Текст книги "Танцоры в конце времени"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)

– Мой дорогой… мой дорогой… мой самый дорогой…

Это Амелия?

Его глаза были закрыты, он открыл их.

– Мой дорогой!

Но нет, он мог двигаться, он мог повернуться и увидеть, что она уронила голову, на грудь бесчувственная. Вокруг все еще плавали бледные цветы, постепенно исчезая.

Зеленые дубы окружали покрытую травой поляну, холодный солнечный свет касался листьев. Он услышал звук. Она вывалилась из капсулы и лежала, растянувшись лицом вверх, на земле. Он выбрался со своего сидения, его ноги дрожали. Он подошел к ней. В этот момент капсула издала пронзительный звук и исчезла. – Амелия, – он коснулся мягких волос, погладил милую шею, поцеловал рубашку из-под разорванного рукава платья. – О, Амелия!

Ее голос был еле разборчив. – Даже такие обстоятельства, мистер Корнелиан, не дают вам права на вольности. Я не без сознания, – она повернула голову, чтобы ее спокойные серые глаза могли видеть его. – Просто обморок. Где е мы?

– Почти определенно, в Конце Времени. Это деревья знакомой работы, он помог встать ей на ноги. – Я думаю, это место где мы в первый раз встретили Латов. Было бы логично вернуть меня сюда, так как убежище Няни находится недалеко отсюда, – он уже рассказывал ей о своих приключениях. – Корабль Латов, вероятно так же неподалеку.

Она занервничала.

– Не поискать ли нам ваших друзей?

– Если они вернулись. Помните в прошлый раз мы видели их в Лондоне в 1896 году? Они исчезли, но вернулись ли сюда? Почти наверняка Эффект Морфейла послал их домой – но мы знаем, что теория Браннарта неприменима ко всем феноменам, связанным со временем. – Дальнейшие рассуждения не помогут нам, – указала она. – У нас еще остались кольца власти?

Он был впечатлен ее здравым смыслом.

– Конечно! – он погладил рубин, обратив три дуба в большую копию моторной лодки Палеозоя, но из прозрачного нефрита. – Мое ранчо ждет нас, отдых или еда, все, что мы пожелаем! – он поклонился когда она направилась к лодке. – Вы не считаете винт из драгоценного камня вульгарным? – ему хотелось заслужить похвалу.

– Он милый, – ответила она сдержанно.

Со значительным достоинством она вошла в экипаж. Там имелись скамейки, обитые золоченой тканью. Она выбрала одну в центре судна. Джерек устроился на корме. Взмах руки и лодка начала подниматься. Он засмеялся, снова став самим собой.

Он был Джерек Корнелиан, сын женщины, любимец этого Мира, и с ним была его любовь.

– Наконец-то! – воскликнул он, – наши напасти и приключения подошли к концу. Дорога была утомительной и долгой, но все же в конце мы найдем наш маленький коттедж с котом и чайником, сливками, печеньем и сладостями. О, моя дорогая Амелия, ты будешь счастлива!

Все еще сидя в напряженной позе, она была скорее позабавлена, чем оскорблена его словами. Ей, казалось, доставляло удовольствие узнавать ландшафты, проносящиеся внизу, и она не упрекала его за использование своего христианского имени, ни за его предложения, которые были, конечно, несообразными.

– Я знал это! – пел он. – Вы научитесь любить Конец Времени.

– Он имеет определенную привлекательность, – признала она, – после Позднего Девона.

Глава 8 ВСЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ ВЕРНУЛИСЬ; ПРАЗДНИК

Нефритовый аэрокар достиг ранчо и парил в воздухе.

– Вы видите, – сказал Джерек, – оно почти такое, каким вы в последний раз видели его, когда вас оторвало от меня и унесло назад сквозь время. Оно сохраняет все черты, которое предложили вы, знакомый комфорт вашего собственного дорогого времени Рассвета. Вы будете счастливы, Амелия. И все, что вы пожелаете, будет вашим. Помните – мое знание ваших нужд, вашего века намного глубже теперь. Вы не будете считать меня таким наивным, как когда я ухаживал за вами. Кажется это было так давно!

