Текст книги "Диагноз: Любовь"

Автор книги: Мегги Леффлер

– Возможно, у нее были причины. Возможно, ей было одиноко, – сказал Мэттью.

– Это ее не извиняет, – возразила я, вспомнив, как тоскливо стало в нашем доме, когда мама уехала, и как я перечитывала «Пуанты» раз за разом, пытаясь спрятаться от одиночества. Я делала это не только потому, что именно мама подарила мне эту книгу, а потому, что речь в ней шла о сиротах, которые нашли членов своей семьи, в то время как я сама оказалась брошенной. – Мне одиноко! – призналась я Мэттью. – И это просто часть жизни.

С тех пор как Макс появился на свет, я не могла ничего поделать с мыслью о том, как же больно людям расставаться друг с другом, и о том, что человек не должен быть одинок.

– Тебе не может быть так же плохо. По крайней мере ты знаешь здешний язык, – сказал Мэттью.

Я действительно могла сейчас дать себе волю и проплакать целую вечность, если бы его голос не звучал с напыщенной серьезностью, которая превратила мои всхлипывания в смех. Кроме того, когда Мэттью отвел мои руки от мокрого лица, я не могла позволить ему увидеть все то отчаяние, которое, если верить Бену, делает человеческое лицо жутким и неузнаваемым.

– Это называется шейным платком, – объяснил Мэттью, глядя, как я уставилась на шелковую ткань, которую он вложил мне в ладонь. Я чувствовала себя так, словно он предложил мне высморкаться в один из своих галстуков. – Давай. Не стесняйся. Как тебе твой новый госпиталь? – продолжил он, когда я все же набралась храбрости высморкаться в белую тряпочку.

– Все то же самое, понимаешь? – ответила я, промокая нос снова и снова, чтобы убедиться, что там не осталось ничего лишнего. – То есть все по-другому, поскольку я должна сама брать кровь на анализ и делать этот анализ, а еще делать инъекции, ЭКГ… но все то же самое. И я остаюсь все той же…

Мэттью засмеялся.

– А кем ты хотела стать?

– Я думала… что если уеду, то стану куда лучшим врачом. Но мне все равно не хватает умения. Каждый день. Я стараюсь больше слушать, – сказала я, вспомнив, как мистер Тимонс просил вытащить трубку, а Эд упрекнул меня, что я не слышала пациента. – Но я не могу сказать, что я хороший врач. И что мне с этим делать? – Я протянула ему скомканную тряпочку.

– Оставь себе, – сказал Мэттью. – Пожалуйста.

Мы дошли до угла улицы и стали оглядываться по сторонам, чтобы выяснить направление движения, когда я заметила надпись на дороге «Посмотри налево!». Я так и сделала, думая про себя, что была бы очень благодарна, если бы такие подсказки чаще попадались в нашей жизни.

– А что такое хороший доктор? – спросил Мэттью, когда мы добрались до противоположного тротуара, над которым нависли ветви огромного дуба. Пушистые ветки то опускались вниз, то снова поднимались вверх, и казалось, что дерево машет ими, как человек, рассказывающий эмоциональную историю.

– Хороший доктор должен любить всех, даже если кто-то ему и не нравится, – сказала я. – Он должен исцелять, а не просто обследовать и приспосабливаться к условиям.

– То есть… получается Иисус? – Мэттью внимательно посмотрел на меня.

– Ага, – ответила я и с грустью усмехнулась: – Он был хорошим доктором.

Мэттью улыбнулся, не разжимая губ. Судя по выражению его лица, он искренне забавлялся ситуацией, и я немного занервничала, чувствуя его настроение, которое, честно говоря, было очень заразительным.

– А кроме него, ты можешь назвать хоть одного хорошего доктора?

Я подумала об Ослере, который, если верить мистеру Денверсу, считал, что у молодых медиков не может быть другой влюбленности, кроме влюбленности в учебу. Ослер, наверное, был не совсем прав, решила я, покачав головой.

– Как бы то ни было, я все равно очень рад, что ты остаешься собой, – сказал Мэттью.

Когда мы дошли до входа в метро, Мэттью остановился, не обращая внимания на толпящихся вокруг людей.

– Слушай, у меня есть два билета на «Бадди», историю жизни Бадди Холли.

