Текст книги "Диагноз: Любовь"
Автор книги: Мегги Леффлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)
– Эй? Мам? – раздался женский голос из кухни. – Кто у нас? Ты проверяла индейку?
– Иду, иду! – откликнулась Роксана, с энтузиазмом вскакивая с дивана и таща меня за собой по коридору. Наш разговор внезапно завершился.
В кухне Алисии не оказалось. Вместо нее там была Ди, которая копалась в содержимом моих пакетов из «Сейфуэй» и выглядела очень удивленной.
– Это что за продзапас? – изумилась она, поставив на стол коробку с моим обезжиренным печеньем, и тут заметила меня. – Ой! – воскликнула она.
– Это мои…
– Стоп! Никто не говорит ни слова! – Роксана подняла руку, призывая к молчанию меня и свою дочь. Затем она обернулась ко мне: – А теперь скажи, что ты видишь.
– Невооруженным глазом? – помедлив, уточнила я. У Ди были очень темные волосы, закрученные в дреды, чудесная кожа, и выглядела она лет на шестнадцать, хотя я знала, что ей двадцать пять.
– Невооруженным глазом, – согласилась Роксана, и в ее глазах загорелся дьявольский огонь.
Понятно, что таково ее чувство юмора.
– Она беременна, – сказала я.
И это было еще преуменьшением. Живот Ди так выпирал из комбинезона, что она выглядела клоуном, готовым выпустить на волю множество воздушных шаров.
– Я имею в виду, можешь ли ты сказать, что это здоровый ребенок?
– А вы можете сказать, что это будет здоровый ребенок? – спросила я. – Я могу сказать, что сама Диана выглядит здоровой.
– Я Диотима, – произнесла Ди тихим голосом, который подходил ее классической красоте. – Меня зовут Диотима, как мудрую женщину из Мантинеи.
– Дань увлечению Сократом, – пояснила Роксана.
– Его учительница в искусстве любви, – добавила Диотима.
Конечно же, ее звали Диотима. Несмотря на беременность, было что-то такое в ее невысокой фигурке, что создавало впечатление, будто она держит щит, а на ее темных дредах возлежит диадема.
Я собиралась представиться как будущая невестка ее кузины, но прежде чем я открыла рот, от дверей донесся голос Алисии, взявшей такую высокую ноту, которой я от нее никак не ожидала.
– Ты беременна! – завопила она.
– Ты блондинка! – закричала в ответ Диотима.
Глава 10
Задержки при беременности
Четыре или пять секунд не кажутся длинной паузой, но и ее достаточно, чтобы наивный интервьюер занервничал… Опытные интервьюеры выдерживают двадцатисекундную паузу, прежде чем перейти к вопросам о предыдущем лишении свободы, сексуальных предпочтениях и иных табу…
Искусство и наука диагностики у постели больного
– Никогда не забуду тот день, когда мы впервые встретились с Гейбом, – говорила Роксана, когда мы закончили обедать.
Как оказалось, вымоченный в коньяке изюм не был компонентом какого-нибудь вудуистского зелья, он использовался как часть гарнира к приготовленной Диотимой индейке – великолепной смеси из кукурузного хлеба, колбасок, яблок и размоченных изюминок. Встретив нас как гостей на День благодарения, она приготовила индейку, облитую маслом, а на второе подала печеный картофель, посыпанный сыром чеддер, и дополнял это изобилие винегрет из яблок, сидра и бекона.
– Я думала, что оказываю услугу твоей матери, Алисия. А получилось свидание вслепую на станции «Пенн» в Нью-Йорке. Мэдди нужен был кто-то, чтобы встретить ее брата на станции, поскольку она не успевала отпроситься с работы. Мне и в голову не приходило, что эта встреча была специально подстроена. Помню, я тогда просто подумала: «Он что, никогда не слышал о такси?»
– А как вы узнали друг друга, если раньше никогда не встречались? – спросила я.
– Мы оба должны были держать в руках по фрукту. Я принесла апельсин и стояла под часами, подбрасывая его в руке. Я пыталась казаться беззаботной и легкомысленной и, естественно, уронила апельсин, так что пришлось шарить по полу, пытаясь найти, куда он закатился. А как только я снова выпрямилась, увидела его – высокого, темноволосого, чисто выбритого, сходящего с эскалатора. Наши глаза встретились, и он помахал мне бананом.
