Текст книги "Танцоры в конце времени"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

– Гм! – сказал нефритовый столб.

– А? – вздрогнул от неожиданности Джерек.

– Гм! – повторил столб.

– Ты засек мои мысли, столб?

– Я просто помогаю размышлениям, брат. Я не интерпретирую.

– Мне как раз нужна интерпретация. Если ты можешь направить меня…

– Все есть все, – сказал ему столб. – Все есть ничто, и ничто есть все. Разум человека – вселенная и вселенная это разум человека. Мы все персонажи снов Бога. Мы все – Бог. – Легко сказать, столб.

– То, что вещь легка, не означает, что она трудна.

– Разве это не тавтология?

– Вселенная – это одна большая тавтология, брат, хотя ни одна вещь в ней не похожа на другую.

– Ты не очень полезен. Я ищу информацию.

– Нет такой вещи как информация. Есть только знания.

– Несомненно, – сказал с сомнением Джерек.

Он попрощался со столбом и удалился. Столб, подобно многим субъектам города, не обладал чувством юмора, хотя, вероятно, если спросить его, как делали это другие – заявит о своем космическом чувстве юмора (которое включало обычные иронические замечания о вещах, доступные простейшему разуму).

В отношениях обычной легкой беседы машины, включая самые сложные, были широко известны, как плохие компаньоны, более педантичные, чем, например, Ли Пао. Эта мысль привела его, пока он шел, к выводам о различии между человеком и машиной. Когда-то это были большие различия, но в эти дни их осталось немного, только в поверхностных терминах. Что отличало самостоятельную машину, способную почти к любому виду творчества, от человеческого существа равных способностей? Здесь были различия – возможно, эмоциональные. Может быть, тогда правда, что чем меньше эмоций имеет личность, чем беднее ее чувства юмора? Или, чем больше она подавляет эмоции, тем слабее ее способность к оригинальной иронии?

Эти идеи вряд ли вели его в направлении, каком ему хотелось, но он уже начал терять надежду найти какое-то либо решение своей дилеммы в городе и, по крайней мере ему, казалось, что теперь он лучше понимал нефритовый столб.

Хромированное дерево хихикнуло, когда он вошел на мощеную площадку.

Он был здесь несколько раз мальчиком и сильно привязался к хихикающему дереву.

– Добрый день, – сказал он.

Дерево хихикнуло, как оно исправно хихикало по меньшей мере, миллион лет, кто бы не обращался или не приближался к нему. Его функцией, казалось, было просто развлекать. Джерек улыбнулся, несмотря на тяжесть своих мыслей.

– Приятный денек.

Дерево хихикнуло, его хромированные ветки звонко соприкасались друг с другом.

– Слишком робкое, чтобы говорить, как обычно.

– Хи-хи-хи!

Очарование дерева было очень трудно объяснить, но оно было неоспоримо.

– Я думаю, что сам я, старый друг, “несчастен”… или хуже!

– Хи… хи… хи… – дерево, казалось, зашлось от смеха. Джерек тоже стал смеяться.

Смеясь он покинул площадь, чувствуя себя значительно более расслабленным. Он приблизился к путанице металла, где Амелии сверху показалось, что она видела Браннарта Морфейла. Дальше его вело любопытство, так как там, за массой искореженных решеток, двигались огоньки, прячась в сплетении подпорок, труб, проводов, хотя они, вероятно, не были, человеческого происхождения. Он подошел ближе, он осторожно всмотрелся, думая что видит фигуры. А затем когда вспыхнул свет, Джерек безошибочно узнал форму тела Браннарта Морфейла, правда, только контуры, так как свет наполовину ослепил его. Он узнал голос ученого, но тот не использовал свой обычный язык. Прислушавшись, Джерек понял, что Браннарт Морфейл, тем не менее, использовал язык, знакомый ему.

– Герфикс лортоода мибикс? – сказал Ученый.

Другой голос ответил ровно безошибочно. Он принадлежал капитану Мабберсу.

– Хрунг! Врагак флузи, гродоник Морфейл.

