Текст книги "Диагноз: Любовь"

Автор книги: Мегги Леффлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

– Каким он был? – я не собиралась отступать.

– Скользкий, – с презрением произнесла она. Таким же тоном Ева говорила о Билле Клинтоне, словно президент однажды попытался ее соблазнить. – Он появился за обедом, – продолжила бабушка, рассказав, как Саймон прошел сквозь стаю дерущихся собак, чтобы подать ей руку. – «У вас такая прекрасная дочь, миссис Беллинджер», – произнес он с подчеркнутой чопорностью.

– С чего бы он вел себя так чопорно? – поинтересовалась я.

– Не знаю, но я не доверяла ему, – отрезала Ева, добавив, что, когда она спросила Сильвию о нем, моя мама стала очень раздражительной. – Сильвия сказала, что он не просто еврей, он наполовину индеец. Словно пыталась шокировать меня. «Индеец? – спросила я. – Разве он не знает о законе? Он мог бы поступить в любую школу в Штатах». Но он был не американским индейцем, как объяснила Сильвия, а индийским индейцем. «Индус!» – воскликнула я, а твоя мама поправила: «Нет, сикх». Когда я спросила: «А разве он не должен носить тюрбан?» – Сильвия съязвила, что он забыл дома свою ермолку, а потом возопила: «Господи, мама!» В первый раз я услышала, как твоя мать всуе упоминает Бога, – с грустью произнесла бабушка.

Они пообедали в отеле «Холидей Инн», где остановилась бабушка.

Ресторан выходил прямо к океану, на пляж Гранд-Анс. Освещенная пламенем свечей терраса была практически пустой, не считая обслуги; из большого динамика под потолком звучали лирические песни. Ева сказала, что моя мама очень рассердилась, когда она попросила «минеральную воду в бутылке, без газа». Сильвия тут же стала демонстративно пить газировку стаканами, словно хотела доказать, что она одна из местных.

Бабушка сообщила маме, что отец очень рассержен и хочет, чтобы она вернулась. Мама, разозлившись, ответила, что он знал, на что идет, когда они познакомились, и знал, что она всегда мечтала стать врачом. И когда они поженились, ее намерения не изменились. Так почему же теперь он ведет себя как тюремщик? И почему он сам не может приехать и поговорить с ней, а вместо этого посылает полномочного посла?

Ева напомнила ей о том, как занят ортопедической практикой мой отец.

– О, это я знаю, – с ехидством ответила мама.

Ева объяснила, что Уилл никогда не думал, что она уедет из страны ради учебы. Затем она напомнила, что у мамы двое детей и дом, которые нуждаются в ней.

– Она о нас забыла? – спросила я.

– Она не забыла, – ответила бабушка. – Просто Сильвия считала, что теперь очередь Уилла следить за делами. Она восемь лет отдала семье и хотела, чтобы он сделал хоть шаг к тому, чтобы стать настоящим отцом. Сильвия знала, что я появилась там, чтобы уговорить ее вернуться… К тому же… – Ева замолчала.

– Что? – спросила я.

– Ох. Сильвия была очень раздражена и злилась. Я никогда ее такой не видела. Она говорила страшные вещи.

Я ждала.

Наконец бабушка произнесла на одном дыхании:

– Она упрекала меня в том, что я вечно рвусь управлять ее жизнью, ее браком, что от нее ничего не зависит. Она даже сказала, что это я заставила ее рожать детей, когда она не поступила в медицинскую школу.

– А ты заставляла?

– Холли! Твоя мать всегда сама принимала решения!

– Она злилась на нас с Беном.

– Нет, Холли. Она любила вас. Просто Сильвия хотела всего и сразу. И отказывалась верить, что в жизни так не бывает. А когда ее не приняли в медицинскую школу, она еще более ожесточилась.

Я подумала о письме Саймона. О тебе ходили слухи еще до того, как появился я. Может, он слышал, что она бросила мужа и детей ради того, чтобы приехать сюда? Как я могла поверить, что ее исчезновение оправданно? И зачем я сделала ее призвание своим?