Ди улыбнулась. Это история любви ее родителей, поняла я. Та тема, которую здесь лучше было бы не затрагивать. Хотя, с другой стороны, услышав новость о смерти отца, Ди приняла ее на удивление спокойно. Она даже не плакала, как будто в сообщении о смерти для нее не было ничего грустного. Интересно, это потому, что у молодой женщины есть дар видеть умерших людей живыми? Даже если Ди не может дотронуться до отца, для нее он, вероятно, сейчас ближе, чем когда-либо раньше. Слушая мать, Ди как ни в чем не бывало продолжала готовить. Я же продолжала есть, и не только из вежливости или смущения, вызванного тем, что меня угораздило притащить с собой продукты из «Сейфуэй». Еще несколько дней назад я не могла себе представить, что буду сидеть за этим столом и намазывать джем на привезенный с собой зачерствевший французский батон. Я хотела слушать истории и хотела быть частью общей радостной встречи.
– Мне все еще не верится, что вы дружили с моей матерью, – сказала Алисия.
– Ну, это было давно, милая, еще до того, как она сошла с ума, – ответила Роксана.
– Помнишь ту поездку в Большой Каньон? – вставила Ди, внезапно оживившись. – Тетя Мэдди тогда неплохо повеселилась.
– Боже, я никогда не забуду, как она села за руль и проехала насквозь лагерь виннебаго[24]24
Племя американских индейцев.
[Закрыть]. Она гоняла трейлер по их лагерю и при этом все время сигналила, – говорила Роксана, промокая выступившие от смеха слезы.
– А на нас дождем падали электроприборы, – добавила Алисия.
– Наверное, именно поэтому их не берут с собой в кемпинг, – сказала Ди.
– Мне на голову свалился тостер! – эхом откликнулась Алисия, и они все трое зашлись в истерическом смехе.
Я хихикнула, глядя, как они веселятся, и проверила салатницу, надеясь еще что-нибудь съесть. Нашлись два листика латука и кусочек бекона. Я наколола бекон на вилку.
– Боже, мы что, уже закончили? – Алисия наконец успокоилась, когда Ди встала и начала убирать со стола.
Свободной рукой она потянулась к салатнице, и я положила вилку на стол.
– В меня больше не помещается.
– Надеюсь, ты оставила место для бананового пирога с кремом? – спросила Ди.
– Бананового пирога с кремом? – словно пьяная, повторила я, чувствуя себя заторможенной. – Ого.
– Значит, это был плод любви или что-то иное? – поинтересовалась Алисия. Она отдыхала, облокотившись на муслиновую скатерть, закапанную маслом и усыпанную крошками.
Ди пустила воду в наполненную тарелками раковину и лишь после этого поняла, что вопрос адресован ей.
– Плод любви? – спросила она. – Этот обед? Или пирог?
– Этот ребенок! – Алисия показала на ее живот, обтянутый джинсами.
– Это плод совместной ошибки, – отрезала Роксана. Ее реплика заставила меня задуматься: а верит ли она вообще в любовь, если отзывается о ней с таким презрением? И неужели я всегда так осторожна лишь потому, что боюсь отказа?
– Если Ди сказала, что это любовь, значит, так и было, – возразила Алисия.
Мы смотрели, как Ди выключает воду и идет к холодильнику, чтобы достать банку растворимого кофе.
– Конечно, так и было, – просто сказала она.
– И что же такое любовь? – спросила я, и это прозвучало слегка неразборчиво из-за жирного послевкусия во рту. Я думала о Мэттью Холемби и о том, что Роксана посоветовала мне очки, как у Бадди Холли. Могу ли я пройти мимо любви, не разглядев ее? И как можно узнать о статистически выдающихся отношениях, если не заводить вообще никаких отношений? Интересно. Неужели я умудрилась принять нулевую гипотезу, даже не начиная исследований?
Диотима перестала отмерять ложечкой кофе в кофеварку.