Джерек пожалел что больше не носил с собой трансляционных пилюль, так как ему было любопытно узнать, почему Браннарт вступил в заговор с Латами. Почему это был именно заговор – от всего дела веяло значительной секретностью. Он решил упомянуть про это открытие Лорду Джеггету как можно скорее. Джерек хотел бы увидеть побольше из того, что происходит, он решил не рисковать обнаружением своего присутствия. Вместо этого он повернулся и нашел укрытие в ближайшем куполе с треснувшей, как скорлупа яйца, крышей. Внутри купола он с восторгом обнаружил яркие цветные картины, свежие, как в день, когда они были сделаны, и рассказывающие какую-то историю, хотя голоса аккомпанирующие им, были искажены. Он наблюдал древнюю программу, пока она не началась снова. Программа описывала метод производства машин того же рода, как та, на которой Джерек наблюдал картины, и были еще фрагменты, вероятно, представляющие другие программы из сцен, показывающих разнообразные события – в одной молодая женщина, одетая в какую-то светящуюся сетку, занималась любовью под водой с огромной рыбой странной формы; в другой двое мужчин подожгли себя, и, вбежав в шлюз космического корабля вызвали его взрыв; а еще в одной, большое количество людей, одетых в металл и пластик, боролись в невесомости за обладание маленькой трубкой, которую, когда один из них умудрился захватить ее, швыряли в один из нескольких круглых предметов на стене здания, в котором они плавали. Если трубка ударялась об определенное место круглого объекта, половина людей приходила в восторг, а другая демонстрировала уныние; но Джерека больше заинтересовал фрагмент, в котором, казалось, показывалось, как мужчина и женщина могут совокупляться в невесомости. Он нашел изобретательность, проявленную при этом, крайне трогательной, и покинул купол в более позитивном и обнадеживающем настроении, чем когда вошел в него.

Он решил найти Амелию и попытаться объяснить свои мучения из-за ее поведения, а так же, может быть, своего собственного. Джерек поискал путь которым пришел, но уже заблудился, хотя хорошо знал город. Но он имел представление об общем направлении и начал пересекать хрустящие лужайки из сладко пахнущих красно-зеленых кристаллов, почти немедленно заметив ориентир впереди себя полурасплавленную часть ансамбля, висящую без всякой видимой поддержки над механической фигурой, протягивающей к ней сначала умаляющие руки, затем берущей с земли маленькие золотые диски и швыряющей их в воздух, повторяя эти движения снова и снова, с тех пор, как Джерек стал себя помнить. Он прошел фигуру и углубился в плохо освещенную аллею, где из отверстий по обеим сторонам высовывались маленькие металлические морды, глазки машин всматривались пристально в него и шевелили серебряные усики. Джерек никогда не знал функции этих платиновых грызунов, хотя догадывался, что они являлись сборщиками информации какого-либо рода для машин, помещенных за высокими, обожженными радиацией стенами аллеи. Две или три иллюзии только наполовину ощутимые появились и исчезли впереди него – тонкий мужчина восьми футов роста, слепой и агрессивно выглядевший, собака в большой бутылке на колесах, желтоволосый, похожий на свинью инопланетянин в разноцветных одеждах.

Джерек вышел из аллеи и пошел дальше по колено в мягкой черной пыли, пока земля не стала подниматься, и он оказался на холмике над прудами из какой-то стеклянной субстанции, правильной круглой формы, подобно выброшенным линзам гигантского оптического инструмента.

Он обогнул их, так как знал из прошлого опыта, что они способны двигаться и проглотить его, а затем повергнуть галлюцинациям, которые, хотя и интересные, отнимали много времени. Вскоре он увидел впереди себя пасторальную иллюзию, где они встретили Джеггета по его возвращении. Джерек пересек иллюзию, заметив что там был разложен свежий пикник и нет следов пребывания Латов (которые обычно оставляли кучу мусора после себя), и продолжал бы свой путь дальше к яме в милю шириной, если бы не услышал слева от себя голоса, поющие песню:

Тот, кто рассказывает ему

Плохие истории,

Этим себе вред приносит.

Он становится только сильнее.