Бабушка рассказывала о том, как просила мою мать вернуться домой.

– Ты здесь в опасности, – говорила ей Ева. – Все эти люди вокруг – коммунисты.

Сильвия отвечала, что официант, скорее всего, пьяный и поэтому кажется Еве коммунистом.

Бабушка передала ей все, что услышала от Вездесущего Вика: что премьер-министр распустил последнее правительство, что со времени государственного переворота здесь не проводятся выборы и что Бишоп – «близкий друг» Фиделя Кастро.

Сильвия спросила, какое отношение к ней имеет Фидель Кастро. А как же ее мечты?

Ева ответила, что следовать мечтам – это прекрасно, но вполне реально добиваться всего дома, что она может еще несколько раз попробовать поступить в медицинский университет Мэриленда. Однако все ее аргументы злили Сильвию еще больше, она даже расплакалась. Ева потянулась через стол, взяла ее за руку и посоветовала не волноваться. «Господь творит добро даже из того, что портит Дьявол».

Сильвия сказала, что не нужно так драматизировать и что у нее здесь друзья.

– Именно этого я и боялась, – призналась мне бабушка.

– Ты боялась маминых друзей? Или только Саймона Берга? – спросила я.

– Почему ты все время его вспоминаешь? – в голосе Евы звучало откровенное недовольство.

– Потому что они с мамой были любовниками, – ответила я. Было странно говорить такие вещи, особенно странно было самой признавать существование этих отношений.

– О нет, Холли! – воскликнула бабушка. – Это могло быть увлечением, но ничего более Сильвия не могла себе позволить. Твоя мать никогда не была такой.

Я снова вспомнила строчки из того письма. Ты продолжала твердить мне, что не можешь себе этого позволить. Чего позволить – счастья?

– Нам было так трудно прощаться, – задумчиво произнесла бабушка. – Похоже, она знала, что из-за такого положения вещей многое изменится, но все равно решила остаться.

Даже если бы Ева не произнесла этих слов, я прекрасно знала, что многое изменилось «из-за такого положения вещей». Сильвия впервые не покорилась ей. Скорее всего, Саймон Берг не понравился бабушке не потому, что он был конкурентом моего отца: он стал ее конкурентом.

Бабушка рассказала, как в свое последнее утро в Гренаде она вышла на прогулку. Поскольку транспорта на однополосной дороге, обдуваемой ветрами, было много, она шла по обочине, стараясь избегать пылящих «регги бас» и гренадцев, которые, вместо того чтобы присвистнуть вслед женщине, шипели на нее. Это шипение казалось ей клубком змей, сползающих по спине, поэтому она, опустив голову, все ускоряла и ускоряла шаг. Внезапно рядом появилась Сильвия, запыхавшаяся и вспотевшая. Узнав от клерка в отеле, что Ева отправилась гулять в одиночестве, моя мама побежала ей на помощь.

Они одновременно поймали друг дружку в объятия. «Я не хочу, чтобы ты шла по этой дороге», – почти в унисон произнесли они, и бабушка увидела слезы в глазах Сильвии. Мама взяла бабушку за руку и отвела ее обратно в отель. Хотя Сильвия сказала Еве, что не боится этой дороги, было видно, что это не так.

Поговорив с бабушкой, я вернулась в свою комнату и снова рухнула на кровать, чувствуя себя совершенно разбитой после разговора о моей маме. Мне было даже еще хуже, чем после ее смерти и после того, как я обнаружила письмо Саймона. Неужели она уехала только потому, что хотела избавиться от влияния Евы? Но как можно быть такой эгоисткой, зная, что в тебе нуждаются? Осознание того, что она не сможет ответить на мои вопросы, угнетало меня еще больше.

Внезапно я вспомнила о коротковолновом приемнике, который мне подарил Бен, когда узнал, что я еду за границу. Обычно этот приемник выдавал разве что непонятные разговоры на иностранных языках, но сейчас и это казалось мне лучше, чем шум в голове от собственных мыслей.

