Текст книги "Висенна. Времена надежды"

Автор книги: Михаил Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 45 страниц)

– А знаешь, господин посадник, и ведь правда – кошек видел. Коневоды со своими табунами вдоль Тракта туда-сюда, как те крысы, понимаешь, в амбаре… Вот. А собаки, господин посадник, не видал там ни единой. Странно!

– Господин посадник, к вам тайницкий приходил. По Волчьему Ручью.

– Что сказал?

– Тут… купец.

– Ему можно. Он сам только что с Ручья.

– Тогда так. Доносит, что видел в городе того самого волшебника, что волками повелевает. В кабаке у южных ворот, с тремя или даже с четырьмя девками явился, потом на попутную телегу сел, да и отбыл.

– Выходит, дом с распутными девками они там еще не построили, а, Ведам?

– Чего не видал, того не видал. Так-то баб хватает: поселенцы со всей родней понаехали, говорю же: кошек, и тех не позабыли… А, вот! Чуть не забыл сказать. Строится что-то огромное, круглое на северном въезде. Как тот рынок, что на главной площади, только первый уровень уже выгнали – ни единого окошка, ни единого входа с земли. Может, боевая башня?

* * *

Башня Пути готова. Строили ее не только люди. Если бы Ведам Таран собрался на юг еще разок, наверное, от удивления всю дорогу бы глаза не сомкнул. Утесы и обрывы по Ледянке облепили пушистые бурые колобки – горные медведи-Соэрра. Забивают в прибрежные скалы деревянные клинья, потом поливают их водой – и набухшее дерево рвет камень на части; и упряжки из сорока меховых гор, лесных медведей Ур-Син, которым человек не достает рукой до холки, волокут отколотые глыбы на катках. Мог бы тогда рассказать купец, как черные и бурые звери клана Хефрена, славные своим каменным искусством, подгоняют и поднимают на веревках громадные блоки…

Спарк-то видел строительство в учебнике истории, в главе про пирамиды. Медведей видел в Лесу. А Корнею Тиренноллу было бы жуть как интересно.

Но вот Башня довершена. Завтра первый почтовый грифон ударит когтями в белые доски. Спарк привалился к нагретой стене, и впитывает спиной дневное тепло: поздняя весна, самый конец Молний. На носу Лепестки и Листья, а там – Пыль и Пламя… Тепло! Лето!

Ратин тоже прогрелся. Рана его, наконец-то затянулась. Что и как срослось внутри, в легких – госпожа Висенна знает, наверное. Да скажет ли? Атаман храбрится, гоняет верхом, разбирает дела в суде. Снова подмигивает девчонкам, пляшет вечерами на площади… Но Спарк учился у самого Лотана, и наметанный глаз мечника примечает точно, безжалостно: Ратин бережет левый бок. Больше не замахиваться ему в полную силу; больше не тянуть весло в упор на выдохе! Вот он стоит возле знаменитого своего коня, и ветер, играющий в гриве, кажется Спаку ни больше, ни меньше – дыханием самого времени.

– Время! Время, Ратин! Сквозь меня течет время. Вымывает что-то. Постоянно. Скоро я буду как кусок плавника на прибойной полосе: белый и легкий…

Ратин вскидывает себя в седло. Поправляет ножны, и змеиным глазом взблескивает их желтая оковка.

– Пиши стихи, Спарк. Тебе станет легче, – говорит Судья. Ветер набрасывает жесткую гриву на склонившееся лицо. Спарк почти видит, как слова путаются в конском волосе, точно птицы в силках.

– … И ты перестанешь слишком много думать о старости. Надо же, белый и легкий, как плавник на лайде!

Потом Ратин выпрямляется. Трогает постаревшего вороного каблуками. Конь окунается в дорогу; плывет сквозь воздух, словно налим сквозь ряску. Вот перешел на рысь; вот сухая земля взрывается под копытами, и жеребец несется галопом.

