Текст книги "Психология литературного творчества"

Автор книги: Михаил Арнаудов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 53 страниц)

5. НЕВРОЗ И ВЫРОЖДЕНИЕ

Среди всех гипотез, призванных объяснить появление гения в искусстве его особой психофизической структурой, наибольшее удивление и наиболее оживлённые споры вызвал взгляд на тесную причинную связь между высшими качествами духа и невропатическими предрасположениями в том виде, в каком он был высказан уже давно (но только частично) и в каком он был развит в более новое время, особенно некоторыми психиатрами. Впервые Моро де Тур в середине XIX в. попытался построить целую теорию о болезненной психике одарённых людей, проводя сопоставление между этой психикой и известными чертами сумасшествия. «Гений, – думает он, – подобно всякому типу интеллектуального динамизма, имеет по необходимости свой материальный субстрат; здесь субстратом является полуболезненное состояние мозга, настоящая нервная возбудимость, источник которой уже известен». По мнению этого психиатра, раз одна личность резко отличается от других своими идеями и способностями, своей эксцентричностью или энергией своей аффективной жизни, она находится в зависимости «от тех же органических условий, которые обусловливают разные духовные расстройства, наиболее полным выражением которых являются сумасшествие и идиотизм». Говоря, в частности, о поэтах, Моро настаивает на родстве между вдохновением и маниакальными состояниями, как оно проявляется в быстрых и непредвиденных ассоциациях представлений, в оригинальном и живом воображении, в чувствительности, превосходящей нормальные размеры. И, изучив биографии весьма знаменитых людей со стороны невропатических симптомов, он спрашивает себя: «Гений, то есть наивысшее выражение nec plus ultra интеллектуальной деятельности, не представляет ли собой невроз?» [56]56
  Jean Moreau de Tours, La Psychologie morbide dans ses rapports avec la philosophie de l’histoire et de l’influence des névropathies sur la dynamisme intellectuel, Paris, 1859, p. 464.


[Закрыть]

Несколько позже на этот вопрос пытался ответить столь же самоуверенно и в положительном смысле итальянский антрополог и криминалист Ломброзо, который, однако, стремился быть лучше документированным и который пользовался клиническими наблюдениями и статистическими данными, чтобы непосредственно изучить патологию гения. Он утверждает: «Какой бы жестокой и мучительной ни выглядела теория, отождествляющая гений с неврозом, она не лишена серьёзных оснований даже тогда, когда мы берём её с известных сторон, которыми пренебрегают новейшие наблюдатели» [57]57
  C. Lombroso, L’uomo di genio (1889), cp.: «L’Homme de génie», trad. Fr. С. d’Istria, Paris, 1889, p. 6.


[Закрыть]. Особого внимания заслуживают признаки вырождения у одарённых личностей, начиная с маленького роста и тощего тела и кончая физиономией кретина, асимметрией черепа, аномалиями мозга, повышенной сексуальностью или половой воздержанностью и бесплодием, несходством с родителями, преждевременным умственным развитием, мизонеизмом (враждебным отношением ко всему новому), манией скитания, непостоянством характера, импульсивностью страстей, маниакальным вдохновением, болезненно повышенной впечатлительностью, необыкновенной рассеянностью и т.д. Если к этому добавить и то, что многие гении имели странные тики, вызванные психическими заболеваниями, и страдали эпилепсией (Петрарка, Мольер, Флобер, Достоевский), меланхолией, способной довести до самоубийства (Руссо, Шатобриан, Ж. Санд), мегаломанией (Данте, Бальзак), припадками сомнения и самоанализа (Манцони, Толстой, Ренан), слабостью к спиртным напиткам (Мюссе, Клейст, По, Гофман), галлюцинациями (Байрон), моральной бесчувственностью и болезненным эгоизмом или другими пороками характера и воли, мы поймём, почему правильно и уместно сближение гениальности с теми или иными формами сумасшествия, при котором наблюдаются те же психозы. Среди великих людей есть и подлинные сумасшедшие, одни – с такими мономаниями и эксцентричностями, которые не всегда приводят к домам милосердия и врачебному надзору (Бодлер, Шопенгауэр), и другие, доходящие до форменного умопомрачения (Тассо, Руссо, Ленау, Гоголь). Прослеживая этиологию гения и гениальные проявления у различных видов психических больных, Ломброзо приходит в конце концов к двойному заключению, что между физиологией и патологией здесь и там, у обоих разрядов лиц, имеются многочисленные совпадения, «даже настоящая преемственность», и что гениальность следует считать разновидностью особого «психоза вырождения, относящегося к группе эпилепсии» [58]58
  C. Lоmbrоsо, op. cit., р. 490.


