Текст книги "Диагноз: Любовь"

Автор книги: Мегги Леффлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Мегги Леффлер
Диагноз: любовь

Эта книга полностью вымышлена. Имена, характеры, места и происшествия являются плодом фантазии автора или использованы им исключительно в контексте вымысла. Любое совпадение с реальными людьми, живыми или умершими, а также с местами событий является непреднамеренным и случайным.

Посвящается моей матери, Марте, которая каждое небо делала чем-то, достойным рыбалки.

И Тиму, моему двойному узлу, завязанному одной рукой с закрытыми глазами.

Я шла, ослепленная, по миру, который подарила мне мама, по его мостовым, вымощенным изумрудами.

Мона Ван Дьюн. Birthstones

Глава 1
Симптомы

Иногда симптом болезни может быть сомнительным или даже противоречить вашим ожиданиям.

Оксфордский учебник клинической медицины

Мой брат Бен говорит, что история началась здесь, в нашем «вольво», который мчит со скоростью сто двадцать километров в час по направлению к Чатокуа, штат Нью-Йорк. Я же думаю, что все началось четыре месяца назад, когда умерла мама. Или двадцать лет назад, когда она впервые покинула нас. Но Бен уверен, что это не так. Он говорит, что все, происходящее сейчас, и есть Начало с большой буквы. И я с ним соглашаюсь, потому что, во-первых, он на шесть минут старше меня и, во-вторых, не умей я для виду с ним соглашаться, мы бы сейчас не находились на пути в Чатокуа.

Под проливным дождем мы едем по 79-й трассе, и я постепенно начинаю все больше и больше нервничать. В зеркале заднего вида угрожающе маячит бензовоз, впереди грохочет тягач с прицепом. Нервничаю я потому, что мне согласилась помочь особа, у которой я меньше всего на свете хотела бы оказаться в долгу, – доктор Мери Ворсингтон. Она должна сделать утренний обход в отделении интенсивной терапии, чтобы дать мне возможность пораньше отправиться в поездку. Мери, несомненно, попробует получить всю возможную и невозможную выгоду в обмен на непредвиденные затраты времени. Однако истинной причиной того, что мои ладони взмокли, а пульс то и дело учащается, является не это: я боюсь, что мама не придет.

«Встреть меня там, мама», – молюсь я про себя, сжимая руки на непослушном руле.

– Эй, ты в порядке? – спрашивает Бен, выныривая из журнала «Тайм».

Я понятия не имею, каким чудом его не укачивает во время чтения в автомобиле.

– Что? – отзываюсь я, включая понижающую передачу.

– Ты забавно выглядишь. И ведешь машину как-то… неравномерно.

– Ничего подобного, – возражаю я, вжимая педаль газа в пол и заставляя машину вильнуть, чтобы обогнать тягач с прицепом. Я мало помню из школьного курса физики, кроме того что между двумя движущимися объектами возникает перепад давления, из-за чего наш «вольво» может затащить под один из грузовиков, где он будет погребен, объятый огнем.

– Обещаешь, что не будешь злиться? – спрашиваю я наконец.

– Обещаю, – спокойно отвечает Бен, переворачивая страницу журнала.

Я открываю рот, чтобы признаться ему, но Бен понимает раньше, чем мне удается издать хотя бы звук.

– Мы же не собираемся прослушать речь Джей-Ди Сэлинджера[1]1
  Джером Дэвид Сэлинджер – американский писатель-отшельник, его книги, в частности «Над пропастью во ржи», проникнуты мотивами дзен-буддизма и раннего христианства. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть]?

Я качаю головой.

Бен смеется, хотя ему вовсе не смешно.

Я различаю около четырех видов смеха, которыми любит пользоваться мой брат. У него есть «вежливый» смех, этакое безжизненное хихиканье, которое он издает на одном выдохе. Есть смех, который я называю «чемпионом-по-глупостям»; он заставляет вздрагивать и в то же время звучит заразительно, а сам Бен в этом случае напоминает мне злодея, который, потирая руки, выдает свое «бу-га-га-га». Есть еще смех под названием «не-смешите-меня»; брат так хихикает, когда хочет остаться в плохом настроении, но у него не получается. А досадливый смешок, прозвучавший сейчас, походит на нечто среднее между фырканьем и визгом.