Спарк смотрит вслед. Молодость отмеряется от рождения, а старость от смерти. Время давит на жизнь с обеих сторон, выковывает – будущим по прошлому – острое лезвие настоящего… Наместник снова опускает ладони на гладкий Пояс. Думает, что хорошо бы осмотреть верхнюю площадку. Поворачивается, забрасывает на руку синий плащ и двумя прыжками взлетает ко входу в Башню.

* * *

Под башней текла бесконечная железная река. На солнце ярко блестели копейные жала, почти так же ярко – шлемы, и куда тусклее лакированные кожаные доспехи.

Князь провожал полки легендарным орлиным прищуром. Рысила знаменитая конница: легкая, «утро псового лая», смело идущая в огонь, воду и на копья; чье назначение – перед боем совать головы во всякую дырку ради разведки; в бою – вертеться вокруг врага и вырубать все, что движется вне сомкнутого строя; а после – гнать и резать бегущих. За ними, в чешуйчатых «караценовых» панцирях, таких тяжелых, что на спине вместо металла оставляли только перекрещенные ремни – конница обычная, «день помощи», мастера сабельной рубки, молниеносных сшибок; славные тем, что ни разу еще не уступали поля – никому и никогда за всю полутысячелетнюю историю Княжества. Наконец, неспешным шагом на тяжеловозах-лошадях, выворачивая камни из дорожного мощения – «вечер потрясения», ударная конница с четырехростовыми копьями, закованная до глаз – и кони, и люди. Эти шли недалеко. В осаде и приступе от них толку не ожидалось, так что Князь вывел их на парад – просто полюбоваться и потом вернуть в казармы. Чтобы колонны в походе не налезали друг на друга, разным частям назначили разное время выхода и разные дороги. После прохода конницы дорога оставалась пустой, и Князь мог подумать.

Великий Князь ТопТаунский чувствовал свою скорую смерть, и, провожая полки, думал не о том, каким останется в людской памяти – это он мог спросить у любого доносчика тайной службы, чего тут гадать! – а вспоминал день, когда седой отец впервые показал ему сверкающую и блестящую стальную змею, великого дракона войны. Тогда войско уходило на запад, останавливать спустившихся с гор кочевников. Шла только конница, и князь навсегда запомнил восхищение перед отлаженным, выверенным инструментом, каким для его отца было войско… В конце-то концов, мужчина прежде всего – воин; а все остальные занятия для него выдумали те, кто боится идти в бой! Князь долго еще сопел, подбирая ответы оставшейся во дворце старшей дочери. Младшая с ним почти никогда не спорила: хочешь воевать? Ну, тебе виднее, батюшка, на то ты и князь. А старшая допекла до того, что даже сейчас, на параде, Великий Князь искал себе оправданий – за то единственное, что любил и умел делать.

Наконец, показалась и пехота. Сперва шли копейщики. За ними – мечники. На спинах они несли только щиты. А дорогую броню везли на телегах, вместе с припасами. Но Князь был уверен, что с переходом рубежа воеводы заставят всех влезть в железо, несмотря на жару. Он так давно и так тщательно отбирал себе воевод, так старательно их испытывал и учил, что не мог даже представить себе никакого небрежения с их стороны.

Прокатились упряжки стеноломных и осадных машин. Князь предпочитал собирать и пристреливать их загодя. Не всегда на месте найдешь хороший лес, да и время дорого!

Прошел замыкающий полк, охраняющий обоз и машины. Некоторое время тянулись отставшие; снимали оцепление городских улиц. Зрители начали расходиться. Князь тяжело ступал по галереям, думал: «Хорошо еще, не под руки ведут» – смотрел вниз, на узкие путаные улочки, после солнечного простора башни казавшиеся темными и даже на взгляд холодными. Как вода.

* * *

Вода кипела в каменной наброске. Медведи-Соэрра поставили дело широко и очень скоро наломали столько камня для Волчьего Ручья, что смогли даже часть оставлять возле реки, для выделки гладких плит. Хвалились следующим летом поставить мастерскую для фигурной работы по камню, и просили на то строевой лес – сделать большое колесо водяной мельницы, от которой хотели дать привод на шлифовальную машину.

