Текст книги "Висенна. Времена надежды"

Автор книги: Михаил Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 45 страниц)

– … Господин Северной и Южной равнин, Великий Князь ТопТаунский! – выговорился, наконец, посол.

Посадник вежливо встал с места. Теперь он рассматривал гостя внимательно. Глаза – колючие, жесткие. Тиреннолл сразу вспомнил охоту: взгляд человека перед ударом или спуском тетивы. Лицо – нестарое, резкое, обветренное; совсем не придворное. Руки – железные клещи с характерным мозолистым бугром поперек ладони. От весла такое бывает. Только не греб же посол всю дорогу! Да и никто из них не греб: посольство прибыло конно. Значит, мечник.

Тиреннолл указал на скатерть – слуги тотчас понесли мед в высоких кувшинах, черное пиво в широких ковшах; соленую рыбку, мелких рачков. Посол сдержанно поклонился и быстрым движением вложил грамоту в руки подскочившему печатнику.

Михал, из Макбетов. Не ошиблись дознатчики. Как ни хотел Тиреннолл отсрочить страшную новость, а сомневаться далее причины не видел. Воевода – он и в собольей шубе волк. Впрочем, не сильно Михал и прятался. Видно, готов к войне Великий Князь. Воеводу прислал посмотреть… и в железа не забьешь: посол! Если войны все равно не миновать, так и взять бы воеводу. Пустька князюшка его выкупает за мир и дружбу… Только – обидишь посла, госпожа Висенна не простит. Выгодно, да бесчестно.

Корней оставил посадничье кресло, спустился на три ступени, уселся к накрытом столу на лавку. Гость не замедил, поместился напротив. Кравчие налили обоим одновременно и поровну. Соперники отхлебнули, уставились глаза в глаза: серые северные против степных желтых.

… А может, девкой опутать? Застрянет в городе, и…

И что? Век за юбкой не просидишь!

Посадник вздохнул. Наклонился совсем близко к Макбету. Слуги понятливо разошлись по дальним углам, привычно позабыв дышать. Корней оправил свой серый плащ, ставший уже легендой. Вытащил знак посадника. Улыбнулся криво, а спросил прямо:

– Когда с полками ждать, воевода?

Михал глаза не опустил:

– Думаешь, сейчас убивать, или на обратный путь подсыпать чего?

Корней против воли засмеялся. О чем тут говорить, ясно и так! Быть войне. Не сегодня. Еще и не завтра. Но – не миновать. Посадник почувствовал, что дышится легче: решение принято.

– Грамоту в ответ писать, или на словах передашь?

Воевода осклабился:

– Да уж не трудись, посадник.

Тиреннолл легонько поднял верхнюю губу:

– Ну, тогда нечего жевать сопли… – крикнул кравчему:

– Неси весь бочонок! – сжал серебрянную чарку нестарыми еще пальцами, вдавил в толстую скатерть. – Наливай, воевода!

* * *

Воевода ушел далеко заполдень. Ушел – громко сказано. Увели его под руки. Корней споил противника вчерную. Песни пели, расколотили пару кувшинов. И не мог посадник сказать, что хоть один притворяется. Оба и смеялись и плакали искренне. Ковш выпьют, глазами столкнутся: дзынь! Вспомнят, что драться нельзя… нельзя даже пьяному… нет, совсем нельзя! И за новый ковш. И снова, где взгляды пересекутся, клинковый лязг. И еще ковш, и еще, и еще: поровну. Только воевода гулял от радости, а Тиреннолл заливал горе. И потому Макбета, пьяного и счастливого, унесли на постоялый двор, где расторопные девки с Веселой улицы сняли с него сперва сапоги и шубу, а потом пояс, штаны и рубаху… обтерли крепкое тело свежими полотенцами… тут Михал сгреб сразу обеих и принялся за то, чего посаднику долго еще не пришлось попробовать.

А посадник, хотя и пил с воеводой наравне, остался злющий и трезвый, как стеклышко. И в малом покое с бумагами ждали его не ласковые девичьи руки, а обтрепанный малый в зеленом некогда кафтанчике, ветхих штанах да дырявых сапогах.

