Текст книги "Диагноз: Любовь"

Автор книги: Мегги Леффлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

– Должно быть, подойдет, – произнесла я, отчего ее зеленые глаза расширились.

– Ты не можешь пойти в джинсах, – сказала она. – По крайней мере, не в театр. Тебя там и к двери не подпустят!

– Великолепно! – воскликнула я, думая, что как минимум один честный человек попался в моей жизни. – Я сниму джинсы. То есть… не сейчас, – поправилась я, глядя, как Марианн пятится к двери.

– А в этой блузке ты выглядишь как ковбой, – продолжила она.

– Помоги мне! – взмолилась я, показывая на шкаф.

Марианн медленно приблизилась к нему с таким же выражением на лице, с каким она обычно принимала пациентов в госпитале.

– Ладно… – сказала она с легким вздохом, осмотрев мою коллекцию рубашек. – Но это будет нелегко.

В результате я заняла у Марианн ее черные обтягивающие брюки и надела к ним свою черную блузку с V-образным вырезом, которая, похоже, изрядно села после стирки.

Приняв душ, я постаралась что-то изобразить из своих волос – узел, хвост, косу – и в итоге позволила им свободно виться. Потом я подкрасила губы, откопав в сумке наполовину использованный тюбик помады, о котором я забыла со времен выпускного в медицинской школе. Затем взглянула на часы и схватила сумочку. Мне необходимо было успеть на поезд до Лондона.

Четыре часа, обед и мюзикл – и я снова оказалась в метро в компании Мэттью. Мы ехали в вагоне, изо всех сил пытаясь сохранить впечатление от мюзикла, притопывая ногами под сиденьем и глядя куда угодно, кроме как друг на друга. Отражение в противоположном стекле выдавало его – Мэттью все еще мотал головой, подпевая про себя. Мы вышли на платформу, хмыкнули, чтобы прочистить горло, и задышали с облегчением. На лестнице мы с Мэттью наконец посмотрели друг на друга и вместе запели «That’ll Be the Day» Бадди Холли. Мы танцевали по пути из метро к Карлос-плейс и пели всю дорогу до «Коннота»: «Вот это будет день – О-о-о-хо-о-о… Вот это будет день…»

Поравнявшись с главным входом, Мэттью внезапно остановился и развернул меня к себе, взяв за руку, – это походило на танцевальное па.

– Холли Кэмпбелл, в черном ты выглядишь просто великолепно!

– Ну спасибо тебе большое, – сказала я, отступая назад, как в танце, и нечаянно толкая швейцара, который изо всех сил пытался провести нас хоть куда-нибудь, либо в бар, либо на улицу. Маленький человечек завопил так, словно я была автобусом, мчащимся по тротуару, а он не успел отпрыгнуть.

– Простите! – воскликнула я.

– Какой номер? – спросил портье, устремившись из-за конторки к красной ковровой дорожке, устилавшей лестницу, изогнутые блестящие перила которой казались сделанными самим Микеланджело.

– Двести восемнадцать, – сказал Мэттью, позванивая ключами.

– Двести восемнадцать, – покорно повторила я. Когда мы поднимались по лестнице, я громко (от ужаса) поинтересовалась, не делит ли Мэттью номер со своей матерью. Он уверил меня, что нет.

* * *

– Так это твой последний вечер, да? – спросила я, принимая у Мэттью бокал с шампанским, который он наполнил из бутылки, стоявшей в серебряном ведерке со льдом.

Я согласилась зайти к нему на рюмочку перед сном, хотя было уже десять вечера и мне нужно было быть на пути в Сохо. Я не собиралась оставаться на ночь в номере Мэттью, это было не по плану. Но я не ожидала, что проведенное вместе время окажется таким приятным, и не думала, что мне сложно будет попрощаться с ним.

– Да, мой визит завершается, – подтвердил Мэттью, садясь в одно из желтых кресел, стоявших напротив меня. Комната была такой огромной, что у дальней стены, под панорамным окном, свободно помещался мягкий уголок для отдыха.

– Ну что, – начал Мэттью, поднимая свой бокал, но тут же заметил, что я одним глотком успела опустошить свой бокал наполовину.