– Согласно Платону, Любовь – это сын Зевса и Бедности, рожденный в один день с Афродитой. Именно поэтому Любовь всегда стремится к красоте и всегда остается силой, несмотря на пережитые лишения. Любовь не красива и не ужасна, это просто посредник между всем на свете. Любовь помогает смертным говорить с бессмертными.
– А кто отец? – не унималась Алисия.
– Винсент Ван Гог, – сказала Роксана.
– Мам! – попросила Ди, наливая воду в кофеварку.
– Его звали Винсент? – спросила Роксана.
– Да, – ответила Ди.
– И разве он не самопровозглашенный художник? – продолжала Роксана, показывая на картину, висящую на дальней стене, ту самую, где девочка едет на слоне с букетом воздушных шариков, растущих из хобота.
Ди вздохнула и захлопнула крышку кофеварки чуть резче, чем следовало бы.
– Ты прекрасно знаешь, что его зовут Винсент Оорспронг.
– Ну да. Винсент Маленький Член.
– «Оорспронг» значит «маленькая весна»! – закричала Ди.
– Я перепутала, – с притворной виноватостью признала Роксана. – Кстати, хочу тебе сказать… Я не знала, что Ван Гог датчанин. Всегда думала, что он из Орли.
Она посмотрела на меня и подмигнула.
Пока кофеварка фильтровала кофе, я наблюдала за Ди, взбивающей крем для бананового пирога: меренгу из яичных белков, ванили, сливок, щепотки соли и чашки сахара. Поскольку электрический миксер был сломан, Ди старалась как могла, вручную взбивая липкую массу в облако пены.
– Насчет нашей семьи, – сказала Алисия со своего места за столом. Она, как и Роксана, мало интересовалась процессом приготовления пирога. – У нас есть семейная история о том, кто смешно танцевал?
– Я могу вспомнить только Гейба. У него абсолютно отсутствовало чувство ритма. Он был ужасным танцором. И вообще, он был хоть и ненамного, но хуже твоей матери.
– А он когда-нибудь начинал танцевать неосознанно?
– Да уж, эти движения осознанными не назовешь, – сказала Роксана. – Ты точно не из семьи танцоров, милая.
Диотима подняла взгляд от предмета своих бешеных усилий.
– Кое-кто из нас танцует. И даже бальные танцы.
– Это ты взяла от меня, детка, – довольно усмехнувшись, заметила Роксана.
До тех пор пока Алисия не упомянула о танцах, я совсем забыла о ее страхе перед хореей Хантингтона, которой может болеть ее мать. Теперь я была готова вернуться хоть к бальным танцам, хоть к Винсенту Оорспронгу.
– А мама… она ненавидела правительство? – спросила Алисия.
– Мэдди? Ну, она была не в восторге от республиканцев, если ты об этом, – ответила Роксана.
Алисия отодвинулась от стола.
– Вообще-то у меня есть некоторые догадки.
– Насчет республиканцев?
– Насчет мамы! Я однажды приехала к ней в Орегон, в коммуну, – начала Алисия. – И больше никогда не захочу туда вернуться. Она живет с какими-то сумасшедшими женщинами, у каждой из которых наверняка было не одно нервное расстройство, прежде чем они решили переехать туда, бросив мужей и детей. Однажды ночью я проснулась от голода и спустилась вниз, решив перекусить. Было три часа ночи, а мама стояла в гостиной, включая и выключая свет. Сначала я подумала, что она страдает лунатизмом, но Мэдди прекрасно понимала, что делает. Она сказала, что заметила, как соседи мигают светом в своей гостиной, и решила с ними пообщаться, хотя и не знала азбуки Морзе. Единственные соседи жили в нескольких милях от ее дома, но, когда я посмотрела в окно, стало понятно, что мама не врет. В доме на холме действительно мигал свет.
Ди залила меренгу в форму для пирога, добавила бананы, отправила форму в духовку и выставила необходимую для выпечки температуру. Я присела рядом, ожидая, когда пирог зарумянится.
– Алисия, по поводу твоих теорий… – попыталась остановить ее Роксана.
– Потом мама сказала: «Давай сменим частоту и посмотрим, как они отреагируют». Она мигнула светом трижды, и ей ответили три раза.
