Текст книги "Висенна. Времена надежды"

Автор книги: Михаил Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 45 страниц)

– …Толкиеновский хоббит меряет свои поступки высшей правдой, а перумовский только силой. Меч там, мегасуперфайерболл, – говорил во сне Кузовок, – За то и не люблю перумятину. Нету в нем второго слоя, нету глубины, понимаешь? У кого плечи шире, в том и правда. А сила…

– А сила, – лениво возражал Игнат, – Она в ньютонах!

И оба улыбались. О Перумовском хирде, о скрещении алмазного меча с деревянным, спорили не раз. Усатый-Полосатый даже составил краткий вопросник для приходящих в клуб новичков: «Ошибки и глупости при сотворении мира». Видимо, вспомнил его и сейчас:

– Волки твои… Ведь ни собака, ни волк не могут нести всадника на спине – позвоночник не позволяет. В упряжке еще туда-сюда, а верховых никак. Разве на шею посадить какого гоблинса комариной весовой категории… Так он единственно сможет за ошейник клещом держаться, молясь Орлангуру, чтоб волк не вздумал прыгнуть подальше. Крыльев-то гоблинам не положено, а после такого прыжка обязательно понадобятся…

Игнат зевнул не хуже того самого волка:

– А-а, так вот почему они не смешиваются, не дают ни гибридов, ни помесей с дикими стаями – даже за столько тысячелетий развития… Они биологически другой вид. А на волков только внешне похожи…

– Так что ж ты их до сих пор не распознал? Ты же с ними прожил, сам говоришь, десять лет!

– С ними-то десять. А обычных волков, земных, я только в телевизоре видел. Скелетов волчьих тем более ни разу не встречал. Откуда мне знать, какой там должен быть позвоночник, и как он на ходу изгибается; и что потеет литрами – потому что пот охлаждает бегущего зверя. Тоже приспособление, чтобы волк мог бежать долго, как лошадь…

Над головами собеседников с треском распахнулась старая деревянная рама. До пояса вылез отец Игната, отряхнул красную рубашку в светло-серую клеточку, глянул вниз:

– Эй, там! На завалинке! Что это вы несете про тысячи лет?

Кузовок в полном ошеломлении схватился за воротник черной водолазки:

– Игнат, блин!! Ты так больше не… не снись!! Я ж умом тронусь! Это уже не сон, а видеоконференция получается!

Игнатов отец помотал головой:

– Если ты можешь в чате послать… э-э… тещу, обитающую в Нью-Йорке… представляешь, приходит посылка. Опускаю визиты куда положено, наложенный платеж, короче, всю прозу жизни. Разворачиваю трепетно четыре то ли пять слоев хорошей такой оберточной бумаги… Пакет крупы и полпуда сахара. В письме: «Ах, вы ж там голодаете!» – то ли издевается, карга старая, то ли всерьез такая дура…

– Издевается, – уверенно диагностировал Кузовок, – Как еще можно относиться из НьюЙорка к белорусскому инженеру?

– А в рыло? – поинтересовался Сергей Крылов, – Я же все-таки начальник ПМК, а не девочка на телефоне.

– Первое, из Нью-Йорка особой разницы между вами нет… – Кузовок убрал с лица русую прядь – А второе, Вам же для этого придется поверить, что данный сон вовсе не сон, а натуральный телемост «здравый разум» тире «съехавшая крыша»…

«Странно», – подумал Игнат, – «Кузовок все время сюда хотел. А поверить боится. Отец, напротив, материалист. Но его как раз меньше трясет. Хотя, может он уверен, что все это просто сон?»

– Проехали! – начальник ПМК махнул рукой. Завозился, усаживаясь на подоконнике, осыпая друзей голубыми чешуйками старой краски. – Со своей верой сам разберусь… Вон то письмо с кольцами, что я месяц назад получил от Ирки, более невероятно, чем твоя история.

– Когда получил? – Игнат, подпрыгнув, стукнулся макушкой в открытую раму. Как и полагалось во сне, боли не было. – Месяц? Оно же два или три года назад отправлено!! Постой, я сейчас сосчитаю… Ирка и ХадХорд – осень сорок пятого, а сейчас весна сорок восьмого… три тысячи семьсот сорок восьмого… ну да, три года!