Я поставила приемник на край подоконника. Сначала я услышала какие-то поскрипывания и космические звуки. Потом из маленьких динамиков полилась музыка «Лед Зеппелин». На секунду я застыла, боясь пошевелиться, словно «Fool in the rain» была посланием от инопланетного разума, которое соединяло в одно целое спутник, антенну и меня саму. Мгновение спустя музыка взорвалась ударными и свистом, и я позволила ей унять мою внутреннюю дрожь. Я кружилась по комнате, быстро переступая с ноги на ногу и молотя руками в такт мелодии. «Вха-а-а-а», – пел голос, и я, подвывая в унисон, танцевала по небольшому квадратику, свободному от мебели и вещей.

Музыка стала медленней, но я все еще подпевала: «У меня нет причин сомневаться в тебе, бэби, все это такая фигня…» Вдруг от дверей раздался голос, прерывая меня:

– Холли?

Я повернулась и закричала, но не так, как кричат удивленные чем-то хорошие девочки, – нет, это был вопль, который сделал бы честь любому фильму ужасов.

– Ты напугал меня! – набросилась я на Эда, выключая музыку. – Что ты тут делаешь?

– Я тут живу, – улыбнулся он.

– Сегодня воскресенье! – воскликнула я, пытаясь отдышаться после танца и дикого испуга.

– Я тут и по воскресеньям живу, – равнодушно ответил Эд, словно признавался в чем-то ужасном. Он был одет в джинсы и футболку, цвет которой придавал его карим глазам серый оттенок. Он выглядел великолепно. – Ого! А у тебя прекрасный голос. Надо будет когда-нибудь пригласить тебя спеть с группой, – сказал Эд.

– Ой, я не думаю… А что за группа? – спросила я, все еще хватая ртом воздух.

Он объяснил, что является вокалистом и гитаристом группы под названием «Перпл Тангс», и даже пригласил меня на выступление в следующие выходные в кафе «Богема» в Сохо.

Улыбнувшись, Эд добавил:

– Так ты фанатка «Лед»?

– Ну, мне нравятся некоторые песни. Обычно я называю его полным именем. Или просто Лед, – сказала я. – А настоящие фаны, должно быть, называют его Зеппелин.

– Вообще-то это группа, а не один человек, – поправил меня Эд, входя в мою комнату, которая, как я уже говорила, была размером с чулан. То, как он смотрел на меня, навеяло воспоминания о седьмом классе и о первой вечеринке в честь дня рождения, на которую я пригласила и парней, и девушек. Эд к тому времени давно уехал и, скорее всего, играл в бутылочку в каком-то другом месте, в другом штате. И уж наверняка целовал девушек, а не говорил мне, как Николас Олзевски: «Давай не будем, а другим скажем, что целовались».

– Понятно. Ну, настоящие фанаты наверняка это знают… – произнесла я слишком громко, поскольку начала нервничать от столь близкого присутствия Эда. Он, похоже, этого не заметил и начал рассматривать мой стол, а затем взял с него фотографию в рамке, на которой улыбалась мама.

– Твоя мама? – спросил он.

Я кивнула, чувствуя себя прижатой к стене и надеясь, что он не будет задавать мне вопросов о том, как меня в детстве бросили ради любовного романа.

– Ты на нее похожа, – сказал Эд.

– Она умерла, – ответила я.

– Давно? – спросил он.

– В прошлом апреле.

– И ты все еще не смирилась с этим, – с пониманием произнес Эд.

– А твоя мама умерла? – спросила я.

Эд явно удивился и, чуть помедлив, словно утратил нить разговора, сказал:

– Э-э… нет.

– Это хорошо, – отозвалась я и вдруг почувствовала, что мне хочется, чтобы он вышел из комнаты.

Он заметил фотографию, на которой были запечатлены родители, Бен и я на вручении диплома медицинской школы. На фото Бен обнимал меня за плечи.

– Твой брат-близнец? – осведомился Эд.

Я кивнула.

– Ну и как дела у Алисии? – Он поставил фотографию на место.

– У Алисии? А какие у нее могут быть дела? Ходит по магазинам в Лондоне. Она обручена… Что еще ты хочешь о ней знать? – спросила я, чувствуя, что начинаю раздражаться.