– О! – воскликнула я.

– Я понимаю, что влезаю не в свое дело, – сказал Мэттью, засунув руки в карманы, когда мы спускались по лестнице, – и порчу твои планы на день, но все же приглашаю тебя на спектакль.

– Да нет, ничего подобного, – ответила я. – Просто мне нужно свериться с расписанием.

В переходе метро играла музыка, а когда мы подошли ближе, то услышали, как парень с гитарой поет: «Я не хочу об этом говорить… О том, как ты разбила мне сердце…» Это мог быть Эд с его акустической гитарой. Глядя на парня, растрепанного и уж точно не такого привлекательного, как мой сосед по общежитию в Парчмент-хаус, я подумала, что Эд тоже может попрошайничать в метро, играя на гитаре. Несмотря на это, я все еще хотела, чтобы он прикоснулся ко мне…

Мэттью, не глядя на меня, спокойно произнес:

– Я не говорил тебе о дате.

Я поняла, что бормочу:

– Слушай, мне очень жаль, но я не могу прямо сейчас принять решение. Я пока привыкаю к новому госпиталю, а теперь еще и ребенок…

– Ты хоть понимаешь, что это не твой ребенок? – спросил Мэттью.

– Ну, это я знаю, – сказала я. – Но у моей тети не все в порядке с печенью, хотя вообще-то она не моя тетя… И мне нравится музыка Бадди Холли, но, честно говоря, я не хочу снова разочаровываться!

– Извини, но почему – снова разочаровываться? – спросил Мэттью одновременно смущенно и сердито. – Тебя на свете не было, когда он умер!

– Ты не смотрел «La Bamba»? Историю о жизни Ричи Валенса? Знаешь, судьбы Ричи и Бадди очень похожи. – Я говорила правду – это было действительно печальное кино.

– Ну, если ты не хочешь идти только потому, что все еще горюешь по Бадди Холли, но ко мне это не имеет отношения… – начал Мэттью.

– Может, это и глупо, – медленно проговорила я, чувствуя, как на лице появляется улыбка. Да это же идиотизм! Очаровательный англичанин приглашает меня в театр, а я заглядываюсь на музыканта в метро?

На Джубили-лайн прибыл поезд, на котором я смогу доехать до Грин-парка и затем пересесть на другой, идущий к Холловэй-роуд. И все это лишь для того, чтобы убедиться, что ребенок (который не совсем мой ребенок), тетя (которая не совсем моя тетя) и без пяти минут моя невестка (с которой мы, скорее всего, подруги) сейчас дома. А мой спутник должен будет сойти на Дистрикт-лайн, чтобы отобедать со своей сестрой в Эрлс-Корт. В глазах Мэттью застыл вопрос, и мне показалось, что он расстроен и смущен.

– Извини, но я сейчас просто не в состоянии… – начала я, но прежде чем я успела высказаться, Мэттью поцеловал свой палец и поднял его вверх.

Я застыла, не в силах двинуться. Ну и что он хочет сказать этим поднятым указательным пальцем? Что я – лучшая? Что я заработала очко? Туше[33]33
  Термин, который обозначает касание при фехтовании.


[Закрыть]?

Что-то заставило меня повторить его жест и поцеловать свой указательный палец. Он потянулся ко мне. Наши пальцы соприкоснулись, совсем как в «Е. Т. «Е. Т. Инопланетянин», фильм Стивена Спилберга.[34]34
  «Е. Т. Инопланетянин», фильм Стивена Спилберга.


[Закрыть].

Вот только наши пальцы не засветились, когда соприкоснулись, засветилось что-то во мне. Я вспомнила, какие мягкие и нежные у него губы. Я вспомнила, почему доверяю ему. Я вспомнила о том, что сегодня плакалась человеку, перед которым никогда не раздевалась.

– Отойдите от края платформы, – приказал механический голос метро, и я отдернула палец, словно он мог утащить меня на рельсы.

– Я напишу тебе по e-mail, – сказала я и запрыгнула в поезд за секунду до того, как его двери закрылись.

Глава 14
Состояние острой запутанности

После того как вы научитесь тому, что нужно делать, и тому, как это делать, возникнет вопрос – а нужно ли это делать.

