... этого не будет. С мастером запанибрата – этого не будет. Двадцать хозяев – этого тоже не будет.

– Что же тогда будет? – как бы про себя спросил Лурия.

1 В данном случае – бухгалтерская запись по доходам и расходам фабрики.

! Д е б'и т б р с к а я задолженность (дебитор – должник) .– Здесь речь идёт о том, кто и сколько должеп фабрике.

– Порядок.– Хозяин заложил руки за спину и подошёл к окну. Несколько минут он стоял молча, потом, иоманив к себе пальцем приёмщика, спросил:

– Окна когда-нибудь моют?

– Моют.

– На них полпуда грязи!

– Полпуда,– согласился приёмщик.

– Надо мыть часто! – сказал Гозман, брезгливо прикасаясь пальцем к стеклу.– А то ещё день, а уже жгут лампы.

Направляясь к выходу, он заметил Сёму, склонившегося над колодкой. Улыбаясь, он кивнул ему головой:

– Научился носить фартук?

– Сначала меня заворачивали в пелёнки, а потом надели штаны. Всё приходит в своё время, господин хозяин.

– Верно,– ответил Гозман, продолжая улыбаться.– А молчать ты научился?

Сёма пожал плечами:

– Если это очень нужно, господин хозяин.

– А отвечать? Хотя это как раз ты и раньше умел. Расскажи им, сколько ты получил гривенников!

Гозман склонился к жестяному умывальнику, вымыл руки, вытер их носовым платком и вышел из цеха.

– Вы имеете вещь,– сказал Лурия, провожая хозяина взглядом.– Он понимает свою выгоду.

– Я думаю...—согласился Шац, поднимая очки на лоб,– Я хорошо знаю всю их породу. Отец его тоже был хороший кулак. Ездил верхом на лошади, скупал лес и бил приказчика перчаткой.

– Сёма,– отозвался вдруг Антон,– ты с ним старый знакомый?

– Да-

– А что это за гривенники?

– За хороший ответ.

В это время к Сёме подошёл Лурия и, взявши стульчик, подсел рядом:

– Я сказал насчёт лошадей, и ты обиделся. А, Сёма? Так я пошутил. Это они хотят... как бы зто объяснить... чтоб мы с тобой были лошади. Понимаешь: я и ты. И они запрягают нас в воз и говорят: «Вье!» – и кладут на этот воз – я знаю? что им только вздумается: лес, дом, стадо. А мы с тобой должны везти. Тогда мы поворачиваемся и говорим: «Бог с вамп, что вы делаете, тут же вышло недоразумение, мы не лошади!» Но они нас не слушают, они знают одно: им нужно ехать... Жених, ты понимаешь, что я говорю?

–; Понимаю,– кивает головой Сёма.– Я даже знаю один случай, когда воз шёл под гору и лошади вырвались и перевернули этот воз, и прямо ужас, что было!

– Ой, молодец! – Лурия засмеялся и обнял Сёму за плечи.– Я таки вижу, что ты не подкидыш. Я смотрю на тебя и вижу весь твой древний род!

Старик встал и вразвалку побрёл к своему месту. Вокруг его розовой блестящей лысины ещё росло несколько волос, и, как назло, они завивались. И сколько Лурия ни смачивал и ни приглаживал их, стараясь прикрыть свою лысину, ничего не получалось: волоски были с характером и быстро возвращались на своё привычное место.

Бабушка с таким волнением переживала весть о разорении Айзенблита, что Сёма, удивляясь, спросил её:

– Скажите правду, может быть, вы его компаньонка?

– Нет,– призналась бабушка.– Но как это можно проиграть в карты целое состояние – ума не приложу! Выиграть – это я ещё понимаю, но проиграть...

– Хорошее дело! – засмеялся Сёма.– Вы же понимаете, что можно выиграть,– значит, кому-то надо проиграть.

– Да,– покорилась бабушка,– так это должно было случиться с Айзенблитом! Такое несчастье...

– Можете так не убиваться,– успокоил Сёма бабушку,– даже после разорения он богаче нас с вами. Дом у них есть? Есть. Лошадь есть? Есть. А серьги у «мамаши»! Такие серьги, что они тянут её к земле!

– Ай, оставь Сёма,– рассердилась бабушка,– я не люблю считать чужие деньги! Гозман уже видел тебя?

– Да.

– И он ничего пе сказал?

– Поговорили.

– «Поговорили»! Мне нравится этот тон! – опять возмутилась бабушка.– Что он тебе – приятель, товарищ? «Поговорили»! Я тебя прошу, пока ты сидишь на работе, забудь, что у тебя во рту лежит язык. Понял? А потом придёшь домой и выговоришься за целый день!

В дверь постучали. Бабушка подошла, выглянула в коридор, и по её недовольному взгляду Сёма понял, что пришёл Пейся.

– Сёма уже пообедал? – раздался заискивающий голос Пейси.

– Пообедал, пообедал! —небрежно ответила бабушка.

– А какой аппетит?

По бабушка не удостоила его ответом. Пейся вошёл в комнату и, сев па стул, принял такой важный вид, как будто пять минут тому назад его выбрали казённым раввином.

– Ну,– спросил Сёма, зная, что у Пейси уже что-то накопилось,– что скажешь?