Корней посмотрел в упор на охранника:

– Кто?

На голос из боковой дверцы вынырнул начальник городской стражи: рослый, крепкий, усатый… В броне и с оружием на боку, только что без шлема. Стриженный в скобку, отчего смотрелся моложе своих шестидесяти восьми. Глаза фиалковые – южанин. Имя тоже нездешнее, длинное. Корней не выговорил бы его и трезвым. Но горожане давно придумали выход: дали тысяцкому кличку. Ее посадник мог вспомнить даже сейчас:

– Тигр? Важное что?

– Это вот Шеффер Дальт… – Тигр хлопнул мужичонку по плечу, отчего лавка под ним заметно прогнулась.

– Легче, Тигр! Здесь я пьяный, а не ты. Мне и ломать, ежели чего… – сумрачный Корней рухнул на любимый стул.

– Он показывает, что в корчме «Шесть тарелок» разговор слыхал. Про Волчий Ручей. Нашего города купец писал к тамошним колдунам, и у своего человека спрашивал, доставлено ли письмо. А еще и про Транаса, сотника погибшего, разговор был. И не они ли Транаса предали?

Корней почернел и выдохнул. Тигр виду не подал, а Шеффер аж прослезился от перегара.

– Имя?

– Берт Этаван.

– Не оговор?

Тысячник повернул доносчика спиной, сдвинул повязку. Клеймо уже смазали жиром и перевязали. Тиреннолл укоризненно покачал пальцем:

– А если блевану?

Тигр поднял мужичонку за воротник, выставил в двери.

– Вот.

– Чего – «вот»?! – заревел Корней не хуже медведя:

– Мне теперь Берта на правеж поставить?! От-т-того, что сук-кин к-кот! Из ахтвы городской! Не побоялся! На каленое железо лечь?!

Посадник встал, без усилия выдернул из пола светильник, голой рукой затушил в нем свечу, и крутанул железку перед собой, как копье. Со свистом. Потом резко вогнал в доски: на ладонь от потертого сапога тысячника.

– Купцы, их-х м-мать! Один без печати торгует, другой с южанами дружбу завел… Неслав тоже все на юг тянул. Пока не ек…нул… Умный был, хитрый, смелый… Все одно сгинул. Теперь еще и Князь на юг щемится!

Посмотрел на тысячника:

– Если б у тебя глаза серые, как у того северянина, тут и убил бы!

Тигр ответил без улыбки:

– Верю. Что с купцом?

– Хвост повесь. Вон пусть этот меченый и доносит. Стой!

Тысячник обернулся.

– Посла узнал?

Тигр кивнул.

– Зайди, повидайся, вежества ради… Да стой же!

– Да?

– Вели там, пусть вина принесут. Или меда. Только не вареного… Берт, собачий вылупок! Другом называл… Прав Михал: у князей нет друзей!

Посадник махнул рукой. Плащ распахнулся. Золотое «солнышко» качнулось перед единственным окном, вспыхнуло в лучах настоящего солнца. Корней поймал вещицу левой ладонью. И мгновенно остыл, а лицом изменился так, что стражник у входа захотел поправить ремешок шлема. Или сглотнуть.

От страха.

* * *

Страшнее всего – спиной вперед. Что там, впереди, не видно. Видно кормщика, и в ужасе путаешься, какую он поднял руку: правую или левую. Впрочем, как называется поднятая рука, неважно. Та, что с твоего борта, ладонь вперед, словно кормщик отталкивает – значит, пятки до упора в скользкую гребенку, выдавливая фонтаны из сапог; сплюнуть, откинуться, весло на себя – рраз!

Спарк на весле, и это великая честь. Потому что буря нешуточная. Восемь лучших гребцов даже не пытаются двигать корабль – они только помогают рулевому держать поперек волны и против ветра, чтобы не так сносило.

Прочие три восьмерки все с ведрами, черпаками и шапками. Вощеная кожа противно скребет по корабельным ребрам, емкость тяжелеет мгновенно; спина уже болит, а отдыха нет. И не будет! Разогнуться, вытянуть руки, хоть на миг расправить спину – рраз! За борт вылетает жалкий плевок; а море отвечает полной мерой, от души. И снова в трюме по щиколотку воды. Добро еще, мачту успели снять. Вот, если бы вывернуло ее… Нет, лучше о таком не думать.