– Да ничего. Похоже, проблема в твоем брате? Почему он не приехал? – поинтересовался Эд. – И какие у вас с ней отношения?

– Что ты имеешь в виду? – вскинулась я.

– Вы дружите?

– С Алисией? Да, дружим, – сказала я, внезапно решив это для себя. – Конечно. А что?

Он снова пожал плечами.

– Просто странно. Она приехала такой…

– Нахальной? – предположила я.

– Одинокой.

– Она не одинока! Ни в коем случае. Она все еще с моим братом. – Это прозвучало как официальное заявление. – Если не воспринимать отъезд в другую страну как разрыв отношений.

– Именно так я бы и воспринял. – Эд пожал плечами.

– Я слышала, – сказала я. Вид у Эда был озадаченный, поэтому я добавила: – Марианн сказала, что у тебя есть бывшая жена и бывшая невеста, которую ты бросил у алтаря, чтобы приехать сюда.

– Ага. Старая добрая Марианн. Роется по углам, подслушивает мои разговоры, а потом убегает к себе в комнату и крутит «Быструю машину» Трейси Чепмена.

– Но только до начала тихого часа, – уточнила я, и мы оба рассмеялись. В конце концов я начала расслабляться. «Ты стоишь в своей спальне с великолепным мужчиной, который невероятно пахнет», – напомнила я себе.

Секунду спустя Эд начал сверлить меня изучающим взглядом, словно собрался ставить диагноз.

– Хочешь приготовить со мной соус? – наконец спросил он.

– Соус? – повторила я.

– Ага. Ты хоть ела с тех пор, как приехала?

– Н-нет… А что за соус?

– Да какой угодно. Я думал об обычном, томатном.

– Мне никогда раньше не приходилось готовить соус. Он же продается в упаковках. В магазине. Но, наверное… было бы интересно, – медленно произнесла я.

– Вот и поймешь, что упустила, – сказал Эд, и я последовала за ним из комнаты в холл, а потом в кухню. Когда мы оставили позади тушу жуткого оранжевого дивана, прошли вращающуюся дверь и оказались в тепле кухни, я поняла, что Эд появился как нельзя кстати. Возможно, действительно есть Бог, который, как говорит Бен, не вкладывает камни в руки детей, протянутые за хлебом. Он дает хлеб, соус и привлекательного мужчину, который умеет готовить.

Итак, мы принялись за соус. Точнее, я смотрела, как Эд его готовит, смотрела, как его мускулистые руки круговыми движениями вытирают стол, прежде чем выложить на него необходимые продукты: чеснок, лук, мятые помидоры, зелень и специи, мед и даже шоколад. Я поняла, что у меня слюнки текут, – от вида еды и, возможно, от самого Эда.

– А где ты научился готовить? – спросила я, рыская в поисках не замеченной Марианн морковки, пока Эд уверенно нарезал кубиками лук возле зажженной свечи, которая, по его словам, позволяет сберечь глаза от едкого сока.

– Сам себя заставил. Моя мама ужасно готовит, а я люблю поесть, поэтому и решил, что для здоровья лучше и дешевле научиться самому, – объяснил он, шмыгая носом и тыльной стороной ладони убирая волосы с глаз. Лук был таким едким, что у меня тоже защипало глаза, хотя я была в стороне от стола.

– А моя мама прекрасно готовила, – сказала я. – Каждое воскресенье она пекла домашний хлеб. Лучше всего у нее получались йоркширский пудинг и картофельное пюре. Мне незачем было учиться готовить.

– Это ничего. Я могу научить тебя, – заявил Эд. – Это как лабораторный эксперимент.

– А чем занимается твоя мама? – спросила я.

– В смысле профессии? Уволенная учительница гимнастики.

– О, – произнесла я, глядя, как он высыпает лук в сковородку с оливковым маслом.

– Твоя мама была врачом, верно? – уточнил он, помешивая золотистый лук деревянной ложкой.

– Да, а что?

– Ты так вежливо отреагировала на «учительницу гимнастики».