– Он такой же, – сказала она, и ее голос был печален. – Но мы – нет.

– Я более зрелый, – согласился он, – лучший партнер для вас.

– О! – улыбнулась она.

Он почувствовал двусмысленность.

– Ведь вы не любите другого? Капитан Вестейбл…

Она сделала лукавое выражение на лице.

– Он джентльмен с превосходными манерами. И его осанка – такая военная… – но ее глаза смеялись при этих словах. – Пара, которую одобрила бы любая мать. Не будь я уже замужем, мне позавидовали бы в Бромли – но я уже замужем, конечно, за мистером Ундервудом.

Джерек заставил опуститься аэрокар по спирали к розовым клумбам, которые он создал для нее, и сказал с некоторой нервозностью:

– Он сказал, что… “разделит” вас!

– Даст развод. Я должна появиться в суде – за миллион лет отсюда. Кажется (отвернувшись, чтобы он не мог увидеть ее лицо), я никогда не буду счастливой.

– Свободной? Свободной? Ни одна женщина не была когда-либо более свободной. Здесь триумф человечества – завоеванная природа – все желания могут быть исполнены, и врагов никаких. Вы можете жить как хотите. Я буду служить вам. Ваши капризы будут моими, дражайшая Амелия!

– Но моя совесть, – сказала она. – Могу я быть свободной от этого?

Его лицо помрачнело.

– О, да, конечно, ваша совесть. Я забыл про нее. Вы, значит не оставили ее в раю?

– Там? Где я имела самую большую нужду в ней?

– Я думал вы полагали иначе.

– Тогда прокляните меня как лицемерку. Все женщины таковы.

– Вы противоречите себе и явно без какого-либо удовольствия.

– Ха! – она первая покинула экипаж. – Вы отказываетесь обвинить меня, мистер Корнелиан? Не хотите играть в эту старую игру?

– Я не знал, что это была игра, Амелия. Вы встревожены? Ваши плечи говорят об этом. Я сконфужен.

Она обернулась к нему, ее лицо смягчилось. Недоверие в глазах быстро исчезало.

– Не обвиняете ли вы меня в женственности?

– Все это бессмысленно.

– Тогда, возможно, здесь есть какая-то степень свободы, связанная со всеми вашими жестокостями в Конце Времени.

– Жестокостями?

– Вы держите рабов. Походя уничтожаете все, что наскучило вам. Разве у вас нет сочувствия к этим путешественникам во времени, которых вы пленили. Разве я так же не была захвачена… и помещена в зверинец? И Юшарисп хотел купить меня. Даже в моем веке такое варварство запрещено!

Он принимал ее упреки склонив голову.

– Тогда вы должны научить меня, как будет лучше, – сказал он. – Это и есть “мораль”?

Она вдруг была ошеломлена величиной своей ответственности. Спасение она принесла в Парадиз, или просто вину? Она колебалась.

– Мы обсудим это со временем, – сказала она ему.

Они направились по извилистой мощеной тропе между низкими заборчиками из кустарников. Ранчо-репродукция в готическом виде ее идеала библейской виллы – ждало их. Пара попугаев примостилась на дымовых трубах, они, казалось, высвистывали приветствие.

– Он такой, каким вы оставили его, – сказал Джерек с гордым видом. Но в другом месте я построил для вас “Лондон”, чтобы вы не тосковали по дому. Вам нравится ранчо?

– Оно такое, каким я помню его.

Он понял, что в ее тоне слышалось разочарование.

– Вы сравниваете его сейчас с оригиналом, полагаю.

– Он, в основном, соответствует оригиналу.

– Но остается “просто кожей”, да? Покажите мне…

Она достигла крыльца, провела рукой по крашенным доскам, приласкала цветущую розу (из которых ни одна не завяла с тех пор, как она исчезла).

– Это было так давно, – пробормотала она. – Я тогда нуждалась в чем-то знакомом.

– Вы не нуждаетесь в этом теперь?

– О, да. Я человек. Я женщина. Но, возможно имеются другие вещи, которые значат больше. Я чувствовала, в те дни, что была в аду мучимая, презираемая, гонимая – в компании безумца. У меня не было перспективы.