Отец сочувственно покачал головой:

– С тысячелетиями шутки плохи… Ты бы матери приснился, что ли? Переживает!

Андрей беспокойно заерзал по черному бревну синими джинсами:

– Слушай, я ведь точно крышей двинусь! После всего этого, представляешь, утром проснуться? Мне ж на работу завтра! Офис пластиком провонял от и до… девки тонконогие, пересушенные, как вобла… мода идиотская, глянуть не на что. Пирсинг в… пупке… Я тебе не рассказывал, как одна такая после бурной ночи наделась колечком на вылезшую пружину из матраса? И потом газовщиков звала, чтоб перекусили проволоку? Потому что любовник умотал на работу, а в обед должна была вернуться его жена?

«А я проснусь», – думал Спарк – «И окажусь в холодной деревушке, провонявшей не пластиком, а погребальным костром. В мире, где все едят всех, но никто друг друга; где в питье засыпают красавку и чемерицу, чтобы потом без помех душить или резать. Где за неполные восемь дней пути дважды рубились насмерть, и оба раза – на волоске вышел… Приключения хороши, когда они необязательны. Как игра. Надоело – нажал кнопку и вышел в систему…»

Впрочем, выйти-то он как раз может. В любой момент. И, наверное, уже был бы дома – наяву. Если бы не то самое письмо, о котором некстати напомнил Майс… Ну да ладно, рано или поздно ведь кончится и «то самое» дело из письма. Миры сошлись, время понемногу сходится тоже. Вот уже три года за месяц; а было – десять лет за одну ночь, как и полагается в легендах. Рано или поздно пойдет день за день. Миры сходятся, как будто корабли, машины или самолеты уравнивают скорости. Можно шагнуть с крыла на крыло… конечно, если внемировой ветер не сдует в туман… Только что его ждет на Земле? Учиться снова, опять ходить в младших? Отвык. Забыл, каково подчиняться дураку или сволочи, выслуживать право жить и поступать по-своему.

– Так что там за тысячи лет развития твоих мутантов? С чего началось-то?

– Андре Нортон почитай, – рассеяно ответил Игнат, – «Угрюмый удочник», то есть, «Темный трубач», «The dark piper», конечно же… – думая про себя: а почему не ушел на Землю сразу за Иркой? Вместе с ней? Что мешало?

Пояс.

Власть!

«Настоящая фантастичность Висенны заключается не в магии, а в том единственном», – думал Игнат, – «Что здесь я оказался у руля не в пятьдесят, а в двадцать. А раз так, надо и правда потратить годы на хорошее дело. Хорошее не только для меня одного. Как там говорил Нер? „Честь – та же выгода, только для многих и надолго.“ Раньше сказали бы „Юный ленинец“, теперь скажут „бойскаут“…»

– Может, оно и к лучшему, что ты письмом обошелся, а не сам приехал, – отец вздохнул. – Как тут еще встретят… И будут ласковы они, или угрюмы. И будут в роли злых шутов и добрых судей…

– Но нам предложат деревянные костюмы, – подхватил Кузовок, – Люди?

– Люди!

* * *

– Госпожа Алиенор, не изволь гневаться, где ж их взять? Людей у меня всего только четверо!

– А чьи тогда кони в каждом дворе?

Десятник потел, то и дело ерошил волосы в подшлемнике. Родичей Алиенор он знал, и все это были такие бояре, на которых дворянин без поместья, служивший Князю «за зерно и коня», мог разве что посмотреть издали, сквозь копья бдительной стражи. Этим не угоди попробуй – так десятником и проходишь до старости!

Командир стражи начал загибать пальцы – левой рукой на правой. Правую крепко ушиб в том самом бою, кисть двигалась плохо. Хорошо хоть, сабля не выпадала.

– Первое, разбойничьи лошади. Три восьмерки. А разбойников было чуть ли сорок. С ними вчера только рубились, и до сей поры трое моих кособочатся на седле – это из тех шести, кто вообще выжил.

– Пять восьмерок! – не удержалась Лиса. Тигренок молча переглянулся с братьямиохранниками, те сделали лицо, будто беззвучно присвистнули: ой! Госпожа Алиенор нахмурила соболиные брови.