Gaudeamus Igitur. Джон Стоун, доктор медицины

«Я влюбилась», – думала я неделю спустя. Нет, не в Эда и даже не в Мэттью, а в маленького мальчика, который попал в отделение неотложной помощи и с необыкновенной терпеливостью переносил осмотр. Это был пятилетний астматик, оказавшийся в госпитале после приступа удушья, который он заработал, играя на пыльном чердаке. Он напомнил мне малыша Ди, Макса, который мог бы стать таким в свои пять лет – те же тонкие волосы, те же большие удивленные глаза. Вот только губы моего пациента были, в отличие от губ Макса, почти синими, что меня очень беспокоило.

– Рори такой хороший мальчик, – сказала я, ероша ему волосы и вешая стетоскоп обратно себе на шею.

– Обычно да, когда не может дышать, – ответила его мать.

Я начала знакомить женщину с планом действий. Я собиралась прописать ее малышу ингалятор и первую в его жизни дозу изопентеноидов, как вдруг меня прервал крик, донесшийся из-за занавески. Прибыла реанимационная команда. Они привезли пациента, который «свалился» сорок пять минут назад. Я оборвала разговор, наскоро проинструктировала Марианн о дальнейших действиях с Рори и выскочила, чтобы помочь команде кода, состоящей из парамедиков и медсестер, которые сгрудились вокруг тела.

– Парень обедал с друзьями и подавился, после чего резко посинел и упал на пол. Друзья пытались ему помочь универсальными приемами, но безуспешно. Когда мы приехали, пришлось констатировать остановку сердца, – отрапортовал парамедик, после чего посмотрел на часы. – Асистолию[35]35
  Остановка сердца.


[Закрыть] зафиксировали сорок пять минут назад.

Он также добавил, что пациенту ввели пять ампул эпинефрина, четыре дозы атропина и две дозы вазорелаксантов, лекарств, которые должны были наладить кровообращение. Медики занимались CPR[36]36
  CPR – реанимация при заболеваниях сердца и легких.


[Закрыть] с того момента, как прибыли на место незадавшейся вечеринки. Пациенту постоянно делали искусственное дыхание, и по дороге он вспотел. Я надеялась лишь, что нам не придется снова его воскрешать.

– Есть данные о проблемах с сердцем? – спросила я.

– У нас нет.

«Это будет легко, – подумала я. – Все, что мне нужно сделать, это удостовериться, есть ли хоть одна ровная линия в ЭКГ пациента. Как только я увижу, что остановка сердца произошла на самом деле, объявлю время смерти».

Именно это мы и направились делать.

– Кто-нибудь возражает против моей кандидатуры на объявление? – спросила я минуту спустя, глядя на настенные часы, чтобы определить время смерти. Медики толпились у изголовья пациента, лицо которого покрылось испариной, и смотрели на меня с непониманием. На секунду мне показалось, что они просто не знают американского сленга, что «объявление» означает конец игры, пациент «вышел». Вот только он не вышел.

– Подождите! Минуточку! – Один из медиков фыркал и пыхтел. – Я уверен, что у него есть пульс.

– Нет, пульса нет, – тихо сказала я.

– У него есть пульс, доктор. У него определенно есть пульс, – подтвердил другой член команды реаниматоров, который держал руку на бедренной артерии пациента.

Я подошла к телу, чтобы убедиться самой. Глаза мужчины не реагировали на свет, пальцы посинели, но грудная клетка была все еще теплой, а сердце билось с такой необычайной силой, что мою руку буквально подбрасывало. Вот оно. Снова. Фейерверк в финале.

Я посторонилась, давая сестре Джемме возможность интубировать пациента и подсоединить его к дыхательному аппарату, затем стянула перчатку и направилась в комнату ожидания. Я не повторю той ошибки, которую сделала в Штатах. Этот мужчина был мертв еще сорок пять минут назад, до того как им занялась команда реаниматоров, и то, что его сердце все еще бьется, не означает, что он оживет. Я поговорю с его семьей и постараюсь убедить близких отказаться от искусственного жизнеобеспечения. Я не позволю Смерти смеяться последней.

– 11-я палата, возникли проблемы, – сообщила Марианн, хватая меня за руку, прежде чем я успела выбраться из «Аквариума».