Он открыл дверь с цветными стеклянными панелями. Горшки с цветами, картины, персидские ковры открылись в сумерках холла.

– Если имеются дополнения… – начал он.

– Дополнения! – она немного оживилась, осматривая холл недовольным взглядом. – Не нужно, я думаю.

– Слишком загромождено? – он закрыл дверь и приказал зажечься свету. – Дом мог быть больше. Больше окон, может быть, больше солнца, больше воздуха.

Он улыбнулся.

– Я могу убрать крышу…

– Вы в самом деле можете! – она принюхалась. – Хотя здесь не так затхло, как я предполагала. Сколько времени вас здесь не было?

– Трудно сказать. Это можно узнать только поговорив с нашими друзьями. Они узнают. Мой диапазон запахов сильно расширился, с тех пор как я посетил 1896 год. Я согласен, что был слаб в этой области.

– О, все в порядке, мистер Корнелиан. Пока, во всяком случае.

– Вы не можете сказать, что вас тревожит?

Она ласково посмотрела на него.

– Вы обладаете чувствительностью, о которой я никогда не подозревала по вашему поведению.

– Я люблю вас, – сказал Джерек просто, – Я живу для вас.

Она покраснела.

– Мои комнаты такие же, как я оставила их? Мой гардероб остался нетронутым?

– Все там.

– Тогда мы увидимся за ленчем, – она начала подниматься по лестнице.

– Он будет готов для вас, – пообещал Джерек.

Он вошел в переднюю гостиную, смотря через окно на приятные зеленые холмы, механических коров и овец с механическими ковбоями и пастухами, все тщательно воспроизведенное, чтобы она чувствовала себя как дома. Он признавал в душе, что ее реакция обескураживала его. Будто она потеряла вкус к выбранному ею самой окружению. Он вздохнул. Казалось, было так легко, когда ее идеи были определенными. Сейчас, когда она сама не могла их конкретизировать, он был в растерянности. Салфетки, тяжеловесная мебель, красные, черные и желтые коврики с геометрическими узорами, фотографии в рамках, растение с толстыми листьями, гармония, с помощью которого она облегчала свое сердце – все теперь (потому что казалось, она не одобрила это) обвиняло его, как грубияна, не могущего доставить удовольствие какой-либо женщине, не говоря уже о самой прекрасной из когда-либо живших. Все еще в запачканных лохмотьях своего костюма девятнадцатого века, он опустился в кресло, положил голову на руки и задумался над иронией ситуации. Не так давно он сидел в этом доме с миссис Ундервуд и предлагал различные улучшения. Она запретила различные изменения. Потом она исчезла, и все, что осталось от нее – был сам дом. Как заменитель ей он полюбил этот дом. Теперь она предложила улучшения (почти такие же, как, в свое время, предлагал он) и Джерек почувствовал глубокое нежелание изменять даже один пальмовый горшок, даже один буфет. Ностальгия по тем временам, когда он ухаживал за ней, а она пыталась учить его смыслу положительных достоинств человека, когда они вместе пели гимны по вечерам (именно она настояла на часовом распорядке дня и ночи, которые знали в Бромли) заполнила его – и вместе с ностальгией пришло ощущение, что его надежды обречены. На любой стадии, когда она была близка к признанию своей любви к нему, готова была отдать себя ему, ей что-нибудь мешало. Почти как если бы Джеггет наблюдал за ними, намеренно манипулируя каждой деталью их жизни. Легче думать так, чем принять идею о настроенной против них Вселенной.

Он поднялся с кресла и с выражением покорности судьбе (она всегда настаивала, чтобы он следовал ее удобствам) создал дыру в потолке, через которую мог попасть в свою собственную комнату, оазис белого, золотого и серебряного цветов. Он восстановил пол и с помощью рубинового кольца очистил свое тело от грязи Палеозоя, поместил на себя вздымающуюся накидку из меха паутинки, повеселел, когда осознал, что его старое могущество (и, следовательно, старая невинность) вновь вернулись к нему. Он потянулся и засмеялся. Многое можно было сделать и сказать в пользу жизни во власти элементов природы, подчиняться обстоятельствам, которые нельзя контролировать, но было приятно вернуться, почувствовать свою личность ничем не стесненной. Он знал, что он может создать еще лучшие развлечения, чем он уже дал своему миру. Он почувствовал потребность в компании, в старых друзьях, которым мог рассказать о своих приключениях. Вернулась ли его мать, величественная Железная Орхидея, в Конец Времени? Был ли герцог Королев таким же вульгарным, как всегда, или опыт научил его вкусу? Джерек захотел узнать все новости.