[Закрыть].

Понятие «эпилептоидной дегенерации» Ломброзо развивает следующим образом: «Природа, эта ужасная и неумолимая уравнительница, не хочет терпеть гения; даже когда у животных проявится какой-либо значительный талант, она их заставляет искупить его бесплодием, незначительной витальностью или эпилепсией, так что и здесь она запечатлевает патологическое происхождение гения». Или: «Нервозный темперамент и эпилептоидные явления у гения нисколько не являются следствием иссякания и усталости; они являются прежде всего составной частью творчества гения и часто самым существенным в его индивидуальности; это явствует из внимательного исследования главных произведений Достоевского и Ибсена и из многих – Шекспира». И ещё: «Если какой-нибудь гений эпилептичен, эпилепсия у него является не простым спутником, а, выражаясь медицинским языком, настоящим morbus totius seebstantiae [59]59
  Болезнь всего существа ( лат.) .


[Закрыть]. И это ещё раз свидетельствует, что по самой своей природе гений – «эпилептоидное явление». И наконец: «Существенным признаком гения является бессознательная деятельность, а она является наиболее своеобразным, если не главным феноменом эпилепсии; отсюда следует лишь один шаг до вывода, что гений – это только особая, титаническая разновидность morbus sacer [60]60
  Священная болезнь ( лат.).


[Закрыть]; один шаг, который нетруден даже для непосвящённого в психиатрии» [61]61
  C. Lombroso, Cenio е degeneratione, 1894; ср.: «Entartung und Genie». Gesammelt… von H. Kurella, Leipzig, 1894, S. 6, 57, 285, 293.


[Закрыть].

Ломброзо ссылается как на свои наблюдения и соображения, так и на ранее известные мнения авторитетных свидетелей. Он цитирует Платона и Аристотеля, Дидро и Шопенгауэра, а последний, как известно, например, приводит афоризм Аристотеля (по Сенеке): «Nullum magnum ingenium sine mixtura dementiae fuit» [62]62
  Не существует великого ума без примеси безумия ( лат.).


[Закрыть]. Ломброзо добавляет: «Факт непосредственной близости между гениальностью и сумасшествием подтверждается биографиями весьма гениальных людей, таких, как Руссо, Байрон, Альфиери, и случаями из жизни других». Шопенгауэр утверждает то же самое: «Как известно, гениальность редко встречается в союзе с преобладающей разумностью: напротив, гениальные индивидуумы часто подвержены сильным аффектам и неразумным страстям» [63]63
  Шопенгауэр, Мир как воля и представление, т. I, кн. III, М., 1900, стр. 196.


[Закрыть]. И Ломброзо не стесняется использовать именно эти биографические факты, составляя одновременно большой капитал из психических аналогий, которые едва ли говорят именно то, во что верят философ и предубеждённый учёный. Он даже предупреждает: «Если у некоторых настоящих гениев, кажется, отсутствуют признаки аморальных расположений, то это только видимость, потому что в таких случаях аномалии или не искались, или мы имеем дело с неполными документами» [64]64
  C. Lombroso, Entartung und Genie, S. 12.


[Закрыть].

Ломброзо создал большую школу своими сенсационными открытиями, подтвердившими наивные догадки многих не знакомых с творческой психикой людей о чём-то ненормальном у гения [65]65
  Ср. критику y: A. Odin, Genèse des grands hommes, I, p. 248, как и его статью в болгарск. переводе: «Геният и лудостта», «Мисъл», III, 1894, стр. 106, 280.


[Закрыть]. Многие психиатры в своём стремлении расширить круг своих экспериментов привлекали именно прославившихся людей, чтобы доказать, что у них условием или спутником больших идей и возвышенного настроения являются те или иные формы физиологических и душевных аномалий. Не без основания остроумный критик Тибоде утверждал: «Существует целая медицинская литература о природе писателей и художников, она является жалкой, к сожалению, и уже само имя доктор, поставленное на какой-нибудь книге этого рода, заставляет нас убегать (иногда неосновательно) или призывать на помощь Мольера» [66]66
  A. Thibaudet, Psychanalyse et critique, «Nouvelle Revue française», 1 avril 1921; ср.: P. Audiat, La Biographie de l’Oeuvre littéraire, 1924, p. 47.


