Текст книги "Ужасное сияние (СИ)"

Автор книги: Мэй Платт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Нейт вытащил из рюкзака куклу и часы. Ему пришла в голову идея: Леони раскрашивает «Кислотную Бабку» в дикие цвета, а у него будут собственные талисманы: искажённое время – стрелка двигалась рывками и как будто неуверенно – и имитация человека из старого грязного пластика, частично деполимеризированного от древности. Он кивнул самому себе: отлично.

В ангаре увидел близнецов: Калеб и Энни Юнассоны по-прежнему держались вместе. Они тоже получили ранг сипаев. Насколько понимал Нейт, их бесила обязанность разделяться во время охот; рапторам часто шли навстречу, ставили напарников «по выбору» – как Леони и Дрейка, но механизмов на двоих не существовало. Это бессмысленно, объясняли Юнассонам старшие. Каждый должен патрулировать и охотиться в своём рапторе. Тактика, захват периметра, большая территория – и так далее. Они всё равно пытались залезть в одну кабину.

Возможно, подумалось Нейту, однажды они создадут какого-то альтернативного «раптора для близнецов».

– Привет, – буркнул он вслух, направляясь к своему механизму.

Близнецы шли за ним. Одинаковые шаги, одинаковые немигающие взгляды. Нейт их прямо чувствовал, хотел обернуться и то ли врезать, то ли просто спросить: чего вам, блин, надо, но драки не хотел – вот ещё, потом отсиживать на гауптвахте и чистить городскую картошку и вполне местный батат, вернее, мешаться под «ногами» у дроидов. Близнецы того не стоили.

Он дошёл до своего раптора, открыл биоключом. Подвесил куклу под потолком – она смотрела сверху вниз, словно приговорённый наблюдатель, как будто в ней тоже была энергия «батарейки Ме-Лем» или она собиралась давать Нейту ценные советы. Настал черёд часов.

– Эй.

Калеб подошёл и схватил за руку. Нейт успел среагировать, вывернулся – только чтобы попасться Энни. Та пережала запястье. Часы вывалились.

– Отдай это, – сказала Энни.

– С какого бы…

– Отдай, – повторил Калеб. Он не был крупнее сестры, оба казались тощими и слабыми, только Нейт знал, насколько ошибётся тот, кто недооценит любого из близнецов. – Вот молодец, – Энни засмеялась, когда её брат перехватил тикающий кругляш.

– Да отвалите вы, – Нейт попытался было пнуть парня и двинуть локтем девицу, но оба слаженно зажали по одной его ноге коленям, а руки прижали ладонями вверх к железному боку. Энни склонила голову набок, став похожей на птицу, на курицу с неприятно-светлыми глазами, и снова хихикнула.

– Тебе это не нужно.

– А вам нахрена?

«Тупые придурки. Тупые долбанутые придурки».

Калеб и Энни переглянулись, одновременно пожали плечами. У них была какая-то способность, вроде телепатии, до того синхронно они действовали.

– У тебя осталась кукла и те картинки. Всегда мечтала найти артефакт из старого мира.

– Не говоря о том, что в полисах за эту штуку можно получить хорошие деньги.

Они засмеялись, у Энни был низкий голос для девушки, а у Калеба – наоборот, из-за чего оба звучали бесполо и тоже одинаково.

– Считай, что мы тебе дали крутой совет.

– Ага, и взяли плату, – Энни снова подкинула и поймала древние часы, мерно отстукивающие свои не совпадающие с неравномерным временем близ Ирая секунды и минуты. – Что, плакать будешь? Любимчик Дрейка, ага? Беги, жалуйся ему.

Едва отпустили, Нейт снова попытался вцепиться в пальцы Энни, а левой – врезать Калебу. Второе получилось, костяшки ударились в скулу; кожа и лицевые мускулы под ней были неприятно-мягкими и тёплыми. Калеб заорал, отшатнулся. Из носа потекла тёмно-красная в черноту из-за белёсой люминесценции ангара кровь.

– Не трожь! Моего! Брата! – Энни набросилась кулаками и когтями. Нейт успел закрыться, острый ноготь царапнул возле глаза. Калеб перестал орать и ответил полновесным кулаком. Затылок Нейта глухо бумкнул о металл. На потолке крутила круглым глазом с оранжевым зрачком диода камера, только Нейту было наплевать. Он собирался стать рейдером! Настоящим воином! Он однажды Такера отделал, даром что тот старше на пять лет и вдвое крупнее!