Он покинул комнату и начал пересекать лестничную площадку, загроможденную китайскими розами, фарфоровыми фигурками и цветами. Его изумрудное кольцо власти создало для него нежные запахи папоротников Позднего Девона, улиц девятнадцатого столетия, океана и лугов. Его шаг становился все легче, когда он спустился по лестнице в столовую.

– Все вещи яркие и красивые, – пел он, – все создания, большие и малые…

Поворот его янтарного кольца, и ему начал аккомпанировать невидимый оркестр. Аметиста и павлин за шагал сзади него, полностью раскинув перья. Он прошел мимо вы шитого изречения, которое все еще не мог прочитать, но она говорила ему, что смысл его (если это был смысл!): “Что значат эти камушки?”

Его накидка из меха паутинки начала цепляться за орнаменты по сторонам лестницы. Не чувствуя никакой вины, он чуть-чуть расширил ступеньки, чтобы проходить более спокойно.

Столовая, темная, с тяжелыми шторами и коричневой, мрачной мебелью помогла его настроению только на секунду. Он знал, что она однажды заказала частично обожженную плоть животного, почти безвкусные овощи, но решил пренебречь этим. Раз она больше не диктовала своих желаний, он предложил ей снова что-нибудь по своему выбору.

Стол расцвел экзотическими блюдами. Память об их недавних приключениях – сахарный скорпион, мерцающий в центре стола, пара прозрачных малиновых желе в виде двухфунтового инспектора Спрингера. Несколько оживленных марципановых коров и овец (чтобы удовлетворить ее потребности в фауне), пасущихся, в миниатюре, у ног инспектора. И повсюду желтые, липовые и пурпурные заросли из печенья. Нетипичный стол, так как Джерек всегда ограничивался двумя-тремя расцветками, но веселый по виду, что, он надеялся, она оценит. Золотистые горки горчицы, дымящиеся сосиски, пироги дюжины расцветок, хрустальные чаши – кокаин в голубой, героин в серебряной, сахар в черной пирамиды овсяной каши – блюда для любого настроения, удовлетворяющие любой аппетит. Он отошел назад, довольно ухмыляясь. Все было незапланированным, стол был переполнен, но он имел определенный размах, и Джерек чувствовал, что миссис Ундервуд оценит его старания.

Он ударил в висящий поблизости гонг. Она уже стояла почти на лестнице. Войдя в комнату она воскликнула:

– О!

– Леди, моя милая Амелия. Боюсь, все свалено в кучу, но вполне съедобно.

Она разглядела маленьких марципановых животных. Джерек просиял.

– Я знал, что они понравятся вам. А инспектор Спрингер, он забавляет вас?

Ее пальцы прижались к губам, подавляя восклицание. Грудь поднялась и медленно опустилась, она покраснела почти так же как желе.

– Вы недовольны?

Она согнулась, задыхаясь.

Он дико огляделся вокруг. – Что-нибудь ядовитое?

– О, ха, ха… – она выпрямилась, держа руки на бедрах. О, ха, ха, ха!

Он расслабился.

– Вы смеетесь, – Джерек отодвинул назад ее кресло, как она раньше учила его делать. Миссис Ундервуд опустилась в него, все еще трясясь от смеха. – О, ха, ха…

Он присоединился к ней.

– Ха, ха, ха, ха…

Именно в этот момент, прежде, чем они положили хотя бы кусочек в рот, их застала Железная Орхидея. Они увидели ее в дверях спустя некоторое время. Она улыбалась.