Спарк обещал, кивал, соглашался. Прыгал туда и сюда по отмели. Добрую половину скальных выходов медведи просто срубили, и берег заметно выровнялся. Правда, съезд к парому все равно остался один. Зато теперь наместник мог совершенно спокойно промерить расстояния и даже высоты: водяным нивелиром то ли из кишок, то ли из тонкой, добротно провощенной кожи. На ощупь было одинаково гладко, а спросить пожалел времени.

Опоясанный составлял проект две октаго. Плавал туда и сюда на пароме, промерял глубину. Гонял ныряльщиков в холодную воду: какое там дно? Какой грунт? Заставил медведей устроить два створа и промерил скорость течения, записав себе для памяти, что надо будет повторить замер весной в паводок. Велел поставить по обеим сторонам переправы, на отмелях, каменные стелы с выбитой линейкой: водомерные. Думал даже учредить постоянный пост, ради наблюдения за рекой – но решил пока что ЛаакХаарцев за хвост не дергать. Пусть думают, что перемены на Тракте их не касаются. А потом, в один прекрасный день, подойдет караван с готовыми кружалами Кружала – досчатая опалубка по форме арки, применяется в кладочных работах. и цементом. Песка в реке завались; щебня от каменотесов осталось море, не то – еще набьют, чай, не статуи вырезать. Наскоро отсыплют пару грядок, волноотбойников. Чтоб течением раствор не вымывало. Поставят опалубку: простые ящики. И зальют опоры через десять метров, прямо в воде – бетон от воды только крепче делается. Через две октаго бетон схватится. Поставят опалубку арок. За зиму перед тем можно даже какое-никакое армирование отковать, чтобы от усадочных трещин защита была… И знай себе, укладывай бетон. Весной начнут, а к осени уже будет мост, который на такой широкой реке – лучшая защита: снял настил на крайних пролетах, и оказался на рукотворном острове; вода и рыба под рукой, никакая осада не страшна. Можно не спеша, обычным порядком, стены и дома строить.

И появятся у Леса целых два города на Тракте. Со стороны ГадГорода – Волчий Ручей, а со стороны ЛаакХаара – Мост. Ради такого дела Пояс на второй срок получить – легко!

Только для подобного строительства надо собрать одних строителей столько, сколько сегодня во всем Волчьем Ручье жителей нету. И всем им надо будет что-то есть. И землю придется отводить за мостом. И денег, на оплату охраны. И с ЛаакХааром придется познакомиться подробней. И, главное, цемент научиться делать в таких количествах, чтоб хватило.

Словом, тут на следующие десять лет занятий хватит, и еще останется.

Стоп, сказал себе Игнат. Ну там город, ну там край, ну там Пояс…

А как же Ирка?

* * *

Четыре восьмидневки спустя Ирина Мятликова въезжала под своды ГадГородской пошлинной башни. Карие глаза девушки были сухие и спокойные, как стекло. Отплакала. Ладно еще, с языком повезло. Хотя, Ирина никогда нигде не слышала и не читала, чтобы путешественник в новом мире начинал совсем уж с чистого листа…

Первые несколько ночей было страшно. Привяжут к телеге, изнасилуют скопом, а потом рожай? И прости-прощай фигурка точеная, улыбка на лице да кожа свежая. Что уж там про маму с папой вспоминать!

Здесь тоже повезло: купец что-то долго объяснял про ее глаза. И вроде как про человека с такими же глазами – насколько Ирине удалось понять. И чем-то этот кареглазый парень купцу в давние времена крепко помог. Настолько крепко, что Ведам Таран, лишь предположив в Ирке родственницу «того парня», согласился бесплатно везти ее, куда захочет, да еще и кормить всю дорогу. И даже обеих подружек вместе с ней. Естественно, девушки считались почетными гостьями. Не то, что к телеге привязывать – в их сторону лишний взгляд опасались бросить, явно боялись задеть неосторожным намеком.

