Текст книги "Висенна. Времена надежды"

Автор книги: Михаил Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 45 страниц)

Рикард уверенно направился к левому крылу дома:

– Хозяева там… Нет, не ходите за мной. Не надо вам это видеть. Спарк, огонь раскладывай здесь, прямо посередине двора.

* * *

Двор прибрали только к полуночи. Пока суетились, носили дрова с поленницы, укладывали бывших владельцев; пока нашли и разбили о закоченевшие тела кувшин с маслом… Потом молча щурились у погребального костра; потом засыпали черное горячее пятно мгновенно тающим снегом – то и дело посматривали по сторонам. Особого сторожа не выставляли. Закрыть добротные ворота оказалось достаточно, чтобы не беспокоиться хотя бы о волках. Стаи сюда не добирались, и дикие звери без помех выли то в отдалении, то в ближнем овражке, то вовсе почти под стенами. Устроив коней, отогревшись и поужинав, ватажники собрались на чердаке над конюшней – там было теплее всего. Пили горячий мед, нагретое с орехами вино. Вполголоса обсуждали взятое на разбойниках железо: ножей много, а меча путного нету. Сдвинули сено, сквозь щели между сухими, пахнущими смолой досками, разглядывали внизу разбойничьих лошадей, делили – кому которого. Рикарду без споров дали лучшего белого жеребца: если б не угадал отраву в напитке, тут бы всем и конец. Спохватились, что поблизости может быть еще часть банды. Раздвинули пару окошек в тростниковой крыше, смотреть на юг и на север. Видеть пока ничего не видели: даже волков. Но с дозором казалось надежней. Около полуночи Майса и Рикарда уложили спать возле теплой дымовой трубы – чтобы утром на дежурстве были свежие. Ратин сторожил северную сторону, Спарк южную – там оставался ХадХорд, где парень провел наместником положенный срок, пять лет. Где встретил Иринку… и где Иринка от него ушла. Что ж, не мог иначе с ней поговорить, наместник хренов?

– Как ни пытался выскочить из колеи, а прожил именно в ней… – тихонько, сам себе проворчал Игнат, – Понял теперь, как оно бывает «под давлением обстоятельств?» Получилось, я же Ирку совсем не искал – я ее просто ждал. Ну и дождался! Правда, и заняться было чем…

От дымовой трубы вполголоса отозвался Майс:

– А какой ты судьбы себе хотел?

Зашуршало сено: лучший ученик Лотана перевернулся на спину и продолжил:

– Ты представь себе жизнь в целом. Судьбу как изделие. Например, ты мастер, и хочешь сделать хороший щит. Или прожить хорошую жизнь. Жизнь в целом, понимаешь?

– Семь действий в пьесе той… – мотнул головой ошеломленный Игнат:

– Ребенок, юноша, любовник… Солдат, отец, мудрец, покойник…

– Ну! – кивнул головой Майс (сено зашуршало опять) – Ты же все понимаешь! Вот разметь по восьмеркам, или около того… Ну, как я прикидывал, в восемь лет выйдя из детства: вот, буду восемь лет учиться у мастера, дважды восемь – дом и семью строить, и в это время упорно заниматься не смогу, буду только держаться на какой-то одной высоте, опыт набирать. Потом еще восемь лет оттачивать искусство, а потом уже смогу учить по-настоящему.

Игнат удивленно почесал затылок:

– Ты и правда о таком в восемь лет думал? И ты на столько лет вперед размечал жизнь?

Майс покосился на умиротворенно сопящего Рикарда:

– А иначе как вот он выдержит восемь… или четырежды восемь? Ведь тут – как повезет! Словом, столько лет обучения на Седого Мага? На высшее посвящение? Во имя чего он будет тратить столько сил? И времени? Только в том случае, если эти восемь или сколько там лет ложатся в общую картину судьбы!

Ратин шумно выдохнул. Спарк молчал, и Майс продолжил:

– А разве у вас не так? Да у нас ведь только об этом и говорят. Ну, о судьбе там, о жизни, как прожить, как построить…

Правда, сообразил Игнат, в школах у нас потому и тошно учиться, что не знаешь, для чего. Опять же, если с детьми часто говорить о компьютерах, к восьми годам они вполне умеют их включать. Хоть Сергеева брата вспомнить. Игрушку какую уже и сам запустит. А если говорить о судьбе… Дети не знают еще, что такое судьба. Скажи им, что судьба – дело хорошее, радостное и почетное – поверят… Самое смешное, что она после этого действительно будет хорошей, радостной и почетной. Дети верят искренне, а против искренней веры мало что может устоять…

Атаман поправил тюк, на котором сидел.