– Извини, – я неуверенно засмеялась и позволила ему наполнить мой бокал снова. Маленький бокал, в отличие от всего остального в этом номере. – Можно мне сходить на разведку? – спросила я, вскакивая со стула.

– Милая, ты можешь делать все, что хочешь, – сказал Мэттью, глядя на меня так внимательно, что, будь я трезвой, у меня бы сердце зашлось. А поскольку я выпила за обедом, то шампанское очень быстро ударило мне в голову. Я чувствовала себя великолепно. Мне следует чаще пить.

– Ты только посмотри! – восторженно произнесла я, показывая на лепнину под потолком, поблескивающую позолотой люстру и мебель из вишневого дерева. Я провела ладонью по боку огромного телевизора, потом продолжила удивляться, обнаружив, что в ванной пол выложен мрамором, а весь фарфор просто сияет белизной.

– И что, тебе приносят газеты каждое утро? – спросила я, снова садясь на кровать. Не отдавая себе отчета, я вдруг начала подпрыгивать на ней. Мне никогда не доводилось видеть такой огромной кровати. Она напоминала мне гимнастический зал, в котором могут заниматься как минимум десять девушек, не задевая друг друга.

– Каждое утро. – Мэттью улыбнулся мне. – Ты кажешься счастливой. А я очень люблю, когда ты так выглядишь.

– И какой же размер этой кровати? – спросила я, протягивая бокал за новой порцией шампанского.

– Королевский, я думаю, – ответил Мэттью, садясь рядом со мной, чтобы было удобнее наливать шампанское.

– Это больше, чем королевский размер. Это уже размер мании величия, – сказала я и подняла бокал, чтобы произнести тост.

– За Бадди Холли!

– За Бадди Холли, – тихо повторил Мэттью, хотя его бокал остался на столике в другом конце комнаты и ему нечем было поддержать тост. Его настроение вдруг изменилось, а выражение лица стало необыкновенно серьезным. Мне захотелось, чтобы он снова стал таким же, как тогда, когда мы пели и танцевали в метро.

– Я люблю Бадди Холли! – заявила я, сделав широкий жест рукой и при этом умудрившись вылить почти половину бокала с «Дом Периньон» на покрывало кровати.

– Да неужели? – спросил Мэттью, потянувшись, чтобы забрать у меня бокал. – И несмотря на это, ты не хотела идти?

– Просто иногда нужно небольшое подтверждение, – заявила я.

Мэттью пристально посмотрел на меня, и секунду спустя мы уже целовались. Сначала его губы прикоснулись к моим губам, язык переплелся с моим, а рука заскользила по моему лицу. Через мгновение я оказалась на спине, а он навис надо мной, раздвинув коленом мои ноги. Руки и губы Мэттью исследовали мое лицо, шею, груди. Господи, это было прекрасно. Даже больше, чем прекрасно.

– Я лежу на мокром пятне, – сказала я, пытаясь сесть.

– Мокром пятне? – повторил Мэттью хриплым голосом.

– Я разлила сюда шампанское.

Когда Мэттью попытался сдвинуть меня в сторону, я вывернулась из-под него и села на кровати, поправляя блузку.

– Думаю, мне пора уходить. Уже поздно.

– Ты уходишь? Сейчас? – спросил Мэттью, взъерошенный и обиженный. Я увидела, что он снял очки и без них выглядел необычайно привлекательным. – Я думал, ты завтра не работаешь.

– У нас запланирована отвратительная проверка в реанимации. Мне придется рано вставать. А тебе нужно не опоздать на рейс.

– Правильно. – Мэттью моргнул и опустил глаза, разыскивая свои очки. – Почему ты убегаешь от меня, Холли?

– Мэттью, ты уезжаешь в Америку завтра утром, – ответила я.

Он покачал головой и вздохнул.

– Ну конечно, ты права… Просто мне казалось… – Мэттью снова вздохнул. – Но ты права. Абсолютно.

Я позволила ему проводить меня до метро, однако не согласилась, чтобы Мэттью поехал со мной до Винчестера, как он предлагал.

– Ты уверена, что доберешься сама? – спросил он. – Ты ведь выпила.

– Я в порядке, – улыбнулась я в ответ и потянулась, чтобы погладить его по щеке, – очень уж озабоченным он выглядел. – И береги себя, ладно? – Я поцеловала его на прощание и нырнула в метро.