– Маленький мальчик? Его нужно было научить пользоваться ингалятором.

Я повернулась и пошла за ней в 11-ю палату. Теперь Рори действительно задыхался – его маленькая грудь вздымалась и опадала с таким трудом, что мне впервые захотелось научиться исцелять наложением рук.

– Альбутерал в течение часа, – сказала я. – Подключите его к оксигемометру и давайте кислород. Он принял стероиды?

Марианн покачала головой.

– Их не принесли из фармации.

– Так сходи туда и сама принеси, – велела я и успокоила мать мальчика, пообещав, что скоро вернусь и осмотрю ее сына еще раз.

В коридоре я едва не столкнулась с мистером Деспопулосом, моим крайне болтливым, но абсолютно не от мира сего бездомным пациентом с синдромом Вернике-Корсакова – результатом разрушенного алкоголем мозга. Вообще-то мне нужно было бы вернуть его в палату, но мои мысли вертелись вокруг того, не забыла ли я, что еще можно сделать для маленького мальчика, поэтому я прошла прямо к двери приемной.

Двенадцать человек сразу вскочили на ноги, стоило мне только открыть дверь. С внутренним облегчением я заметила, что никто из них не держит кастетов и выкидных ножей. Они все выглядели взволнованными и раздосадованными.

– Здравствуйте. Мне нужно поговорить с семьей… – Я вдруг осеклась на полуслове. Я не знала имени пациента. До сих пор я даже не думала о его имени. Он был просто телом на каталке. О Боже. Помоги мне. Я взглянула на свой пейджер, делая вид, что меня вызвали.

– Извините, – сказала я, пятясь к двери и кивая им.

Закрыв за собой дверь, я повернулась и врезалась в Марианн, которая в это самое время подбежала ко мне.

– В аптеке нет орапреда, – прошептала она.

– Как его зовут? – спросила я.

– 11-я палата? Не знаю.

– Да не его. Пациента кода.

– Мистер Бодли. Ангус Бодли, – ответила Марианн.

– Понятно, – сказала я, направляясь назад, к дверям приемной. – Да, дай ему декадрон или солюмедрол, что угодно из стероидов, которые есть в нашей аптеке. Только поторопись, – добавила я.

Но Марианн не торопилась, а стояла и непонимающе моргала.

– Ты хочешь, чтобы мистеру Бодли ввели декадрон?

– Нет! Рори! Маленькому мальчику! – вскрикнула я, прищелкнув пальцами. – Кстати, этому парню разве не нужно быть в палате? – добавила я, показывая на мистера Деспопулоса, который крался в сторону главного выхода в одном больничном халате.

Марианн помчалась за ним, а я в который раз пересекла ту черту, за которой начинается «территория плохих новостей».

– Я бы хотела поговорить с семьей Ангуса Бодли, – произнесла я. В этот раз встали только четыре человека, которые и подошли ко мне: пожилая пара, мужчина, чей живот грозил оборвать пуговицы оксфордской рубашки и вырваться на волю, и брюнетка приблизительно моих лет.

Как только я открыла рот, чтобы сообщить им свое заключение, до меня внезапно дошло, кто такой Ангус Бодли. Это тот самый пациент, который как минимум раз в неделю жаловался на боль в груди. Мой первый пациент в Англии, которого я попыталась отправить на компьютерную томографию, даже не осмотрев его. Это Ангус Бодли, мужчина с «плохими нервами», не возвращавшийся в больницу с тех пор, как я прописала ему антидепрессанты. Я его даже не узнала.

– Он подавился до смерти, да? – спросил старший мужчина, прежде чем я снова открыла рот, но ничего не смогла произнести. Я чувствовала себя так, словно сама подавилась.

– Мы видели, как он посинел. Он смеялся, ел и вдруг… он уже не мог ни того, ни другого, – добавила седоволосая женщина, срываясь на рыдания.

Внезапно мне вспомнилась бабушка Ева и ее постоянные предупреждения о том, что за обеденным столом смеяться нельзя. Она была абсолютно права.

Я сказала им, что к тому моменту, когда мистера Бодли доставили сюда, у него сорок пять минут не было сердцебиения. И хотя сейчас его сердце бьется, у него нет шансов на восстановление нормальной жизнедеятельности. Его мозг слишком долго не получал кислорода.