«Если говорить о судьбе – да и думать о будущем хоть сколько-то всерьез» – вздохнул Спарк – «Так ведь и родителям тогда придется поменьше трепаться о шмотках, пиве да футболе… А кто ж такое занудство выдержит?»

– Не знаю, как ты о судьбе, – подал голос Ратин и тоже захрустел сеном, не хуже своего жеребца внизу, – А судьба о тебе явно заботится. Вот, хотя бы, когда ХадХорд брали. Ты все не говоришь и не говоришь, а удивительно же: как ты уцелел на стене?

* * *

На рубленой стене постоялого двора Тигренок не заметил ничего необычного. Насторожили его приоткрытые – а не запертые, как стоило бы – ворота. И дыма над очагом не было – а холодно, должны топить постоянно.

Вместо дыма над крышами взлетела стайка ворон. Тигренок выругался, поняв, что двору конец. Дернул повод и направил коня к балке – по хорошо протоптанному следу. Прошло десятка два лошадей – насколько сын тысячника мог разобраться в отпечатках подков.

На дне овражка его поджидали. Двое верховых в чешуйчатой «караценовой» броне, которую носили северяне, подданые Великого Князя. Оружия они не доставали, и потому Тигренок тоже за саблей не полез. Но коня остановил поодаль.

– Кто такой?

– Сын великого тысячника, Виргенгаард Шаэррад Кориенталь. Назовитесь!

– Госпожа Алиенора, дочь великого боярина Хмары, с сопровождением!

Тигренок опустил голову на левое плечо, а руку на эфес:

– И который из вас… госпожа?

Такой попытки ограбления ему еще не встречалось.

Воины побагровели не сразу: не могли понять, за кого мальчишка их принял. Зато, когда сообразили, сабли рванули слаженно, и коней двинули разом.

– Стоять! – звонко крикнули слева, прямо над ухом Тигренка. Сын тысячника и не хотел, а повернулся: голос принадлежал девушке.

Госпожа Алиенора выехала из-за поворота оврага:

– Убрать оружие! Все! Ты, господин Шаэр…рад, тоже!

Мужчины остановили коней. Алиенора подогнала вороную кобылу, обернулась:

– Лиса! Лисица! Где там тебя носит?!

– За двором смотрю, как велено, – обиженно отозвалась вторая девушка, – Сами же приказали, госпожа… – из-за поворота выступила рыжая кобыла, а на ней в мужском седле эта самая Лиса. «Рыжая ли?» – подумал Тигренок, но Алиенора и служанка кутались в дорожные бурые плащи. Не то, что волосы – сложение оценить было трудно.

– Примите мои извинения, – сын тысячника прижал руку к груди и поклонился сперва боярышне, потом обоим стражникам:

– Меня уже раз ободрать на этой дороге пробовали. А госпожи я сперва не увидел.

Одинаковым движением воины вбросили в одинаковые ножны одинаковые сабли.

– Что на двор не заехал? – пробасил левый.

– Боюсь, – просто ответил Тигренок. – Дыма нет, ворота не заперты, вороны жируют. Там, видать, и живых уже нету.

– Мертвых бояться нечего, – отрезала Алиенора, – Ночевка по морозу страшнее.

– Не сожгли двор, вот что подозрительно, – объяснил Тигренок, а воины согласно кивнули. – Ежели б просто перебили владельцев, так и хату с дымом – чего жалеть? А двор цел.

– Думаешь, вернутся сюда?

Тигренок пожал плечами.

– Госпоже надо согреться и умыться! – пискнула Лиса. Второй стражник повертел головой, рявкнул:

– Ты знай, смотри за округой!

Обернулся к Тигренку:

– Поехали, сын тысячника. Брат останется с женщинами, а мы посмотрим, что внутри.

Внутри оказалось гадко. Выжженная проплешина посреди двора, наскоро забросанная снегом: жгли трупы. Еще семь тел мерзкой гроздью обвесили колодезный журавль.