Решив поставить свечку неведомому кареглазому благодетелю, подруги тут же стали выяснять, как в округе дело обстоит с центрами культуры. И выяснили, что таковых немного. Конкретно, в паре дней пути назад, к югу – какой-то Волчий Ручей, новостроенный городишко. Вроде как райцентр. Или, переводя на привычные мерки, головная усадьба большого колхоза… Ирка туда сразу не захотела. А к северу, восьмидневка ходу – ГадГород, несмотря на свое издевательское название, большой, культурный и торговый. Насколько Ирина могла сравнивать, что-то вроде Новгорода в пору его расцвета. Только лучше, потому как лет пятьсот его никто не завоевывал.

Ведам Таран вез туда «мягкую рухлядь» с приснопамятного Волчьего Ручья – связки лис, куниц и, конечно же, соболей. Девушки удивились: ни одной волчьей или медвежьей шкуры. Но Катя с Ларисой языка не знали вовсе, а Ирка никак не могла понять, отчего на столь вредного для хозяйства зверя, как волк, или на такую завидную, престижную добычу, как медведь, удивительно мало охотников. В конце концов, для дальнейшей жизни все это было вовсе не важно; а важно было – как устроиться. И девушки принялись с азартом перемывать косточки вероятным кавалерам… по ночам рыдая в тюки со шкурами. Очень уж тоскливо вот так вот сразу – из дому и неизвестно куда.

«Что такое повезло, и как с ним бороться» – прокомментировала как-то Лариса их положение. Приняли, не обидели, до места везут. А дальше? Если бы обидели, тут просто все: выжил – мсти. Но их же как гостей принимают, оставить без благодарности невежливо… а они даже на костре готовить едва умеют! Здешние парни битую птицу разделывают – куда там иной поварихе. Невесту выбирают, чтобы рыбу лучше мужа запекала, поди, потягайся с такими! А фигурки да кожа гладкая у здешних красавиц, на натуральном молоке вспоенных, в чистой росе выкупанных… А волосы шелковистые, не водопроводной хлоркой, дождевой водой мытые… А осанка, отточенная поколениями, носившими кто кувшины с водой на голове, кто коромысло… Даже Ирка со всем своим шейпингом да солярием рядом не стояла. И ведь не знают подружки про здешний мир ну совсем ничего!

Так доехали до городских стен. Военный лагерь под стенами девушек не впечатлил, потому как в разных исторических боевиках случалось видеть и побольше, и поцветастее. Ведам Таран, напротив, изумился дважды. Во-первых, тому, что Князь пригнал с севера такую мощную армию. А во-вторых тому, что девушкам на ту армию было глубоко плевать. Словно для них война была чем-то совсем отдельным от обычной жизни.

Так что, переночевав в достаточном отдалении (от разъездов девушек удачно спрятали), Ведам Таран все-таки рискнул вернуться домой. И вот въехал караван в южные ворота, и потянулся по широкой улице. Ирка и головой вертела, и глазами косила. Не соврал купец! Улицы чистые. На Земле в двадцатом веке из иных подворотен воняло гадостней, чем тут из самых узких проулков. Люди ходят умытые, подстриженные. Волосы у женщин блестят тем особенным блеском, который знающему глазу выдает ежедневную укладку.