– Но как такое может быть? – спросил мужчина в растянутой рубашке. – Он наконец-то справился со своими неудачами. Нашел новую работу, помирился с дочерью. – Он показал на брюнетку, которая кивнула в ответ. – Ангус даже наладил отношения с Люси.

– Его бывшей женой, – добавила пожилая женщина, прочищая нос.

– И у него прекратились нервные срывы. А теперь вот это… – недоверчиво закончил мужчина.

– Мне очень жаль, – сказала я, и мне действительно было жаль. Я была уверена, что сама сделала что-то такое, что привело к сегодняшней ситуации, или, точнее, чего-то не сделала, чтобы ее избежать.

– Вам придется спросить себя о том, чего бы хотел мистер Бодли, если бы мог говорить.

– Сделайте все возможное, – приказным тоном произнесла пожилая дама. – Медикаменты, дыхательная трубка – все возможное. Но никакого жизнеобеспечения!

– Мадам, аппарат искусственного дыхания относится именно к жизнеобеспечению, – сказала я. – К пациенту уже подключена аппаратура.

– И никаких больше уколов и толчков, верно, Луиза? – спросил пожилой мужчина, обернувшись к дочери мистера Бодли.

– Что именно вы имеете в виду под толчками и уколами? – спросила я, нахмурившись. Сейчас я думала о толстом трубчатом катетере, торчащем из шеи мистера Бодли, о меньших иглах для инъекций, которые были введены в его руки, и о гофрированной трубке аппарата, поднимающейся и опускающейся в момент наполнения его легких кислородом.

– Никаких шоков, – резко произнес он. – Никаких толчков в грудь. Я слышал, что вы иногда ломаете ребра, делая массаж сердца.

Уже немного поздно для…

– Ты что, не помнишь, сколько ребер он сломал, когда упал в шахту лифта? Он сломал себе почти все кости, но все равно выжил!

– Бабушка, это было тридцать лет назад! – воскликнула Луиза.

– Мой сын выдержит! – заявила бабушка. – Сколько инфарктов он пережил?

– Ни одного, – ответила Луиза. – У папы не было проблем с сердцем.

– Возможно, я перепутала его с Джеймсом, – неуверенно пробормотала бабушка.

– Кто из вас лицо, принимающее решение? – спросила я.

– Я, – четко произнесла молодая женщина. – Мой отец не хотел бы искусственного поддержания жизни.

Я провела семью из приемной в реанимацию, чувствуя себя главой похоронной процессии. Когда мы шли по коридору мимо «Аквариума», пациенты и персонал, похоже, глазели только на нас, и я ощутила заметное облегчение, отдернув занавеску, отделявшую 10-ю палату, и пропустив вперед семью. Однако, спрятавшись от внимательных взглядов и оказавшись в одной комнате с телом, я поняла, что боюсь на него смотреть. Ангус Бодли выглядел таким незнакомым – он лежал, уставившись в потолок, его грудная клетка двигалась в такт дыхательному аппарату, а конечности синели с каждой минутой. Он выглядел как труп, а не как человек, который умирает. Было сложно поверить, что это тот самый пациент, которому я когда-то помогла.

После того как семья собралась у каталки и попрощалась с ним, сестра Джемма выключила аппарат, а я вытащила эндотрахеальную трубку и сказала им, что осталось совсем недолго. Затем я с облегчением направилась к «Аквариуму», где Эд сортировал пробирки с анализами мочи.

– Ты в порядке? – спросил он, увидев меня.

– Да, я просто… – Я покачала головой, пытаясь сообразить, что еще я могу сделать. Может, я каким-то образом стала причиной того, что случилось? В конце концов, именно я прописала ему антидепрессанты, которые вернули его к жизни, и он снова стал смеяться и… подавился. – Мистер Бодли подавился и задохнулся, после чего у него случился сердечный приступ.

Глаза Эда расширились.

– Он умер?

Я посмотрела на часы.

– Ему недолго осталось. Я даже не стану заказывать для него отдельную кровать.