– Вашей госпоже такое видеть не стоит, – выдавил Тигренок. – И воду из колодца тоже не надо брать – растопим снега.

Стражник выдернул нож, скатился с седла, махнул призывно: айда! Устремившись за ним, сын тысячника оказался сперва в конюшне – и готов был клясться: еще утром в ней стояли те десятки лошадей, что оставили следы через овраг, и дальше на север. Может, разбойники вернутся к вечеру; а может, просто не хотели выдавать себя огромным пожарищем, далеко видным в открытой степи.

Потом перешли в общий зал. Против ожидания, очаг не был загажен, а неподъемные лавки и стол – не сожжены. В левом, жилом крыле, двери комнат оказались выворочены, сундуки и половицы изломаны – ясно, искали тайники. На полу знакомые бурые пятна. Тигренок понял, что хозяев пытали и убивали именно здесь, сплюнул и пошел на двор.

Колодезного журавля опустили, веревку перерубил один из стражников – сын тысячника пока не различал братьев. Девушек проводили в общий зал, где боярышня не чинясь занялась очагом. Лиса побежала по двору набрать чистого снега. Один брат поднялся наверх – стоять на страже; и тотчас обнаружил на чердаке конюшни пролежанные в сене места возле двух нарочно устроенных щелей: смотреть на север и смотреть на юг.

А Тигренок со вторым воином, пыхтя и яростно ругаясь, разволакивали кучу убитых. Вороны пировали недолго, и тошнило не так сильно, как можно было опасаться. Все семеро мужчин погибли в бою: один лишился кишок, получив лезвием поперек живота; второй убит ножом в глаз; у третьего сломана шея; двое зарублены с седел – клинок упал на плечо и по спине зашел дальше, чем по груди, как никогда не бывает, если бойцы одного роста. Шестой сломал спину, а седьмой… Седьмой был убит страшным ударом-росчерком, сверху донизу. Такой удар Тигренок уже видел.

– Людоед!

Стражник обернулся:

– Разбойник по прозванию Людоед?

Тигренок сглотнул и помотал головой: понимай как хочешь. Воин выдохнул:

– Утварь с жилой половины сгребем, да дрова. Спалим эту гнусь… Хорошо, сено осталось. Без коней нам здесь точно крышка.

– А что госпожа ваша в такую даль, да таким непутем? И вас двое только?

Охранник крякнул, размахнулся и швырнул тело в кучу.

– Да… Вышло так. У ее отца с южанами немирье. Вот что…

Что тут еще объяснять! Вся дружина на стенах, дочку через потайной выход, с ней пару лучших… может, был и десяток, да растаял по пути, задерживая и отводя со следа погоню… Вот и заводных коней с ними нет…

– Можешь сказать, куда едете? Вдруг нам по дороге?

* * *

Дальше по дороге открылся еще один постоялый двор. Братство постояло на бугре, приложив ладони козырьком, помотало головами… И согласно повернуло коней к сломанному дереву. Молний среди зимы можно было не опасаться, на дрова сухой дуб вполне годился – а драться на еще одном дворе с еще одной бандой – да ну его в туман!

– Вот доедем до княжеских земель, тогда и будем доверять трактирам… – выразил общее мнение Ратин. – А тут пограничье. Не знаю, кого и бояться. Местная знать – кто три весны в остроге удержался, тот уже зовет себя паном-боярином…

– А наедут нас в открытом поле?

– Некому, – буркнул Олаус, – Ни живой души не чую.

– Огня дашь?

– Немного. Тут силу растрачивать жалко.

Спешились. Коней положили кругом. Укрыли потниками. На которых потников не хватило, укрыли запасной одеждой. Пропахнет – выстираем; а без коня в степи хоть сам умри – быстрее отмучишься. Кони весь день шли легче: чуяли под ногами дорогу, снег был не такой глубокий. Да и высоких трехногих вешек сохранилось не в пример больше. Заводных меняли чаще. По всем этим причинам, отмахали вдвое против вчерашнего, и не хотели оставаться в ничейной пограничной степи даже на одну ночь. Еще и потому, что к восьми лошадям Братства добавились семь разбойничьих; стало быть, и овса теперь уходило вдвое, и чистить-расседлывать-поить приходилось во столько же раз больше. Повезет – так до следующего вечера полагали уже войти в Тенфиорт, первую княжескую деревню.