Джерек пересек исток из податливого вздыхающего вещества, почти теряя равновесие, так что несколько раз ему пришлось подняться в воздух (хотя, казалось, все еще оставались какие-то трудности в прямой передаче энергии от города к кольцу). В конце концов, на другой стороне рухнувших арок, он нашел их, стоящих вокруг мистера Ундервуда, который энергично махал руками, дирижируя инспектору Спрингеру, сержанту Шервуду и двенадцати констеблям, поющим гимн с сияющими и полными радости лицами. Только спустя некоторое время Джерек заметил миссис Ундервуд, картину отчаянного смущения, в покрытом пылью восточном платье, со сбитыми набок перьями, сидящей обхватив голову руками, и наблюдающей происходящее из античного вращающегося кресла, что осталось от какой-то вращающейся рубки управления.

Она подняла голову при его появлении.

– Он и все теперь обращены в веру, – устало сказала она ему, – им, кажется, что было видение, незадолго до нашего прибытия.

Гимн кончился, но служба (это было ничем иным), продолжалась.

– И, таким образом, Бог явился к нам в золотом шаре, и он говорил с нами, и Он сказал нам, что мы должны идти вперед и рассказать миру о нашем видении, так как все мы теперь Его пророки. Он дал нам величие и надежду! – кричал Гарольд Ундервуд с яростно поблескивающем пенсне.

– Аминь! – откликнулись инспектор Спрингер и его люди.

– Мы были испуганы и находились в самой глубине Ада, но Он услышал нас. И мы воззвали к Господу, который сделал небеса и землю. Благословенно будь имя Господа. Господи, услышь наши молитвы, допусти наш плач до себя. – И он услышал нас! – закричал восторженно сержант Шервуд, – Он услышал нас, мистер Ундервуд.

– Голодные и жаждущие, душа их ослабела в них, – продолжал Гарольд Ундервуд монотонным голосом.

И они воззвали к Господу в своем горе,

И он облегчил им их участь.

Он повел их вперед правильным путем, чтобы

Они могли попасть в город, где жили.

О, эти люди будут теперь с тех пор хвалить Господа

За Его доброту и рассказывать о чудесах,

Которые он сделал для детей своих!

Ибо Он наполнил пустую душу, самую

Грязную из голодных душ, добротой,

Тот же, кто сидел в темноте и в тени

Смерти, тот быстро оказался в нищете и цепях,

Потому что они восстали против слов Господа

И пренебрегли советом самого Высшего.

– Аминь! – набожно пробормотали полицейские.

– Аминь, – сказал Джерек.

Но Гарольд Ундервуд провел возбужденно рукой по растрепанным волосам и начал петь снова:

Да, хотя я иду по темной долине смерти,

Я не убоюсь ничего злого…

– Должен сказать, – сказал с энтузиазмом Джерек миссис Ундервуд. – Во всем этом много смысла. Он привлекает меня, я чувствовал себя расстроенным последнее время и заметил, что вы…

– Джерек Корнелиан, вы не поняли что происходит здесь?

– Это религиозная служба, – он был доволен точностью своих позиций, – добровольное таинство.

– Вы не находите странным, что все полицейские офицеры вокруг стали набожными – фактически, фанатиками-христианами?

– Вы имеете в виду, что с ними что-то случилось, пока нас не было?

– У них было видение. Они верят, что Бог вернуться в 1896 год – хотя как они намерены попасть туда, знают только небеса, – и предостеречь каждого, кто пойдет за ними, если они продолжат путь греха. Они верят, что видели и слышали самого Бога. Они совершенно сошли с ума.

– Но, возможно видение было, Амелия?

– Вы теперь верите в Бога?

– Я никогда не прекращал верить, хотя сам лично не имел удовольствия встречи с ним. Конечно, вместе с уничтожением вселенной, он, возможно, так же будет уничтожен…

– Будь серьезным, Джерек, это бедные люди, среди них мой муж (без сомнения, добровольная жертва, я не отрицаю), были одурачены.

– Одурачены?

– Почти наверняка твоим Лордом Джеггетом.

– Зачем Джеггету… Ты имеешь в виду, что Джеггет – бог?