– Алисия, ты знаешь…
– Вот я и думаю, что это может означать? Кто перемигивается светом в гостиной посреди ночи только для того, чтобы развлечься? Разве что те самые люди, которые делают бомбы и оставляют их под мостами, или в высотных зданиях, или в…
– Мэдди когда-нибудь говорила тебе о том, что она лесбиянка? – перебила Роксана.
– Что?.. – Алисия застыла в изумлении.
Ди перестала протирать стол.
– О чем ты говоришь? – Алисия напряженно смотрела на Роксану.
– О твоей матери. Мэдди гомосексуальна!
– И когда это с ней случилось?
– Она всегда была такой.
Кофе был готов, из-под крышки вырывался пар. Ди начала расставлять на столе чашки и блюдца, стараясь делать это бесшумно.
– Она знала это, когда выходила замуж за моего отца? – спросила Алисия.
– У нее был серьезный роман с женщиной до того, как она познакомилась с Фрэнком. Но она сказала, что хотела бы вести более традиционную жизнь.
– Ага. И устроила мне вот это, – пробормотала Алисия.
– Она старалась любить твоего отца. Но они не очень подходили друг другу. Твоя мать, несмотря на взбалмошность, великолепная поэтесса. А Фрэнк никогда не признавал ее таланта. Он просто занимался зарабатыванием денег. Звучит так, словно я обвиняю его. Но на самом деле все иначе. Он хороший человек, и у него были серьезные намерения. Но он… – Роксана открыла рот, чтобы добавить что-то, но внезапно передумала. – Ты, кажется, хотела о чем-то спросить.
Алисия пожала плечами.
– Нет.
– Хотела. Скажи мне, о чем ты хотела узнать.
Тишина длилась и длилась, становясь почти непереносимой. Мы словно застыли в пробке на красный свет. «Кто двинется первым? – подумала я. – И из-за кого эта пробка?»
Мне хотелось, чтобы Ди начала разливать кофе и достала пирог, и тогда Алисия не чувствовала бы себя обязанной продолжить разговор.
– Все-таки я не понимаю, – наконец вымолвила Алисия. – Почему мама в три часа ночи стояла в гостиной и мигала лампочкой?
– Милая, некоторых вещей я не могу объяснить.
– Я действительно беспокоюсь за твой желудок, – сказала Ди чуть позже. Она вернулась в гостиную с подушками и красными простынями в цветочек, неся все это на выпирающем животе. Похоже, она абсолютно нормально принимала новое состояние своего тела или просто привыкла к этому. Я смотрела, как она ловко раскладывает диван и застилает его простынями. Через пять минут Ди исчезла в поисках второго одеяла, а я скрутилась на не застеленном до конца диване в позе эмбриона, держась за живот.
– Мне так неудобно из-за твоего самочувствия, – сказала Ди, возвращаясь в комнату со стеганым ватным одеялом.
Мой желудочно-кишечный тракт, обычно прекрасно сбалансированный бактериями и пищеварительными ферментами, не мог справиться с чересчур обильным обедом, который я в него запихала. Раздутый закупоренным внутри газом, мой бунтующий кишечник выдавал такую перитонеальную боль, что мне не оставалось ничего другого, кроме как лежать, свернувшись калачиком.
– Это была прекрасная еда. – Я вздрогнула, сообразив, что Ди стоит надо мной с развернутой простыней. – Ой, я сейчас подвинусь…
Я медленно села, держась за живот, чтобы беременная женщина могла закончить стелить постель.
– Ты уверена, что не хочешь пепто-бисмола? – спросила Ди, встряхивая простыню, которая вздулась парусом, а потом медленно спланировала на поверхность дивана.
– Нет, нет. Мне скоро станет лучше, правда, – сказала я, делая неуверенную попытку заправить угол простыни. Удивительно, но для человека в ее положении, когда обязательно уменьшается емкость легких, Ди ни капли не задыхалась. Интересно, ездит ли она на велосипеде в Амстердам или они вместе с мамой занимаются йогой?
– Значит, это был Винсент Оорспронг, – сказала я.
– Мы расстались. – Ди бросила подушки поверх простыней.
– О!
– Больше месяца назад.
– О…
– Вот еще одеяла, если ты замерзнешь.