Нейт подставил Энни подножку. Та извернулась, удержала равновесие, снова ему вцепилась в уши и волосы – и зря, Нейт пнул её по голени тяжёлым форменным ботинком. Калеб схватил его за горло, отчего перед глазами потемнело, а воздух в глотке стал горьким, пахнущим кровью. Нейт попытался откинуть брата, пока сестра отвалилась, визжа и прыгая на одной ноге. Локоть встретился с твёрдым и костлявым – наверное, с рёбрами. Он нагнулся, боднул Калеба в живот. Мгновение спустя оба покатились по бетонному полу.

Нейт побеждал. Приложил пару раз своего противника затылком, врезал в нос – даже издал торжествующий вопль, когда снова задохнулся от удара по спине. Он заставил ослабить хватку, Калеб получил шанс – и воспользовался, пнул коленом между ног. От дикой боли перед глазами замерцали искры, ярко освещённый ангар провалился в темноту и какие-то полутона. Нейт завыл, откатился – и скрючился, теперь только пытаясь закрываться от выверенных и точных ударов. Близнецы больше не орали. Не дразнились. Просто били его ногами – раз-два-три, будто бы сами стали часовыми механизмами и отмеряли течение времени.

Под конец Нейт перестал даже защищаться. Пол пах фальшивым лимоном чистящих средств, мелкая пыль царапала щёки. От каждого удара что-то лопалось или трещало, и лимона становилась меньше, а железа – больше, красные пятна росли аладами, уже до трешки дошли, хотя трешек Нейт и не видел.

– Так-то лучше, – сказала Энни. Она поправила растрепавшиеся волосы, а потом протянула Калебу салфетку, чтобы тот мог унять кровотечение из разбитого носа.

– Валим отсюда, – прохрипел тот.

Энни кивнула, даже не глядя на Нейта. Часы валялись поодаль – они пережили Катастрофу, уцелели и теперь. Брат подобрал медный кругляш и вернул его сестре, словно ничего особенного не произошло.

Кукла из кабинки раптора таращилась с каким-то почти сочувствием. Боль оглушала и не давала встать, Нейт дышал с присвистом и пытался не захлебнуться то ли слюной, то ли рвотой; а ещё кукле вторила камера. И это было хуже всего.

Они все столпились над ним: начиная от субедара Аро и заканчивая доктором Риной Ван. Нейт старался не смотреть ни на кого: таращился в стену. Знакомый лазарет с унылой зелёной краской и высокими, узкими, едва проникает свет, окнами. Кабинки компактных санузлов – раненому или больному не придётся тащиться дальше пары шагов от своей кровати. Вечно сбоящие голограммы с нейтральными «умиротворяющими» пейзажами – цветы, море, вид на город с огнями, – когда тут торчал один Нейт, голо выключали, для него вид моря или полиса стал бы «травмирующим опытом», это доктор Ван так говорила, кажется.

Сейчас на соседней стене мелькало море. Картинка заставляла думать об Аквэе, полисе-пузыре на дне океана, и о близнецах Юнассонах, конечно.

«Чтоб их козовер драл».

Эркки Аро стоял впереди, Дрейк и Леони держались сзади. Выражение лица у Дрейка было таким мрачным, словно выпили последние краски, словно белый оттенок стал серым, цвета грязи под ногтями. Леони просто кривилась.

– Недопустимое поведение.

Нейт не слышал. Он смотрел в стену, на море. Наблюдал за ботом, который ничего ему не говорил, просто елозил по голому по пояс телу, проверял синяки, сломанные рёбра, обновлял регенерационное подключение. Сам механизм, вмонтированный прямо в стену, пискляво отмерял вполне нормальный пульс и обещал, что жить Нейт точно будет; тот и сам думал – от разбитой рожи и пары трещин в рёбрах ещё никто не помер.

– Недостойное раптора, недостойное охотника. Отвратительное.