– Это тебе не по Тракту, по камню, по высокой насыпи, – ворчал Ратин, укладываясь:

– Как открыли Тракт, камнем выложили, подняли там мосты через мелкие речки и сделали паром через Ледянку, так и оборот каравана ускорился. Где-то шесть дней против каждых восьми… Помнишь, Спарк, того хлебовоза?

Наместник прикрыл глаза и увидел толстого, ворчливого, всегда недовольного, Шкевича ван Санта, торговца зерном и мукой. Как-то раз тот довел таможенного сборщика до белого каления, и до жалобы самому наместнику. Спарк смотрел-смотрел на тараторящего купца, не ухватывая сути. Наконец, махнул рукой:

– Да не тарахти ты! Санта-Клаус!

Прозвания никто не понял, но подхватили все с радостью: больно уж допек хлебовоз. Жалобу разобрали, дело уладили… а Шкевич так Санта-Клаусом и остался. Однажды, дождливым днем Теней и Туманов, Спарк снова съехался с торговцем на Тракте. Встретились у прямого куска дороги, по которому легко – загляденье! – катились тележки. Наместник припомнил, как в черную весну они с Ратиным стояли здесь же. Думали разослать дозоры и не могли того сделать, потому что кони наверняка переломали бы ноги на глинистых скользких обочинах.

– А подними-ка ты над тележкой парус… – полушутливо предложил наместник, – Тут степь, ветер почти всегда. Дорога ровная, сам видишь. На овсе выгадаешь.

Грифон, возивший тогда наместника и Пояс – угольно-черный Венселлер – заинтересованно всунул громадную голову между людьми, оглядывая одного и второго алыми глазищами величиной с хороший круглый шлем.

– На высоте… ну, восемью восемь моих длин… ветер не почти всегда, а вообще всегда. Но вот как ты в ледяную высь парус загонишь, интересно узнать? – проскрежетал небожитель.

Спарк дернул плечами:

– Да возьму побольше мешок бумажный, надую «дымом поганым и вонючим», и запущу по ветру, а под ним и парус.

Алые глазища взорвались золотым просверком. Грифон втянул голову в плечи и сел на хвост, как получивший по морде кот. Санта-Клаус открывал и закрывал рот, не издавая ни звука.

– Ну ты и хитер, наместник! – выдохнул он, наконец. – Ладно парус, а чтоб вот так сообразить с дымом… Дым-то всегда вверх…

Игнат жестом отстранил похвалу:

– Я из таких мест, где… ну, умеют кое-что. И все эти вещи я просто-напросто помню, а не сам придумываю.

А усатый маг Олаус Рикард стоял рядом, и заметил осторожно:

– Раньше ты так не говорил.

Наместник фыркнул не хуже грифона:

– Теперь я заработал право говорить что хочу. Я все это знал и в двадцать лет, помнишь, мост через Ледянку когда еще чертил? Да кто послушал бы меня – тогдашнего. А теперь…

Майс – тот самый Мастер Лезвия школы Левобережья, который сейчас разделывает срубленную с дуба ветку на поленья потоньше – тогда, помнится, рассмеялся:

– Получается, ты стал Опоясанным Леса, и перевернул мир вверх дном для того только, чтобы невозбранно проповедовать канализацию в диких землях? Потому, что во всех городах, сохранивших от Старой Империи хоть немного, канализация и понятие о личной чистоте очень даже были и без тебя…

А Ратин – о чем наместник не узнал ни тогда, ни позже – подумал, что все эти занятия, не сильно полезные сами по себе (Ну разве потянет парус груженую повозку? Это ж какой величины полотнище надо! Сухопутная ладья получится!) хороши как способ отвлечь Спарка от ухода его рыжей знакомой… Которая испугалась даже пару дней погостить в новом мире. И бессменный атаман Братства сказал тогда:

– Город-на-мосту – что ты на моем щите рисовал? Неужели такое возможно?