Она отвернулась в тот самый момент, когда меня скрутил очередной приступ боли, поэтому мои слова прозвучали скорее как стон, а не как вопрос:
– Кто… будет… принимать… твои роды?
Ди остановилась и медленно повернулась в мою сторону.
– Что?
– Кто… будет… принимать… Кто твой доктор? – глотнув воздуха, повторила я вопрос. Мой живот издал странный звук, похожий на шорох волны, набежавшей на берег.
– У меня нет врача. Тебя что, тошнит? – обеспокоенно спросила Ди. Она даже потянулась за мусорной корзиной.
– Я в порядке. Я правда в порядке, – сказала я, вздрогнув. – А когда твой срок?
– Рожать? – Ди задумчиво посмотрела на свой живот. – Не знаю.
– Как не знаешь? – воскликнула я, не веря собственным ушам. – Когда у тебя была последняя менструация?
Ди посмотрела на меня и засмеялась, словно мои слова были чем-то неприличным.
– Я действительно понятия не имею!
И она оставила меня в одиночестве, а я заползла на диван, стараясь сдерживать газы и думая о том, что мои боли при метеоризме не могут сравниться с болью при родовых схватках. Как, черт возьми, Ди намеревается рожать этого ребенка? Хотелось бы знать.
Мои мысли переключились на маму, ведь ей за один раз пришлось рожать двоих детей. Я не могла понять, счастье это или проклятие.
В гостиную вошла Алисия, явно недовольная перспективой провести ночь на одном диване со мной. Выглядела она так, словно не хотела разговаривать, но не могла сдержаться.
– Здесь воняет, – заявила она.
– Прости, – пробормотала я. Я не была уверена, стоит ли спрашивать ее о том, все ли с ней в порядке, да и не знала, как заставить ее признаться, что не все. Вместо этого я продолжила разговор: – Я спросила у Ди, когда ей рожать, но она ответила, что не знает. Она выглядит так, словно может разрешиться в любой момент, но ей до этого даже дела нет!
– А-хха, – зевнула Алисия, как попало сгребая одеяла и заворачиваясь в них.
– Как ты думаешь, она вызовет повивальную бабку или решит лечь в больницу? – спросила я. – Она принимает витамины для беременных?
Спустя несколько секунд Алисия резко ответила:
– Понятия не имею.
– А как насчет Роксаны? Она сама обращается к врачам? Знаешь, я думаю, что ей следовало бы пройти обследование и сдать кое-какие анализы, чтобы проверить работу печени. И ультразвуковой…
– Мне насрать, – ответила Алисия, отворачиваясь к стене. – Моя мать лесбиянка.
Глава 11
История болезни
То, что преподносит вам пациент, является смесью слухов… косвенных намеков… легенд… преувеличений… и невозможностей.
И великое искусство составления правильной истории болезни состоит не в том, чтобы проигнорировать эти несуразности, а в том, чтобы понять их истинный смысл.
Оксфордский учебник клинической медицины
Воскресным вечером я вернулась с железнодорожной станции в тихий Парчмент-хаус. Полностью вымотанная, я свалилась на диван и потерла глаза, все еще думая об Алисии. Когда мы расставались с ней в Лондоне, она выскочила из такси и с такой силой хлопнула дверью, словно мы с ней дико разругались, а я об этом забыла.
– Доберешься отсюда сама? – спросила Алисия, вытаскивая ручку своего чемодана на колесиках.
– Ну да, конечно, но… Как насчет тебя?
– А что насчет меня? Я выяснила все, что хотела, – сказала она, и этот ее ответ сбил меня с толку, поскольку, как я поняла, Алисия до сих пор не разобралась в том, почему мать бросила ее.
– И теперь ты вернешься домой? – поинтересовалась я.
– Домой? Ха! Ни в коем случае! – Алисия зашагала прочь, дергая свой чемодан за ручку, как упрямого ребенка.
– Так куда… Что мне сказать Бену? – выпалила я, стараясь задержать ее. Я все еще не была уверена, почему меня беспокоит уход Алисии. До того как она появилась на пороге моей комнаты в общежитии, я была уверена, что прекрасно проживу за границей и в одиночестве. А теперь я чувствовала себя игрушкой-головоломкой, из которой вывалились и потерялись некоторые детали.