– … Второе, знатные путники пристали. Южане. Сильный колдун с ними. У них лошадей еще две восьмерки без одной. Если б не колдун, тут бы нас пожгли вчера…

– А сегодня нас, – буркнул один из братьев.

– Не иначе, Госпожа Висенна ведет боярышню, – одними губами ответил второй, – На том дворе к драке опоздали, и тут милостиво обошлось…

– … На полночь. Я не спрашивал, то ли к Светлому Озеру в поклонение, то ли посольское дело: сами в серебре, да колдун же! У одного княжеская бляха сотника – а он даже не начальник. Я же десятник только. Если б ваша милость позволила, спрошу их, согласятся ли проводить вас хоть до Алакерта…

– Позволяю. Спрашивай. И вели старосте, пусть приготовит нам хату почище. Лиса, собери снега умыться!

* * *

Умывальный таз оказался медным. А вода настолько холодной, что Спарк мигом позабыл размышления о купоросе и кривых руках деревенского лудильщика. Десятник, разбудивший ни свет, ни заря, с «неотложным делом», терпеливо ожидал на лавке перед столом – таким же пустым и светлосерым, как глаза десятника. Майс заливисто храпел за печкой. Сонный Рикард заварил на редкость едкую травку – слезу вышибло у всех. Даже непритязательные деревенские клопы и тараканы в ужасе бросились на мороз. Усатый, ехидно посмеиваясь, оживая на глазах, мелкими глотками пил варево. Тут вошел Ратин, за ним почти на коленях полз староста:

– Батюшка колдун! Соизволь наши дома таким вонючим дымом окурить от клопов; а тебе дадим золота слиток, или серебра мерку, или хоть конского яблока сколько попросишь!

Спарк вспомнил, как опростоволосился на вчерашнем пире по случаю победы. Когда подали хмельную настойку из этого самого яблока. «Конским яблоком» здесь называли не навоз, а обычную дичку: мелкую, зеленую, крепкую. Яблоко собирали на окружающих село холмах и в редких степных перелесках. Засыпали его лошадям в кормушки. Несмотря на невзрачное происхождение и невыносимо кислый вкус, стоило конское яблоко дороже сена. Потому как в Княжестве разводили множество пород лошадей, и далеко не все из них довольствовались зерном и сеном.

Самые неприхотливые и невысокие – холка под подбородок стоящему – назывались малышами, «etulino». (А когда не хотели тянуть – «ну, шевелись, йети вашу конскую!») Они могли перезимовать даже на подножном корму. Но всаднику приходилось таких лошадей держать пару, одна под ним быстро уставала. Лошадь покрепче легко опрокидывала таких малюток; ломовые телеги им не мечтались; на корчевке или вывозе бревен невысокие лошадки тоже выступали табунами. Зато стоили недорого: сельский парень мог завести пару еще до совершеннолетия, а к женитьбе уже тройку. Все же почва в степи мягче лесной, и плуг мелкие лошадки таскали исправно. В базарный день могли доехать на ярмарку и обратно с нетяжелой повозкой.

Для тяжелых повозок и работ скоро вывели особую породу – «sagristo». Такую же невысокую: чем ниже конь, тем сильнее упор. Медленную: никто не корчует пни и не пашет наперегонки. Но мощную, крепкую, выносливую… прожорливую, правда. Много сена, много хорошего зерна, теплая зимовка. Хозяйский получился конь. Еще и не каждый хозяин мог такого содержать.

Скрестив обе породы и немного подтянув рост, получили верхового коня: под седло. Побыстрее, полегче на ходу; способного обойтись и сеном. К тому же, смирного и послушного, чтобы не кидался на всякого, кто встретится по пути. И чтобы хозяин, даже упав с такого коня или упустив его, мог все-таки поймать лошадку прежде, чем успеет состариться. На таких лошадях ездило до сих пор Братство, их тысячами тысяч продавали во все соседние земли и державы; разбойники тоже имели чаще всего таких лошадей, и никакого особого названия у породы не было.