Тем временем из 11-й палаты появилась Марианн. Посмотрев на нее, я вспомнила о Рори, моем маленьком астматике, и направилась проверить малыша. К счастью, оказалось, что ему легче и спазмы наконец прекратились. Щеки малыша порозовели, и дышал он уже не с таким трудом. Я сказала его матери, что хотела бы понаблюдать Рори еще как минимум полчаса, задернула занавеску и развернулась, чуть не вступив в лужу ярко-красной крови на полу. Причиной появления лужи оказался мистер Деспопулос, который не догадался придержать повязку на ране, зиявшей у него на голове. Похоже, он даже не помнил той драки в баре, которая привела его сюда, как не помнил и о том, что у него еще и внутреннее кровотечение.

– Кровь из банка крови уже доставили? – осведомилась я у Марианн, которая шла мимо меня, черкая что-то в карточке.

– Сейчас принесут, – ответила она, не поднимая головы, и добавила: – А мистер Бодли только что выдал пятьсот кубиков мочи.

– Мне нужно продать все эти телевизоры, – сказал мистер Деспопулос.

– Ничего вам не нужно продавать. Вам нужно лежать в кровати, – приказала я, хватая его за руку и пытаясь оттащить назад, к его каталке.

– Я об этом позабочусь, – произнес Эд, появляясь в дверях, как только я прижала марлю к ране на лбу мистера Деспопулоса.

– Об этом парне? – спросила я, прижимая руку пациента к марле, чтобы освободить свою. На секунду мне показалось, что приклеить пластырем его руку к нужному месту, а самого пациента примотать тем же пластырем к каталке – просто великолепная идея. Но я справилась с искушением.

– О крови на полу. Эй, какие планы на вечер? – добавил Эд, когда я уже вышла за занавеску и собиралась направиться к «великой стене проблем». Я остановилась и притворилась, что слушаю, чтобы ему не пришлось кричать мне на весь коридор. Эд имел в виду свою группу, которая приехала в Лондон и на выступлении которой он хотел меня видеть.

– Не волнуйся, я рано верну тебя домой. По крайней мере, до рассвета. – Эд подмигнул.

А я все еще думала о моче мистера Бодли. Он не должен был мочиться, у него должны были отказать все органы, он же умирает… Я потерла виски и сказала, что мне все равно, когда возвращаться, я завтра не работаю.

– А я думал, что на отвратное действо явка обязательна, – пошутил Эд.

Он был прав. Я чуть не забыла: на завтра запланированы съемки «Важного происшествия». Вся неотложка будет забита актерами, которым придется притворяться пострадавшими во время взрыва метро, а врачи, медсестры и студенты будут делать вид, что спасают их. Интересно, чем при этом будут заниматься санитары, присутствие которых тоже обязательно?

– Я бы с удовольствием послушала твою группу, – ответила я, но тут же спохватилась: – Однако у меня есть планы. – Это был последний вечер, который Мэттью Холемби проведет в Англии, потому что ему пора возвращаться в Штаты. – Мне нужно быть в Лондоне. Я собираюсь посмотреть мюзикл про Бадди Холли.

– Так приходи после него. Мы будем неподалеку от Стренда, – сказал Эд, потянувшись за своей шваброй. Я поняла, что очень хочу увидеть его с микрофоном, а не со шваброй в руках.

– Наверное, приду.

– Мистеру Бодли понадобится кровать? – спросила Марианн, появляясь передо мной с карточкой. – Его жизненные показатели стабильны, но он все еще не реагирует на раздражители.

Прежде чем зайти к мистеру Бодли, возле которого продолжала дежурить семья, я украдкой заглянула за занавеску. Его жизненные показатели на мониторе действительно оказались нормальными, а когда я дотронулась до груди пациента, то ощутила, что она была теплой. Ну и что теперь?

– Ему недолго осталось, – сказала я его семье, снова ныряя за занавеску. По эту сторону я обратилась к Марианн: – Нет смысла переводить его наверх только затем, чтобы потом сразу же спускать вниз.

Неожиданно я подумала о том, что уже успела отправить домой маленького Рори с его стероидами и альбутералом, влить мистеру Деспопулосу две порции крови, чтобы восполнить то количество, что вылилось в его желудочно-кишечный тракт, зашить ему разрывы на коже головы, а мистер Бодли все еще не умер.