Палуба толкает в ноги, а желудок – в горло. Сверху. Нос корабля рассек пенный гребень и катится вниз по тугому гладкому склону. В гребке ложишься соседу на колени, а твои ноги, естественно, к корме. Корма же идет вверх; чего там рулевой руками машет? Держался бы лучше… Не ровен час, ремни разорвутся, и полетит с высокой скамьи, точно корабль-скорпион хвостом ударил.

Вот корабль дошел до нижней точки между волнами. Теперь все зависит от высоты носа. Успеть выровняться, прежде, чем ладья зароется скулами в воду. Кормщик тянет руки к себе: табань! Нос туго-туго подается в сторону, и не разобрать: то ли его весла направили, то ли волна шальная играючи…

Удар! Корабль опять пошел на волну. Можно выдохнуть и бросить взгляд через плечо. Волна еще тяжелая, толстая. Чем выше по ней восходит ладья, тем прозрачней становится просвеченная закатом водяная стена. Вот и миг, когда нос корабля проваливается сквозь гребень, по обе стороны от него бирюзовые сверкающие крылья, поверх кружевная бахрома, а над черной – против света – носовой фигурой, в разрезе – рыжее закатное небо.

Спарк отвернулся, ожидая следующей команды рулевого. Корма снова подскочила кверху, а кормщик велел табанить. Спарк изо всей силы напрягся, толкая весло вверх, от груди. Двинул спиной. Тут ремень, державший на скамье его самого, лопнул – неслышно в завывании ветра – скамья ушла изпод тела, а ноги сорвались, поехали по скользкой гребенке. Нос корабля ушел вниз, вниз, вниз – и Спарк вылетел за борт, что твой камень из пращи, получив на прощание веслом в зубы.

* * *

Зубы не стучали. Наверное, даже выбитых не было. Но Спарк о том не думал. Он отчаянно барахтался, стаскивая сапоги. По сторонам не оглядывался; а если бы даже и захотел – волны и волны. Корабль на такой волне не развернешь! Может быть, его будут искать после бури. А, может быть, и нет…

И потому лодкой по затылку он получил совершенно неожиданно. Глотнул воды и пошел вниз. Опамятовался, зашарил руками, все не решаясь открыть глаза. Схватился за что-то – скользкое, нетолстое… рванул на себя. Оно сперва подалось, а потом дернуло вверх, Спарк изо всех сил заработал ногами, вылетел из воды пробкой. Обрадовался: оказывается, схватил канат, а всплыл сбоку от лодки. Мог бы и головой в днище.

А бояться Игнат уже перестал. Слишком мало у него оставалось времени, не до страха. Новая волна поворачивала лодочку бортом. Черпанешь воды… объясняй потом святому Петру…

Хотя он ведь не на Земле!

Спарк перевалился через бортик, осмотрелся в лодке. Съемные лавки унесло. А привязанные весла остались. Сесть и грести с упора было никак; проводник попробовал править поперек волнения, действуя веслом, как на каноэ. Если бы байдарка! Ее волнами не заплескивает; можно сидеть лицом к волне; а и перевернет – пузырь есть пузырь, главное – воду из ушей вылить…

Лодочку болтало куда сильнее, чем корабль. На таком волнении кусок в горло не пойдет. Ладно, поголодаем дня четыре… правда, к исходу третьего грести уже сил не будет. А вот без воды… Спарк дождался, пока скорлупка ухнет вниз и снова пойдет в гору. Протянул руку за спину, отхлопнул крышку, обшарил кормовой рундук. Где же бочонок? Под пальцы снова подвернулся давешний канат; проводник брезгливо двинул рукой – нащупал ровный край. Канат не оторван, а перерезан! Стало быть, лодку отпустили нарочно: вдруг да снесет в ту же сторону, куда и гребца.

И ведь удалось!