За надвратной башней начиналась широкая площадь с небольшим базарчиком, каким-то присутственным зданием, журчащим фонтанчиком и каменной чашей перед ним, где стояли эти самые местные красавицы в количестве нескольких десятков – себя показать, людей посмотреть. Ну да, и воды же надо принести. Муж – хи-хи! – убьет, если болтать буду, так что подружки, скоренько-скоренько: как там у Тайад? Опять мальчик? Ну, ну, известно, от чернобородых завсегда мальчики рождаются…

Площадь миновали, втянулись в широкий проезд. Направо дома четкие, прямоугольные. Снаружи как испанские асьенды: все окна во внутренний двор, на улицу только узкие бойницы, двери да ворота из дубовых досок, толщиной – с разбегу не пробить. Улицы тоже прямые, просматриваются почти на всю длину. Налево – все наоборот. Переулки вьются, как макароны или кудряшки. Домики изящные, затейливые, крыши острые, под разноцветной яркой черепицей. Цветы на окнах, полукруглые балкончики. Словно бы и не один город, а два. Купец хмыкает, говорит, другие две четверти, «Горки» и «Солянка», еще заковыристей отстроены…

Скоро караван повернул направо, в «испанскую» сторону. Как Ирина поняла, четверть «Степна». Первые четыре дома от поворота занимали ковроделы, и свой товар они, по случаю солнечного дня, вывешивали попросту на глухие стены. По ним и улица называлась – Ковровая. Дальше еще частенько попадались дома с коврами; навстречу прокатились несколько тяжелых возов, груженых яблоками и дынями – по крайней мере, желтые округлые плоды выглядели точь-в-точь как земные дыни.

Миновали проулок: там уже не могли разъехаться ни четыре телеги, как на главной улице, ни даже две, как на Ковровой. В конце проулка неприятно-серым пятном мелькнула северная городская стена. Потом девушки услышали странный гул, подбиравшийся все ближе – и, наконец, увидали вывеску: вырезной из металлического листа, посеребренный, наверное – сверкал так, что глазам больно – толстый мужик с пивной кружкой в правой руке и окороком в левой. Под вывеской не было даже двери: обычнейший проем, затянутый от мух полотном на деревянной раме. Рама то и дело распахивалась, выпуская и поглощая людей: по двое-трое; шумными или спокойными компаниями.

Ведам Таран и его люди оживились, подкручивали усы, улыбались.

– Серебряное брюхо! – гордо сказал купец. – Лучший трактир в нашей четверти!

«Лучший в четверти» трактир занимал целый квартал. Входов Ирка насчитала четыре штуки. И гудело «Серебряное брюхо» на всю Ковровую улицу. Но Ведам бестрепетно приказал править к дому. Знакомство с достопримечательностью откладывалось.

Миновали еще один проулок на север, и еще один – к югу, в конце которого мелькали пестрые палатки: проулок выходил на маленький базар. Во второй проулок к северу повернули, и солнце переместилось за спину. Кроме солнца, позади каравана столпились прохожие. Кто поглазеть, кто просто ожидая, пока телеги освободят проход.

– Там, дальше, Водовзводная, – купец махнул рукой на северо-запад. – Дома с большими такими окнами, не как в нашей четверти. Девки воду берут на большом колодце; там же и разговаривают. Если заскучаете – туда. Только там приходят с ведром или с кувшином, с пустыми руками невежливо. Помню, дочка соседа как-то с кружкой пришла, смеху было… А вот мы и дома!

Слева заскрипели блоки, ворота пошли вверх, над стеной: в узком переулке иначе не открыть. Выбежали встречать домочадцы. Столько родни сразу Ирка даже на папином юбилее не видала. Тетка в красном платье повисла у купца на шее, старательно причитая от радости и кося на притихших девчонок непривычно-желтым глазом. Люди попрыгали с возов; работники пошли с караваном в ворота, на грузовой двор. Двое старших приказчиков с полупоклоном указали девушкам парадную дверь, по обе стороны которой подымались на дыбы красивые резные кони.

* * *

Коней Шеффер Дальт запомнил очень хорошо. Он легко затерялся в толпе прохожих, вместе с ними легонько поворчал: когда-де проулок освободят? Ишь, домой вернулся, невидаль какая! Возы убери с прохода, а там обнимайся хоть заполночь! – и под то ворчание пробрался к самым воротам, сумев заглянуть в лицо кое-кому из домашних и приехавших.