– Дорогой Джерек, чудо моего чрева! Удивительная Амелия, несравненная предшественница! Вы прячетесь от нас? Или только что вернулись? Если так, то вы последние. Все путешественники уже здесь, даже Монгров. Он возвратился из космоса мрачнее чем прежде. Мы разговаривали, ожидая вашего возвращения. Джеггет был здесь, сказал, что послал вас сюда, но прибыла только машина без пассажиров. Некоторые считали – Браннарт Морфейл в частности – что вы затерялись в каком-нибудь примитивном веке и погибли. Я не верила, естественно. Был разговор сперва об экспедиции, но из этого ничего не вышло. Сегодня миледи Шарлотина распустила слух о флуктуации приборами Браннарта была зарегистрирована машина времени на секунду или две. Я знала, что это должны быть вы!

В качестве своего основного цвета она выбрала красный. Ее малиновые глаза сияли материнской радостью по поводу возвращения ее сына. Колечки красных волос обрамляли ее лицо, макового цвета плоть, казалось, вибрировала от удовольствия. Когда она двигалась, ее пластиковая накидка цвета пурпура немного потрескивала.

– Вы знаете, мы должны устроить праздник. Этакую вечеринку, чтобы услышать новости Монгрова. Он согласился придти. И Герцог Королев, Епископ Касл, миледи Шарлотина – мы все будем там, чтобы рассказать свои истории. А теперь ты и миссис Ундервуд? Где вы были бродяги? Где вы прятались здесь или искали приключений через всю историю?

Миссис Ундервуд сказала:

– у нас были утомительные переживания, миссис Корнелиан, и я думаю…

– утомительно? Миссис Что? Утомительное? Я не вполне понимаю значения этого слова. Но миссис Корнелиан – это великолепно. Я никогда не думала… да, великолепно. Я должна сказать Герцогу Королев, – она направилась к двери, – Не буду прерывать вас дальше. Темой праздника будет, конечно, 1896 год, жест в сторону миссис Ундервуд. – И я знаю, что вы оба превзойдете себя! Прощайте!

Миссис Ундервуд с мольбой обратилась к Джереку:

– Мы не пойдем?

– Мы должны!

– От нас ждут этого?

Он познал тайную радость от собственного хитроумия.

– О, действительно, ждут, – сказал он.

– Тогда, конечно, я пойду с вами.

Он оглядел ее накрахмаленное белое платье, заколотые каштановые волосы.

– И самое замечательное, – сказал он, – если вы пойдете как есть, чистота вашего облика затмит всех остальных.

Она отломила веточку от сахарного кустика.

Глава 9 ПРОШЛОМУ ОТДАНО ПРЕДПОЧТЕНИЕ, БУДУЩЕЕ ПОДТВЕРЖДЕНО

Сперва нефритовый аэрокар низко летел над широкой зеленой равниной, затем появились просеки, размещенные, чтобы их входы образовывали полукруг, каждая просека вела к центру. Аэрокар выбрал одну из них. Кипарисы, пальмы, клены, сосны, деревья необычной формы мелькали по обеим сторонам – их разнообразие говорило о том, что Герцог Королев не потерял своего вульгарного вкуса (сделал ли теперь он по другому, подумал Джерек). Впереди появилось сооружение, но прежде они услышали музыку, а потом уже смогли различить детали.

– Вальс? – закричала миссис Ундервуд (она отвергла голубое платье ради красивого голубого шелка, белых кружев пары оборочек вокруг бюста и шляпы диаметром в два фута по кромкам полей, на руках кружевные перчатки, а в них – бело-голубой солнечный зонтик). – Это Штраус, мистер Корнелиан. В твидовом костюме, который она помогла ему соорудить, Джерек сидел откинувшись, на сидении с лицом, наполовину затененным кепи. Одной рукой он перебирал цепочку часов, другой поддерживал пеньковую трубку, которую она сочла подходящей для него. (“Более мужественный, более зрелый вид”, – пробормотала она с удовольствием после того, как башмаки оказались на его ногах и был подыскан жилет. – “Вашей фигуре позавидовали бы всюду”. И тут она немного смутилась.) Он покачал головой.

– Я никогда не был знаком с ранним примитивизмом. Лорд Джеггет оценил бы. Надеюсь, он там.