Игнат тотчас же вспомнил картинки в учебнике истории: иранские мосты и крытые рынки VIIVIII веков, венецианский мост Риальто, парижский Новый Мост, достоявший от Генриха IV до деГолля… И пустился объяснять: конечно, как был у нас один лишь Волчий Ручей, так и не потянули бы. Но теперь-то всего и дел, что дождаться, пока с Трактов налог пойдет; а технически ничего сложного нет…

– А вот не письмо бы то! – Майс дорубил ветку и швырнул половинки в кучу для костра, разогнулся и обежал глазами пустую зимнюю степь вокруг, задержавшись только на линии вешек, которая здесь изображала Тракт. Продолжил:

– Не письмо – не ехали б мы сейчас на север. Тебе еще на три срока дали бы Пояс. По сроку за каждый город: за Волчий, за Талгир, который ты хотел на мосту построить… Да и, наконец, за ХадХорд!

* * *

– ХадХорд – красивый город?

Тигренок кивает:

– Наверное.

– Разве ты не оттуда? – удивляется госпожа Алиенор, – Разве в нашем пограничье есть хоть одно поселение, где нужен не просто городской тысячник, но великий тысячник?

– А если я из Княжества? – лениво возражает Тигренок. Кони идут ровной рысью. Идут по следу, хорошо утоптанному предыдущим табуном.

– Ты бы знал, что у нас на колодезного журавля вешают именно разбойников. Может быть, тут ехал как раз княжий дозор из Тенфиорта. Сжег убитых хозяев двора, покарал шайку. Сам двор не тронули: путникам пригодится даже пустая хоромина, все не в чистом поле ночевать! Обычно в дозоре полусотня, вот и след за ними гляди, как выбит.

– И потому твои братцы-воины не боятся рысью нагонять тех, кто прокладывал этот след шагом?.. Постой-ка, госпожа. Ты сказала «у нас» – в Княжестве? Но ведь ты едешь с юга?

Алиенор отмахивается ладонью:

– У меня там родня. К ним и еду.

– А твои парни сказали: едешь в паломничество, в Светлый Лес, поклониться озеру.

– Я награжу их за то, что они не выдали мою тайну. Рассказывай же!

Сын тысячника улыбается:

– Что ты хочешь знать?

Лиса подгоняет кобылу, чтобы тоже послушать. Алиенор неожиданно смущается:

– Ну… как вы там живете… после завоевания зверями? В нашу глухомань вести доходят с изрядной задержкой.

Шаэррад Кориенталь по прозванию Тигренок опускает голову.

– Да как сказать… Отец мой на той войне и погиб. Владений нас не лишали. А родовую должность совсем отменили. Теперь и в ГадГороде великого тысяцкого больше нет… Вообще-то жизнь мало поменялась. Самое заметное, – Тигренок привстает на стременах, потягивается, прогибает спину, садится опять:

– С четвертей выкачали груды налогов, и на них начали строить везде каменные дороги, четыре Тракта – западный, южный, восточный к горам; и даже на север потянули к владениям князя. Я по нему до рубежа ехал. С Финтьеном подписали мир. С князем вашим подписали мир. Князь по привычке пытался выдать за наместника старшую дочь, а та в ГадГород не добралась и сбежала по пути – не понравился, значит.

– Так это правда?! – ахают девушки разом, вскинув руки к щекам. Тигренку приходится ловить за уздечки сразу обеих кобыл, которые от вскрика и взмаха чуть не рванули галопом. К счастью, его боевого коня нельзя напугать девичьими воплями, а сам парень держится в седле крепко.

– Не делай так больше, госпожа, прошу.

Алиенор нетерпеливо машет ладошкой:

– Что там у вас за наместник?! Наверное, княжна не зря отказалась идти за него замуж?! Как это можно?! Ведь это же правитель края, не просто знатный человек?! Стала бы госпожа наместница, почет, уважение, да и богатство! Или муж очень старый да горбатый?! Или он… не человек???

Шаэррад пожимает плечами:

– Да нет, он как раз человек. Не сказать, чтобы очень свирепый. Я два раза говорил с ним.

– Ну, ну какой же он, расскажи? – Лиса теребит парня за рукав, заглядывает в глаза: золотые в фиалковые.

– Среднего роста… Волосы обычные, как у твоих братьев – светло-русые. Говорит по-нашему вполне понятно, выговор только мягкий, как на южном Тракте. ГадГород называет ХадХордом. Старше меня… ну так… лет на восемь… или чуть больше.