Я прекрасно знаю все оттенки звуков, которые издает Бен, ведь мы с ним делили одну утробу, и звук его смеха, вполне возможно, уже тогда передавался мне у мамы в животе, словно электричество.

– Просто не могу поверить, Холли. Ты заставила меня ехать два с половиной часа из Питтсбурга…

– Но за рулем ведь не ты, – напоминаю я.

– И все это лишь ради путешествия в стиле книг Джей-Ди Сэлинджера, которого и на свете-то не было…

– Он отшельник! – говорю я так, словно Сэлинджер участвовал в передаче и вдруг вспомнил, что не может появляться на публике. – Он не написал ни одной книги с 1965 года!

– К кому мы едем? – спрашивает Бен.

– Мы едем к маме, – отвечаю я, несмотря на то, что мама умерла.

– Да ладно, Холли. К кому мы… – Бен неожиданно смолкает и недоверчиво таращится на меня. – О нет. Только не этот Как-Его-Там.

На самом деле мы едем именно к Как-Его-Там, известному под именем Джошуа Питер, звезде шоу «Ушедшие», где известный медиум общается с людьми, которые ушли от нас в иной, лучший мир, а теперь снова хотят поговорить со своими близкими, оставшимися на земле.

– Ты серьезно? – недоверчиво тянет Бен. – Ты потащила меня за двести с лишним километров только ради того, чтобы я любовался на пляски этого мошенника, который притворяется, будто разговаривает с мертвыми? Ты же врач, Холли!

– И что?

– А то, что ты должна знать о таких понятиях, как логика и научный подход!

Я тут же выдала ему информацию о том, что медицинское образование способно изменить в структуре психики очень немногое. А кроме того, по моему скромному мнению, Бену, который учится в семинарии и верит в непорочное зачатие девственницы, чей сын потом творил чудеса, не стоит столь рьяно отрицать все паранормальные явления. Джошуа Питер, по крайней мере, никого не воскрешал.

– Тебе стоило бы чаще выходить из дому, – говорит Бен. – И найти себе парня.

Последняя фраза уязвляет настолько сильно, что я на какое-то время умолкаю. Окатив нас водой, мимо проносится внедорожник, и я, выровняв машину, холодно отмечаю про себя, что могу завести парня, если действительно этого захочу.

При этом я думаю о Мэттью Холемби, хирурге-стажере, который проходит свой третий год практики в Медицинском центре Сент Кэтрин – госпитале, где работаю и я. С июля месяца, когда Мэттью только перевелся в наш госпиталь, он несколько раз приглашал меня на различные мероприятия. Забавно, что я подумала именно о нем, ведь, в сущности, мне ничего не известно об этом парне, кроме того, что он высокий, худой и носит затемненные очки с толстыми стеклами. Еще я знаю, что до этого Мэттью практиковался в Лондоне. А тот факт, что я ни разу не согласилась на свидание с ним, казалось, ничуть не мешал ему приглашать меня снова и снова.

– Ну и почему же ты не хочешь? – спрашивает Бен.

– Чего я не хочу?

– Завести себе парня.

– Нужно найти правильного человека, – отвечаю я, чувствуя себя чрезвычайно чопорной – такой, как наша бабушка Ева, которая время от времени читает моему брату нотации на тему «сожительства» с его подружкой.

Я до сих пор не понимаю, как мой брат-близнец, обычно такой стеснительный, умудрился закрутить столь ураганный роман. Они познакомились восемь месяцев назад в Нью-Йорке, когда Бен все еще верил, что сможет стать кинорежиссером, а Алисия вела утреннюю программу. В июне – со дня смерти мамы прошло восемь недель – они вместе переехали в Питтсбург, чтобы Бен смог начать занятия в семинарии. По словам Алисии, призвание моего брата прекрасно совпало с ее новой работой в качестве репортера Четвертого канала новостей («Алисия Акстелл! Горячие новости для вас!»). Однако это никак не объясняет того факта, что они вместе купили гарнитур для столовой и новый диван. «Расслабься. Это просто IKEA[2]2
  Известная фирма-изготовитель мебели.