– Он был довольно ворчлив при нашем отъезде, – сказала она. – Возможно он жалеет об этом сейчас, как никогда. Я помню как однажды, брат девушки, которую я знала по школе, составил нам компанию все каникулы… Я думала, что не понравлюсь ему. Он казался недовольным. Под конец он отвез меня на станцию, был молчалив, даже мрачен. Я чувствовала себя неловко, что являюсь обузой для него. Я вошла в поезд, он остался на платформе. Когда поезд тронулся, он побежал рядом с ним. Он знал, что, вероятно, никогда больше не увидит меня снова. Он был красным, как малина, когда выкрикнул прощальные слова, – она стала изучать серебряный кончик своего зонтика.

Джерек видел на ее губах мягкую улыбку – все, что он мог видеть на ее лице, закрытом полями шляпы.

– Его слова?

– О! – она взглянула на него мгновенными веселыми глазами. – Он сказал: “я люблю вас, мисс Орегонт!” – вот и все. Он мог открыться только когда знал, что я не предстану перед ним снова.

Джерек засмеялся.

– И, конечно, шутка состояла в том, что вы не были этой мисс Орегонт.

Он перепутал вас с кем-то другим?

Его удивило, почему и тон, и выражение ее лица вдруг изменились, хотя она казалось оставалась веселой. Она обратила свое внимание к зонтику.

– Моя девичья фамилия была Орегонт, – сказала она. – Когда мы выходим замуж, мы берем фамилию нашего суженного.

– Великолепно! Тогда я могу однажды стать Джереком Ундервуд?

– Вы дьявольски хитры в методах преследования своих целей, мистер Корнелиан. Но меня не поймать так легко. Нет, вы не станете Джереком Ундервуд.

– Орегонт?

– Мысль забавная, даже приятная, – она оборвала себя, – даже самый ярый радикал никогда не предлагал, к моему сожаленью, такие изменения! – улыбаясь, она проговорила:

– О дорогой! Какие опасные мысли вы внушаете в своей невинности!

– Я не обидел вас?

– Когда-то вы могли сделать такое. Меня шокирует то, что я не шокирована. Какой плохой женщиной я оказалась бы сейчас в Бромли!

Он с трудом понимал ее, но не беспокоился об этом. О кинувшись на спинку кресла, он заставил трубку светиться (она не могла объяснить ему, как сделать, чтобы трубка дымилась). Джерек радовался солнечному сиянию, которое устроил Герцог, небу, соответствующему цвету платья его возлюбленной. В других просеках виднелись аэрокары, тоже спешившие к центру.

Джерек коснулся ее руки.

– Вы узнаете это, Амелия?

– Оно невероятно огромное, – край ее шляпы поднимался все выше и выше, кружевная перчатка коснулась подбородка. – Смотрите, оно исчезает в облаках!

Она не узнавала. Джерек намекнул:

– Но если бы пропорции были меньше…

Она склонила голову к плечу, все еще всматриваясь ввысь.

– Какое-то американское здание?

– Вы были там.

– Я?

– Оригинал находится в Лондоне.

– Не кафе “Ройял”?

– Разве вы не видите? Он взял декор от кафе “Ройял” и добавил его к вашему Скотланд-Ярду.

– Штаб-квартира полиции с красными плюшевыми стенами!…

– Герцог почти приблизился к простоте. Не кажется ли вам оно невыразительным?

– Тысяча футов высотой! Это самый длинный отрез плюша, мистер Корнелиан, который я когда-либо могла видеть! А что там, на крыше, – облака сейчас разошлись, – более темная масса?

– Черная?

– Голубая, я думаю.

– Купол. Да, шляпа, какую носят полицейские.

Она, казалось, задохнулась от изумления.

– Конечно…

Музыка становилась все громче. Миссис Ундервуд была озадачена.

– Не слишком ли медленно, немного растянуто для вальса? Как если бы его играли на тех индийских инструментах, или это арабские инструменты? Во всяком случае, очень похоже на восток. К тому же, слишком высокие звуки.

– Записи взяты в одном из городов, несомненно, – сказал Джерек. – Они старые, вероятно, испорченные. Значит, они не подлинные?

– Нет, они не из моего времени.

– Вы лучше не говорите это Герцогу. Это разочарует его, не так ли?

Она пожатием плеч согласилась.