Одно утешало – близнецы на соседних койках уже получили своё. Энни с большим пластырем через всё лицо демонстративно надела наушники и таращилась в потолок. Калеб укрылся тёмно-синим одеялом, завернулся, как в паучий кокон, и тоже делал вид, будто его происходящее не касается. Из кокона торчала розовая пятка, почему-то одна.

Аро уже час тут распинался. Тэсс Минджай, куратор Юнассонов, сидела с отсутствующим видом на пустующей койке. У неё шевелились губы, Нейт подозревал – вряд ли она вспоминает слова любимой песенки.

Да ладно, хватит уже. Недопустимое поведение, драться со своими – худшее, что можно вообразить, рапторы не проявляют агрессии даже к рейдерам, атакующим «черепах» – стараются отогнать, а не причинять вреда. Он нырнул аж в какую-то нефтяную липкую жижу древней истории, вспоминая войны до Катастрофы и то, что людей осталось слишком мало, «мы не можем позволить себе воевать друг с другом». У Нейта чесался язык заявить: да я и не воевал. Эти два придурка на меня напали, ну я ответил. Намяли друг другу бока. Ничего особенного.

Он бы и ляпнул, подумаешь; только Дрейк смотрел так мрачно, что от этого на языке делалось горше, чем от коагулянта, который ему влили дроиды, чтобы успокоить носовое кровотечение и срастить сломанные хрящи.

Аро здорово напоминал старейшину Гартона. Тот тоже любил набить сушёного тенелиста в свою камышовую трубку и завести нотацию часа на два, вспоминая все подвиги собственной молодости, из которых выходило, что он-де вот никогда бы такой дурости не выкинул, не то, что некоторые. Гартон был морщинистый, с обвисшими брылями, тёмно-коричневая кожа будто покрыта ржавчиной, и всё равно от сходства отделаться не получалось, Нейт едва не фыркал в кулак.

Потом подсоединилась доктор, которая сообщила: «Состояние стабильное». Субедар Аро словно спохватился.

– Исключительная ситуация, – сказал он. – Многие сказали бы, что тебя, сипай Уиллс, необходимо вовсе лишить звания и чина. Но мы не можем выгонять обученных рапторов, тем более что най-рисалдар Норт и най-рисалдар Триш неоднократно сообщали о твоих успехах. К сожалению, и оставить тебя в наших рядах не представляется возможным. Ты будешь направлен в Ирай, на центральную базу рапторов, где тебе подберут подходящую часть.

До сих пор Нейт то в потолок смотрел – пятно там никуда не делось, между прочим, старое доброе пятно, – то на фальшивые синие с белыми «барашками» волны – от этого зрелища начинало слегка мутить, – то вообще на дроида. Он не сразу понял, что именно сказал субедар Аро, и не по уставу переспросил:

– Чё?

– Отправят тебя в Ирай, вот чё, – не выдержала Леони. – Там научат хорошим манерам и сунут куда-нибудь в бизонью…

– Най-рисалдар Триш.

– Прошу простить, субедар Аро.

Нейт задохнулся. Кисловато-горький привкус лекарства разлился во рту заново, и снова запахло железом, он то ли язык прикусил, то ли открылась «старая рана».

– Но… я не хочу. Дрейк говорил, мы в Лакос, и…

Он зло обернулся на близнецов. Аро перехватил взгляд.

– Юнассоны будут наказаны аналогично, про это не беспокойся. Однако их вина не снимает с тебя ответственности.

– Чёрт. Простите. Я не хотел, то есть… я просто думал, ну…

«Отбиться. Как от Такера».

Теперь в носу ещё и щипало.

– Простите, – повторил Нейт.

– Решение обжалованию не подлежит.

Нейт опустил голову. В сердце или животе стало холодно, а пальцы мокрыми, и глаза тоже. Он не решался посмотреть ни на Дрейка, ни на Леони, особенно на Дрейка.

«Как же так, мы же собирались в Лакос. Искать этого Монстра. Искать древние тайны аладов и прошлого мира».

Он подумал о кукле, которую прихватил талисманом и прицепил в своём рапторе. Наверняка механизм заберут. Потом, после нового обучения в полисе Ирае, выдадут новый, но это будет не скоро, через год или два. О подобных наказаниях Дрейк рассказывал: рапторов не могут просто выставить прочь, потому что способности-то всё равно нужны, трибунал – редкость (возможно, он ждёт Монстра, того, кто убил несколько десятков невинных горожан, добавлял Дрейк с искренней печалью в голосе). Выставить из части, отобрать «свой» механизм, отправить на переподготовку с понижением в звании – другое дело.