[Закрыть]. Однако англичанин Низбет ещё раньше думал: «Всегда, когда жизнь какого-нибудь значительного человека достаточно подробно раскрыта, чтобы стать предметом полезного изучения, этот человек безошибочно относится к категории душевнобольных… И следует запомнить – здесь ценно обыкновенное правило: чем крупнее гений, тем больше аномалия» [67]67
  J. F. Nisbet, The Insanity of genius, 3 ed., London, 1893, p. 16, 24; ср.: W. James, Die religiöse Erfahrung, S. 14.


[Закрыть]. В этом духе написан новейший труд о патологии гения, широкий синтез Ланге Эйхбаума, который берётся доказать, что по крайней мере 83 % гениальных людей являются «явно психопатами» [68]68
  W. Lange-Eichbaum, Genie, Irrsinn und Ruhm., München, 1928.


[Закрыть]. Более умеренного взгляда придерживается его последователь Э. Кречмер, когда хочет смягчить ломброзовское отождествление гениальности с сумасшествием, чтобы подчеркнуть только биологическое отклонение от среднего духовного развития.

Именно в силу этого биологического отклонения психическая структура обнаруживала меньшую устойчивость и способность к продолжению, как и сильную склонность к психозам, неврозам и психопатии. Вот почему, думает Кречмер, если философско-социологическая оценка с полным правом ставит гения в качестве идеала рода человеческого, то в биологическом смысле – и с точки зрения биографической статистики – едва ли бы мы имели право утверждать, «что в гении запечатлеваются наиболее высокие степени человеческого здоровья». Трагизм гениальных родов, обречённых на исчезновение из-за безбрачия или бездетности или на вырождение из-за исчерпания сил после столь возвышенных проявлений психической энергии, надо принять, по его мнению, как исторический факт. Однако необходимо было бы помнить, что психопатические расположения, как таковые, едва ли стоят в прямой связи с одарённостью или, вернее, что сами эти расположения не ведут прямо к Парнасу, поскольку обычно они означают некий духовный минус [69]69
  E. Kretschmer, Geniale Menschen, Berlin, 1929, S. 21—25. В том же духе и: H. В aisсh, Wahrsinn oder Wahnsinn das Genies?, 1939.


[Закрыть]. Проведя это основное различие, Кречмер всё же выпячивает психопатологические моменты в жизни гениальной личности, считая, что они дают этой личности всё, что повышает и утончает чувствительность и невропатические реакции. Контрастом к «полным психопатам» (например, Микеланджело или Байрону), у которых болезненное начало является не только ферментативным импульсом, но и причиной резкой дисгармонии и неспособности приспособиться к нормальной социальной жизни, являются такие гениальные величины, как Гёте или Бисмарк, у которых наблюдается своеобразная примесь частичных психопатологических компонентов ко всему прочному и нормальному в их духовной жизни. Если психопатологическое у них проявляется более явно в самом близком их кровном родстве (у матери Бисмарка, у сёстры Гёте), несомненно, что отблеск этого психопатологического улавливается и в их сложной аффективной жизни, именно в симптомах истерических и ипохондрических расположений, которые только дополняют вполне здоровые психические силы [70]70
  E. Kretschmer, op. cit., S. 29.


[Закрыть].

Отметим ещё одну разновидность тезиса Ломброзо об анормальной природе гения, а именно теорию Вильгельма Штекеля. Исходя из идеи Маньяна о «dégénéré supérieur» [71]71
  Гениальный выродок ( фр.). – Прим. перев.


[Закрыть]которая хочет спасти в известном смысле имя самых одарённых личностей одного поколения, Штекель высказывает убеждение, что болезнь, от которой страдает, в частности, поэт, – это истерия, причём истерию здесь он считает признаком не вырождения, а прогресса [72]72
  W. Stекеl, Dichtung und Neurose, Grenzfragen der Nervenund Seelenlebens, LXV, Wiesbaden, 1909.