– Музыка имеет довольно раздражающий эффект. Надеюсь она не будет продолжаться весь вечер? Вы не знаете, какие инструменты использованы? – Электроника, или тому подобные разные методы воспроизведения звука. Вам лучше знать…

– Не думаю.

– А-а…

Возникла некоторая неловкость и, какое-то время, оба старались найти новый предмет для разговора и восстановить настроение расслабленности, которыми они наслаждались до этого момента. Впереди в основании здания находился широкий темный проход, и в него влетали другие аэрокары – причудливые экипажи различного вида, большинство основаны на технологии и мифологии Эпохи Рассвета: Джерек видел лошадь с медными ногами, делающую механическое галопирование в воздухе модель в виде буквы “Т”, ее владелец сидел в месте пересечения длинного вертикального бруса с коротким горизонтальным. Некоторые экипажи двигались со значительной скоростью. другие летели более тихо, как, например, большой серо-белый экипаж – ничто иное, как автомобиль, девятнадцатого века.

– Кажется присутствует весь свет, – сказал Джерек.

Она поправила кружева на своем платье. Музыка изменилась, их окружили звуки медленных взрывов и чего-то, ползущего по песку, когда их аэрокар влетел в огромный холл с арочным потолком. Разодетые фигуры плыли от своих экипажей к дверям в холл выше этажом. Их голоса вызывали громкое эхо в зале.

– Королевский вокзал просто карлик перед этим залом! – воскликнула миссис Ундервуд. Она восхищалась разноцветной мозаикой на стенах и арках потолка. – Трудно поверить, что это здание не существовало столетия.

– В некотором смысле, да, – сказал Джерек. – В памяти Городов. – Оно было сделано одним из ваших городов?

– Нет, но совет городов спрашивается в таких случаях. Хотя они сильно одряхлели, они, все же, помнят еще многое из истории нашей расы. Вам знаком внутренний интерьер? – Больше всего он напоминает свод готического собора, увеличенного во много раз. Не думаю, чтобы я знала оригинал, если он существует. Вы не должны забывать, мистер Корнелиан что я не эксперт. Многие аспекты моего собственного мира, большинство его районов неизвестны для меня. Я вела в Бромли спокойную жизнь, и мир там очень мал, – она вздохнула, когда они покинули аэрокар. – Очень мал, – повторила она почти неслышно. Она поправила шляпу и вскинула голову в манере, восхищающей Джерека. В этот момент она казалась более полной жизни и меланхолии, чем он когда либо видел ее. Джерек поколебался долю секунды, прежде чем предложил ей свою руку, но она взяла ее с готовностью, улыбаясь, ее печаль прошла, и вместе они поднялись к дверям наверху.

– Вы рады теперь, что пришли? – пробормотал он.

– Я решила веселиться, – сказала она ему.

Тут она судорожно вздохнула от изумления, не ожидая той сцены, которую увидела, когда они во шли. Все здание было заполнено нераздельными этажами, а плавающими платформами и галереями, поднимающимися все выше и выше, и в этих галереях и на платформах стояли группы людей, беседуя, танцуя, ужиная, а другие группы или отдельные люди плыли по воздуху от одной платформы до другой. Высоко высоко над ними самые далекие фигурки были настолько крошечными, что фактически их нельзя было увидеть. Свет искусно обеспечивал и яркость, и тень, почти неуловимо изменяясь все время, цвета были насыщенными, любого возможного оттенка и тона, дополняя костюмы гостей, диапазон которых простирался от самых простейших, до самого гротескного. Возможно, благодаря какой-то искусной манипуляции акустикой зала, звуки голосов понижались и повышались волнообразно, но никогда не были настолько громкими, чтобы заглушить какую-либо отдельную беседу, и миссис Ундервуд они казались оркестрированными, гармонично сведенными в общий, бесконечно разнообразный хор. Здесь и там вдоль стен стояли леди, и их тела были расположены под прямым углом к телам большинства остальных, так как они использовали кольца власти, чтобы отрегулировать собственное поле тяготения по своему вкусу, изменив измерение зала таким образом (по крайней мере для собственного восприятия), что высота его стала длиной.