Игнат посмотрел в небо. Несло его туда же, куда и корабль: на восток. Только быстрее, по причине большей легкости. Снова спросил себя: «Страшно?» Удивился ответу: радостно! Алеутовбайдарочников с Командорских островов называли «морскими казаками», и теперь он знал, почему. Новая волна подбросила его к небу; сам себе удивляясь, Спарк бестрепетно выпрямился в рост, повернувшись к западу – увидел! За пять или шесть гребней от него молотил воду черный многолапый жук – ладья.

Потом проводник присел, уперся коленом в мокрые доски. Хорошо еще, море не северное, вода не холодная. Лодка пошла вниз: как на санках с ледяной горы. И бочонок с пресной водой, выпрыгнув из открытого рундука, крепко приложил парня между лопаток. Как Спарк извернулся, чтобы не дать кленовому поросенку вылететь за борт – ни в сказке сказать. А что он при этом произнес, ни пером описать.

Потом лодка снова пошла вверх. Игнат лежал на спине, облапив драгоценный бочонок, и вновь смотрел в розовое небо, испятнанное уходящими облаками – серо-сиреневыми. Стало быть, шторм отходит. А святого Петра тут нет. Точно. Госпожа Висенна – есть. Просить ее? О спасении? Она-то спасет, да только Спарку казалось, что золотая красавица ждет от него совсем иной просьбы. Он выпрямился, упрятал зловредный бочонок в рундук и заклинил крышку обломком весла: второй раз не сбежишь! На весло он упал, спасая воду. Переломил рукоятку, да и лопасть треснула. Теперь гребок оставалось только выкинуть. А лучше запихать под бортик, мало ли, для чего пригодится потом. Проводник оправил сбившийся пояс с ножом. Нож есть, вода есть, рыбы, если что, наловим. В лодке обязательно спрятан где-нибудь крючок с нитью. А что губа разбита, да вся спина в синяках – главное, жив! Уж если в такой круговерти ухитрился столкнуться с лодкой, большего везения не пожелаешь.

Спарк снова встал на колено. Взял уцелевшее весло и попытался править, упорно разворачивая суденышко поперек волны. Попросил негромко, не поднимая глаз от работы:

– Госпожа Висенна, не будете ли вы так любезны! Представьте меня Воде, пожалуйста!

* * *

– Пожалуйста вам?! А молока птичьего не угодно?

Мастер Лотан упер оба кулака в столешницу, воздвигся и заслонил очаг. Великие Маги переглянулись. Доврефьель опустил глаза; Скорастадир поднял кустистые брови:

– А у тебя свежее? Ну, наливай, попробуем!

Лотан фыркнул, бухнулся на тяжелый стул. В общем зале Башни, где обычно за ужином собиралась вся школа, сегодня отдувался только он. Да пара гостей: Великие Маги Академии.

– Правда ли, что теперь Академии Магов не будет? – спросил мастер лезвия неожиданно усталым голосом, оправляя свою любимую черную шубу.

Доврефьель согласно наклонил голову:

– Договорились, наконец. Будет Магистерия и Школы. Магистерия будет готовить магов высшего и полного посвящения. По старым испытаниям, ни на шаг в сторону. Десять лет учебы так десять; тридцать так тридцать! И те маги будут именоваться Старшими. Их обязанность будет – создавать и исследовать магию, законы мироздания.

– А Школы, значит, будут…

– … Применять то, чего Магистерия сделает. И готовить магов по короткому учению. Младших.

Ректор Магистерии сморщился:

– Двое торопыг за одним столом!

– А ты не вычитывай, как для первогодков, – огрызнулся Скорастадир. Лотан промолчал.

Вошла госпожа Эйди с подносом. Значительно посмотрела на гостей. Строго – на мужа. Поставила магам большие кружки, налила пива. Мужу поставила кружку поменьше. Капнула, что осталось в кувшине.

– Перед гостями-то чего позоришь? – обиделся мастер лезвия.

Маги согласно и широко улыбнулись:

– А мы не видели.

И все четверо коротко засмеялись.

– Ладно! – Лотан махнул рукой. – Думал я, Майсу Башню отписать, ведь лучший ученик. Ну, уговорили вы меня. Забирайте! Пусть уж делает свою школу…Где она там, говоришь?