[Закрыть]», – сказал тогда Бен. Мне сложно представить себе, каково это – делить свое личное пространство с кем-то еще, как жить и, тем более, покупать мебель вместе с другим человеком, какой бы дешевой и удобной эта мебель ни была.

– Ну и как ты сможешь узнать, кто правильный, а кто нет, если боишься рискнуть? – не унимается Бен.

После небольшой паузы я спрашиваю его:

– Что ты думаешь о Мэттью?

– О ком?

– О докторе Холемби. О том парне, который спас тебе жизнь.

Я лишь немного преувеличиваю. В начале июля Бен очутился в реанимации в Сент Кэтрин с резкими болями в правой нижней части брюшной полости. Мэттью Холемби был в ту ночь помощником-стажером дежурного хирурга и ассистировал при удалении Бену аппендикса.

– А, ты о нем. Тот парень в очках с толстыми стеклами… Он показался мне довольно умным, – отвечает Бен и, немного помедлив, добавляет: – И компетентным.

– Я имела в виду личные качества, – говорю я, прекрасно понимая, что ректальное исследование с помощью лапароскопа – не самая лучшая ситуация для оценки личных качеств доктора.

– Он неплохой человек, Холли. Из тех парней, которых в средней школе бьют и засовывают в мусорные баки, а в итоге он смеется последним, поскольку теперь этот Мэттью хирург.

– Лор, – уточняю я и тут же поясняю, поскольку Бен выглядит сбитым с толку: – Он обязан пройти обязательный год практики в общей хирургии, но со временем собирается стать хирургом ухо-горло-нос. Это абсолютно другая специализация. – Говоря это, я имею в виду, что Мэттью отличается – в лучшую сторону, конечно, – от среднестатистической массы хирургов. Или этот парень лучше, потому что он англичанин? Я не знаю.

– Ну, – отвечает мне Бен, – считай, что я поддерживаю его кандидатуру.

– Ты произнес это таким тоном, словно Мэттью – откровенный неудачник, – замечаю я.

– С тобой любой мужчина может считаться неудачником. Холли.

Перед амфитеатром мы заключили соглашение – не разговаривать до того, как начнется шоу. Бен нисколько не сомневался, что нас хотят провести. Брат утверждал, что в амфитеатре полно «жучков» и по этой причине аудитории приходится так долго ждать появления Джошуа Питера. Это делается затем, говорил он, чтобы съемочная группа прослушала разговоры и передала Джошуа Питеру информацию, которая поможет ему дурачить зрителей.

– Я тебе это докажу. Давай скажем, что мы потеряли… – Бен пощелкал пальцами, задумавшись. – Ну, например, тетю Велму. А потом посмотрим, упомянет ли он ее имя.

– Но у кого-то из аудитории может действительно оказаться тетя по имени Велма, которая уже умерла.

– Правда? Именно Велма? – недоверчиво произносит Бен, но я прижимаю палец к губам, давая ему знак, что пора бы уже замолчать. Мы как раз подошли к воротам амфитеатра, где пожилая женщина проверила наши временные пропуска. Дождь прекратился, оставив в воздухе лишь влажность, скрашивающую жаркий августовский день. Нервная энергия толпы каким-то непонятным образом снова пробудила во мне надежду. Как только я сказала об этом, Бен принялся рассуждать о том, что подобные скопища людей напоминают ему о надписи на основании статуи Свободы: «Отдайте мне ваших страдальцев, ваших голодных».

Когда мы наконец добрались до своих деревянных сидений, я начала молиться, чувствуя себя немного смешной. С тех пор как мама умерла, в своих молитвах я обращалась только к ней.