– Так он человек?! – девушки, кажется, разочарованы.

– Он-то человек. Глаза только нечеловеческие. Цвета хлебной корки; или вот глины. Бурые такие…

«А еще его собственные волки Людоедом называют,» – хочет добавить Тигренок, только девушки не дают ему раскрыть рта:

– Но вообще-то говорящие звери у вас в городе есть? Ты их видел? Говорил? Расскажи!

Виргенгаард Кориенталь охотно меняет беседу:

– Ну да, в город пришли лесные торговые компании: медведи-строители, грифоны-перевозчики. На северной окраине начали магическую башню строить, и там целых шесть колдунов будут жить, представляете? – фиалковые глаза Тигренка изумленно распахиваются. Зеленые глаза Алиенор, напротив, сосредоточенно сужаются:

– Шесть колдунов… – повторяет она, будто важнее числа нет на свете. – И как же вы с этим? Бунтов… не было?

«Что за дело девочке до бунтов?» – думает Тигренок, потом досадует и мысленно выговаривает себе: «Дубина! Она же наверняка от бунта бежит, вот и спрашивает…»

– Первое, что Лес крепко держит нас за горло, – говорит Шаэррад, – Бунтовать себе дороже выйдет… А второе, – Тигренку хочется плакать. Но не перед боярышней же! Он сглатывает, хватает ледяного ветра. Наконец, проговаривает:

– Приняли его. Угодил. Со всеми мир: на севере, на западе и на юге. Тракты камнем замостили, сколько людей вдоль них земли заняли, побогатели… Им сало какую хочешь свободу или дедовскую гордость – все наглухо замазало, как по колбасине в уши воткнули… Колдуны ловят воров в стенах, волки вычистили ахтву… ну, разбойников – с трактов. Доволен город.

– Ты… из-за этого ушел? – сочувственно спрашивает Лиса, позабыв, что влезла вперед хозяйки. Но госпожа Алиенор ушла в собственные мысли.

Тигренок согласно наклоняет голову:

– Ну… Почти…

«Гордый» – думает Лиса, – «Не хочет признаваться, что обеднел. Или сильные соперники выжили…»

Шаэррад встает и приседает в такт рыси; вертит в голове воспоминания. По истечении должного срока власть наместника кончилась. Правда, ходили слухи, что Пояс ему оставят еще надолго: Спарк эль Тэмр брал размахом, распоряжался почти без колебаний и ошибался на удивление редко. Словно ему уже приходилось управлять городом или учиться этому у хороших наставников. Надо починить городские стены – без долгих споров вытряс из четвертей деньги и нанял своих медведей. Надо населить край – приказал построить Тракты, мосты, каналы. И через каких-то три года пошли земельные споры там, где раньше хутор от хутора только с вышки было видать; из ничего возникли толпы людей, благодарных наместнику за отмеренную им землю и охотно кричащих за него на вечевой площади. Даже из леса потянулись прежние беглецы – зачем высекать тайные заимки, рвать спину на корчевках, когда степной жирный чернозем раздают почти даром?… Горожане кинулись делить степь, бедные посады почти все разбежались по хуторам. Тигренок знал, что половина не вытянет и вернется, или вовсе погибнет. Но вторая половина бывших нищебродов превратится в хозяев – пусть небогатых, зато способных платить налог… Понадобилось заключить мир с Князем или там с Финтьеном – зовите сюда послов! – и вот два мирных договора в один год. Надо построить невиданное чудо, город на мосту – точите лопаты, сушите строевой лес, копите золото! И все послушно понесли указанную долю, нисколько не сомневаясь, что увидят воплощение чуда. Ну, может на два или три года позже обещанного; но для такого большого дела и пять лет вовсе не срок.

Как вдруг в Ратуше оказался совсем другой наместник. Спарк эль Тэмр передал ему счетные книги, умудрившись даже не провороваться (что вызвало немедленное разлитие желчи у всех завистников), и тотчас отбыл на север. Несмотря на то, что погода для путешествия была совсем неподходящая – Время Остановки, холодное и снежное начало зимы.

Тогда же упаковал вьюки и сам Тигренок. За убийство своего человека никакая власть не помилует. Ни Князь, ни город, ни Лес уж точно. За Опоясанного разыщут на дне морском, тут к гадалке не ходи. А вот кровная месть частного лица частному лицу – совершенно другое дело.