– В Левобережье. И Спарк эль Тэмр с ним, помнишь его? – Скорастадир подмигнул.

Госпожа Эйди вынула из-за пазухи белоснежный платок, промокнула уголки глаз:

– Выросли мальчики. У нас…

Повернулась и вышла. Лотан сумрачно уставился в стол. Пояснил:

– С невесткой на той октаго поцапались, та-де внука кутает, а та, значит, его вымораживает. Ну, сын за жену встал. Мать, говорит, тебя люблю и уважаю, а управимся сами… Эйди его сгоряча сковородкой: матери перечишь! Теперь сама переживает вот.

Доврефьель огладил бороду. Скорастадир постучал кружкой по столу.

– Помирятся завтра, – буркнул мастер лезвия.

– Про Скаршу ничего не слыхать? – внезапно спросил Рыжий Маг.

– Все-то ты знаешь, все-то тебе интересно… – Лотан посмотрел на гостя прямо и как бы невзначай наклонил его кружку над своей. Ответил:

– Осела где-то на западе, в том году писала жене. Замужем, трое детей. Тебе зачем?

– Думал, со Спарком у нее выйдет что… – угрюмо отозвался Скорастадир:

– Спарк тут рядом считай, на южном побережье. Вийви говорит, по Воде отзвуки идут, посвященный он теперь.

– Как это: по воде отзвуки, а не круги? – мастер лезвия застыл, не донеся кружку до рта.

– Да не по воде, а по Воде! Спарк эль Тэмр теперь посвящен в четыре стихии, понимаешь? Ну, Огонь и Ветер – это ему повезло на Тэмр выйти. Земле его в Школе посвятили. Но кто его с Водой познакомил?

Лотан выпил, крякнул от удовольствия и гулко поставил кружку на стол.

– А то не догадываетесь!

Доврефьель и тут промолчал. Скорастадир грустно улыбнулся:

– Тогда, выходит, ему судьба выпадает… Ох и судьба!

– Не загадывай, маг. Давай-ка лучше Майсу письмо составим. Пока туда-сюда, будут в Фаластоне, как раз получит. И заехал бы к нам, на посвящение.

– Когда?

Лотан сосчитал на пальцах: грифоны с письмами на юг; да потом обратно; да учесть, что в Тени и Туманы не летают, значит, уже пора вызывать. Рядом – это по сравнению с северо-восточной окраиной. А вообще-то шесть дней пути в одну сторону.

– Как раз на зимний солнцеворот.

* * *

– До солнцеворота еще много времени… – Майс развернул трубочку письма, отпустил – толстая бумага свернулась вновь.

– А решать все равно надо сейчас, – Ратин спрыгнул с гранитного теплого парапета, потянулся. Поглядел исподлобья вдоль набережной. В городе хватало денег, и берег замостили добротно, не поджимаясь. Каменная набережная тянулась с северной стороны, от самых верфей (к ним сейчас ватажник повернулся спиной) до круглой портовой бухты на юго-западе. Где-то там, у дальнего причала стояла их ладья, крепко побитая бурей. Ратин ее видеть не мог, и потому просто разглядывал город. Посмотреть было на что: вдоль замощенного берега по линейке выстроились лучшие дома Маха-кил-Агры, почти все – купеческие особняки. Земля тут стоила бешеных денег: корабельщик, надел которого Лес купил под Морскую Школу, на вырученные деньги основал – ни много ни мало – новую верфь. С канатной машиной, просторной плотницкой мастерской, и сухим доком, куда можно было целиком загнать хищную длиннорылую галеру Островов.

Дома здесь строили узкие, высокие, продолжавшиеся в глубину участка, а не вдоль берега. Фасады светло-серого или желтого песчаника украшали только облицовкой или статуями из камня потверже. Краску смывали осенние дожди, позолоту начисто обдирали зимние ветры. До строительства набережной самые сильные шторма даже выбивали входные двери. Да и после сооружения волноломов, дамб, отбойных стенок – горожане отсыпали их из поколения в поколение – с водой приходилось считаться. Ратин смотрел вдоль улицы, и ему казалось, что дома набирают воздуха, щурят узкие глазки-окошки, чтобы потом нырнуть в теплое, бирюзового оттенка, ласково просвеченное Хрустальное Море.