А вот Ратинский вороной был уже младшей боевой породы, «sturmeto». Чуть крепче и тяжелее обычного, да и воспитанный злее – его можно было сравнить с хорошо обученным и вооруженным, но все же солдатом срочной службы. Как только человек покидал седло, служба кончалась. Чтобы такой конь озверел, его следовало загнать в угол: поставить в плотной колонне, подпирая задними, прицепить сзади гремящую боевую колесницу; надрать уши перед боем. И все равно, без всадника конь превращался в мирное травоядное, мечтающее только унести ноги подальше от злых копейщиков и вредных стрелков.

Скрестив боевых лошадей с тяжеловесами, Княжество получило «ferlatero» – зверей для панцирной конницы, закованной от конского брюха до макушки наездника. «Железнобокие» нападали с длинными пиками, плотным клином. Удар по пехоте насаживал на копья два или три первых ряда, после чего половина выживших разбегалась в ужасе, а вторая получала топорами, подкованными копытами и седельными мечами. Но к полю боя конь добирался шагом; сил у него хватало на одну-две атаки; скользкие и крутые откосы обходил; в речки тем более не совался: или на топком берегу завязнет, или просто не хватит сил поднять свой вес на берег. А еды требовал, как полтора боевых коня, или как три крестьянских, предпочитая зерну те самые конские яблоки. Обычные яблоки «железнобокие» тоже лопали за милую душу, только выходило совсем уж дорого.

Конечно, коневоды мирились с таким положением недолго. Через каких-то двадцать поколений, старательно записанных в «выводных листах», враги Княжества с содроганием встретили невиданных до сих пор боевых зверей – ардавирской породы, от слов «ardo» – ярость, и «vir» – жеребец. Выглядели те по-лошадиному – разве что высота в холке превышала рост наездника – а вот характер у зверушек оказался волчий. Лошадка бодро трусила рысью весь день, неся на спине всадника и броню. Потом – почти без отдыха! – могла сделать три или даже пять бросков галопом; а потом снова размашистой рысью гнала и давила бегущих. Весил коник, правда, меньше серого лесного медведя, но ненамного. Других лошадей, помельче, даже не воспринимал как препятствия, а от людей мог отмахиваться хвостом. Плотным строем ардавир признавал только двенадцать шеренг в полных латах, с копьями четырехростовой длины. Во все, что было меньше или защищалось хуже, зверь входил как молоток в масло: с чавканьем и брызгами. Главное же его отличие состояло в тщательно воспитанной злобности. Чтобы ардавир принялся рвать зубами и крошить копытами, не требовалось даже команды. Хватало просто ослабить стальные цепочки, которые применяли вместо поводьев.

Но уж и кормить существо приходилось сушеной рыбой, яблоками – конскими и обычными – в непомерных количествах. Даже кони «ferlatero» обходились дешевле. Траву и сено ардавир не ел с рождения. На пшеницу презрительно косился. При холодной ночевке простужался и долго болел. А всего забавнее было, что грозные ардавиры боялись спать в темноте и привязывались к наезднику, как маленькие дети.

Все это Спарк вчера узнал от десятника в конюшне. Заводных без возражений разобрали чистить селяне, а к боевому чужой человек прикасается обычно раз в жизни, чаще всего – перед гибелью. Ратин своего вороного, Спарк золотистого, Рикард белого разбойничьего, расседлывали и чистили собственноручно. Тогда-то проводник и спросил: зачем десятник подвесил в конюшне большой красивый фонарь из деревянных планок, затянутый разрисованной промасленной бумагой; зачем накидывает на коня теплую вышитую попону, а в кормушку сыплет воблу. Десятник рассказывал полвечера: от начала пира и до конца первого бочонка. Кроме прочего, Спарк узнал, что ардавир принадлежит не десятнику, а самому Великому Князю. Дворянин мог выслужить коня лет за десять боев и походов, но и тогда не всякий пользовался возможностью. Чаще «право» уступали обратно Князю за золото. Коня-то получишь; а прокорми его! Людям же недворянского звания, невзирая на их доходы, ездить на ардавирской породе вовсе запрещалось – как с гордостью объяснил вчера командир стражников.

И вот после шумного пира десятник отчего-то пришел ни свет, ни заря. «Поздно доить коров, рано доить инженеров», – говорил о таком времени отец Игната. Спарк умылся, промокнул шею и лоб серым полотенцем, зевнул. Уселся на лавку – слушать.