Дрейк тяжело дышал рядом, сопел, как больной козовер. Нейт шмыгнул носом.

– Так точно, субедар Аро. Сипай Уиллс с приказом ознакомлен.

Глава 12

Рука лежала под стеклом. На уровне плечевого сустава открытая мякоть была ярко-красная, артерии и вены соединялись прозрачными трубками, по которым совершался полноценный двойной круг кровообращения. «Кормил» руку цилиндр окружностью в полметра, установленный рядом со стеклянной камерой. Монитор с показаниями крепился на «животе» цилиндра, управлялся саккадными движениями – можно было открыть показатели пульса, сатурации кислородом, мускульной реакции.

– Смотрите, Таннер, – Сорен постучал затянутыми в пластиковую перчатку костяшками по стеклу, словно ожидая, что рука сожмётся в ответ. – Нервные окончания больше не пытаются разбежаться вдоль и поперёк, заменить собой соединительную ткань, поперечно-полосатую мускулатуру и даже остеобласты. Оно стабилизировалось.

– Да?

Таннер отвернулся от повисшего в воздухе трёхмерного монитора с графиком. Встал он с грохотом: пластиковый стул проехался по кафельной плитке пола. В глубине лаборатории вопросительно зажглась и погасла оранжевая лампочка реакции на громкие звуки и «несанкционированные» движения.

Сорен помахал Таннеру. Тот дёрнул плечом и подошёл ближе – долговязый, почти нелепый в своих очках. Этот древний артефакт носили немногие, ведь гораздо проще поставить себе имплант, вырастить новые ткани вместо подверженных миопии.

«Элегантная старомодность, так это называется», – подумал Сорен и повторил свой жест, заставляя руку пошевелить пальцами – совершенно рефлекторно, но она как будто и впрямь понимала, ощущала, реагировала на вибрацию.

– Вы очистили его от мутаций, – сказал Таннер.

– Мы, – Сорен себя считал честным человеком. Без его экспериментов ничего не вышло бы. Без «зародышей» Таннера и его маленьких уродливых тварей, что томились в автоклавах, без искр-сердцевины зелёного света – не столь невыносимо-яркого, как настоящие алады, но настоящих Сорен не видел. – Я отделил один из… органоидов Кэррола. Он сейчас похож на какое-то одноклеточное, вроде инфузории с ложноножками, вот её-то я и забрал. А «почистила» зелёная штука. Занятно, правда?

Таннер наклонился над «аквариумом». Бросил взгляд на монитор, цилиндр послушно показал статистику и состояние.

– Нервная ткань стабилизируется…

– Верно. А в ваших опытах «ужасное сияние» выжигало из бедных нерождённых эмбрионов всё, до последнего синаптического ответвления, так?

Таннер кивнул.

– Ну вот, – Сорен широко улыбнулся. – Мне кажется, нам удалось подружиться.

Таннер немного отстранился, посмотрел сверху вниз – долговязая тощая каланча, беззлобно подумал Сорен, испытывая искушение потрепать «дорогого коллегу» по плечу, – но потом кивнул вполне миролюбиво.

– Я имею в виду продукты наших опытов. Но если вы говорите в расширительном смысле, так это же прекрасно.

Сорен был само дружелюбие. Как генно-модифицированная комнатная собачка-мабо с голубовато-лиловой шёрсткой – таких иногда покупали всякие артисты и художники, экзальтированные и считающие себя выше всех прочих. Порой милых тварей дарили и детям, особенно тем, кто воспитывался не в общем интернате, а в семьях.

Это сравнение заставило вспомнить о Патрике и Хезер – пока никаких следов. Ничего, как сквозь землю провалились; учитывая, что Интакт – летучий город, вряд ли это возможно. Ладно, не может же всё получаться идеально; отыщутся, куда денутся.