Встреть меня, мама. Приди ко мне сюда. Скажи что-нибудь. Это поможет мне понять.

Я имела в виду письмо, которое нашла в маминых вещах, когда разбирала их после похорон; письмо, написанное моей маме в 1983 году, – именно в том году она на семь месяцев уехала из дому, чтобы поступить в медицинскую школу в Гренаде. Она пробовала поступать в школы Соединенных Штатов, но не прошла конкурс. На тот момент нам с Беном было только восемь лет, до нашего девятого дня рождения оставалось шесть недель. Не самое лучшее время, наверное, для того, чтобы остаться без матери, даже если знать, что она обязательно вернется, – для меня, во всяком случае, это было тяжело. И несмотря на это, я всегда считала, что мамин отъезд был оправдан. У нее было призвание, которому необходимо следовать, невзирая на то, куда оно может тебя позвать. Вот только выяснилось, что в тот год мама увлеклась не одной лишь медициной. Она увлеклась еще и студентом-медиком по имени Саймон Берг.

«Свидетельствую для истории, что миссис Беллинджер поцеловала меня первая», – писал он в своем письме, очевидно не зная, что по мужу ее фамилия была Кэмпбелл.

Ты любила его, мама? Если да, то почему же ты вернулась? И неужели после своего возвращения ты пожалела об этом и хотела бы оказаться в другом месте?

Я добавила этот вопрос на тот случай, если мама все-таки станет отвечать мне через Джошуа Питера. При этом я надеялась, что она догадается ответить мне не прямо, а так, чтобы люди в аудитории не поняли, о чем идет речь. Я никогда не показывала это письмо Бену. В данный момент оно лежало в несгораемом сейфе, встроенном в стену моей квартиры. Я не хочу омрачать память о маме, но я не могу больше отмахиваться от всех этих вопросов.

– «Твиззлер»[3]3
  Шоколадный батончик.


[Закрыть]? – предлагает мне сидящая рядом женщина. По виду ей шестьдесят с хвостиком, а ее чрезмерная полнота свидетельствует о сахарном диабете, так что ей не следовало бы увлекаться конфетами.

Промокнув повлажневшие глаза, я отказываюсь. Она откусывает от батончика и, жуя, говорит:

– Мы можем долго прождать. Я слышала, что перед каждым шоу он медитирует.

Бен, сидящий по другую сторону от меня, фыркает.

Женщина интересуется, откуда мы приехали и от кого надеемся получить сообщение.

– Из Питтсбурга. И мы не ждем здесь чего-нибудь конкретного, – отвечаю я, позабыв упомянуть тетю Велму. – Мы здесь только из любопытства.

Похоже, женщину ничуть не озадачивает тот факт, что мы два с половиной часа ехали под дождем из чистого любопытства. Ей просто нужен повод, чтобы рассказать нам о своем брате Чарли, известном бегуне, который погиб сорок лет назад прямо на беговой дорожке – в него попала молния. Она открывает сумочку, в которой среди множества батончиков «Твиззлер» и «Милки Вэй» носит медали Чарли и даже небольшой золотой кубок.

Бен издает звук, больше всего похожий на мычание чего-то крупного и рогатого. Я предусмотрительно наступаю ему на ногу.

Проходит чуть больше часа, прежде чем появляется Джошуа Питер. Все встают, чтобы поприветствовать его аплодисментами. Все, кроме Бена, который продолжает сидеть и строить гримасы. Для медиума Джошуа Питер выглядит чересчур обычно – фланелевая рубашка навыпуск, джинсы, каштановые волосы… Жестом, которым обычно пользуются проповедники в церкви, он разрешает нам сесть, потом закрывает глаза и заявляет, что готов начинать.

– Я вижу женщину, женщину, которая уже ушла от нас. Она держит… брелок для ключей в виде Микки-Мауса.

Кто-то громко вздыхает. Съемочная бригада подносит микрофоны к женщине, чей умерший племянник однажды нарядился, как Гуффи на Хэллоуин. В результате мы вынуждены слушать историю о мире Диснея и Космической горе, пока кто-то из присутствующих не заявляет о своем родственнике, который носил брелок для ключей в виде Эйфелевой башни.