– Доктор Кэмпбелл, могу ли я отвлечь вас на минутку? – тихо спросил мистер Денверс, когда я пыталась вернуть моего заплутавшего алкоголика из очередной прогулки на его каталку за занавеской.

– Мистер Деспопулос, вам нужно оставаться здесь, – сказала я, аккуратно заталкивая его за занавеску и чувствуя себя фокусником, который пытается засунуть чертика обратно в табакерку.

– Как долго вы намерены занимать 10-ю палату этим телом? – спросил мистер Денверс, не повышая голоса.

– Сколько потребуется. Он еще не умер. Но я сказала его семье, что, поскольку его отключили от аппарата, он проживет лишь несколько минут.

– Не с повреждением ствола головного мозга, милая моя. Он может продолжать свое существование овощем, но это займет длительное время.

– Кто-нибудь хочет купить телевизор? – спросил голос за моей спиной. Чертов мистер Деспопулос! – У меня тут отличные телевизоры. Широкий экран. Плоский экран. Плазменный телевизор.

– Нет, спасибо, – ответила я, сокрушаясь, что этому человеку невозможно доказать, что он не работает в «Серкит-сити». Я вздохнула, потом поняла, что мистер Денверс все еще ждет ответа на свой вопрос. – Хорошо, хорошо. Я скажу им, что я ошиблась. И вывезу его отсюда.

– Почему бы просто не сказать им, что вы не знаете, когда он умрет? – спросил мистер Денверс.

Я моргнула. Такой вариант ответа не приходил мне в голову.

– Сказать им… что я не знаю? – растерянно повторила я.

– Доктор Кэмпбелл, вы действительно верите, что в состоянии контролировать его смерть?

Вот об этом я тоже не подумала.

– Скорее… нет, – неуверенно произнесла я, чувствуя, что невольно задержала дыхание. – Но разве мне не положено вести себя, словно так и есть?

– Это, милая моя, американский подход к делу, который приводит лишь к неоправданным ожиданиям. Беря на себя роль Бога, вы неизбежно подводите людей.

Я медленно кивнула.

– Поместите его наверху и обратите внимание на комфорт, – велел мистер Денверс, направляясь дальше. Через секунду он снова повернулся ко мне: – Да, и еще, доктор Кэмпбелл. Я жду вас завтра на нашем «Важном происшествии».

Я пообещала, что приду.

После этого я вернулась и поговорила с семьей, сказав им правду о том, что не знаю, когда умрет мистер Бодли. Их реакция удивила меня. Они не возмутились. Они только кивнули с пониманием, как будто и не ожидали от меня точного ответа о времени его смерти. Да и кто мог знать такое?

Когда я вернулась в Парчмент-хаус, из открытой двери в комнату Эда доносилась музыка, а это значило, что он где-то поблизости. Но его не оказалось ни в кухне, ни в гостиной, поэтому я решила спуститься в подвал и проверить прачечную. К сожалению, она тоже оказалась пустой и лишь глухой звук стиральной машины, в которой крутилось белье, свидетельствовал о том, что здесь кто-то недавно побывал. Когда я уже повернулась, чтобы уйти, мне на глаза попалась записная книжка, которая лежала на сушилке. Не задумываясь, я взяла ее и начала листать, думая о шпионке Гарриет и ее секретах.

Сразу стало понятно, что это стихи, множество стихов, а также музыкальных значков и нот. На внутренней стороне обложки было написано «Перпл Тангс в огне». «Автор этих текстов Эд», – мелькнуло у меня в голове, и я поняла, что не имею права читать это. Но искушение оказалось сильнее.

Первые несколько вещей не впечатляли. Была одна песня под названием «Больше не девушка», которую, очевидно, сочиняли с точки зрения Шалтая-Болтая до того, как он упал со стены. В другой песне, «Пожар в прерии», говорилось, что автор хочет быть похороненным в чистом поле, – она наверняка была навеяна воспоминаниями об Айове. Еще одно творение называлось «Губы, прекрасные губы», которое показалось мне глупой балладой.

 
Когда Сара улыбается,
Я вспоминаю первую встречу.
Внутри меня все сжимается,
Она наполняет меня вечностью.
 