А потом живо развернулся, словно ему в рожу плюнули, и припустил напрямую к Ратуше.

* * *

– … Ратуше вашего славного города во всех поселках и местах Княжества Великого ТопТаунского везде будет почет и уважение, яко же боярам Великого Князя; а людям вашим торговым и служебным почет и место, яко войсковым четникам, сотникам и тысячникам, по разрядам их… А иные все уложения торговые и дорожные, и мостовое, и повозное «по старине», без перемены тех предбывших грамот; а Князю Великому в то не мешаться…

Корней Тиреннолл поднял руку и посол с готовностью замолчал.

– Стало быть, Великий Князь желает нашей дружбы и помощи; да и, прямо сказать, чтобы мы стали частью его земель по вольному хотению.

Собранные в парадном зале горожане возмущенно заревели. Послы стояли твердо; только капельки пота на загорелых лбах выдавали волнение.

– А на что ж тогда войско пришло?! – выкрикнул посадник, легко перекрывая гул. И поднял обе руки, подавая знак приставам утихомирить толпу.

Впрочем, тут, в зале Ратуши, собралась еще не толпа. Только выборные от четвертей да старшины гильдий. И тишина наступила быстро, потому как все хотели услышать ответ.

– Войско наше смирно под городом стоит, пакости и шкоды никакой не учинено! Такого вежества от войска никто не упомнит, каково наше! А на юг пойдем, на Тракт, с теми, кто его перекрыл, станем воевать! – в глаза соврал Михал-воевода.

– Это на желтоглазых что ли? На ЛаакХаар?! – закричали от дверей слева, куда на время совета сдвинули стол и лавки.

– Да нет, – мотнул головой воевода, – На южан, в лесу которые живут. Которые Тракт перекрыли, как о том запрошлыми летами в посольской грамоте к вашему вольному городу от Князя писано. Сам же я привозил ту грамоту.

Горожане на миг замолчали. А потом взорвались смехом:

– Это Волчий Ручей ты повоюешь, со всеми твоими тысячами? Да его наша ахтва городская десятью восьмерками когда еще жгла!

– Там какая жалкая сотняга за хворостяным плетнем, а ты притянул велику рать – стольный город станет брать!

– Ужо тебе, воевода, врать не умеешь! Прямо скажи: «Не пойдете под князя добром, примучу вас!» – так поверим!

– Тихо всем! Тихо, ну! Посадник говорить будет!

Корней стукнул ладонью по подлокотнику. Поднялся в кресле. Протянул руку к послам:

– Слыхали? Все одинаково думают!

Люди в зале притихли. Тяжелое дыхание волнами прокатывалось взад-вперед. Тиреннолл подумал: велю после все решетки открыть, воздух в зале поменять. День жаркий, а все в праздничном. Воевода посольский в шубе; и наши не отстают: что тех воротников меховых; что той золотой вышивки! Оплечья коробом стоят… И дух – топор вешай.

– Завтра общий совет соберем и ответ дадим; а с тем, господа послы, будьте здоровы! – приговорил посадник, опускаясь обратно в кресло.

Люди снова зашумели, заворчали, но расступились послушно, и позволили вывести гостей без ругани. Если б послы явились к посаднику вечером, без лишнего шума – глядишь, и договорились бы. Потому, если ГадГород в Княжество войдет, так и мытный сбор на границе с Княжеством – долой. И повозное вдвое меньше. И торговать железом – финтьенским ли, южным ли с ЛаакХаара – до самых северных пределов, до ледяных скал Юнграда… Ответ иной бы вышел! Бывает, город так и скупят на корню, жители его и не узнают, что втихомолку, за спиной, проданы. А на людях каждый боится сказать: продадим волю! Дорого предлагают, иного случая уже не будет!