Постепенно я начинаю понимать эту систему. Джошуа Питеру достаточно произнести несколько ключевых фраз, которые аудитория тут же принимается интерпретировать, повествуя свои истории. Далее все идет по тому же сценарию, пока не удается достичь необходимого вывода: «Ваш близкий рядом с вами». Это наталкивает меня на мысль, что я, вероятно, зря рисковала жизнью на автостраде и напрасно попросила Мери Ворсингтон об услуге.

Весь следующий час продолжается игра в свободные ассоциации. В тот момент, когда я уже начинаю дремать, Джошуа Питер произносит: «Я вижу нечто, связанное с глазами. Человека, который сильно связан с глазами…»

– Скажи что-нибудь, – тихо говорит Бен, толкая меня локтем.

– Нет, – шепчу я в ответ.

Наша мама была глазным врачом. Но вряд ли речь сейчас идет о ней. В этом амфитеатре пятнадцать сотен человек, и наверняка мама не единственный известный им офтальмолог.

– У моей тети была опухоль мозга. Это отразилось на ее зрении, – сообщает какой-то доброволец из первых рядов.

– У моего отца была катаракта, – говорит еще кто-то.

– Нет… Мне кажется… Я чувствую, что видение связано вот с этой секцией. – Джошуа Питер протягивает руку в нашу сторону. Я ощущаю себя так, словно мы играем в теннис и по направлению к нам только что полетел мячик. «Не поддавайся на его уловки», – приказала я себе.

– У моего брата был стеклянный глаз, – подняв руку, произносит женщина, сидящая рядом со мной. – Он был знаменитым бегуном, – неизвестно зачем добавляет она.

– Дело не в стеклянном глазе. Здесь нечто большее… – Джошуа Питер делает паузу, закрывает глаза и подносит руку ко лбу, словно усиленно концентрируясь на чем-то. – Я вижу руку на глазах. Она целитель. Похоже, оптик…

– Офтальмолог, – выпаливает Бен, на миг заглушая шум публики. Благослови его Боже, он просто пытался исправить ошибку медиума. Дети глазных врачей всегда знают разницу между оптиком и офтальмологом.

Теперь микрофоны нацеливаются на нас.

– Наша мать была офтальмологом, – повторяет Бен. – Глазным хирургом.

– Так почему же вы сразу не сказали? – говорит Джошуа Питер, вызывая своим вопросом смех аудитории. Но это теплый смех, и я немного расслабляюсь, несмотря на прикованное к нам внимание.

– Мне было видение, буква «V». – Медиум показывает мне пальцами знак «виктория». – Ее звали Вики? Велма?

Мы качаем головами. Теперь ясно, что нас подслушивали.

Джошуа Питер потер висок, делая вид, что прислушивается к голосам духов.

– Она долгое время болела?

– Нет, – отвечаю я в микрофон и умолкаю. Нашу маму звали Сильвия Беллинджер-Кэмпбелл, и она погибла в автокатастрофе четыре месяца назад. Но я ему этого не скажу.

– Я вижу желтуху… Потерю веса. Проблемы с печенью, болезнь, приковавшую ее к постели, – продолжает он.

– Это не о нашей маме, – отзываюсь я. Затем обращаюсь к сидящей рядом женщине: – А вам это ни о чем не говорит?

– Мой сосед был парализован. Он был прикован к постели. – Женщина пожимает плечами.

– Кто здесь близнецы? – внезапно спрашивает Джошуа Питер, и это вынуждает нас с братом непроизвольно выпрямиться в креслах.

– Мы, – подаю голос я, бросая взгляд на Бена, который кивает в ответ.

Наконец-то попал в точку! Однако так ли уж сложно было догадаться, если у нас обоих рыжие волосы и одинаковые улыбки? Хотя, если уж до конца быть честной, с тех пор как мы тут оказались, никто из нас не улыбался.