[Закрыть]. В главе «Криминальность и творческий инстинкт» автор делает подбор биографических и поэтических исповедей, согласно которым воля к созиданию и побуждение к разрушению идут рука об руку, образуя полярные выразительные формы одного и того же инстинкта. И если психоаналитик Фрейд рассматривает ребёнка как «polymorph pervers», то невротик и поэт являются существами, которые всегда остаются в состоянии психического инфантилизма со всем своим вечным недовольством, отрицанием, болезненным честолюбием, стремлением к разрушениям, манией величия, эгоизмом и трудно обуздываемыми страстями. Всем невротикам знакомо исчезновение границы между иллюзией и реальностью, наступление сна в бодрствующем состоянии, и именно это характерно и для поэта. «И поэт живёт в мире своего воображения, и для него иногда исчезает граница между действительностью и воображаемым. Мы знаем от многих поэтов, как они живут со своими образами, как создают во сне свои стихотворения и как пишут свои произведения в состоянии экстатического воодушевления, которое совершенно отрывает их от мира. Жизнь для них как сон и сон как жизнь» [73]73
  W. Steкel, Die Träume der Dichter, Wiesbaden, 1912, S. 21, 25.


[Закрыть]. Поэт является невротиком, который освобождается от приступов всего болезненного с помощью своего искусства.

6. ТВОРЧЕСТВО – ЭТО ЗДОРОВЬЕ

Против точки зрения Ломброзо и различных его последователей мы могли бы выдвинуть существенные возражения, чтобы поставить гениальность и психоз в совсем ином свете. Не подлежит сомнению, что некоторые гениальные личности показывают явные признаки болезненных настроений и расположений, знают фобии, мании, навязчивые идеи и другие симптомы «неуравновешенности» и часто даже доходят до малых или больших, временных или продолжительных психических расстройств. Но вопрос состоит в том, характеризуют ли именно эти личности лучше всего целый класс и непременно ли существует внутренняя зависимость между истерией, эпилепсией и другими психозами, с одной стороны, и тем, что утончает и повышает чувствительность или творческую экзальтацию у одарённых, – с другой. Мы были бы гораздо ближе к истине, если бы, вопреки всяким статистикам, которые оперируют с крайне недостоверными сведениями и из которых делается вывод, предварительно начертанный, признали нормальным характер духовной жизни у избранников рода человеческого. Учитывая семейныенаследственные качества, национал-гигиенист Гюнтер Гехт решительно заявляет: «У весьма значительной части всех крупных изобретателей и открывателей, мыслителей, государственных деятелей, военачальников и художников нельзя никоим образом доказать какую-либо наследственную болезнь. Наоборот, в большей своей части эти видные мужи ведут своё происхождение от абсолютно здоровых родов, от предков, занимавшихся сельским или ремесленным трудом» [74]74
  Günthеr Hecht, Rassenforschung und Bevölkerungspolitik, «Die Welt im Fortschritt», IX Buch, Berlin, 1936, S. 249.


[Закрыть]. Однако именно эти случаи школа Ломброзо полностью игнорирует, чтобы охотнее задерживать взгляд на всём странном или загадочном в нравах и мышлении ограниченного числа нездоровых лиц. Если даже верно, что гений иногда вызывает недоумение известными чертами своей аффективной жизни или своими парадоксальными идеями, всё же этого далеко недостаточно, чтобы представить его себе вне границ возможностей самого нормального человека. Прекрасные специалисты по душевным болезням, какими являются Ремон и Вуавенель, усвоили в своём сочинении о «Литературном гении» взгляд, основанный на хорошо изученных документах об отсутствии в этом случае какого-либо невроза. Убеждённые в том, что подлинное творчество следует считать высшим проявлением человеческих способностей, они заключают, в полную противоположность Ломброзо с его скороспелыми и несолидными диагнозами: «Стремиться видеть в высококачественной продуктивности результаты действия частично разрушенного органа значило бы прибегать к странному мистическому способу доказывания». И они заявляют, что неверно открывать отношения причины и следствия при высших функциях ума и при некоторых случаях патологического характера, отмеченных в жизни великих людей [75]75
  Ср.: Fr. Lefeмve, Les matinées du Hêtre Rouge, Paris, 1929, p. 193—194.


[Закрыть].