– Ты совершаешь ошибку, Холли, – догнал меня его голос, и я на секунду задумалась о том, что он имеет в виду мое направление. Если бы я действительно отправилась к станции Ватерлоо, я бы села на Виктория-лайн, а не Дистрикт-лайн, ведущую к Сохо.

– Ошибку? – спросила я, медленно поворачиваясь.

– Насчет тебя и меня. Ты делаешь ошибку второго рода[37]37
  Ошибка второго рода, бета-ошибка – риск, состоящий в том, что гипотеза будет отвергнута, тогда как в действительности является правильной.


[Закрыть].

– Что? – переспросила я, поскольку слишком много выпила, чтобы вспоминать курс статистики.

– Бета-ошибка. Худший вариант. Ты все еще придерживаешься нулевой гипотезы, а нулевая гипотеза оказалась неверной. Ты решила, что Мэттью Холемби и Холли Кэмпбелл слишком разные, слишком случайные люди, чтобы быть вместе.

Я моргнула. Я всегда думала, что худшим вариантом была альфа-ошибка, но не помнила, что это и почему я так считала.

– Люди умирают от бета-ошибок, – сказал Мэттью. – Курение приводит к раку? Нет, ни в коем случае. Никакой связи между этими понятиями. Давайте не будем делать выводов.

– Ну и что я делаю неправильно? Что я считаю неверным, хотя на самом деле оно верно? – Я поняла, что улыбаюсь. – Я не говорила, что мы статистически подходим друг другу, а мы… подходим?

Мэттью подошел ко мне и взял мое лицо в ладони.

– Нам просто нужна внешняя сила, которая подтвердила бы, что мы действительно подходим друг другу. Тогда, я уверен, ты смогла бы это понять.

– И что это за сила? – спросила я сонным голосом.

– Минус одна бета, – пробормотал он, целуя меня в лоб, после чего помахал мне рукой на прощание.

Когда Мэттью улыбнулся, я попыталась запомнить, как выглядят его зубы. Потом я повернулась к карте Лондонского метро, надеясь не заблудиться на пути к Эду.

Сохо оказался весьма оживленной частью города. Люди вытекали на мостовые из пабов и баров, заполняя Фритт-стрит и Олд Комптон-стрит. Они обнимались, смеялись, пили. Круговорот толпы напоминал вечеринку в общежитии.

Перед баром «Богема» шумели подвыпившие фаны, и я стала зигзагами проталкиваться между ними, подпрыгивая, чтобы рассмотреть направление, и настаивая на том, чтобы меня пропустили, поскольку иначе вечеринка не состоится. Девушка в диадеме, похожей на украшение невесты, стала возражать, но, к счастью, две подружки, удерживающие ее в вертикальном положении, положили конец нашему спору.

Через несколько минут я попала внутрь и, лавируя между уставшими от веселья людьми с бутылками пива в руках, направилась на звук музыки. В углу бара в одиночестве стоял Эд, он играл на акустической гитаре и напевал что-то вроде кавер-версии песни Мадонны. Поскольку он не мог заметить меня в толпе, я протолкалась к нему и положила руку на его плечо, когда он закончил песню.

– Холли! – воскликнул Эд и потянулся за чехлом для гитары, показывая, что закончил выступление. Он поцеловал меня в лоб и отступил на шаг, чтобы лучше разглядеть мой черный наряд.

– Вау, – резюмировал он.

– Я слышала, как ты поешь «Like a Virgin», – сказала я, пытаясь не выказать своего пренебрежения. – А я как раз в настроении для Мадонны.

– Спасибо, – сказал Эд, улыбаясь и кивая. – Но это была «Like a Prayer». Я не собирался играть «Like a Virgin».

Мы оба рассмеялись.

Музыканты «Перпл Тангс» внезапно ссыпались со сцены, и Эд, взяв меня под локоть, потянул меня в сторону от следующей группы, которая собиралась выступать. Девушки в зале уже вопили о «Свит Каролин».

– С кем ты? – спросил Эд.

Я ответила, что одна.

– Хочешь пива?

Я согласно кивнула и лишь после этого поняла, что пить мне не хочется.