«Собачка. Мабо», – Сорен едва не лизнул Таннера в нос – он мог бы, смущение и ложная скромность уместны на Родонитовом уровне, а то и вовсе в маленьких узких каморках медицинских цехов Санави, а не здесь, на вершине Лазуритового квартала. Сорену нравилось быть странным, «чокнутым гением» – прямо как в тех старых записях, ещё не трёхмерных даже, которые он добывал порой из подземного Нижнего Интакта. Не безумным, ладно. Эксцентричным – вот правильный термин. У Таннера это не получалось, даже на отрезанную руку Кэррола, выращенную из жгутообразного отростка, он смотрел с недоверием. «Док, да это же как ваши зародыши. Всего-то зигота с тремя лепестками в самом начале, а пройдёт время – будет кричать: “Я человек”».

Рука чуть пошевелилась, когда Таннер подкрутил подачу кислорода и питательных веществ. В мясной глубине мелькнула зелёная искра.

– Не волнуйтесь, – Сорен отвлёкся на стоявший рядом проектор-монитор, трёхмерная картинка рябила графиками, в которые он погружал пальцы и менял данные. – Там есть следы «сияния», но они не должны быть критичны. У вас эти штуки погибали быстро, так?

– Да, – Таннер стоял, склонившись над аквариумом. Под потолком жужжала пара дронов: наблюдала, делала съёмку для протокола. Климатический куб радужно мелькал на белом фоне, переворачивался то одним боком, то другим, рождал малиновые и индиговые тона: настраивался на оптимальную температуру в соответствии с биологическими потребностями живых организмов. По одному кубу можно было сказать: Таннера то ли знобит, то ли наоборот – в жар кинуло.

«Завидует?»

– Ваше изобретение с эмбрионами тут ключевое, конечно, – Сорен был послушной собачкой-мабо, даже если собирался потом цапнуть за палец. – Эта рука будет работать.

– Сама по себе? Как биоимплант, замена стандартным?

– Нет, конечно. А вот на рапторах – особенно на тех, кто уже находится в фазе мутации, – стоит поэкспериментировать. Да, предупреждая вопрос: у меня осталась пара образцов. Кэррол лучший. Самый надёжный и живучий. Но есть и другие. Что, попробуем поставить вместо бессмысленного набора фракталов полноценную руку… с аладом внутри?

– Вы моего разрешения ждёте? – Таннер выпрямился. Монитор состояния объекта показывал полную насыщенность тканей глюкозой, кислородом и всем необходимым. Самое время отключить и готовить к трансплантации.

– Мы ведь коллеги, – почти укоризненно покачал головой Сорен. Он подошёл к своей работе, нажал несколько клавиш – не сенсорных, настоящих. Последняя проколола указательный палец, чтобы получить образец ДНК и сверить спецключ. Если бы какой-то злоумышленник убил Сорена и отрезал пару фрагментов, устройство сумело бы опознать мертвечину.

Прозрачные трубочки выехали из мякоти и исчезли в маленьком отверстии, словно вспугнутые черви. Пссст-чпок – воздух выкачан, рука внутри герметичной «упаковки». Сорену даже показалось, что отрезанная часть тела смотрится мило, вроде «запечённого целиком осетра», которого подают в ресторанах – на самом деле это никакой не осетр, обычная клеточная масса в красивой упаковке из чешуи. Рука честнее, она настоящая.

– Пойманное время. Она теоретически не будет разлагаться даже без комнатной температуры.

Таннер махнул рукой.

– Доктор Рац, давайте уже займёмся вашим опытом.

– Нашим.

Сорен вздохнул. Эстетика и наслаждение моментом Таннеру были столь же чужды, сколь Кэрролу – классическая музыка, а ведь он пытался, включал, показывал ему интересные книжки. Даже жаль, что парень превратился в месиво плоти, однажды Сорен хотел сделать из него нечто большее, чем туповатого вояку.

– Я вам доверю нести контейнер, – сообщил Сорен Таннеру. Тот прикоснулся обоими ладонями к квадратному резервуару, приподнял, прикидывая вес.

– Вроде не слишком тяжело. Хорошо.

– Дело в том, – пояснил Сорен, – что у меня осталось всего двое живых образцов. Я хочу использовать женщину, но она очень… несговорчива, это мягко говоря. На меня она кинется с порога. Конечно, в её камере установлены ограничители, на самом объекте – ошейник с электрошокером и всё прочее, но я могу испугаться и уронить нашу драгоценность. Согласитесь, Таннер, было бы обидно.