Тигренок подточил прадедовскую саблю, оседлал лучшую из своих лошадей. Узнал, через какие ворота выехал Спарк эль Тэмр с тремя друзьями – и вот уже который день идет по его следу.

* * *

Следы первым увидел Ратин и было следов как-то очень уж много. Правда, после стычки на постоялом дворе Братство тоже имело по четыре лошади на каждого. Вечером и утром долго возились с ними; хлопотно было растапливать им снег для питья; да и везли лошади больше пшеницу для собственного пропитания – «три пуда на вьюк», как нагружают киргизы на Памирском тракте, про которых рассказывал Игнату отец еще на Земле… Спарк тряхнул головой, возвращаясь к следам. Обычно в степи на двух лошадей приходится один всадник. Если считать так, перед ними прошло четыре восьмерки коней и две – людей. Но мало бандитов имеют заводных коней; а кто имеет, в голодный день без колебаний пускает его на мясо. Правильнее было бы считать конь-человек, один к одному… и вот по такому счету Братство скоро увидит восьмерых разбойников на каждого. Ратин даже головой повертел: влипли! Степь ничейная тут приступала к невысокой гряде круглых лысых холмов; табун и люди могли укрываться за любым взлобком. А за грядой уже начинались поля Тенфиорта.

На свет появились клинки; Майс вопросительно обратился к Рикарду. Тот сосредоточенно шептал заклинание. Спарк вспоминал, что он знает о самой деревне.

Тенфиорт был невелик, и надеяться на его жителей в бою с бандой не стоило. Чуть дальше к северу Тракт упирался в городок Алакерт – вот там уже имелись и стражники, и таверны, и целых восемь кварталов населения, каждый со своим выборным в Совет Города; главное – там были каменные стены, никакому коню не одолеть. Тенфиорт, как пограничное поселение, тоже имел стены. Пока на сходке жителей не решил перекрыть ближнюю речушку хорошим каменным мостом. Чтобы чинить переправу раз в пятьдесят лет, а не пять раз в год, как было до сих пор с деревянным. Насколько мост хотели сами жители, а насколько – мимоезжие купцы, знал один Тенфиортский староста. Так или иначе, стены разобрали на камень, из камня построили мост. За проезд по мосту получали деньги и делили на общину – худо или хорошо, а каждому за лето хоть по серебряной монетке да перепало. Разумеется, все хотели восстановить защиту; только никто не хотел ради общинных работ забросить собственный сад или двор. Требовался прямой приказ старосты, но после продажи стен ему не очень-то верили и могли просто не послушать. А заставить силой староста уже не сдюжил. Так вот и вышло, что взамен каменной ограды не появилось ни частокола, ни хотя бы земляного вала.

Сегодня пришла пора расплачиваться. Сперва на заснеженную улицу рысью вкатилась десятка конной стражи. Жители обрадовались, потому как с осени изводили Алакертского войта просьбами о защите. А потом – пока Тенфиорт сгрудился на северном въезде, радостно прыгая вокруг въехавших дружинников – с брошенного даже дозорными южного конца, влетели те самые четыре восьмерки разбойников… малость побольше, чем четыре. На некоторых лошадях сидели по двое! Обычно княжеская конница в таких условиях не дралась. Шутка ли, пять к одному! Но стыдно бежать на глазах у тех, кого защищать приехал; да и в дозорах обычно «чешуйчатая», или «караценовая» рать – средняя конница Княжества, не уступавшая никому и никогда… Словом, десятник только зубы оскалил, давая шпоры – а как сабля в руку прыгнула, и сам не заметил. Лязг и визг подняли над холмами стайку ворон. Майс и Ратин увидели их в тот же миг, как Рикард заклинанием почуял тающий под горячей кровью снег.

– Кидай табун, вьюки и тулупы! – рявкнул атаман, – В деревне рубятся! Они на село напали!

– Да сколько их?

– Неважно! Живей! – Ратин намотал поводья заводных вокруг самого тяжелого вьюка и дернул пряжку. Вещи упали в снег якорем; заводные лошади сгрудились рядом. Братство подняло коней с места в рысь. Ложбину между холмов проскочили махом, тревожно щурясь в белесую муть впереди – да сколько ж их там?