Вот уж спасибо, что не дошло до описания других губ. Я пробежала глазами по строчкам песни «Чудак и группа», и она мне понравилась.

 
Можно мне быть твоим мазохистом?
Могу ли я стать частью твоего клана?
Могу ли играть с тобой, как ни с кем другим?
Эй, девчонка с трубой, я твой фан!
 

Я оценила прочитанное: скорее всего, Эд был женат на ком-то, и это была не девушка, а настоящая сволочь (теоретически – Сара), которая бросила его, разбитого и изломанного до такой степени, что он хотел своих похорон в прерии. «Она ему изменяла? – подумала я. – А как насчет другой женщины, той, которую он бросил перед отъездом в Англию? Она что, играла на трубе? И если Эд имеет какое-то отношение к мазохистам, то его работа санитаром…» Словно в ответ на мою последнюю мысль пальцы перевернули страницу, и я увидела песню «Синий код».

 
Мы познакомились в «Аквариуме»,
Чтобы обменяться пейджерами кода,
И пейджер запищал в твоей руке,
Как только ты взяла его.
Мое сердце застыло, потом помчалось вскачь.
Теперь оно у тебя в руках.
Твои глаза расширились от страха:
«Врачи отвечают на красный код?» —
Спросила ты.
«Только для того, чтобы научиться
Пользоваться огнетушителем», —
Ответил я.
И мы стояли в «Аквариуме
Ты, взволнованная и ожидающая
Такого рутинного и такого неизбежного
Синего кода.
 

Мое сердце подпрыгнуло, затем заколотилось от ужаса и волнения. Оно билось так сильно и быстро, что мне казалось, будто в моей груди работает мотор. Послышались шаги на лестнице, ведущей в подвал, и я, закрыв записную книжку, рванулась в сторону ступенек.

– Эй! – воскликнул Эд.

– Привет, – сказала я, задыхаясь. Мы стояли в крошечном пространстве пыльного лестничного прохода. Я могла протянуть руки, обнять его за шею и прижать к себе, чтобы поцеловать. Но я, конечно, не решилась.

– Что ты тут делаешь? – спросил он.

– Ищу тебя. Мне нужно было уточнить… план на сегодняшний вечер. Как добраться до бара?

– Думаешь, что сможешь прийти? – спросил Эд с улыбкой.

– Я этого не пропущу!

– Что ж, если ты появишься после десяти, ты пропустишь большую часть. Но это ничего. Все равно будет классно увидеть тебя там.

Когда Эд начал объяснять мне, как добираться, я почти ничего не слышала. Я кивала и, пытаясь запомнить текст песни, снова и снова повторяла про себя: «Мое сердце застыло, потом помчалось вскачь. Теперь оно у тебя в руках».

Вернувшись в свою комнату, я бросилась рыться в джинсах, ремнях, футболках и кофтах, которые были у меня в шкафу, и вскоре поняла, что абсолютно ничего интригующего из них не получится. Был коричневый свитер, который мы с мамой купили во время нашего последнего похода по магазинам. «Последняя одежда» – так я его называла. Но мне нужно было что-то более сексуальное. Например, маленькое черное платье для коктейля.

Сквозь стену пробился звук акустической гитары, и Трейси Чепмен снова завел «Быструю машину».

– Марианн? – позвала я и заколотила по тонкой перегородке между комнатами.

Голос Трейси стал тише на несколько порядков, но Марианн было слышно и так:

– Еще не тихий час!!!

– Я знаю, знаю! Можно тебя на секундочку?

Возникла пауза, такая длинная, что я начала сомневаться, услышала ли она меня. Но через минуту Марианн возникла на пороге, со скрещенными на груди руками и вызывающим выражением на лице.

– Что ты думаешь об этих вещах? – спросила я, отступая на шаг.

– Извини? – произнесла Марианн, и надменность вмиг сменилась искренним недоумением.

Я объяснила, что оказалась в весьма затруднительном положении, что мне придется сегодня идти сначала в ресторан, потом в театр, потом в бар.

– Вот это подойдет? – спросила я, показывая на свои джинсы и коричневую блузку на пуговицах.

Марианн не ответила, лишь подозрительно осмотрела мои вещи. Она даже оглядела комнату, словно остерегалась, что здесь повсюду натыканы скрытые камеры.