Когда Эд ушел за пивом, я попыталась найти в баре место, где можно было бы постоять, никого при этом не толкая. Чувствуя, как у меня начинает кружиться голова, я огляделась по сторонам и стала искать хотя бы часть стены, к которой могла бы прислониться.

Эд появился рядом через несколько минут, неся «Гиннес» – себе большую кружку и лишь полпинты для меня.

– Я понял, что ты не очень хочешь пива, – объяснил он.

– Думаешь, что я уже пьяная? – засмеялась я, но Эд лишь улыбнулся в ответ и подтолкнул меня к столику у стены, возле которого стояли два стула. На стульях лежали брошенные пальто, поэтому мы просто облокотились на спинки стульев, как двое влюбленных, уютно устроившись друг возле друга.

Эд был так близко, что я то и дело задевала плечом его руку.

– Как твой мюзикл? – спросил он.

– Было здорово. А как твое шоу?

– Было здорово. – Он снова улыбнулся.

Фанатки вопили так громко, что самих музыкантов почти не было слышно, а их крики больше походили на речевку какой-нибудь группы поддержки.

– Я читала твои стихи, – выпалила я.

– Мои стихи? – изумленно повторил Эд. Он смотрел на меня с таким удивлением, что я на миг подумала, что ошиблась, что это были стихи Марианн. Может, это Марианн по секрету в меня влюбилась? А может, я вообще все неправильно поняла? Может, это касалось доктора, который ждал, когда мистер Бодли подавится до смерти и прибудет с командой кода.

– Ты что, подглядывала за мной? – спросил он.

– Нет, я просто спустилась в подвал, несла свое белье в стирку. То есть, вообще-то, не несла, – вспомнила я. – Я искала тебя и случайно увидела… страницу с той поэмой.

– В моей закрытой записной книжке.

– Ну, я думала, что это могут быть те песни, над которыми ты работаешь…

– Какая разница, что это за песни. Это моя личная собственность.

– Ну… наверное, – промямлила я. – Извини.

Эд не сводил с меня глаз. Я смотрела на него, изучая линию его губ. Он вспомнил про пиво, поднял кружку, глотнул и отставил ее.

– Ну и что ты думаешь?

– О… песне?

– О любой из них.

– О, прекрасно. Великолепно. Конечно, я не умею читать ноты, поэтому не могу судить… А кто такая Сара? – спросила я.

Эд вытаращился на меня.

– Я читала песню, которая называется «Улыбка Сары».

– Ты перепутала. Моя песня называется «Губы, прекрасные губы», – поправил он.

– Она твоя муза? – спросила я.

Эд хмыкнул и покачал головой.

– Она была моей женой.

– Так это с ней ты теперь в разводе, да?

Эд придвинулся еще ближе, и я подумала, что он хочет поцеловать меня, но вместо этого он просто понизил голос:

– Я и так слишком много сказал, однако хочу быть честным до конца: Сара умерла, но я ни при каких обстоятельствах не собираюсь разыгрывать эту карту.

– Разыгрывать… Какую карту? – спросила я, изо всех сил пытаясь проглотить «Гиннес». После шампанского пиво казалось горьким размокшим хлебом.

– Карту молодого вдовца, – пояснил Эд. – И я говорю тебе это только потому, что Железная Марианн наверняка все переврет.

Я почувствовала, что хмурюсь.

– Извини, но… неужели это типично – представляться молодым вдовцом, чтобы произвести впечатление на девушку? – спросила я.

Эд посмотрел на меня.

– Вообще-то да. Секс из жалости. Как монетка, брошенная в протянутую шляпу.

– И ты позволил бы женщине спать с тобой… из простого сочувствия? – Я бросила на него пронзительный взгляд.

Эд кивнул своей красивой головой и улыбнулся прекрасными губами… Если бы он еще и молчал!

– Бывало и такое.

Выходит, Марианн ошиблась, назвав тебя типичным сторонником единобрачия.

– А это на самом деле правда, что твоя жена умерла?

– Думаешь, я стал бы лгать на такую жуткую тему? – мрачно спросил Эд.

– Ну, я не знаю… – медленно произнесла я, представляя его в окружении толпы поклонниц, которые подкуплены и очарованы его грустной историей о вдовстве.

– От чего она умерла? – спросила я.

– Рак груди, – машинально ответил он, и я подумала, что это прозвучало немного отстраненно.

– Как она умерла?