Дело, к счастью, оказалось несложное. Под утро с юга подошла небольшая кавалькада: боярышня Алиенор и служанка ее Лиса, и два брата Ветра в охране, и еще какой-то парень, по виду знатный южанин, приставший в дороге. Ехали они поклониться Светлому Озеру далеко на севере. Боярышня требовала сопровождения, а десятник дрожал при одной мысли о повторении вчерашнего налета и не желал давать ни человека. Напротив, он собирался при первой же возможности отослать своему сотнику в Алакерт отчет о сражении, в доказательство десяток уцелевших голов разбойников (прочих спалил Рикард той самой вспышкой шириной в половину улицы), некоторую часть взятого на бандитах оружия – и настойчиво просить или помощи, или снятия поста с Тенфиорта. Лучше почаще наезжать сюда полусотней, чем раздергать гарнизон по десяткам и потерять так же, частями.

Но сотник далеко и еще не завтра. А боярышня хотела охрану здесь и сейчас. Вот десятник и подумал, что храбрые южане с господином колдуном вполне могут сопроводить госпожу Алиенор в город – раз уж они не соглашаются охранять Тенфиорт. Даже за долю в разбойничьем железе.

Спарк обвел глазами Ратина и усатого мага; оба согласно опустили веки. Майса даже не стали будить для совета. Конечно, сопроводим! «А боярышня нас легко протащит через любые заставы, да и потом рекомендательное письмо выпросим, вместо подорожной», – подумал проводник. Ратин же без лишних слов вытащил тряпочку, соскреб прямо с беленой печи щепоть мела и принялся натирать свою бляху – ровно в два раза большую, чем такой же знак десятника.

* * *

Десятник сопел и волновался; бляха сверкала зимней звездой; сабля брякала. Трое дружинников в начищенных чешуйчатых бронях по очереди вывели лоснящихся гнедых: двух иноходцев для девушек, и трех мощных жеребцов младшей боевой породы, для братьев-охранников и Тигренка. Коней из добычи десятник подарил боярышне: пусть не держит зла, что не нашел воинов в сопровождение.

Госпожа Алиенор милостиво наклонила голову и плавно соступила с крыльца. Староста, кожухом и важностью раздутый вдвое против себя обыкновенного, махнул рукой. Румяные тетки в белых овчинных жилетах поверх кружевных рубашек и в праздничных пестрых юбках, тканых «на три восьмерки нитей», понесли дорожные подарки: жареное, пареное, сушеное; уже увязанное и упакованное. Все это навьючивалось на тех лошадей, на которых боярышня со свитой прибыли в Тенфиорт – теперь они шли заводными. Из кузницы принесли отчищенные седла, украшенную подвесками сбрую. Вчера у какого-то разбойника в тюке сыскалась даже серебрянная «гремячая» цепь, от конского праздничного наряда – десятник и ее не пожалел. Принесли и привесили на иноходца госпожи Алиенор.

«А бойцов не дам,» – думал десятник, сгибаясь в очередном поклоне. – «Разве что самого Князя была бы дочка! Боярышне – и этих достаточно».

Тут он повернулся к улице и вполсилы свистнул.

Шагом выехало Братство: Ратин на вороном в вороненой чешуйчатой броне и таком же шлеме; Рикард на белом, в чешуе и шлеме белого блеска, с белыми же усами до седла; Спарк на золотом коне, в черной броне, перечеркнутой белыми квадратами Пояса; Майс на седом жеребце, в своей знаменитой кольчуге из тридцати тысяч заваренных колечек – сверкающей на теле подобно расплавленному серебру или холодному пламени; за ними девять заводных лошадей под стегаными попонами, расшитыми травой и всяким зверьем, которое водится в окрестной степи… Тенфиорт не видал такого щегольства с тех самых пор, как проводил на юг посольский поезд.