Только в ХадХорде мимо общего собрания не пройдешь. Как ни верти. И, стало быть, надо тех скупать, которые на собрании вес имеют. Вот, к выборным наверняка ходили тайные гонцы. Ни Пол Ковник, ни Айр Бласт, ни Айр Болл – ни даже Матвей Ворон! – слова не сказали за весь совет. Корней знал, когда такое бывает. Когда деньги хапнул, и оправдать их надо. А предать в открытую, прилюдно против города встать – страшно…

Вот вышли последние; вот и слуги принялись мести пол, обрызгивать водой для свежести. Без подсказки растворили окна, вызвав на лице посадника вялую улыбку: стараются. Корней собрался с силами – пойти к себе и избавиться, наконец, от жаркой парадной одежды.

Гулко вбивая подкованные каблуки в пол, вошел тысяцкий городского войска. Тигр волок за шкирку давешнего доносчика из ахтвы. Доволок, брезгливо встряхнул, поставил перед посадником и приказал:

– Говори!

Малорослый Шеффер Дальт зачастил:

– Господин посадник, слово и дело! Первое, у одной из девок купца Ведама Тарана – тоже с юга воротился, точно как Этаван! Да они ж еще и соседи, дверь в дверь, кстати вот… У него новая девка, глаза нездешние. Как дуб мореный, чернь выгоревшая, или медведь бурый, такого вот цвета. И еще что вспомнил: девки те, с которыми в городе был парень с Волчьего Ручья, что я про него прошлым разом доносил – помните? Вот, они ж к Этавану ходили! Я коней резных как узнал, вспомнил, где видел их, в каком проулке! И девка та сейчас еще у Тарана, ежели взять прикажете, не сбежит, как волчий хозяин!

Корней лениво двинул пальцем – Тигр толкнул доносчика к двери, где его приняли и вывели двое стражников. Когда же за доносчиком закрылась дверь, посадник одним движением сорвал парадную шубу, а вторым, с неожиданно прорвавшейся яростью, швырнул одежку через всю комнату, в угол, где складывали ненужную мебель.

– Юг! – зарычал посадник, сходя по ступеням. – Опять юг! Каким же там намазано медом, а, Тигр? Ладно бы наши! От века на юг тот ездили; нешто где на лесной опушке или в овражке ключ живой воды отыскали? Папоротник-цвет, что желания исполняет?

Тиреннолл пошевелил руками: приложить их было не к чему.

– Доносчиков посылал. Ратин так и пропал, с концами. А ловок был; и как только раскусили его? Купцы мимо ездят, все в один голос: обычный-де городок строится, ничего особенного. Вольное владение – ну, понятно, дело молодое, когда и повеличаться, как не сейчас! Пусть называются, как хотят – а танцевать все равно будут то, что мы заиграем. Мы вон Косак в дугу согнули за четыре лета… Ну, деньги ктото сыскал на зодчество Волчьего Ручья. Так у нас одних медоваров доход и оборот – можно площадь перед Ратушей вымостить золотом! А есть же еще соляное братство, медовары им в подметки не годятся. Подумаешь, город!.. У нас иной год на улице больше построят, чем всего того города!

Посадник бестолково кружил по залу. Слуги бочком подвигались к выходу, и понемногу исчезали в двери: меньше знаешь – крепче спишь. Тигр стоял неподвижно – точь-в-точь резное каменное украшение, наподобие малахитовых перевитых змей единственной в зале колонны.

– Так ведь князь пришел, понимаешь, Тигр? Великий Князь ТопТаунский! Его войско нечасто побеждали. И то еще сказать, войско победят раз, и другой – а войну все одно выигрывает князь… И вот на наш город наметился, а мы, милостью предков наших, пять веков никому дани не платили… – Корней смахнул пот с лица. Остановился. Фыркнул:

– Лавку там придвинь, какую ни есть!

Тигр, не чинясь, толкнул в середину дубовую скамью на скрещеных ножках. Посадник облегченно уселся. Стукнул в скамью кулаком:

– И вот князь нам такой орешек подкинул: мол, кусайте! Зубками его, зубками, детки! А вино я сам допью, вам оно ни к чему, так-то вот!