– Остановка дыхания. – Эд опустил голову. – Но врачи говорили, что это ДВС-синдром.

Я задумалась. Диссеминированное внутрисосудистое свертывание – это отвратительная вещь, верная смерть. Но Эд работает в госпитале. Может, он просто видел такую пациентку и запомнил название болезни?

– А какими именно были обстоятельства ее смерти? – спросила я.

Эд поперхнулся пивом и снова отставил свою кружку.

– Ты мне не веришь?

Я нахмурилась, но промолчала.

– Знаешь, большинство людей получили бы по голове за такой вопрос о моей жене. Для нее все закончилось подключением аппарата искусственного дыхания, ясно? Ее раздуло в семь раз по сравнению с обычным видом… – Эд раскинул руки. – Как того Лизуна в «Охотниках за привидениями». Она стала такой же огромной, но бледной… И они не могли достаточно быстро перекачивать ее кровь, когда у нее обнаружился ДВС. С одной стороны кровати был аппарат для перекачивания крови, с другой стояла канистра с выкачанной из нее кровью. Сиделки меняли ее каждый день. Отец Сары не прекращал умолять их, чтобы они сделали все возможное и вернули его дочь к жизни. Он чувствовал свою вину, поскольку пытался закончить свои двенадцать шагов в Обществе анонимных наркоманов, но не мог совершенствоваться, пока она была подключена к аппарату. Однако у меня хватило сил на адвоката, и тот добился, чтобы меня признали принимающим решения и сообщили мне диагноз. Именно я сказал им остановиться. Прекратить все. – Эд взмахнул руками, как обычно делают рефери, показывая, что все в порядке. – Мы зашли в палату, и врачи отключили мониторы, все аппараты… Знаешь, это было похоже на прекращение работы целой фабрики. Все звуки вдруг исчезли. И это был конец… – Эд посмотрел на меня и промокнул глаза. – Теперь ты довольна?

– Эд, прости меня. – Я придвинулась к нему вплотную и обняла, прижавшись к его плечу. – Я никогда не хотела влезать в твою личную жизнь.

– Ага, как же. – Он смерил меня испытующим взглядом.

– Ну прости. Прости, что я заставила тебя разговориться. Прости, что прочитала твою записную книжку. И поверь, мне очень жаль, что так вышло с твоей женой.

Эд снова взглянул на свое пиво, поболтал его в кружке, потом спросил меня, что я об этом думаю.

– О твоей истории? Это ужасно. И грустно, – добавила я.

– Нет. О моей песне, – сказал он. – Той, что про тебя.

Я открыла рот, чтобы ответить, но ничего не могла сказать. У меня просто перехватило дыхание.

– Я… это… прекрасно.

Эд начал целовать меня, и это было так естественно, что я даже не удивилась. Он медленно наклонил голову, двинул плечом, чуть приподнял подбородок – и наши губы и языки встретились, нежно соприкасаясь. Но Эд вдруг остановился и неуверенно произнес:

– Может, это не лучшая идея.

Я схватила его за ворот футболки и притянула к себе. Я не хотела ничего слышать. Я хотела Эда Клеменса – прямо здесь и прямо сейчас.

Вот только твердые спинки стульев, угол стола, калейдоскоп веселящихся людей, света и музыки – все это было не слишком подходящим фоном, который мешал нам так же, как и наша одежда.

– Мы думаем об одном и том же? – спросил Эд, не отнимая своих губ от моих.

– Угу, – подтвердила я.

Мы не двигались, двигались лишь наши руки, наши губы…

– Может, уйдем? – предложила я.

Он снял мою руку со своей шеи и подхватил меня под локоть.

– Пойдем домой.

Глава 15
Следующее утро

С психодинамической точки зрения, самая важная часть опроса состоит в том, что врач и пациент должны достигнуть взаимопонимания.

Искусство и наука диагностики у постели больного

Когда я проснулась воскресным утром, у меня было такое ощущение, будто в мой левый глаз воткнули вилку, а мои плечи были почти прижаты к ушам. Я лежала на матрасе, с которого сползла простыня, и чувствовала во рту набившиеся с него катышки. Выпив немного воды и таблетку парацетамола, я снова рухнула на кровать.