– То есть что я не грохну эту штуку, вы не сомневаетесь? – тот показал чуть неровные зубы. На скулах дёрнулись желваки.

– Именно. Вы-то у нас и живых аладов наблюдали, так?

Таннер промолчал. Эту историю знали все желающие – он и сам охотно рассказывал, но, похоже, впервые не захотел хвастаться снова. Таннер принёс аладов в Интакт – «маленькими, смирными и приручёнными», как говорил он сам. Сорену всё время представлялось несколько светящихся пауков, вроде так выглядят эти создании на своих начальных стадиях развития, покорно бредущих за длинной фигурой дока по тёмно-зелёным рясковым зарослям. Один «паучок» сидит на плече и сиротливо жмётся. Ещё пара стеснительно мнутся на длинных лапках, прежде чем их заберёт лифт в город.

– Её зовут Мари, – на всякий случай сказал он Таннеру. – Но не думаю, что вам придётся вести долгие беседы за чашкой кофе.

Они шли по коридору, который не так уж давно перестроился, когда объединились обе исследовательских лаборатории. Таннер называл это эффектом коралла, Сорен – игрушками Энси. Великовозрастный ребёнок строит домики и складывает паззлы из смешных разноцветных кусков, иногда в них железо, камень, живые люди. Ему всё равно.

Дорогу приходилось вспоминать: раньше был поворот направо, теперь налево. Точно, вот сюда. «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН». Отсек «С», повышенная опасность, охраняется боевыми дронами, допуск только по особым пропускам. Узкая камера со встроенным лазерным излучателем повернулась к ним с мрачной готовностью превратить в лужу, если понадобится. Сорен приложил руку к двери, поморщился: снова лёгкий укол, сверка ДНК, камера фотографировала зрачок.

Вооруженная камера недобро уставилась на спутника Сорена.

– А, это? Понятия не имею, кто такой.

Он кивнул на Таннера. Тот подпрыгнул на месте: резервуар он держал, прижав к груди, а сейчас стеклянный контейнер пополз вниз прямо до тощего живота.

– Шутка-шутка, док. Устройство не понимает смысла слов, только анализирует голос. И если вы со мной, то вы со мной.

– Иногда вы ведёте себя, как глупый мальчишка, – фыркнул Таннер.

Сорен похлопал глазами и очень мило улыбнулся. Дверь открылась.

Последняя партия «добровольцев» была всего из трёх человек – куда там сорока первым. Их то ли заставили, то ли наказали; руководство замалчивало подробности. В личном деле Мари Грей значился возраст: сорок два года, чин – най-рисалдар, удивительно низкий для такого возраста. Она то ли не отличалась особыми успехами, сразу же решил Сорен, пробегая глазами мелкий текст на голо-экране, то ли наоборот, выделилась – только не преданностью общему делу Объединённых Полисов Ме-Лем.

Потом, когда он познакомился с най-рисалдаром Грей лично, всё стало понятнее. Их отправляли через телепорт, как гражданских, и она страшно ругалась – «Верните мне моего раптора». Рослая, выше миниатюрного доктора Раца, сухопарая и жилистая, сильная и ловкая, Мари Грей с порога сшибла дрона, который всего лишь проверял биометрию. От удара шар на антигравах с маленькими деликатными щупами стукнулся об пол и замер, беспомощно подрагивая поломанной «лапкой».

Обуздать Мари Грей помогли другие два раптора. Один из них потом извинялся: она, мол, всегда такая.

Покрытая рейдерскими татуировками, бритая почти наголо, не считая тёмного «ёжика», через который просвечивала желтоватая кожа, Грей уничтожила ещё пару дронов, в том числе того, что пытался ей ввести одну из экспериментальных инъекций Сорена. С тех пор он держал её в отдельной «клетке», как хищного зверя – и именно восстановленного архаичного зверя, вроде гепарда, напоминала ему эта женщина.

В её личном деле потом Сорен вычитал неоднократные попытки побега. Действительно, не все рапторы всю жизнь преданно служили общему делу. Из тридцати двух лет вне родного полиса – это оказался Санави, что заставило Сорена хмыкнуть, надо же, землячка, – примерно десять она пыталась установить свои правила. Жила среди рейдеров. Бродила в одиночестве в пустыне Тальталь.