Тысячник криво усмехнулся и сказал, что думал:

– Непохож ты на белку, посадник.

– Какую белку?

– Да как говорил про зубки, лицо у тебя этак чудно вытянулось… а все непохож!

Тиреннолл махнул рукой:

– Тайницких на Волчий Ручей заслал, опять же: ну, город. Ну, стража. Ну, медведи в упряжке ходят… знать, лошадей в лесу не разведешь. Наши полесовщики вон лося приручили, а медведь чем хуже?

– Мясо жрет, – подумав, произнес тысячник, – Дорого кормить. Зато силища зверская, куда там лосю! А трусоват дикий-то медведь, в бою конь смелее, лось – и тот злее бывает. Олень или там бык степной – вот бойцы. Но всего лучше, если бы вепря приручить. Да в повозку. У него сала две ладони, никакой стрелой не проткнешь. И глазки маленькие, бегущего не выцелишь… Ты, господин посадник, полагаешь, юг нам подсунули для отвода глаз. И Берта думаешь взять. А кипятишься и руками размахиваешь, потому как друзей на дыбу ставить… если б ты легко это делал, я бы давно тебя зарубил. Вот.

Посадник наклонил голову и не сказал ничего. Тысячник тоже промолчал. Наконец, Тиреннолл выдохнул:

– Понаделали забот! Мало им князя!

* * *

– Княжеский знак видишь? Что головой киваешь? Ты староста?

– Да, господа хорошие.

– Мы не господа хорошие, а гонцы княжеские. Лошадей давай. Верховых нам. Три и заводных три. Быстро погоним, так не вздумай запаленых подсунуть или хромых каких: исполосуем жопу плетками, восемь дней не сядешь. Вон тех, что возле вербы, видишь? Смотри, не вздумай переменить! И подковы сами осмотрим. Ступай!

– Старшой, а чего гнать-то?

– Да волки эти мне не по нутру: много их для обычной стаи. И как-то идут странно, словно к указанному месту. От них уходить будем. Боюсь я, как бы не встретили нас на переправе или в узости какой, так смотрите, чтоб оружие легко вынималось… Все, тихо, староста идет. Морду понаглей!

– Пожалуйте коников смотреть… господа.

И в сторону:

– Не знак бы княжеский, нашли б вас тут… По весне, в овраге за околицей… Господа, еть! Каких лошадей выбрали, сволочь войсковая! Какие кони!

* * *

Кони остановились на единый миг. Дверцы возка распахнулись, выпустив десяток одоспешенных стражников с короткими мечами для драки в тесноте и с полупудовыми штурмовыми секирами: выбивать двери.

Вышел пристав в длинном черном балахоне, с медной чернильницей на поясе. Поправил узорное оплечье, положенное по чину и вышитое жемчугом. Стукнул колотушкой в дверь. Дверь открылась, пристав и стражники исчезли в глубине дома. Потом показались: вели за руки мощного крепкого мужчину в синем бархате и золотом поясе; головой вперед сунули в возок. Дверца хлопнула, кони рванули и возок покатился дальше. На Водовзводную, вспомнила Ирка. Там место пошире, а тут и не развернешься…

Кто-то прикоснулся к руке, и девушка отпрянула от узкого окошка-бойницы. За плечом стоял Ведам Таран; губы купца были плотно сжаты. Вот они разомкнулись, и гостью прошиб холодный пот:

– Сегодня твою сестру закатаем в ковер, я говорил с зятем. Вывезем через северные ворота. И ко мне в село. Завтра тебя. Послезавтра вторую сестру. Видишь, Берта забрали. Донес кто-то, что на юг часто ездит. А мы же только что оттуда. Если сейчас ко мне с обыском – у тебя глаза нездешние. Точно как у того парня, на Волчьем Ручье. Стало быть, ведьма. Ведьму – на костер. Меня – рядом, ибо укрыватель есмь. Так что пойдем. Объяснишь сестре, что надо делать.