В следующее пробуждение глаза открылись довольно легко. Сквозь тонкие занавески бил солнечный свет. Телефон звонил, мой пейджер пищал… «Я зажималась с Эдом, – внезапно вспомнила я. – Я и Эд…»

Я начала шарить по полу в поисках пейджера и через несколько секунд прочитала сообщение, что в отделении экстренной медицинской помощи не ждут моего появления, потому что сегодня не моя смена. Я прохромала к окну, чтобы взглянуть на поля, каменные церкви и дома Винчестера, расположенные на зеленых холмах. Это оказало бы умиротворяющее действие, если бы не доносившийся сюда рев сирен. «Я зажималась с Эдом», – снова попыталась осознать я, но в этот момент к сиренам присоединился телефонный звонок в холле.

Я вышла из комнаты и столкнулась в пустом коридоре с мистером Деспопулосом. Вместо больничного халата на нем были хлопчатобумажные штаны, белая футболка и больничный браслет. Я вчера сменила свое сексуальное черное обмундирование на такие же штаны и белую футболку. Мне не хватало только больничного браслета.

– Мистер Деспопулос? Разве вам можно здесь находиться? – громко спросила я.

– Мне нужно продать все эти телевизоры, – ответил он, разворачиваясь и уходя по коридору, словно давным-давно все объяснил. Я решила, что проще оставить его заниматься воображаемой продажей в общежитии, чем тащить на себе по улице в госпиталь.

В гостиной валялись газеты, на столике стоял недоеденный завтрак, а рядом лежала залитая кофе тетрадка с лекциями по истории религии. У Марианн будет сердечный приступ, подумала я. Комната выглядела так, как будто здесь произошла какая-то катастрофа, но я уже догадалась, что это всего лишь последствия пребывания в ней Эда.

Катастрофа. Это слово жалило меня, пока я спускалась в холл к звенящему телефону. В отделении экстренной медицинской помощи сегодня утром съемки «Важного происшествия». Сирены доносятся именно оттуда, от машин с актерами, залитыми фальшивой кровью, где наши парамедики притворяются, что спасают им жизнь. Я помотала головой, отгоняя мысли о настоящих пациентах и настоящих катастрофах, и потянулась за телефонной трубкой.

– Холли? Это ты? – спросил мой брат.

– Бен! Живой? – Мой вопрос прозвучал слишком мрачно для приветствия.

– Живой. А ты? – осведомился он. – У тебя ужасный голос. Была сложная ночь в госпитале?

– Н-нет, – сказала я, вспоминая о том, что я была полностью увлечена Эдом, но это все неожиданно кончилось. Он вдруг стал настаивать, что я слишком пьяна и мне следует отправиться в постель.

– Ты в порядке? – спросил Бен.

– Ага, – ответила я, массируя висок. – Но если честно, то не знаю. У меня тут небольшое похмелье.

– Как все прошло с Мэттью?

– С Мэттью? – Я выпрямилась.

По лестнице затопали чьи-то ноги, поэтому я развернулась спиной, прижав трубку к уху, и попыталась слиться со стеной. Похоже, сработало. Через минуту хлопнула входная дверь, и я, выглянув в боковое окно, увидела Марианн в мятой униформе. Она показалась мне какой-то взъерошенной и явно взволнованной. Она помчалась к госпиталю так, словно спасалась от пожара. Я хотела было крикнуть ей вслед, что все в порядке, что это просто представление, но потом вспомнила, что она знает. Но это же Марианн.

– Я встретился с Мэттью в забегаловке в Питтсбурге, это было на прошлой неделе. Он говорил, что собирается навестить тебя, – сказал Бен.

– Он собирался навестить свою мать, а не меня. – Я потянулась за единственным стулом, стоявшим у стены, – железным, с зеленым сиденьем, который, наверное, принесли из кухни, – и с облегчением опустилась на него.

– А как насчет тебя? Где ты, черт возьми, пропадаешь?

Бен сказал, что провел последний месяц в отпуске, выращивая овощи в монастыре штата Виргиния.

– Молился? – спросила я.

– Монахи молились. А я наслаждался тишиной.

– Почему ты туда уехал? – спросила я, зевая.

– Я нуждался в перерыве. Я был слишком напряжен, когда уезжал. Не мог спать, не мог есть. Стоило мне закрыть глаза, и я видел мятые газеты.