«Лишь бы блеску поболее,» – думал десятник, кося глазом на Алиенор, которую один из братьеввоинов уже забросил в седло; на второго иноходца Тигренок подсадил служанку. «Девки, они на блеск чуткие… Лишь бы попышнее! Не скажи никоторый, что не по званию проводили…» – дружинник поклонился в последний раз. Пара местных красавиц взмахнула вдоль улицы длинными «путевыми» рушниками: чтобы ямки и горки на пути были не больше, чем волны на полотне.

Алиенор, наконец, улыбнулась. Склонилась к старосте, поблагодарила вполголоса и вложила в руку золотую пряжку: на память. Подала знак: Тигренок отсчитал столбик из девяти серебряных монет, плату за постой.

Потом близнецы выехали вперед. Боярышня, Лиса и сын тысячника двинулись сразу за ними. А уже следом неспешно порысило Братство: Майс и Рикард готовые к бою; Ратин и Спарк в самом хвосте, приглядывая, чтобы заводные не отставали.

– Хорошо хоть, музыки в селе не нашлось. Всего ничего: половину утра уходили на блеск и треск, – заметил Ратин, когда село, наконец, осталось позади, и можно было снять шлемы, а поверх брони натянуть тулупы.

Спарк молча улыбнулся. Атаман свистнул Рикарду: дескать, как там у вас? Маг помахал рукой, не оборачиваясь. Караван понемногу вытягивался вдоль дороги, и скоро до Рикарда с Майсом стало далеко. Обернулись на тонущие в дымке заборчики Тенфиорта.

– Раз отбились, на другой раз сожгут дурней ленивых, – наместник сплюнул. Сын Ратри Длинного буркнул насмешливо:

– Вправду об этом думаешь?

– Нет, конечно, – подхватил игру Спарк, – Рыжая эта покою не дает…

– Которая? Обе рыжие.

– Тогда все равно, которая… – наместник вспомнил, как давным-давно – будто и не с ним то было, а в книжке прочитал или слышал от кого – дочь Берта Этавана, красавица Тайад; да и ее служанка… Брас, кажется, звали? Выпытывали, кто он да что он, да не оборотень ли. Тайад, помнится, черноволосая… Или нет? У теперешней боярышни волосы рыжие. У служанки такие же, но лица разные: Алиенор обычная, миловидная – и только. А вот Лиса, которую подсаживал на иноходца тот странный парень – Лиса яркая красавица и движения у нее куда быстрее, чем у хозяйки… Спарк поймал себя на том, что сравнивает спутниц не как девушек, а как бойцов – фыркнул. Дожился!

Ратин кивнул без усмешки:

– Вот и я сперва подумал, что Лиса эта шустрее…

– Жениться тебе надо, атаман.

Подначка была старая, и сын Ратри Длинного не сбился с мысли:

– А что про парня думаешь?

Теперь согласно кивнул наместник:

– Да, про двоих братьев-близнецов чего и думать: бойцы, охрана. Смотри, все равно между нами и девушками держатся. Не доверяют. А парень… Не мог я его где-нибудь видеть?

– Спарк, опомнись! Ты ж Пояс носил! Сколько ты каждый день встречал людей? И ладно бы в Пустоземье, так ведь на Ручье и в Хадхорде! Где угодно ты его мог видеть.

– При том условии, что он южанин или часто бывал у нас.

– Согласен. А больше гадать нечего: только слова тратить… – Ратин отвлекся подогнать заводного, и разговор прервался. Действительно, наместник не так часто видел Тигренка, чтобы насмерть запомнить; зато Тигренок узнал Людоеда сразу же. Как уж там лицо-походка; а Пояс и вороненый шлем с личиной Шаэррад Кориенталь до сих пор видел в кошмарных снах.

* * *

Сны на новом месте приходят всякий раз новые; сколько же можно узнать неизвестного и увлекательного, если путешествовать, и всякий раз засыпать под иной кровлей! Нынешней ночью, например, Игнат видел во сне Андрея Кузовка, отца и почему-то Ратина. А вот о чем шел разговор, и был ли тот разговор вообще – не помнил наотрез. До утра ломал голову – спорили, может? Да нет, будто руками никто не размахивал… Тогда обсуждали что? Или вовсе песни пели… какие? Разве есть для Земли и Висенны хоть одна песня общая? Или вот: Висенна женщина, а кем воплощается Земля? Как там сказал Рыжий Маг: «черным, желтым и трехголовым» демонами? Думай сколько влезет; благо, дороги в Княжестве все же спокойней пограничных. Да и постоялые дворы за Тенфиортом уже считались безопасными. Конечно, одинокого путника могли в темном углу и подушкой придушить – как повезет. Только где ж теперь на дороге одинокие путники? Всякий, кому можно доверить спину, рано или поздно отыщет себе попутчика; а такого, кому доверять нельзя, быстро убьют.