Как раз при достоверном случае эпилепсии, какой представляет Достоевский, мы можем проследить ближе и по аутентичным свидетельствам, как гений проявляется совершенно независимо от страшных кризисов и состояний, которые готовят их или следуют за ними, и как эти кризисы только тормозят творчество.

Психиатр Чиж, основательно изучивший с этой точки зрения Достоевского, самым решительным образом утверждает, что болезненные припадки, дающие столько материала для обрисовки героев в его романах, ничего не говорят в пользу тезиса о «гении и сумасшествии» [76]76
  S. Реrskу, La vie et l’oeuvre de Dostoievsky, Paris, 1918, p. 219.


[Закрыть]. С этой точки зрения мы вправе скептически посмотреть на все непроверенные и недоказанные утверждения Ломброзо о какой-то зависимости между эпилепсией Петрарки, Мольера, Флобера, Шиллера и т.д. и их творчеством. Во-первых, мы не располагаем достаточными сведениями о характере и причинах этой эпилепсии (у Флобера едва ли она существовала, согласно исследованиям доктора Тулуза [77]77
  Ed. Toulouse, Enguête médico-psychologique… I. Emile Zola, Paris, 1896, p. 11.


[Закрыть]), и во-вторых, все предположения о более глубокой каузально-генетической связи между болезненными предрасположениями и вдохновением не могут опираться на что-то достоверное. Самое большее, мы могли бы допустить, что, по-видимому, психопатические предрасположения являются в известном смысле благоприятным моментом для творческих переживаний. Как в область религиозных предчувствий нас уводят натуры, склонные к экстазу, к мистике, к погружению в сверхчувственное [78]78
  W. James, Die religiöse Erfahrung, S. 22.


[Закрыть]– есть вещи, которые остаются недоступными для людей со здравым смыслом и с более грубой нервной системой, – так и в царство художественных видений, поэзии проникают чаще всего личности, которые преодолевают холодную мысль, вкладывая в свои произведения острую впечатлительность, буйство темперамента, смелость воображения. Поэтому и романист Марсель Пруст говорит, допуская преувеличение на основе болезненного личного опыта: «Завидное или жалкое семейство нервозных – соль земли. Всё великое, что мы знаем, идёт к нам от них. Они, а никто иной, основали религии и создали классические произведения. Никогда мир не узнает всего, чем он им обязан, и особенно того, что они выстрадали, чтобы дать это ему» [79]79
  M. Proust, Le coté de Guermantes, I, p. 272.


[Закрыть]. Тонкая духовная организация является одной из предпосылок для нового понимания мира и для его художественного воссоздания.

Но школа Ломброзо ошибается и в другом. Она считает возвышенное настроение, лирический трепет или более глубокую аффектацию, без которых немыслима верная передача тона или правды при душевных состояниях, чем-то болезненным, нарушающим здоровое самочувствие. Проводить, однако, какую бы то ни было аналогию между вдохновением и симптомами эпилепсии – значит стирать резкую грань между двумя в корне различными проявлениями духа. Ибо если вдохновение является только естественным продолжением всех тех подсознательных процессов, с которыми сопряжено оформление поэтического материала, если оно предполагает чувство силы и блаженство рядом с возможной наибольшей ясностью видений, то при эпилепсии, наоборот, мы имеем отказ разума, хаотичные ассоциации, бесчувствие и жалкую беспомощность. Сходство только в притоке нервной энергии – целесообразной и плодотворной в одном случае и нежелательной и опасной – в другом. Галлюцинаторное здесь и там – это явления в корне различного порядка вопреки мнению Ипполита Тэна, который сравнивает созерцательную мечтательность Диккенса с забытьем мономана и который стремится сократить расстояние между гением и безумием, подведённый каким-то высказыванием Наполеона [80]80
  См.: И. Тэн, История английской литературы, т. V, стр. 10.


[Закрыть]. В дальнейшем мы будем иметь возможность затронуть основательно этот вопрос, заняв в силу хорошо изученных фактов полностью отрицательную позицию по отношению к теории Ломброзо, столь несостоятельной в своих предпосылках. А здесь приведём наблюдение одного психолога, Вильяма Гирша, высказавшегося после обстоятельного изучения категорически против тезиса о вырождении, подхваченного и Максом Нордау [81]81
  См.: М. Нордау, Вырождение, Спб., 1896.