– Что это значит? – спросила я, потирая висок.

– Не знаю, что это значит. Просто так было. В моем воображении, в моей голове… От этих истрепанных газет я буквально задыхался. Наверное, все дело в той белиберде, о которой сообщала в ежедневных новостях Алисия. Я закрывал глаза и видел свои руки, пытающиеся разгладить эти газеты, но они были слишком мятые. И единственное, что я мог сделать, чтобы заснуть, – это представить себе холодный гладкий камень в моей голове. Но с тех пор как уехала Алисия, мне стало слишком сложно представлять себе этот камень. Я видел только собственные руки, которые снова и снова разглаживали эти проклятые газеты, и задыхался. Жуткий способ пытаться заснуть.

Я закрыла глаза, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

– Когда это началось?

– Прошлой весной. После смерти мамы. И стало хуже, когда застрелили дядю Алисии и она уехала. Мне было жаль его, но в то же время все равно. Я был настолько взвинченным… А она стала совсем другой после смерти дяди. Она постоянно отталкивала меня, пока я не начал чувствовать себя тунцом.

– Тунцом? – спросила я, пытаясь избавиться от определенно рыбного привкуса в глубине глотки.

Бен напомнил мне свою теорию о тунце, которую он выдвинул в старшей школе. В места, где запрещено есть – библиотеки, классные комнаты, – учащиеся могли пройти с бубликами, крендельками (если они медленно жуют) и даже с сэндвичами. Почти все сэндвичи можно было пронести с собой, кроме сэндвичей с тунцом. Тунец не мог пройти незамеченным. Даже люди, которые обычно садятся на задние ряды и предпочитают рассказывать там анекдоты, обязательно встанут, сморщив нос, и поинтересуются: «Это что, тунец?» То же самое можно услышать и в обеденном зале, если кто-то оказался не в настроении. Тунец везде не при делах. И тунца тебе будут вспоминать еще долго, при каждом удобном случае.

– Ну как она могла заставить своего парня чувствовать себя тунцом? – спросила я. – Алисия же твоя невеста, а не развлечение на одну ночь.

– Моя невеста? – переспросил Бен. – Мы с ней не виделись в течение четырех недель.

Я не знала, что ответить на этот вопрос, и просто посоветовала поговорить с Алисией.

– Она остановилась у своей тети и кузины, – сообщила я. – Теперь у нее есть телефонный номер.

– Она знает, как со мной связаться, – угрюмо произнес Бен.

– Ты был в монастыре полтора месяца, – напомнила я.

– Она все еще носит кольцо? – спросил брат.

– Не носит. И мы должны вернуть его.

– Мы? – повторил Бен.

– Это мамино кольцо.

– Маме оно больше не нужно, Холли, – холодно заявил Бен. – Это мое кольцо. Это моя жизнь. Это моя проблема.

– Бен… – начала я, но осеклась. Мне хотелось рассказать ему обо всем: о мамином романе с Саймоном Бергом, о том, как она забыла нас и отказывалась возвращаться домой. Но я не могла. Если кольцо – это его проблема, то письмо, наверное, – моя.

– Мне нужно идти. У меня есть… проблема, требующая решения.

– Ты уверена, что у тебя все в порядке?

– Когда это я говорила, что у меня все в порядке? – спросила я.

Мы с Беном договорились созвониться позже, и я, повесив трубку, зигзагами направилась в свою комнату. Проходя мимо двери Эда, я подумала, спит ли он там? И что же все-таки произошло прошлой ночью? Мы ведь почти разделись в коридоре, почему он вдруг остановился?

Я не могла оставаться в общежитии, пытаясь собрать воедино обрывки воспоминаний. Поэтому я приняла душ, натянула больничную униформу и выпила бутылку воды, после чего выскользнула из общежития и направилась к госпиталю. Проскочив через боковой вход, я зашла внутрь через «Соловьиное крыло».

– Как он? – спросила я у медсестры за конторкой.

Сестра Рене подняла глаза от карты, которую заполняла, и сфокусировала глаза на мне.

– Все еще с нами, – сказала она.

– А его семья?

– Они отправились обедать. Извините за такие слова, но вы выглядите отвратительно, доктор Кэмпбелл, – добавила она. – С вами все в порядке?