– Все это напоминает мне средневековую живопись, – сказала она. – Итальянскую, наверно? О небесах?… хотя перспектива лучше, – она поняла что лепечет что-то невразумительное и умолкла со вздохом, глядя на Джерека с выражением удивления собственной растерянностью.

– Значит вам нравится? – он видел, что ей не скучно.

– Это чудесно!

– Ваша мораль не обижена?

– Сегодня мистер Корнелиан, я решила оставить всю свою мораль дома, она снова засмеялась над собой.

– Вы красивее чем когда-либо, – сказал он ей. – Вы просто прелестны.

– Тише, мистер Корнелиан. Вы делаете меня самодовольной. Наконец-то я чувствую себя сама собой. Дайте порадоваться этому. Я разрешу, – улыбнулась она, – случайный комплимент, но буду благодарна, если вы отложите страстные выражения на этот вечер.

Он поклонился, разделяя ее веселое настроение.

– Очень хорошо.

Но она стала богиней, и он не мог не удивляться. Она всегда была прекрасной в его глазах и достойной восхищения. Он обожал ее за ее мужество, за ее сопротивление влиянию его собственного мира. Сейчас она, казалось, выступает в единственном числе против общества, которое несколькими месяцами прежде угрожало проглотить и уничтожить ее личность. В ее позе была решимость, легкость, чувство уверенности, объявляющее любому то, что всегда чувствовал в ней – и он гордился, что его мир увидит в ней женщину, какой он ее знал, в полном командовании собой и ситуацией. И, так же, между ними существовало взаимное понимание, тайное знание ресурсов характера, из которых она черпала силы, чтобы достичь этой власти. В первый раз он осознал силу любви к ней и, хотя он всегда знал, что она любит его, он был уверен, что ее эмоции так же сильны, как и его собственные. Подобно ей, ему не требовалось никаких деклараций – ее поза сама по себе была достаточной декларацией.

Вместе они поднимались вверх.

– Джерек!

Это была госпожа Кристия, Вечная Содержанка, одетая почти в прозрачные шелка. Она позволила своему телу пополнеть, ее конечности округлились, и она казалась чуточку, но приятно, пухлой.

– Это наверно Амелия? – с просила она о миссис Ундервуд и посмотрела на них обоих для подтверждения.

Миссис Ундервуд улыбнулась в знак согласия.

– Я слышала о всех ваших приключениях в девятнадцатом столетии. Я, конечно, очень завидую вам, так как этот век кажется чудесным и как раз такой, какой бы я хотела посетить. Этот костюм не мое изобретение. Миледи Шарлотина собиралась использовать его но подумала, что он больше подходит мне. Он подлинный, Амелия? – она крутанулась в воздухе как раз над их головами.

– Греческий?… – заколебалась Амелия Ундервуд, не желая возражать. Он превосходно поможет вам. Вы выглядите милой.

– Меня приветствовали бы в вашем мире?

– О, определенно. Во многих слоях общества вы были бы центром внимания.

Госпожа Кристия просияла и наклонилась, чтобы мягкими губами поцеловать щечку миссис Ундервуд, бормоча негромко:

– Вы конечно, сами выглядите чудесно. Вы сделали это платье или перенесли его с собой из Эпохи Рассвета? Это, должно быть, оригинально.

– Оно было сделано здесь.

– Все равно оно прекрасно. У вас есть преимущество перед нами всеми.

И ты, Джерек, тоже выглядишь настоящим Джентльменом, героем Эпохи Рассвета. Такой мужественный, такой желанный.

Рука миссис Ундервуд чуть сжалась на локте Джерека. Тот пришел почти в экстаз.

Но госпожа Кристия тоже была чувствительна.

– Я не одна завидую вам, Амелия, сегодня, – она позволила себе подмигнуть, – Или Джереку, – она взглянула поверх них. Вот наш хозяин! Герцог Королев был солдатом во время своего короткого пребывания в 1896 году. Но никогда еще не было туники настолько глубоко красной, как та, которая была надета на него, и пуговицы были самыми золочеными, и эполеты самыми яркими, и пояс и сапоги настолько зеркально-блестящими. Его перчатки были белыми, а одна рука покоилась на эфесе шпаги, украшенной шнурком. Он отдал салют и поклонился.