– Просто вспомнила, как ненавидела доджболл[25]25
  Вышибала (детская игра).


[Закрыть]. Помню, как я стояла, прикрывая руками свою только начавшую появляться грудь, и получала мячом по голове, – сказала я. Непонятно почему, но я вдруг снова почувствовала себя семиклассницей. Наверное, Эд как-то умудрялся влиять на меня, и я нервничала, словно тринадцатилетняя девочка.

– А что случилось, когда ты уехал из Мэриленда? – спросила я, наблюдая, как он крошит чеснок с помощью штуковины, которая похожа на орудие пытки, но называется почему-то «чеснокодавилка».

Одной рукой помешивая в сковородке лук и добавленный к нему чеснок, Эд засунул вторую руку в карман своих модных джинсов и выдал мне краткое изложение всех событий, которые произошли за те двадцать лет, что я его не видела. Из Мэриленда его семья переехала в Маренго, штат Айова, в маленький городок посреди прерий, где его отец работал в сельскохозяйственной компании. Когда Эду исполнилось пятнадцать, они переехали в Де-Мойн.

Эд женился на своей школьной подруге – они были Королем и Королевой выпускного бала, конечно же. Чуть позже они уехали из штата Айова, и Эд бросил учебу и занялся музыкой.

– Так ты поступил в колледж, но так и не закончил его? – спросила я. – Собираешься добиться славы?

Он рассмеялся.

– Нет. Мне на это наплевать. Все дело в самой музыке.

– А, – с умным видом ответила я.

Эд хмыкнул и высыпал в кастрюлю мелко нарезанные помидоры.

– Странно это слышать? Ну то, что я не закончил колледж?

– Вообще-то да, – призналась я. – Если ты поступил и хорошо учился… Я считаю, что образование – это важно.

– Ты считаешь, что существует лишь один вид образования. – Его слова прозвучали не как вопрос, а как утверждение.

Я вспомнила, что сказала мне Алисия: «Эд может преподать тебе пару уроков» – и возразила:

– Нет, я считаю, что есть несколько видов образования.

– Да? И какие же? – осведомился Эд, облизывая деревянную ложку.

– Ну, такие, например, как… школа жизни… И школа жестоких ударов судьбы.

Последние слова заставили Эда расхохотаться.

– Расскажи о себе, – попросил он. – Ты уже знала, что станешь врачом, когда была в классе миссис Сэндлер?

– Наверное, да. Я всегда боялась смерти, с самого раннего детства. И у меня было глупое убеждение, что если я стану врачом, то получу… какое-то оружие против нее. – Я помахала рукой, изображая саблю, и добавила: – Чтобы уничтожить… все плохое.

– Как Беовульф, – сказал Эд.

– Ага. Или как Джедай. Поэтому, когда я сдала документы в университет Мэриленда и меня не взяли, я почувствовала, что сам магистр Йода говорит мне, что я недостаточно хороша для этого. Я почти видела этого маленького морщинистого зеленого инопланетянина, который протягивает мне руку и говорит: «Холли, не все должны силу использовать». И когда я наконец получила приглашение от них, я пошла учиться только потому, что сначала они признали меня непригодной. Но мне нужен был меч, это мое призвание. – Я почувствовала, что у меня запершило в горле. – А теперь, конечно, я просто хочу помогать людям, – прокашлявшись, сказала я.

Эд, похоже, все еще смеялся надо мной, поэтому я спросила:

– Что?..

– Прости. Но ты так благоговейно произнесла «сам Йода»…

Приготовленный Эдом соус был самым вкусным из тех, что мне доводилось есть. Мы сидели в кухне, при зажженной свече, и ели спагетти из одной тарелки, потому что все остальные были грязными. Я чувствовала себя персонажем мультика «Леди и Бродяга».

– А что с твоим братом? Он тоже доктор? – поинтересовался Эд, ловко наматывая спагетти на вилку. Я не могла не отметить про себя, какие чистые у него ногти и как ухоженно выглядят его руки.

– Мой брат сейчас на перепутье. Он думает, что его отозвали из семинарии.

– Отозвали? Что это значит?