– Нет, я имею в виду, что он играет Бога. Я подозревала это. Гарольд описал видение. Огненный шар, заявивший, что он “Бог” и назвавший его их пророками, сказал, что он освободит их из этого места запустения, чтобы они могли вернуться туда, откуда пришли, чтобы предостеречь других, и так далее, и тому подобное.

– Но какая причина может быть у Джеггета, чтобы обмануть их таким образом?

– Просто жестокая шутка.

– Жестокая? Я никогда не видел счастливее их. Мне хочется присоединиться к ним. Я не могу понять тебя, Амелия. Когда-то ты пыталась убедить меня, как убеждены теперь они. Сейчас, когда я готов быть убежденным, ты отговариваешь меня!

– Ты намеренно туп.

– Совсем нет, Амелия.

– Ты должен помочь Гарольду. Его нужно предупредить об обмане.

Начался другой гимн, громче, чем первый:

Есть ужасный Ад

И вечная боль,

Там грешники обитают вместе с дьяволами

Во мраке, огне и цепях…

Джерек попытался говорить, но она закрыла уши, покачала головой и отказалась слушать его мольбы о возвращении вместе с ним.

– Мы должны обсудить, что происходит с нами… – это было бесполезно.

О, спаси нас, Господи, от того пагубного пути,

По которому идут грешники,

Обреченные на пламя, как соломенная мякина,

Нет более ужасной участи.

Джерек пожалел что это не тот гимн, которому научила его Амелия, когда они жили вместе на его ранчо. Он был бы не прочь присоединиться к ним, раз было невозможно разговаривать с ней, Джерек надеялся, что они споют его любимое “Все вещи яркие и красивые” – но каким-то образом догадался, что этого не будет. Исполняемый Гимн был ему не по вкусу, то ли из-за мелодии (слишком монотонной) или по словам, которые, как он считал, противоречили выражению лиц певцов. Как только гимн закончился, Джерек поднял голову и начал петь высоким голосом:

О, Парадиз! О, Парадиз!

Кто не жаждет покоя?

Кто не ищет счастливую землю,

Где они найдут все что любят;

Где преданные сердца и истина

Всегда в почете!

Все ищут эту землю

Под святым взором Бога.

О, Парадиз! О, Парадиз!

Мир стареет.

Кто откажется от покоя и свободы,

Где любовь никогда не остывает…

– Превосходные излияния, мистер Корнелиан, – тон Гарольда Ундервуда противоречил смыслу его слов. Он казался обескураженным. – Тем не менее, мы возносим хвалу за наше спасение…

– Плохие манеры? Я глубоко сожалею. Я всего лишь был тронут…

– Ха! – сказал мистер Ундервуд. – Хотя мы и были сегодня свидетелями чуда, я не могу поверить, что возможно обратить в веру одного из приближенных Сатаны. Вы не обманите нас теперь!

– Но ты обманут, Гарольд! – закричала его жена. – Я уверена в этом.

– Не слушайте соблазнов, братья, – сказал Гарольд Ундервуд полицейским. – Даже сейчас они пытаются сбить нас с толку.

– Я думаю, вам лучше уйти, сэр, – сказал инспектор Спрингер Джереку.

– Это частное собрание, и я не удивлюсь, если окажется, что вы нарушаете закон о невмешательстве. Определенно можно сказать, что вы вызываете беспорядки в общественном месте.

– Вы действительно видели Бога, инспектор Спрингер?

– Да, сэр.

– Аминь, – сказали сержант Шервуд и двенадцать полицейских.

– Аминь, – сказал Гарольд Ундервуд. – Господь дал нам Слово и мы понесем это слово всем людям мира.

– Уверен, вас всюду хорошо примут, – Джерек с охотой поощрил его. – Герцог Королев говорил мне только недавно, что есть большая опасность заскучать без внешних стимулов, к которым мы привыкли. Вполне возможно, мистер Ундервуд, что вы всех нас обратите в веру.

– Мы вернемся в наш собственный мир, сэр, – сказал ему мягко сержант Шервуд, – как только это будет возможно.

– Мы побывали в самой глубине Ада и все же были спасены! – воскликнул один из констеблей.