Мари оказалась прекрасным экспериментальным объектом. Сорен вводил ей сочетания всех препаратов, облучал, проводил забор гистологического материала – однажды вырезал небольшой кусочек кожи из жёсткой сухой ягодицы, это было почти эротическое приключение. Женщину приходилось связывать до полного паралича, оставляя возможность только ругаться на чём свет стоит, зато её организм упорно сопротивлялся фрактальной мутации и любым изменениям. Поэтому-то Сорен так упорно брал образцы её тканей. Большинство остальных давно превратились в бесформенное месиво, а потом безыскусно умерли. Мари была почти так же хороша, как Шон Роули: тот реагировал на изменения, но не превращался в разросшуюся культуру клеток для стейков с кровью, а упорная «самка гепарда» почти не менялась. Всего неделю назад у неё появились первые признаки фрактальной мутации – болезненность суставов, носовые кровотечения, слабость.

– А ведь она получила вдвое большую дозу «сияния» и препаратов, чем Кэррол, – свой рассказ о Мари Сорен закончил очередной улыбкой. Таннер поставил резервуар на зависший в воздухе стол-дроида, косился с недоверием – не сползёт ли, не рухнет. Мари сидела за стеклом в точно таком же аквариуме, как Кэррол – ещё сильнее похудевшая, с нездорово-бледной в желтизну кожей, волосы отросли и липли чёрными сосульками к щекам. Рядом стояла тарелка с едой – хорошей едой, рыбный пирог и зелёный горошек плюс витаминный коктейль, но она даже не прикоснулась. – Правда, уже два дня ничего не ест. Видимо, решила уморить себя голодом назло злым учёным. Так, Мари?

Сорен повысил тон прямо в мембрану динамика. Мари не соизволила открыть глаза – как сидела на полу, поджав ноги, так и осталась. Словно подумав немного, показала средний палец – длинный, с обгрызенным под корень ногтем.

– Вы уверены, что можно проводить операцию, Сорен? – Таннер, избавившись от резервуара с запечатанной в нём рукой, сложил собственные руки за спиной, сцепил в узел. – Она не очень-то выглядит… что там в жизненных показателях? Хм, в пределах нормы, но всё же.

– Выдержит.

Сорен набрал код. С потолка спустился жгут, заканчивающийся трубкой. Мари отпрянула от него в противоположный угол со скоростью телепорта. Жгут тянулся к её рту, она схватила пластиковую тарелку и попыталась отбиться. Пластик сломался: трубка поблёскивала хромированным нержавеющим металлом. Мари сжала коричневатую массу пирога с прожилками полезной зелени – шпината или брокколи, – и втолкнула её прямо в отверстие. Трубка «захлебнулась» и застыла в воздухе, жгут конвульсивно дёрнулся.

Мари снова показала зрителям средний палец. У неё были тёмные глаза, тонкие обветренные губы и шрам на правой щеке, словно её когда-то разрезали от уха до уголка рта.

– Видите, Эшворт? – Таннер, кажется, даже самого себя мысленно именовал по фамилии, поэтому вздрогнул, когда Сорен обратился к нему по имени. – Поразительная воля к жизни. Она мой лучший образец.

– Не считая Роули.

Сорен скривился.

– Не считая его, – послушно согласился он.

– Ладно, давайте уже фиксируйте её.

«Вот поэтому у тебя ничего и не получалось, кроме уродливых зародышей без ЦНС, а твой единственный пойманный и размноженный фрактальными отражениями алад с тем же успехом мог сидеть в лампочке в туалете».

– Как скажете, Эшворт.

Он коснулся сенсора на пульте «камеры» Мари Грей. Ещё четыре жгута, на сей раз тоньше и без трубок, вырвались из пола. Мари закричала – слышно этого не было, ругалась, наверное. Её зафиксировали по рукам и ногам. Затылком она ударилась в остатки несъеденного обеда, горошек покатился маленькими зелёными мячиками, витаминный коктейль растёкся красной лужей, словно артериальной кровью. Трубка, в которую запихали кашицу пирога, отплевалась в углу и снова устремилась ко рту Мари. Перед интубацией та успела закусить трубку губами и зубами, аж вены надулись – на шее, на руках. Короткий больничный «халатик» задрался.