– Ратин! Крикни по-своему! Чтоб нас за них не приняли!

Атаман кивнул и выдал такой пересвист, что кони разом сорвались в карьер. У волка лапы когтистые; а за лошадей Спарк даже испугался – не засекся бы кто на гладком зимнем пути.

Потом стало не до страха. Два перестрела до села кони пролетели за десяток ударов сердца. Мелькнул под копытами злосчастный мост. Ратин орал боевой клич Князя – чтобы не приняли за бандитов. Стражники решили, что подошел зимний дозор с юга – и бесстрашно лезли вперед и вперед. Местный кузнец с сыном вырвали по жерди из плетня и тоже размахивали, как умели – то там, то здесь конь давал свечку, а всадник летел стремглав. Баба в красно-черно-зеленой клетчатой юбке, визжащая громче Ратина и десятника, вместе взятых, запустила прямо в свалку котел кипятка – конский рев перекрыл даже ее.

Но пять к одному – все-таки пять к одному. Потеряв десяток, разбойники сбились клином и решили прорываться на юг – Братства было всего четверо, а дружинников пока что удержалось в седлах больше. Сельчане поспешно ныряли в сени. Сын кузнеца осел под забором, стискивая порезанную руку; сам кузнец с разрубленной головой утонул в сугробе. Храбрую тетку прибило копьем к двери; только сейчас Спарк разглядел на ней рубашку со сборчатым воротником – когда-то белую. Трое княжьих все больше перекашивались на седлах… Вот разбойничий вожак встал на стременах, высоко поднял саблю…

И Рикард закатил неимоверно огромный шар пламени в середину сгрудившейся банды. Уцелевшие кони прянули кто куда: сквозь хлипкие заборы, калеча всадников о крыльца и навесы, разбивая им колени об углы срубов, ломая ноги в канавах… Княжий десятник двинул своего жеребца вперед – а этот громадный зверь превосходил статью и весом даже ратинского вороного. Конь смерчем прошел сквозь невысоких разбойничьих лошадок, как кот сквозь мышиную свадьбу, раздавая пинки коваными копытами, опрокидывая в красные лужи мощной грудью, вырывая прямо из боков куски мяса вместе с лоскутами тулупов.

Уцелевшие бандиты бросали оружие. Прежде, чем Ратин или десятник успели вмешаться, родичи кузнеца повалили сдавшихся на снег, острыми стеклянными ножами вспороли животы и одним движением обмотали каждому вокруг горла собственные кишки. Раненых бандитов забивали обухами, как бьют быков, кололи шильями, как колют свиней; а кто был побогаче и потому носил доспех – такого четверо или пятеро держали за ноги и за руки, прижимая к земле, а еще один человек, уперевшись коленом в спину разбойнику, сворачивал ему голову, как гусю или курице.

– Надо было хоть одного живым, твою так!.. – десятник опустил руку с саблей и другой рукой принялся разжимать наглухо сведенные пальцы. – Шустрики деревенские, ет-ть!

– Не говори, кума, сама люблю военных… – Ратин подъехал поздороваться, и согнулся в припадке кашля. Рикард же просто упал с коня – выложился весь. Спарк пошел его поднимать. Майс развернулся к выезду из села:

– За вещами поеду.

– Кхос…торожней… акх…там!

– Не, – мотнул головой десятник, – Ни одна сволочь не сбежала… Однако, сильный колдун!

Проводник уже поднял Рикарда. Сельчане толпились вокруг, выкатив глаза.

– Воды!

– Ну, Спарк… Кхвоють! Так сдохну и не узнаю! – Ратин шатался и отплевывался, а его знаменитый вороной мелко дрожал, – Ну, расскажи, как же ты уцелел… тхогда… на стене?

* * *

Стену Андрей Кузовок ощущал всей спиной. От стены исходило приятное тепло – целый день играло яркое осеннее солнышко, и кирпич хорошо нагрелся. Игнат сидел на том же бревне рядом и точно так же чувствовал тепло вдоль хребта. Чая в этом сне не подавали, а беседа текла неохотно: казалось важнее впитать еще каплю солнца, чем показать свою осведомленность… или даже просто узнать нечто новое.