– Аминь, – сказал рассеянно Гарольд Ундервуд. – Сейчас, если вы любезно позволите нам продолжить наш молебен…

– Как ты намерен вернуться в 1896 год, Гарольд? – взмолилась миссис Ундервуд. – Кто возьмет тебя?

– Господь, – ответил ее муж, – поможет. – Он добавил своим старым язвительным тоном. – Я вижу ты проявилась в своих истинных красках, Амелия.

Она покраснела, уставившись вниз, на свое платье.

– Вечеринка, – пробормотала она.

Он поджал губы и повернул голову, сверкнул глазами на Джерека Корнелиана.

– Полагаю, ваш хозяин все еще имеет власть здесь, поэтому я не могу приказать вам…

– Если мы помешали, я снова прошу прощения, – Джерек поклонился. – Должен сказать, мистер Ундервуд, что вы выглядите гораздо счастливее в некоторых аспектах, чем перед вашим видением.

– У меня появились новые обязательства, мистер Корнелиан.

– Высшего свойства, – согласился инспектор Спрингер.

– Аминь, – сказал сержант Шервуд и двенадцать констеблей. Их шлемы кивнули в унисон.

– Ты глупец, Гарольд! – сказала Амелия дрожащим голосом. – Ты не видел Бога! Тот, кто обманул тебя ближе к Сатане!

Особенная самодовольная улыбка появилась на губах Гарольда Ундервуда.

– О, в самом деле? Ты говоришь это, хотя не испытала видения. Мы были избраны, Амелия, Богом, чтобы предостеречь мир от ужасов, если он продолжит свой теперешний курс. Что это? Ты, возможно, ревнуешь, что ты не одна из избранных, из-за того, что ты не сохранила свою веру и не осталась верна своему долгу?

Она издала неожиданный стон, будто раненая физически. Джерек обнял ее за плечи, сверкая глазами на Ундервуда.

– Вы знаете, она права. Вы – жестокая личность, Гарольд Ундервуд.

Сами мучаетесь, и вы будете мучить нас всех!

– Ха!

– Аминь, – сказал инспектор Спрингер автоматически. – Я действительно должен снова предупредить вас, что вы только повредите себе, если будете настаивать на попытках испортить наш молебен. Нам дана власть не только самим Канцлером, но и Владыкой Небес, иметь дело с такими смутьянами, как вы – он специально подчеркнул голосом последние несколько слов и поместил свои кулаки на бедра. – Поняли?

– О, Джерек, мы должны идти! – в голосе Амелии слышались слезы. – Мы должны идти домой.

– Ха!

Как только Джерек отвел ее прочь, новые миссионеры посмотрели на них только на момент или два, прежде чем вернуться к религиозной службе. Идя по дорожке из желто-коричневого металла, Джерек и Амелия слышали их голоса, снова поющие песню:

Христианин, и не ищи отдыха,

Слышишь, что говорит ангел-хранитель,

Ты живешь среди врагов,

Остерегайся и молись.

Дьявол и его помощники

Со всей их невидимой армией

Идут, когда ты ослабишь бдительность,

Остерегайся и молись.

Надень на себя божественные доспехи,

Носи их ночью и днем,

Зло ждет в засаде.

Остерегайся и молись.

Они пришли к месту. где оставили локомотив и, взобравшись на подножку, в запачканном и разорванном платье, она сказала со слезами в голосе:

– О, Джерек, если есть Ад, я наверняка заслуживаю быть там…

– Ты обвиняешь себя за то, что случилось с твоим мужем, Амелия?

– Кого еще я должна обвинять?

– Ты обвиняла Джеггета, – напомнил он ей.

– Махинации Джеггета – одно дело, моя вина – совсем другое. Я никогда не должна была покидать его. Он сошел с ума от горя.

– Потому что он любит тебя?

– О, нет, потому, что была уязвлена его гордость. Сейчас он находит утешение в религиозной мании.

– Ты предлагаешь ему остаться с ним.

– Я знаю. Я полагаю, вред причинен. Хотя у меня остается долг по отношению к нему, возможно, сейчас особенно.

– Да.

Они начали подниматься над городом. Снова между ними возникло молчание. Он попытался нарушить его.