– Хорошо, я обращаюсь к вам, – решает Джошуа Питер. – Та личность, о которой говорит мне ваша мать, еще не ушла от нас, но она очень больна. Между этой личностью и вашей матерью существует параллель, из чего я могу заключить, что они из одного поколения. Это личность, которая могла бы быть вашей матерью. Это лучшая подруга вашей мамы? – предполагает он.

Лучшая подруга нашей матери – это Джессика ДеМатто, они были соседками по комнате во время учебы в медицинском колледже. Джессика оставила медицину и стала модельером, теперь она получает миллионы долларов, зарегистрировав свою торговую марку «Джекси Джинс», под которой расходятся сшитые исключительно на заказ костюмы. В последний раз мы видели ее во время похорон мамы, и выглядела она прекрасно, никак не походя на человека, который вскоре собирается покинуть этот мир из-за проблем с печенью.

Я быстро просчитываю в уме, может ли это относиться к матери нашей мамы, Еве, которая переехала к нам еще в ту пору, когда мама уезжала в Гренаду. Нет, не сходилось тогда, не сходится и сейчас. С одной стороны, бабушка умирать не собирается. С другой, единственная личность, которая могла бы быть нам матерью, это наша мама.

– Лучшая подруга нашей матери не больна, – говорю я в микрофон.

– Однако мы ее давно не видели, – добавляет Бен и дает мне повод для предостерегающего взгляда, а Джошуа Питеру – новый простор для предположений. Подумаешь, он догадался, что среди аудитории есть близнецы. В числе каждых девяноста новорожденных одна пара окажется близнецами.

– Ваш отец уже покинул этот мир? – спрашивает Джошуа Питер.

– Нет, он с нами, – говорю я, хотя, конечно, отец не совсем с нами, поскольку он сейчас в Мэриленде, где пытается без посторонней помощи установить в доме центральный кондиционер. Ну вот, я опять не успеваю справиться со своим буйным воображением, и в моем мозгу возникает видение: бездыханный, с обуглившимися волосами отец, лежащий на полу в окружении перепутанных трубок и проводов…

– Кто из вас собирается переехать в Англию? – задает следующий вопрос Джошуа Питер.

Я только качаю головой, в этот раз даже не глядя на Бена. Это абсурд. Бену предстоят еще три года в семинарии, а мне в течение десяти месяцев практики не следует менять место жительства, поскольку я считаюсь обслуживающим персоналом Медицинского центра Сент Кэтрин. Все это рассчитано и распланировано. Ни один из нас не собирается никуда ехать.

– Никто не собирается.

– Что ж, ваша мама передает свои поздравления. Кого-то из вас ждет свадьба, а кого-то – переезд в Англию. Я чувствую, как исчезает ее энергия, – говорит Джошуа Питер. – Просто знайте, что ваша мать с вами и она любит вас.

«Ваша мать с вами, и она любит вас», – бормочу я, пиная камешек, и с запозданием замечаю на нем надпись «Геброн». После шоу Бену захотелось пройтись до Института Чатокуа, и, когда мы спускались вниз по склону холма, брат, приблизившись к озеру, заметил топографическую карту Палестины, выложенную на небольшом травяном газоне у самой воды. Вокруг ручейка, обозначенного как «Мертвое море», белели разбросанные камешки, а рядом был земляной холм, который из-за сегодняшнего дождя превратился в кучу раскисшей грязи. Согласно надписи на щите эта карта была выложена в 1874 году с благой целью – рассказать людям о библейских путешествиях. Бен, как истинный семинарист, заинтересовался, а вот я так расстроилась после шоу, что в любой момент готова была расплакаться. «Вот что получается, когда полагаешься на суеверие», – думаю я.

– Извини, что притащила тебя сюда. Даром потратили время.

– Ну не совсем ведь даром. Кое-что оказалось правдой, – задумчиво произносит Бен. Он идет впереди, шлепая по грязи от «горы Вифлеем» к «горе Аримафея».

– Например?

– Про близнецов. И он знал, что мама была офтальмологом.