Кроме особняков, в лучшем квартале города помещались всего три общественных здания. Сахарная голова Ратуши: беломраморная ротонда и знаменитый флюгер-кораблик на крыше, из чистого золота. Медвежья туша: базальтовый дворец страховой компании, со своим причалом, высокой галереей над проездом поперек набережной, к этому самому причалу. Тяжеловесный, мощный, грозный… Сейчас все это было у Ратина за спиной, и ватажник радовался, что вид на море не испорчен.

Третьим общественным зданием была Морская Школа. В отличие от лесных Школ: малолюдных, спрятанных за частоколами, валами и насыпями, несущих круглосуточную стражу, живущих с охоты и редких наездов скупщиков пушнины – Морская Школа не испытывала недостатка ни в чем. Сотни учеников, щедрая плата за обучение. Десятки учителей, свои корабли и свой причал в бухте; даже собственный маленький островок. Какие угодно книги, навигационные инструменты, опытные капитаны, знающие лоцманы, да просто люди со всех концов света! Обширный и населенный ГадГород казался отсюда деревней: большой, богатой, но вялой, ленивой и неповоротливой.

А ведь Маха-кил-Агра не могла тягаться ни с городом Ключ в дельте реки Лесной; ни, тем более, с Вольным Городом далеко на востоке. Ключ рос и набирался силы еще тогда, когда вся северная окраина горела в бесконечных войнах, а населявшие ее племена не умели поставить камня на камень. Вольный Город вообще назывался осколком Старой Державы. Ратин не мог понять, отчего при этих словах Спарк всегда вздрагивает, злобно прищуриваясь.

Маха-кил-Агра была всего-навсего пограничной крепостью на крайнем западе полуострова ВПК. Длинное заковыристое название означало «Замок Вечерней Зари», или попросту Форт Вечера, Закатная Крепость. К северу от полуострова начинался Лес, а к югу – Хрустальное Море, на каждом островке которого жили люди. За морем простирались болотистые земли, хоть и зеленые, но до того негостеприимные, что про них даже рассказов ходило немного. Не возили оттуда ни ценного ароматного дерева, ни сладких благовоний, ни дорогих камней, ни изысканной белорыбицы, ни красного пушного зверя…

Атаман Братства перевел глаза на собеседника:

– Ты знаешь, из Совета вот-вот будет приказ. Меня – Судьей. Спарковы вещи обмерили.

– Пояс заказывают?

Сын Ратри Длинного утвердительно наклонил голову.

– Ох, напьемся! – хмыкнул Остромов.

– Тебе бы только напиться, – проворчал Крейн.

В здании Морской Школы распахнулась дверь. Вышел Спарк, оглядел четверку товарищей у парапета напротив. Поднял руку для приветствия, и едва не полетел с крыльца: вышел за ним Дален Кони, потом Некст и Сэдди Салех, горячо доказывающий себе и всем, что ехать надо немедленно, тотчас, ведь уже как-никак, середина лета. А Братство изрядно потратилось за время обучения – выразительный взгляд на Ратина и Крейна, мол, нечего было кабаки монетой засевать, все равно не взойдет! – и оттого на северо-восток Леса придется добираться как бы не пешим ходом. На четыре октаго лету грифоны столько сдерут, что…

Крейн поднял руку, требуя внимания, и Салех недовольно замолчал.

– Что, Спарк?

– Да признали, куда денутся, – проводник улыбался немного смущенно. – Грамота вот. А вот ваши бумаги, – протянул сумку, набитую коричневыми трубками-футлярами из вощеной кожи.

– Получается, выучились?

– Что кривишся, Ратин?