– Ты была права, Амелия. Я видел Браннарта. Он замышляет что-то вместе с Латами.

Но она не ответила. Вместо этого она заплакала. Когда он пододвинулся к ней, чтобы утешить, она высвободилась из его рук.

– Амелия?

Она продолжала всхлипывать, пока не показалось место их вечеринки.

Там все еще были гости, Джерек видел их, но немного. Железной Орхидеи было недостаточно, чтобы удержать их – они хотели Амелию.

– Мы присоединимся к нашим гостям?

Она покачала головой. Джерек повернул локомотив к черепичной крыше их дома, видимого за кипарисами и тополями. Он приземлился на лужайке, и она немедленно направилась к дому. Все еще всхлипывая, она взбежала по лестнице в свои апартаменты. Джерек услышал как закрылись двери. Он сел у подножия лестницы, размышляя над природой этого нового всепоглощающего чувства отчаяния, которое угрожало отнять у него способность двигаться, но никаких мыслей не приходило в голову. Он был ранен, узнал жалость к себе, горевал вместе с ней, и он, который всегда выражал себя в терминах действия (ее желание всегда было командой для него, даже когда он случайно неправильно истолковал его), не мог ничего придумать, ни малейшего жеста, который принес бы ей удовольствие и облегчил бы их страдания.

Спустя некоторое время он медленно отправился в постель.

Снаружи за домом, огромные реки крови все еще падали с необузданной силой с черных утесов, наполняя бурлящее озеро, где плавали таинственные чудовища и обсидиановые острова с темной сочной листвой, шуршащей на горячем приятном ветру.

Глава 25 ПРИЗЫВ ДОЛГА

В первый раз в своей длинной жизни Джерек Корнелиан, чье тело всегда могло быть модифицировано, чтобы не нуждаться во сне, познал бессонницу. Он хотел только забвения, но оно не приходило. Мысль за мыслью проносились в его голове, и каждая никуда не вела. Он подумал, не поискать ли Джеггета, хотя что-то остановило его. Это была Амелия, только Амелия – единственная компания которую он хотел, и хотя (он должен был признать себе здесь, в темноте) в настоящее время он боялся ее. В своем уме он сделал шаг вперед, чтобы немедленно после этого отступить назад-вперед, назад, – жуткий танец нерешительности, приведший к его первому ощущению самоотвращения. Он всегда следовал своим импульсам, без всякого предположения, вопроса, без грамма стеснительности, как поступали все в Конце Времени. Но теперь он, казалось, имел два импульса, он был пойман как стальной шарик, между двумя магнитами. Его личность и его поступки до последнего момента были одним – поэтому сейчас его личность оказалась в осаде. Если у него два импульса, значит, он должен быть двумя людьми. И если он был двумя людьми, какой был более ценным, а какой следовало оставить как можно скорее. Таким образом, Джерек открыл старую ночную игру, качели, в которой третий Джерек, тоже не слишком твердый в своей решимости, пытался судить двух других, колеблясь то в одну сторону то в другую – “Я должен потребовать от нее…” и “Она заслуживает лучшего, чем я…” – были двумя началами мыслей, новых для Джерека, хотя, несомненно, знакомых многим современникам миссис Ундервуд, особенно тем, у которых расстроились отношения с объектом их привязанности, или они находились в положении выбора между старыми лояльностями и новыми, скажем, между занемогшим отцом и прекрасным кавалером, или, на самом деле, между любимым мужем и любовником, предлагающим женитьбу. Именно на полпути через эти мысленные упражнения Джерек открыл трюк с постановкой себя на место другого – что если она испытывает те же муки, какие испытывает он? И немедленно жалость к себе исчезла. Он должен пойти к ней и утешить ее. Но нет – он обманывает себя, просто желает повлиять на нее, сфокусировать ее внимание на его дилемме. И качели начинали раскачиваться снова с выносящим решение Джереком, пытающимся сохранить равновесие на точке опоры. И так могло продолжаться до утра, не открой она тихо дверь с приглушенным вопросом не спит ли он.

– О, Амелия! – он тотчас сел на кровати.