– Он ушел, – сказала я, промокая губы бумажной салфеткой и надеясь, что в зубах не застряла зелень.

Эд откинулся на спинку стула, засунув руку в карман, словно этот жест помогал ему думать, – так некоторые мужчины трут в задумчивости подбородок.

– Похоже, самая интересная вещь в этой вашей религии то, что ты ей полностью отдаешься. У нас в колледже был парень, Фред Лейбовиц, единственный еврей на курсе. Так он ел мацу и всегда рассыпал повсюду крошки. Все знали, что мусорит именно он, поскольку больше никто не ел мацу. Забавно выделяться из толпы таким вот образом, да? Он как будто специально оставлял крошки, чтобы люди знали: «Тут был Фред».

– Ты именно поэтому заинтересовался музыкой? – спросила я, прежде чем отправить в рот очередную порцию спагетти. Одна из макаронин мазнула меня по щеке.

– Почему ты так решила? Считаешь, что моя музыка… тоже мусор? – Эд искоса взглянул на меня.

– Нет! – выпалила я с полным ртом, поэтому получилось что-то вроде «меп!». Торопливо проглотив, я добавила: – Я имела в виду, что ты хочешь выделиться из толпы с помощью музыки.

– Э-э… нет. Я вообще не знаю, как нужно выделяться. Когда я начал есть мацу и оставлять за собой крошки, люди запутались. Где бы они ни нашли мой мусор, они обвиняли Фреда Лейбовица, а я гордо заявлял им, что это сделал я.

Усмехнувшись, я заметила:

– Мой брат Бен, похоже, просто боится выделяться. Он боится, что может превратиться в ничто, поскольку до сих пор не может решить, кем хочет быть в этой жизни.

– Ничто – это не так уж плохо, – спокойно произнес Эд. – Ты знакома с китайским учением даосизма?

– Э… нет. А о чем оно?

– О пути к абсолюту.

– К какому абсолюту? Ты имеешь в виду Бога?

– Нет. Это ничто. Понимаешь, великое, таинственное и чудесное ничто.

– Как ничто может быть чем-то хорошим? – спросила я.

– Ты станешь тихой, спокойной, просветленной. Ты ничего не будешь хотеть, но все будет принадлежать тебе.

– Все? – удивилась я.

– Ага, – хихикнул Эд, качая головой. – Во всех смыслах этого слова.

– И как нужно стремиться к этому ничто?

Эд пожал плечами.

– Не стремясь ни к чему.

Я перестала жевать, обдумывая услышанное. Как все может стать совершенным? И как это все может принадлежать мне? Если я ничего не хочу, как же мне тогда управлять своей жизнью?

– Откуда ты все это знаешь? – спросила я после небольшой паузы.

– Ты имеешь в виду, что меня отчислили из колледжа? У нас теология шла профилирующим предметом. И я все еще люблю читать книги на эту тему, – ответил Эд, потянувшись за новой порцией соуса.

Я смотрела, как он наполняет тарелку красной массой, и думала, как же я ошибалась в нем. Эд работал санитаром, чтобы оплачивать счета и заниматься музыкой. Я вспомнила школьный дворик и девятилетнего Эдвина Клеменса, отпускающего в небо связку воздушных шаров.

– Это ведь твоя жизненная философия, верно? – сказала я, наблюдая за тем, как он наматывает спагетти на вилку. – Ты хочешь быть ничем… то есть ты ничего не хочешь и ни к чему не стремишься, ты просто ничто… – Я запуталась от волнения.

Эд засмеялся, но без злости, и продолжил откусывать свисающие хвостики макарон.

– Забавные у тебя комплименты.

– Я хочу сказать, что ты хорош сам по себе, без устремлений, – справилась наконец я.

Мы смотрели друг на друга. Мигающий отблеск свечи отражался на темной прядке волос, которая снова выскользнула у него из-за уха. Наступила неловкая тишина, потом мы одновременно улыбнулись. Наши вилки неожиданно столкнулись на середине тарелки.

– Упс, – сказала я.

Эд засмеялся.

– Ты не очень умеешь с этим обращаться, верно?