[Закрыть]. Гирш говорит: «Если у великих людей, вследствие высшего утончения их психической организации, настроения и чувства подвергаются сильным колебаниям; если Гёте о себе сказал, что он в отношении своих настроений переходил от одной крайности к другой, то в таких случаях это явление ограничивается исключительно субъективным ощущением. Люди с ненарушенным душевным равновесием всегда умеют владеть собою и никогда не дойдут до безрассудных поступков. Несмотря на колебания своего внутреннего душевного состояния, Гёте наружно всегда сохранял своё благородное, импонирующее спокойствие, и как раз в этом сказывается величие его характера, равномерное развитие отдельных психических факторов, чистейшая духовная гармония. Несмотря на смелые скачки его богатой фантазии, несмотря на резкие колебания его настроений и чувств, его психический организм в общем всегда подчинялся могучей рассудочной деятельности, каждый его поступок руководился и определялся разумом.

У вырождающихся же (entartete) внезапное пробуждение страстей и колебание настроений нередко приводит к самым странным и эксцентричным действиям. У них умственная деятельность не может поставить преграды импульсивной чувствующей жизни» [82]82
  В. Гирш, Гениальность и вырождение, Одесса, 1895, стр. 108.


[Закрыть].

Наконец, не следовало бы упускать из виду и следующее. У многих совершенно нормальных людей, лишённых каких бы то ни было художественных наклонностей и приступов какого-либо вдохновения, мы при старательном обследовании наталкиваемся на малые или большие мании, на ряд невинных или опасных отклонений от идеального типа чувствительности и воли, которые едва ли дают серьёзное основание для применения критериев психиатра и криминалиста. Не является ли фактом, что сумасшествие, как и всё более опасные неврозы, выбирает свои жертвы главным образом среди людей, в духовном отношении тупых и бездарных, а не среди наиболее одарённых? Если бы наука учитывала всё патологичное в жизни обыкновенных смертных, что не выходит наружу, какое огромное количество документов, свидетельствующих об умственной и нравственной извращённости, накопилось бы, а как раз у гениальных людей обнаружился бы наименьший процент проявлений дикого эгоизма, меланхолии, непостоянства, мании величия, алкоголизма или других смертных грехов.

Однако биографии пишутся только знаменитых личностей, в которых по слабости вульгарного вкуса обращается особое внимание на всякую малейшую эксцентричность, рассматриваемую как знак предопределения. Ломброзо использует не критически и поверхностно именно этого рода биографии, не проверяя различные анекдоты, из коих он делает капитал [83]83
  Ср.: Ed. Toulouse, Enquête médico-psychologique, II.


[Закрыть], и не заботясь об исследовании соотношения между внутренней жизнью и творчеством или открытиями. Для него строгая механика идей и подсознательного, столь блестяще отражённая в произведениях, не имеет никакого значения. Для его теории важным и ценным является случайный и обыкновенно недостоверный эпизод, выявляющий какую-нибудь странную черту, что-то чудное в делах и словах великого человека. В действительности вопрос о психических и физиологических аномалиях у гения не представляется столь трагически, как его рисует воображение Ломброзо, и всё болезненное у исключительных натур возможно постольку, поскольку оно реально и у других людей. Почему гений не может быть затронут общечеловеческими недугами? Во всяком случае, у него они ни на йоту не больше, чем вообще их знает мир обыкновенных смертных. Ещё Ларошфуко проницательно заметил: «Великими душами являются не те, которые имеют меньше страстей и больше добродетелей, чем остальные люди, а только те, которые имеют более великие планы».

Серьёзное психологическое исследование творческой деятельности художника, когда оно не испытывает влияния поверхностных заключений некоторых психиатров, открывает повсюду правильное функционирование духовного аппарата и достойную удивления систематическую работу воображения и ума. Если мы вникнем, где это возможно, во внутреннюю историю крупного художественного произведения, мы увидим, что наряду с воображением и чувствительностью разум принимает большое участие в созидании и что ничего великого и прекрасного нельзя осуществить без гармонического взаимодействия всех духовных сил. «Искусство есть водворение в душу стройности и порядка, а не смущения и расстройства», – считал Гоголь, говоря о влиянии классических произведений на читателя и общество [84]84
  Н. В. Гоголь, Собр. соч., т. 6, стр. 382.