Все три ночи после Тенфиорта Братство ночевало в тепле и уюте. Комната девушкам – с бадьей горячей воды – да весь общий зал охране. Не особенно роскошный, но плотный ужин, вдвойне приятный, потому что платил Тигренок серебром госпожи Алиенор. Братству, правда, приходилось вносить свою долю длинным рассказом. Госпожа Алиенор выспрашивала о ГадГороде: как там, да что; откуда звери взялись, да почему про них никто раньше не слыхал… По коротким словам, которые Тигренок успевал вставить в разговор, Братство живо узнало в нем коренного горожанина не из последних. Спарк заерзал: после пышного выезда из села Пояс он убрал в мешок. Но Тигренок наверняка его узнал! А козырять бывшей должностью наместнику не хотелось. Еще, чего доброго, из каждого села придется вот так с церемониалом выезжать, как из Тенфиорта… Или наоборот – под конвоем, ежели Князь с Лесом поссорятся.

Тигренок, однако, больше обращал внимания на Лису, чем на беседу. К третьему вечеру вышло так, что братья-воины стерегли один конюшню, другой – комнату девушек. Боярышня в общем зале выпытывала из Спарка очередные подробности о загадочном юге. Сын тысячника и красавицагорничная шептались справа от очага на крайней лавке. Ратин с Рикардом заказали по большой кружке отменного здешнего пива, и теперь сосредоточенно пережимали друг друга руками: пьет победитель! Майс и еще несколько зрителей во главе с самим трактирщиком, увлеченно вымеряли, чья берет. Шум заставлял говорящих все ближе склонять головы; наконец, Ратин заметил две пары у огня, подмигнул Рикарду – маг заревел, напряг руку так, что треснул рукав; сын Ратри Длинного для пущей красоты напряг и спину: его застиранная сорочка лопнула по шву вдоль хребта. Выдох! Борцы навалились из последних сил, Олаус нажал – атаман медленно, по капельке, попятился вдоль скамьи, а потом и вовсе полетел кувырком. Восторженные вопли едва не подняли тростниковую крышу. Хозяин налил обоим по кружке за счет заведения. Ратин поднялся, похлопал Рикарда по плечу. Кашлянул. Подмигнул Спарку:

– Ты ее хоть поцеловать успел? Что ж мы, зря всех отвлекали?

Наместник заморгал, как сова на свету. Тигренок и Лиса неожиданно покраснели. Алиенор изящно поднялась с лавки, спокойно улыбнулась всем и никому:

– Нам пора.

И девушки чинно удалились в свою комнату, откуда почти сразу же долетело заливистое хихиканье.

Атаман спросил уже без улыбки:

– О чем она все время спрашивает?

– Как там у нас на юге, да отчего поехал на север.

– Про Пояс не знает?

– Похоже, тот парень ей просто не сказал. Не счел важным.

– Здорово, что он влюбился. Меньше будет думать… – Ратин забрал подбородок в горсть. – Если он не такой лопух, как некоторые… мои друзья… то в ближайшие пару октаго ему не до нас!

Насколько сильно атаман ошибался, Братство поняло только в городе Алакерт.

* * *

Город Алакерт показался к пятому полудню после пограничной деревни. Сначала вдоль дороги справа и слева долго тянулись странные огороженные пространства: поля не поля, а что-то этакое, протяженное и низкое, где полностью заметенное снегом, а где торчащее из-под белого ковра странными блестящими углами и полосками. Караван двигался прежним порядком: девушки и двое телохранителей впереди, Тигренок поблизости от них. Сторожевая двойка Братства – немного поодаль. За ней вьючные лошади, подгоняемые замыкающими. Так что Спарку оставалось лишь вертеть головой и гадать о назначении странных низких сооружений: рядом не было никого, кто мог бы ответить на вопрос.