– Скажи ему, что я пошла по магазинам, – бросила на прощание Алисия и ушла, оставив меня расплачиваться с таксистом, а затем искать поезд, на котором нужно было добраться до станции Ватерлоо, а затем обратно в Винчестер. Странно было наблюдать, как Алисия исчезает в толпе людей, идущих по лондонской мостовой. У меня появилось ощущение, будто я никогда больше ее не увижу.
Было только четыре часа дня, и в общежитии, кроме меня, никого не оказалось. Тем не менее было слишком шумно для того, чтобы попытаться вздремнуть. Божьи коровки летели на свет ламп, носились под потолком, бились в стекло. Водопроводные трубы, прежде только клацавшие и издававшие странные низкие звуки, теперь перешли к необъяснимой тонкой и визгливой вибрации. Колокола кафедрального собора перекликались между собой, а чей-то автомобиль натужно ревел двигателем, взбираясь на холм.
«Может, оставив Алисию одну, я допустила ошибку? – думала я. – Что, если ей нужен кто-то – ее будущая невестка… или подруга? Господи, не дай ей наделать глупостей», – взмолилась я, переворачиваясь на другой бок и уставившись в стену. Я не знаю, почему меня пугали возможные действия Алисии. Ну пусть купит кожаные туфли за двести фунтов стерлингов, которые она не может себе позволить, или вульгарный шарф с рисунком из зеленых троянских коней, мне-то что? В следующее мгновение до меня с опозданием дошло, что впервые за минувший год я молилась Богу, а не маме.
Внезапно зазвонил телефон, потом снова, звук показался мне таким пронзительным и настойчивым, что я пулей вылетела из комнаты, словно это была пожарная сирена. Наверное, Алисия звонит мне из Лондона, чтобы рассказать о своем шикарном номере в дорогом отеле, где она отдыхает на огромной кровати в окружении сумок с новой одеждой и обувью – плодом яростной борьбы с депрессией.
– Холли? – раздался из трубки голос моего отца. – Это ты?
Мы не говорили с того самого короткого разговора на прошлой неделе, когда я звонила, чтобы сообщить ему и бабушке Еве, что нормально добралась. Я сказала отцу, что рада его слышать и что я только что вернулась из Нидерландов.
– Я познакомилась с тетей и кузиной Алисии, – сообщила я.
– Нидерланды? – спросил папа. – Ты же в Англии. И кто такая Алисия?
– Женщина, с которой живет Бен. Его невеста. Помнишь?
Я не обижалась на папу за его забывчивость. Я слишком долго обвиняла его в эмоциональной холодности и даже в паранойе, вызванной навязчивыми мыслями о том, что мама его никогда не любила, а также боязнью, что она не вернется, а если вернется, то уедет снова. Возможно, папа искал в забывчивости хоть какую-то защиту.
– А, эта Алисия, – медленно произнес папа. – Я не знал, что вы с ней настолько дружны.
– А мы и не дружны.
Я помолчала. В трубке пощелкивало, и мне показалось, что папа сейчас куда-то едет на машине. Но прежде чем я спросила, звонит ли он по мобильному, папа осведомился:
– Бен говорил тебе, что я купил яхту?
Интересно, как ему удается так легко перескакивать с одной темы на другую? Может, именно поэтому папа так любит звонить по мобильному из машины: он задумывается над чем-то не дольше, чем требуется светофору, чтобы включился зеленый свет.
– Нет, он… А что за яхта?
– Парусная шлюпка! И она абсолютно обветшала! – ответил папа. – Я сам собираюсь ее реставрировать. Тебе стоит на нее посмотреть. Выглядит она как Ноев ковчег.
В моей голове возник жуткий образ: животные – каждой твари по паре – тонут в деревянном ящике. Лай и ржание, кудахтанье и хрюканье становятся громче и громче, достигают крещендо и стихают, когда вода заливает их головы.
– Твоя бабушка, конечно же, не одобрила, – добавил папа.
– А ты сделал хоть что-нибудь, что она одобрила бы? – спросила я.
– Я женился на ее дочери, – после паузы ответил папа. – Она была не против.
– Но ты не был католиком, – заметила я.