[Закрыть]. Можно ли думать о таком результате, если произведение не проистекает из стройности и порядка в душе самого художника? Где отсутствует самокритика и самообладание, там фантастика и страсть могут неистовствовать до такой степени, что устранят спокойствие и уничтожат саму основную идею, сам творческий процесс. Но мы знаем из стольких исповедей наилучших представителей искусства, какие систематические напряжения и какие необыкновенные заботы о постижении идеала являются предпосылкой творческой мысли и как всё болезненное там исключено как несовместимое с тем, что образует святая святых духа.

Поучительный пример этого даёт нам как раз тот художник, о котором совершенно достоверно известно, что он страдал эпилепсией, – Достоевский. Его переписка показывает нам, как он, больной, истерзанный, мог, как немногие герои сильной воли, стать господином настроений и видений и упорно работать над своими планами. В 1864 году, когда при невероятных внутренних и внешних затруднениях, при безденежье, нервном расстройстве и опасной болезни жены он пишет свою повесть «Записки из подполья», мы слушаем его исповедь: «Работаю изо всех сил, но медленно подвигаюсь, потому что всё время моё поневоле другим занято… Будет вещь сильная и откровенная, будет правда» [85]85
  Ф. М. Достоевский, Письма, т. I, 1832—1867, ГИХЛ, М.—Л., 1928, стр. 362, 365.


[Закрыть]. В 1865 г., когда он, находясь всё в том же скверном материальном и моральном положении, пишет свой роман «Преступление и наказание», мы читаем в его письмах: «Чувствую, что только случай может спасти меня. Из всего запаса моих сил и энергии осталось у меня в душе что-то тревожное и смутное, что-то близкое к отчаянию. Тревога, горечь самая холодная, суетня, самое ненормальное для меня состояние…». И в конце того же года он жаловался H. М. Каткову, от которого ждал помощи: «Не имея ни малейших средств содержать себя… я в то же время должен работать и страдаю нравственно… До того довела меня падучая болезнь, что если только неделю поработаю беспрерывно, то ударяет припадок и я следующую неделю уже могу взяться за перо, иначе через два-три припадка – апоплексия» [86]86
  Там же, стр. 401—402, 427.


[Закрыть].

Творчество – это здоровье, творчество – это борьба со всем болезненным, творчество – это прояснение и душевное очищение, катарсис. Всякое значительное художественное творчество предполагает не только свободную игру воображения, но и максимум духовных сил, чтобы зафиксировать возникающее произведение согласно всем интуитивно схваченным законам искусства. Как мог бы художник стать толкователем мыслей и желаний своих современников, если он не поднялся над всеми внутренними ограничениями и над всем хаотическим в самом себе? В этом смысле «Бесы» и «Братья Карамазовы» Достоевского раскрывают перед миром не столько его невропатические предрасположения, сколько его способность победить их и подчинить морально эстетическим требованиям. В качестве принципа духовной организации художника надо подчёркивать, следовательно, не родство с психозами того или иного рода, а безусловное господство стремления к порядку и достигнутую гармонию всех сознательных и подсознательных факторов.

Завершая эту главу об общих предпосылках творческой личности, мы решаем проблему гениальности и патологии как раз с точки зрения теории о вполне нормальном соотношении внутренних сил, а в социологии гения мы твёрдо придерживаемся идеи о тождестве человеческого духа на всех ступенях его развития, при одинаковых объективных условиях для проявления оригинальности. Необыкновенные люди могут и должны сближаться в отношении основных черт своей психологии со всяким средним индивидом. Как говорил Паскаль в своих «Мыслях»: «Ведь они не висят на воздухе, не совершенно отделены от нашего общества. Вовсе нет: если они больше нас, так это значит, что они выше нас головой, но ноги у них так же низко стоят, как и наши. Они все стоят на одном с нами уровне и опираются на одну и ту же землю». Не только в культурном и общественном отношении, но и всей структурой своего ума великие мужи подтверждают закон о единстве и типичном характере человеческих способностей. Твёрдость духа и нормальная логика являются непоколебимым началом творческих достижений. Всё, что здесь может нам показаться болезненным отклонением или удивительным исключением, надо в конце концов объяснять, не посягая на идею о психическом равновесии у избранных натур.