– Я причинила тебе боль, – прошептала она, хотя поблизости не было никого, кто мог бы подслушать. – Мое самообладание покинуло меня сегодня. – Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал он ей, поворачивая лампу около своей постели так, чтобы она давала чуть больше света, и он мог видеть ее изможденное лицо с красными от слез глазами. – Но ты не сделала никакого вреда. Это я потерпел неудачу. Я бесполезен для тебя.

– Ты храбр и великолепен, и невинен. Я говорила это прежде, Джерек. Я лишила тебя невинности.

– Я люблю тебя, – сказал он. – Я глупец недостойный тебя.

– Нет, нет мой дорогой. Я рабыня моего воспитания, и я знаю, что это воспитание было ограниченным, лишенным воображения, даже жестоким о, и оно в сущности цинично, хотя я никогда не могла признать этого. Но ты, дорогой, без всякого следа цинизма, хотя я считала сперва, что ты и твой мир – сплошной цинизм. И теперь я вижу, что нахожусь на грани передачи тебе моих привычек – цинизма, лицемерия, страха эмоционального участия, замаскированного под самоотрицание – о, их чудовищное количество…

– Я просил тебя научить меня этим вещам.

– Ты не знал, что просишь.

Он протянул к ней руку, и она взяла ее, хотя и осталась стоять. Ее рука была холодной и немного дрожала.

– Я все еще не могу понять, что ты говоришь, – сказал он ей.

– Я молю, чтобы никогда не понял, мой дорогой.

– Ты любишь меня? Боялся, что сделал что-то, уничтожившее твою любовь.

– Я люблю тебя, Джерек.

– Я хочу только измениться, ради тебя, стать тем, кем ты желаешь, я должен быть…

– Я не хотела бы, чтобы ты изменился, Джерек Корнелиан, – на ее лице появилась слабая улыбка.

– Хотя ты сказала…

– Ты обвинил меня ранее, что ты не похожа на себя, – вздохнув, она присела на край его постели. На ней все еще было одето истрепанное восточное платье, но она убрала перья из своих волос, которым был возвращен их первоначальный вид. Большая часть краски исчезла с ее лица. Ему было очевидно, что она спала не больше, чем он. Он сжал ее руку, и она вздохнула во второй раз.

– Не обвинил… но я был сбит с толку…

– Я пыталась, полагаю, доставить тебе удовольствие, но не смогла доставить его себе. Все казалось таким ненужным… – ее улыбка стала шире. – Я очень старалась, Джерек, порадоваться твоему миру, каким он есть. Хотя меня постоянно преследовало сначала мое собственное чувство долга, которое я не имела средств выразить, а потом сознание, что твой мир – это пародия, искусственно поддерживаемая, отрицающая мораль и, следовательно, противопоставляющая себя судьбе.

– Это явно только одна его сторона, Амелия.

– Я полностью согласна. Я описала мою эмоциональную реакцию. Разумом я могу видеть много сторон, много аргументов. Но я, Джерек, прежде всего дитя Бромли. Ты дал мне эти кольца власти и научил, как пользоваться ими – хотя я полна желания выращивать цветы, испечь пирог, сшить платье – о, я чувствую, что я запуталась. Кажется, просто глупо, если я имею власть бога с Олимпа в своем распоряжении. Мои слова звучат просто сентиментально для моих собственных ушей. Я не могу думать, что ты должен чувствовать…

– Я не уверен, что такое сентиментальность, Амелия. Я хочу, чтобы ты была счастлива, вот и все. Если тебе хочется, делай эти вещи. Они восхитят меня. Ты можешь научить меня этим искусствам.

– Они вряд ли искусства. В действительности они желанны только когда ты лишен возможности использовать их, – ее смех был сейчас более естественным, хотя голос иногда подрагивал. – Ты можешь присоединиться, если хочешь, но лучше, если ты продолжишь выражать себя, как тебе нравиться, теми путями, которые отвечают твоим инстинктам.

– Пока я могу выражать себя, средства не имеют значения, Амелия. Я боюсь того замораживающего чувства. Это правда, что я живу для тебя, поэтому – то, что доставляет удовольствие тебе, радует и меня.