– И все равно, мне кажется, что я ей нравлюсь, – задумчиво произнес он. – Я не вмешивался в их отношения. Я предпочитал, чтобы этим занимался кто-то другой.
– Что ты имеешь в виду? – В первый раз я услышала от отца нечто подобное. С тех пор как умерла мама, он казался замкнувшимся, зациклившимся на прошлом. Иногда я думала, что он хотел оживить давние события, размышляя над тем, что можно было бы в них исправить.
– Ева всегда говорила Сильвии, что и как нужно делать. А когда мы поженились, она стала командовать нами обоими. – Он невесело рассмеялся. – Я до сих пор не знаю, почему мы позволили ей стоять у руля практически во всем.
– Так это Ева придумала, что мама должна поступить в медицинскую школу?
– О нет, – уверенно ответил папа. – Это было решение твоей матери. Ева, как и я, не хотела, чтобы она уезжала. Она даже слетала на тот остров в один из уик-эндов и попыталась заставить Сильвию вернуться домой.
Я вспомнила письмо Саймона. Возможно, настоящей Сильвией была та, что выглядела невероятно испуганной, когда на лекции о работе сердца появился секретарь декана и сообщил, что приехала ее мать.
– Я не помню ни одного дня, когда бабушки и тебя не было бы с нами, – сказала я отцу. – Разве что в те выходные, когда ты оставил нас на ферме Греми Кэмпбелл. Помню, как она заставляла нас пить теплое козье молоко с вишневым пирогом без сахара.
– Да, были времена, – оживленно ответил папа, но его голос звучал немного наигранно.
– Но если ты так сильно хотел, чтобы мама вернулась, почему не слетал туда, чтобы забрать ее домой?
– Я пытался. В самом конце.
– Почему я этого не помню? – спросила я.
– Ты была маленькой. И с тобой была бабушка… Два чизбургера с картошкой фри и большую колу, – добавил отец, и только через несколько секунд я поняла, что он, видимо, подъехал к «Макдональдсу». – Да, «Мил Диал».
«Мил Диал»…
– Пап? – позвала я.
– Одну минутку, Холли. С другой стороны есть выезд? – прокричал он.
Выезд был, и папа вернулся к нашей беседе.
– Что ты говорила?
– Ты рассказывал, что произошло, когда ты решил съездить за мамой.
– Разве? Ну, она не очень обрадовалась, когда я появился там. И я тоже расстроился. Вообще-то, Холли, это не та тема, которую можно вспоминать с удовольствием. – Он грустно усмехнулся. – Забавно то, что у меня были все причины злиться, но именно твоя мама первой начинала кричать. И как всегда, не особо прислушивалась ко мне. Думаю, у меня еще есть четыре пенни.
– А ты не задумывался, что она злилась по той простой причине, что ты никогда не слушал ее?
– Ага, пожалуйста. Вы положили кетчуп в пакет?
– Ты не слушал ее! – повторила я, повысив голос.
– А что она говорила?
– Послушай меня!
– Кроме этого.
Наступила тишина, прерываемая жеванием и автомобильными сигналами, потом я сказала:
– Я не помню.
– Ну что ж, нас таких двое.
Повесив трубку, я поднялась на второй этаж и несколько раз прошлась туда-сюда по своей комнате – крошечной капсуле. Потом я решилась вновь вытащить из бумажника письмо Саймона. Мне почему-то хотелось перечитать его. Встречался ли папа с Саймоном Бергом в октябре 1983 года, когда приезжал на остров? Видел ли папа эту парочку? Внезапно я вспомнила, что письмо было написано за год до папиного приезда, когда мама пыталась порвать отношения с Саймоном.
В нашу последнюю ночь ты сказала, что все закончилось и что ради своих детей ты должна вернуться домой и попробовать возродить свой брак. Мне тогда показалось, что семейная жизнь у тебя разладилась давным-давно. Я думал, что твоя жизнь с человеком, которого ты больше не любишь, мало чем поможет твоим детям.