– Не разорвёт? – Таннер аж снял очки.

– Нет, это сверхпрочный сплав. Абсолютная гарантия, и… о, всё.

Обмякшая Мари была маленькой и тощей, похожей на высушенный экспонат из музея. Сорену она теперь напоминала какую-то птицу с изрядно побитыми временем перьями.

– Она готова к операции. Руку подсадим наиболее анатомично, будет торчать из спины, но по факту станет частью плечевого пояса, – Сорен снова ткнул сенсор. Дроиды-ассистенты нырнули в клетку, подняли Мари манипуляторами. От неё слегка пахло свежим потом. Таннер зачем-то сжал руку «пациентки».

– Проверяю пульс, – пояснил он оправдывающимся тоном.

– Лучше несите «аквариум» в операционную. Дроиды медицинские, если вы не заметили. Они её подготовят.

Он устремился вперёд: наконец-то многообещающее исследование. Модифицированные рапторы будут куда эффективнее обычных.

– Если всё получится, мы сможем сделать любых людей из старых добрых мутантов-рапторов, ваших консервированных аладов и совмещённой плоти. Больше никаких механизмов, только совершенные создания. Наши с вами создания.

– Она умрёт от отторжения тканей. Ну, или придётся всю оставшуюся жизнь держать её на супрессорах.

– Или нет, – Сорен жестом предложил Таннеру оставить «аквариум» на движущейся ленте, чтобы его продезинфицировали перед «переездом» в операционную. В узкой «душевой» их окатило распылёнными частицами антисептика. Удушливо запахло какими-то цветами, Сорен дважды чихнул – чёртова отдушка, опять кто-то распорядился установить дезинфекцию «с ароматом». Надо будет найти того лаборанта, который это сделал, и как следует ему объяснить, насколько тот неправ.

– Фракталы – это бесконечные повторения одной структуры. Мутация заставляет людей становиться набором фракталов, только без геометричной красоты капусты романеско. Человеческое тело сопротивляется единообразию.

– Капуста лучше нас? – Таннер внезапно развеселился.

– Именно. Но мы догоним и перегоним капусту.

Мари уже лежала на белом столе с внутренней и внешней подсветкой. Она казалась неживой, мёртвой уже несколько недель. Аквариум с рукой Кэррола стоял рядом.

– После вас, коллега, – Сорен слегка поклонился, пропуская Таннера. – Надеюсь, у вас нет срочных дел, потому что это займёт несколько часов. Дронам я такую операцию не доверю.

На скучном лице Таннера, которого, по мнению Сорена, можно было помещать в толковый словарь в разделе «зануда», впервые за всё время появилось вдохновенное выражение. Сорен мысленно поставил себе галочку очередной «победы».

– Аналогично, – сказал тот. – Приступим.

Ей всегда было холодно.

Она раскалялась до голубоватого сияния сверхновой. Излучение выплёскивалось за пределы комнаты потоками света, но терялось среди других огней.

Хорошо продумано.

Это он всё придумал, он… её брат.

Она не была уверена – как и в том, что помнит собственное имя, что у неё есть имя, что она находится в одной точке «где» (и «когда»). В ней нет материи, только бесконечно реплицирующие друг друга фотоны, на этом принципе работают телепорты.

Она помнит, как функционируют телепорты. Это она их изобрела, в конце концов.

Холод нерационален, объективная температура в эпицентре свыше пяти тысяч кельвинов. Её комната должна была бы потечь расплавленным металлом, помещение изолировано, стены толщиной в несколько метров, только ничто не способно противостоять чистой энергии; но она не находится ни в одной точке пространства, чтобы влиять на окружающие объекты, ни в едином времени. Когда они это открыли, то описывали «параллельными мирами», но на самом деле речь идёт о квантовой телепортации, феномене, известном и до их открытия. Она – фотон в запутанном состоянии, в бесконечно размноженной, фрактальной суперпозиции. Одновременно все поляризации. Она здесь, она в остальных полисах, она всюду – и, что пугает брата, ещё и «всегда».