– Он сказал – оптиком, – возражаю я. Моя нога соскальзывает в грязное «Мертвое море».

– Многие люди неправильно называют эту профессию. А еще он упомянул про тетю Велму.

– У нас нет тети Велмы! Это лишний раз доказывает, что они пользуются «жучками».

– Но мы говорили о ней перед тем, как зайти в амфитеатр, – замечает Бен, сворачивая в сторону и забираясь на небольшой валун, обозначенный как «гора Хермон». Я не помнила, где в Библии упоминается гора Хермон, и уже собралась спросить, что там с ней произошло, однако тут ветер донес до меня тихий голос Бена. Он говорил что-то о свадьбе и венчании.

– Какая свадьба?

– Пообещай, что не будешь злиться, – просит он.

– Обещаю. – Я останавливаюсь, чувствуя, как хлюпает в моих туфлях «Мертвое море».

– Моя свадьба. – Брат ухмыляется. – Я собираюсь жениться.

Пораженная услышанным, я удивленно моргаю.

– На ком?

– На Алисии, на ком же еще? – Бен смеется. Но этот смех мне незнаком. Это какой-то новый, глубокий звук, до краев наполненный эйфорией и любовью, и это заставляет меня чувствовать себя ужасно одинокой.

– Правда? На Алисии? – грустным голосом переспрашиваю я.

– Не произноси ее имя таким тоном, – просит Бен.

Я пытаюсь припомнить все, что знаю о женщине, с которой мой брат прожил вместе это лето: выпускница Бостонского колледжа, по специальности психолог, состояла в организации Дельта-Дельта-Что-то-там, из которой ее исключили. Однажды Бен застенчиво проговорился, что она была арестована за секс на общественном пляже и ее наказали, направив на исправительные работы. Кажется, ей пришлось сажать пальмовые деревья на Ки-Уэст. Это были ее «дикие деньки», которые закончились, когда она стала репортером на канале новостей. Также он упоминал, что ее мать была склонна к психическим припадкам, а отец – биллионер.

– Лезь сюда, отсюда прекрасный вид, – предлагает Бен, указывая на озеро Чатокуа с таким выражением на лице, будто он сам все это создал. Водная поверхность и серебристые мачты парусников отражают яркий солнечный свет, и мне с трудом удается не жмуриться.

Несмотря на это, я перебираюсь через горы «Иерихон» и «Пела», затем через «Капернаум» и «Кесарию Филиппа», чтобы составить компанию моему брату, сидящему на вершине «горы Хермон».

– Не знаю, что и сказать.

– Как насчет поздравлений? – говорит Бен, толкая меня локтем в бок. – Даже мама догадалась.

– Поздравляю, – выдавливаю я из себя. Потом, после паузы, спрашиваю: – То есть, если ты и правда собрался жениться… мне придется переехать в Англию?

– Ну, в этом нет ничего невозможного. В один прекрасный день можешь и переехать. В конце концов, он ведь сказал «Англия», а не «Средиземноморье».

Бен снова смеется, кладет руку мне на плечо и прижимает к себе. А мне хочется сбежать вниз с другой стороны холма, оставив за спиной камень с надписью «Дамаск», и вернуться за непослушный руль «вольво». Но я не могу себе этого позволить. Мой брат-близнец собирается жениться. Мне нужно улыбнуться. Так я и делаю.

– Спасибо за протокольную улыбку, – благодарит Бен.

Я смеюсь.

– И за протокольный смех, – добавляет он.

Я пожимаю плечами, протестуя против таких эпитетов, но из моих глаз предательски текут слезы.

– Извини, у меня просто аллергия…

– Чем ты так расстроена? – спрашивает Бен с такой неожиданной нежностью, что я едва сдерживаюсь, чтобы не зареветь в голос. – Что ты хотела сегодня выяснить?

– Я хотела узнать, все ли в порядке с мамой, – всхлипываю я.

Но вне зависимости от того, какие слова слетают с моего языка, я-то знаю правду. На самом деле я хотела узнать, все ли в порядке со мной.