Атаман отвернулся к морю. Майс подался вперед:

– Мне приглашение написали. В Школу Левобережья на должность мастера лезвия. Лотан не возражает, вот письмо его… – викинг хлопнул свитком по бедру, оправил зеленые штаны. Собеседники носили штаны синие, матросские, короткие. Поверх – светло-серые рубашки, там и сям в мелких капельках смолы. Сапоги у всех были одинаковые: лесные, с мягкой подошвой. Обувать матросские сапоги, высокие, с широким раструбом – чтобы легко снять в воде – Братство так и не привыкло.

Спарк почесал затылок. Сказал извинительно:

– Меня выловили только позавчера. Полторы октаго жрал сырую рыбу. Пошли, что ли, в «Наглую селедку»? Мне настоящей еды хочется, чтобы на огне приготовлена… Сэдди, у нас там еще золото осталось?

Казначей Братства пожал плечами:

– На дорогу только.

– А на ужин?

Тут к ним подошел человек, появившийся из проулка. Высокий, широкоплечий, крепкий. В военной стеганой куртке рыжего цвета, шароварах и сапогах. С круглым щитом за спиной и топором у пояса. Братство уставилось на него в шестнадцать зрачков. А незнакомец таращил серые глаза исключительно на Спарка, то улыбаясь, то тщетно пытаясь сдвинуть густые брови, и без того почти сросшиеся на переносице.

– Помнишь, у Лотана первый бой? Дитер со щитом, Скарша… Потом я. Помнишь? – наконец, выдавил гость.

– Венден! – подпрыгнув от радости, закричал проводник. – Венден из Маха-кил-Агра!

– Ну да, – воин протянул руку для пожатия, а потом они со Спарком обнялись. – Сколько мы не виделись?

– Да лет… мать моя, лет шесть уже! Во время летит!

Тут подошел Майс, и приветствия посыпались заново. Майс передавал привет от Лотана, Венден басом рассказывал, что давно уже в здешней береговой охране, а вот про Спарка услышал только прошлой осенью, но все никак не мог встретить: то Спарк занят, а то самого куда по службе загонят. «А письмо, записку какую?» – спрашивал Майс. Ответ Вендена никто не расслышал, потому что Крейн снова поднял руку:

– Слушайте, это уже совсем обязательно праздновать надо.

Салех почесал затылок, вслух пересчитывая остатки золотых монет:

– Два да три, да шесть на дорогу… – повернулся на пятке и махнул рукой:

– Гулять так гулять! Только сейчас к нам, переоденемся в праздничное. И в «Селедку».

Братство растянулось по набережной. Впереди Крейн повествовал, как поспорил с одним из местных рыбаков, что срежет ему якорный толстый канат – стрелой со ста шагов. В заклад поставил свой лук, и вот, в назначенный день, при большом стечении зрителей… Сэдди недоверчиво переспрашивал; Некст и Остромов увлеченно слушали. Венден поддакивал: он, оказывается, тоже ходил посмотреть. Дален Кони, как всегда, шагал чуть поодаль от шумной компании, тихонько улыбаясь бризу.

Ратин, Спарк и Майс поотстали.

– Со всеми посоветовался, – викинг опустил голову. Знаменитая борода, заплетенная обычно в косички, сегодня торчала лопатой. – Одинаково самому решать.

Спарк вздохнул:

– Что ж я буду тебя расхолаживать? Иди, тяни Школу. Тяжело тебе будет, а только это ведь все равно путь наверх… Я о своей голове печалюсь: Рикард ушел, ты уйдешь… С кем останусь?

Викинг тоже вздохнул.

– Я тебя никогда не оставлю, – сказал внезапно Ратин. – Ты – живой ключ к миру, где водятся золотые грифоны. Помнишь, на привале про книжку говорили? Той весной?

«Знал бы ты, к чему я на самом деле ключ, и что у нас на Земле водится!» – грустно подумал Спарк. Уточнил осторожно:

– В Лесу грязи тоже хватает. Ты судья, тебе ли не знать?

– Грязь везде. Так вынеси ее за скобки, сам же объяснял на уроках счета. Ну, и сравнивай тогда то, что останется. У нас останется что? Кони наши знаменитые, да девушки… – сын Ратри Длинного помотал головой, будто и сам был лошадью. Добавил твердо:

– А в Лесу помимо грязи есть небо. И ветер!