– В порядке, – ответила я, направляясь в палату мистера Бодли.

Пациент выглядел так же, как и вчера. Он лежал на спине, рот приоткрыт, глаза неподвижно смотрят в потолок… Или он уже покинул свое тело и теперь смотрит на себя со стороны и сверху – смотрит на нас обоих? Хочет ли он, чтобы я помогла ему поскорее умереть? Я подняла безвольную руку и сжала ее, но его мускулы не двигались, кроме, конечно, сердца и диафрагмы, которые продолжали сокращаться. По крайней мере, ему удобно.

– Простите, мистер Бодли, – прошептала я. – Простите, что подвела вас.

Если я действительно приехала в Англию, чтобы стать хорошим врачом, где же я допустила ошибку? Мне стало ясно, что если я не помогу хоть одному человеку до того, как придется ехать домой, то я просто неудачница.

«Расслабься, девочка. У тебя есть время. Ты еще не уезжаешь», – прозвучал голос в моей голове. Только на этот раз это был не мамин голос. Это был голос Роксаны.

Я почти видела, как она стоит рядом со мной: ее темные волосы убраны в сложную прическу, шелковое платье открывает одно плечо. Белки глаз и кожа Роксаны были желтыми, и мне стало стыдно, что я оставила ее в покое, хотя видела кричащие признаки болезни, появившиеся у нее за последний месяц. Ей нужно поставить ультиматум и срочно отправить на лечение. Я должна помочь Роксане, даже если мои усилия рассердят ее. Приняв решение, я почувствовала прилив сил и вышла в коридор.

Однако мое приподнятое настроение тут же испарилось, когда я увидела идущего мне навстречу Эда. Он притормозил лишь на секунду, потом снова зашагал. Его брови были мрачно нахмурены. Да, тунец в библиотеке – это ерунда, я только что притащила тунца в операционную…

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Эд, поравнявшись со мной. В коридоре не было никого, кроме нас и разносчика, толкавшего тележку с чаем в противоположном конце крыла.

– Немного не в себе, – сказала я.

– Когда ты не появилась на этой утренней «катастрофе», я сказал Денверсу, что доктор Кэмпбелл простудилась. Я ужасно себя чувствую, – добавил он.

На секунду я подумала, что он имеет в виду мою болезнь. Потом поняла, что на самом деле я не простужена, что утром не было никакой «катастрофы», кроме разве что моих с Эдом отношений. Как я могла так вести себя с этим человеком? Неужели это было просто из сочувствия?

– Холли, ты будешь счастлива, узнав, что ничего не случилось, – сказал Эд.

– Ничего не случилось? – повторила я. – Как приятно слышать, что для тебя случившееся было «ничем». – Мой голос прозвучал громче, чем мне хотелось бы.

– Холли…

– Рада знать, что твои поцелуи в баре, на улице, в поезде… что они ничего не значили…

– Доктор Кэмпбелл, скажите на милость, что вы тут делаете? – разнесся по коридору громоподобный голос. К нам направлялся мистер Денверс, и белый халат за его спиной развевался наподобие плаща.

– Здравствуйте, сэр, – ответила я. Произнести это было легче, чем пытаться объясниться.

– Вы выглядите не лучшим образом, – заметил Денверс. – Отправляйтесь домой.

Прежде чем я успела кивнуть, он повернулся к Эду:

– Вы нашли старые рентгеновские снимки?

– В процессе, – ответил Эд и подождал, пока Денверс не исчезнет за углом, после чего потащил меня на лестницу. Как только железная дверь закрылась за нами, Эд положил руки мне на плечи и развернул лицом к себе. Я с горечью осознала, что мне уже не придется целовать эти прекрасные губы.

– Холли, конечно же, это многое значило, – сказал Эд. – Просто мне не нужны серьезные отношения. И то, что я тебя хочу, не означает, что я воспользуюсь случаем. Ведь я ничего не могу дать взамен.

– Но ты хочешь меня, – произнесла я, чувствуя, как стучит в висках.

– Господи, да! – воскликнул Эд, почти задыхаясь, отчего мое сердце сначала замерло, а потом понеслось вскачь. – Но это грозит обернуться чем-то серьезным… а я не могу… переживать такое снова, – Эд закончил свое признание и вздохнул.