Должно быть, мама согласилась с Саймоном – или прислушалась к своему нормальному сердцебиению, – поскольку если у папы и была причина злиться, то лишь потому, что ее роман с Саймоном продолжался до самого вторжения в Гренаду. И только после этого она вынуждена была отправиться домой. Скорее всего, папа застал ее с Саймоном. Внезапно мне очень захотелось поговорить с кем-нибудь, кто знал правду, – возможно, с Джекси, а может, и с самим Саймоном. Но единственным свидетелем тех событий, номером которого я располагала, была моя бабушка.
Слушая гудки, я почувствовала, что непроизвольно сжалась, так как знала, что Ева почти всегда бежит к телефону, сбивая по пути лампы и переворачивая ковры. К счастью, она подняла трубку, ничего себе не сломав.
– Холли! – воскликнула она, на секунду обрадовавшись тому, что слышит меня, но тут же сменила тон: – Что произошло?
С бабушкой всегда трудно разговаривать, с ее точки зрения жизнь – это непрерывная череда проблем, которые нужно решать. Но в этот раз я испытала почти облегчение.
– Кем была Сильвия Беллинджер? – спросила я.
– О, милая, – вздохнув, сказала бабушка. – Ты что, уже забыла ее?
– Я помню Сильвию Кэмпбелл. Но я никогда не знала Сильвию Беллинджер.
– Она была прекрасна, – начала бабушка таким тоном, словно решила прочитать мне историю моей матери из сборника сказок. – Сильвия произносила торжественную речь на вручении дипломов в шестнадцать лет, потому что окончила школу, перескочив через два класса.
– Это я знаю, – прервала я бабушку, прежде чем она продолжила перечень маминых успехов в обучении. – Какой она была на острове?
Бабушка немного помолчала.
– В каком смысле? – уточнила она после паузы. – Сильвия была собой. Она была Сильвией.
Но она не могла быть Сильвией, поскольку Сильвия не ныряла с аквалангом, не взбиралась на вершины вулканов и не занималась любовью с человеком, который вовсе не мой отец.
– Когда ты туда ездила? – вместо этого спросила я.
Ева рассказала, что это было в феврале 1983 года. В сухой сезон. С отъезда моей матери прошло шесть недель.
– И на что это было похоже? – задала я следующий вопрос.
Ева вздохнула точно так же, как вздыхал мой отец, вспоминая о том, о чем не хочется вспоминать.
– Там было очень, очень мрачно. И жарко. Я помню длинные ряды тонких мертвых деревьев, стоявших вдоль дороги из аэропорта. Помню коров, которые паслись чуть в стороне от обочины; бедные животные выглядели больными, у них торчали ребра. А местные жители были черными. Я никогда не думала, что чернокожие могут быть настолько черными. Когда же я сказала об этом Сильвии, она очень рассердилась.
– Даже не представляю, почему она так отреагировала, – вставила я, думая о том, как описал мою бабушку Саймон. Женщина, «готовая играть в теннис, одетая в розовый купальник, с белыми волосами, уложенными в высокую прическу», была там явно не к месту.
– Сильвию очень разозлил тот мой визит, – продолжила бабушка. – Знаешь, мы всегда были близки, но в то время в наших отношениях появилась трещина. Она всегда была нежной, очень спокойной девочкой. А превратилась в новую, злобную Сильвию.
– И что же ее злило?
– Да все.
Я помолчала. Догадавшись, что бабушка не собирается продолжать, я спросила, встречалась ли она с мамиными друзьями.
Ева снова вздохнула.
– Да, там была эта девочка, Джекси. Почти неодетая. Весьма эксцентричная особа. И конечно же, был Виктор. С ним мы мило поболтали за обедом. Он знал все о политике, о школе и о том острове.
Бабушка вспомнила, что они ели – суп каллалу, который был очень похож на шпинат, – и как она уронила за обедом нож, а семь бродячих собак передрались, попытавшись его съесть.
– Сильвия говорила, что они так же вели себя, когда она уронила карандаш.
– А кого еще ты встретила? – спросила я.
– Там были гигант и какой-то азиат, – сказала бабушка, видимо имея в виду Тора и Эрнеста. Затем ее голос посуровел: – Еще там был какой-то еврейский парень.
– Саймон Берг? – спросила я.
– Как ты его назвала? Я забыла имя, – ответила она.
Но ты помнишь, что ела в тот день. И помнишь, что там было семь бродячих собак, а не шесть.