– Я слишком много требую, – сказала она, отодвигаясь дальше. – Я ничего не предлагаю.

– Снова ты ставишь меня в тупик.

– Это плохая сделка, Джерек, мой дорогой.

– Я не уверен, что мы меняем, Амелия. На что?

– О… – она казалась неспособной ответить, – возможно, на саму жизнь. На что-нибудь… – она задохнулась, будто от боли, но затем снова улыбнулась, сжав сильнее его ладонь. – Как если бы портной пришел в рай и увидел возможность для своего ремесла. Нет, я слишком сурова к себе. У меня не хватает слов…

– Как и мне, Амелия. Если бы только я мог найти подходящие фразы и рассказать тебе, что я чувствую. Но в одном ты можешь быть уверена. Я люблю тебя абсолютно, – он откинул одеяло и вскочил на ноги, прижав ее руку к своей груди. – Амелия, в этом ты можешь быть уверена!

Он заметил, что она покраснела, попыталась заговорить и проглотила слова.

– Что с тобой, моя дорогая?

– Мистер Корнелиан… Джерек… вы… вы…

– Да, моя любовь, – сочувственно произнес он.

Она вырвалась направившись к двери.

– Вы кажется не осознаете, что… О, небеса!

– Амелия!

– Ты совсем голый, мой дорогой, – она достигла двери и быстро вышла, – я люблю тебя, Джерек, я люблю тебя! Увидимся утром. Спокойной ночи! Он сел на постель, почесал колено и покачал головой, улыбаясь (но несколько рассеянно), потом лег снова, натянул на себя одеяло и глубоко заснул.

Утром они завтракали и были счастливы. Оба спали хорошо, оба решили не обсуждать события предыдущего дня, хотя Амелия выразила желание попытаться выяснить, есть ли в каком-нибудь старом музее в городах сохранившиеся семена, которые она могла бы посадить. Джерек считал, что имеется пара мест, где они могли бы поискать. Сразу после завтрака, когда она вскипятила воду, чтобы вымыть посуду, прибыло двое гостей. Железная Орхидея – в удивительно скромном платье из темно-голубого шелка, на котором хлопали крыльями живые бабочки, – под руку с бородатым путешественником во времени, одетым, как обычно, в свой костюм из твида. То, что Амелия ввела более чем одну моду, было очевидно из того, как Железная Орхидея с серьезным видом постучала в дверь и подождала, пока Амелия быстро вытерев руки, улыбаясь впустила их в гостиную.

– Я так сожалею Железная Орхидея, за вчерашнюю нетактичность, – начала Амелия. – Инстинкт, я полагаю. Я беспокоилась о Гарольде. Мы посетили город и задержались дольше чем рассчитывали.

Железная Орхидея слушала терпеливо, с видом иронического удовольствия.

– Мои дорогие, я ничего им не сказала. Твое таинственное исчезновение только придало больше пряности чудесному творению. Я смотрю, ты еще не уничтожила его…

– О, дорогая, я сделаю это скоро.

– Возможно, его следует оставить? Вроде памятника…

– Так близко к саду? Я считаю, нет.

– Твой вкус выше вопросов. Я просто предложила…

– Вы очень добры. Не хотите ли чаю?

– Прекрасно! – сказал путешественник во времени. Он казался в прекрасном настроении, потирая рука об руку. – Приличная чашка английского чая будет очень кстати, милая леди.

– Я поставлю чайник на огонь.

– Чайник? – Железная Орхидея вопросительно посмотрела на путешественника во времени.

– Чайник! – вздохнул он, будто это слово имело для него мистическое значение. – Великолепно!

С плохо скрытым удивлением (так как она ожидала, что чай появиться немедленно). Железная Орхидея наблюдала, как Амелия Ундервуд удалилась в кухню. Как раз в этот момент вошел Джерек.

– Ты выглядишь менее хмурым сегодня, мой мальчик.

– Самый ласковый из цветов, я совершенно беззаботен! Какое удовольствие видеть тебя. Доброе утро, сэр.

– Доброе утро, – сказал путешественник во времени. – Я временно остановился в замке Канарии. Железная Орхидея предложила сопровождать ее. Надеюсь, что я не помешал.