Поднялись на холм и въехали в просторную ограду заставы. С холма открылся вид на город: темный пояс стен; острые крыши домов, вставших на носки, тянущих шеи чердаков, чтобы хоть окошком в ладошку да выглянуть за стену; сливающиеся в облако печные дымы; зимние – костистые, безлистые – сады и перелески, вправо и влево по гладким скатам степных оврагов, насколько хватало взгляда.

Из домика на краю загона уже спешили шестеро дружинников в долгополых шубах поверх брони. Четверо с натянутыми самострелами остановились поодаль, двое – вежливо не касаясь мечей на поясах – подошли к передовым. Спарку издали не было видно, какие бумаги или знаки предъявила боярышня, но поклон стражников и широкий приглашающий жест он разглядел очень хорошо. Алиенор отвела иноходца с протоптанной колеи, выпуская свой караван на дорогу к городским воротам. Спарк обратился к телохранителю, как всегда, державшемуся от девушки справа:

– Что это по сторонам дороги, низкое и длинное? На подвязанные виноградники не похоже!

– Кирпичное поле, – без тени насмешки ответил тот. – Там кривыми зеркалами собирают солнце и так обжигают кирпичи, не покупая совсем ни дерева, ни угля. Здешней гильдии владение.

Игнат от неожиданности икнул и закашлялся. Ну, на Земле, положим, солнечные печи есть. В основном, у знатных чабанов на заоблачных пастбищах… А тут – огромное поле, коню почти час ходу, все уставленное зеркалами… откуда столько зеркал? Да из такого же карьера, откуда и глина! Из песка. Ртути на амальгаму немного нужно… или все-таки много? А металлические зеркала? Допустим, полированная сталь? Так ведь сталь еще дороже глины, зеркала бы разворовали мигом: этакие поля да без охраны!.. Впрочем, серебро дешевле ртути и гораздо проще достать. Дороже стали, но надо серебра куда как меньше, если на зеркало… А ведь крепкий и долгий мир в Княжестве, если поле с зеркалами стоит нетронутым; мало того – прибыль приносит! Спарк задумался, и не запомнил ни дороги, ни ворот, ни улиц за стеной.

От Алакерта знатная паломница больше не нуждалась в услугах Братства. По-хорошему, так уже от городских ворот Братство могло ехать в свою сторону. Но атаман помнил о письме с рекомендациями – о подорожной на будущее. Сама Алиенор полагала невежливым прощаться в седлах с людьми, которые охраняли ее всю дорогу; не говоря уж – спасли Тенфиорт.

Так что в Алакерте девушки направились прямиком в Ратушу, где Алиенор живо нашла знатных родичей, и те немедленно предоставили кровиночке целый дом: резной деревянный терем с роскошными жилыми покоями на кирпичном высоком цоколе, в котором помещались кони и слуги. Госпожа Алиенор, видимо, вспомнила рассказ десятника про богатый пояс и важного колдуна с юга. Пришла и лично осведомилась у Спарка, где его люди предпочитают разместиться, вверху или внизу. Наместник немного подумал и занял большую комнату рядом с конюшней. Главным достоинством каземата Спарк посчитал отдельный вход прямо с улицы. Ратин целиком и полностью одобрил выбор. На случай, если бы горожане распознали в Братстве лесных колдунов, то кони стояли недалеко; а оборонять требовалось только дверь. Впрочем, на следующий же день Ратин предполагал выехать из города дальше на север. Требовалось лишь доставить командиру здешнего гарнизона доклад и посылку от десятника в Тенфиорте, да почтительно напомнить госпоже Алиенор про обещанную грамоту.

За грамотой Спарк пошел сперва во двор, а оттуда по особой лестнице наверх, в резной терем. Лиса уже разогнала местных служанок мыть, скоблить, подметать комнаты. Алиенор занималась вселением, и потому передала просьбу подождать. Спарк охотно задержался в приемной, наблюдая за игрой. Телохранители с Тигренком забавлялись, искусно наклоняя боевые ножи вверх и вниз, перекатывая ягоды боярышника от крестовины к острию и обратно. Кто ронял ягоду, тот проигрывал.