Текст книги "Убийство по французски"

Автор книги: Мартин О'Брайен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Вреш немного подумал.

– Я помню, пока я работал, она говорила о каких-то снимках, которые сама сделала. Для Интернета, для порносайтов. Звучало так, словно это он все устроил. Она говорила так, как будто была ими очень довольна.

Жако потянулся за фото, взял его со стойки и положил в карман.

– А если бы мне нужно было найти этого Карно? С чего начать?

19

Кушо постоял в дверях. Его тело было словно поделено на две части светом и тенью. На коже лица и шеи все еще ощущалась высохшая соль от утреннего выезда с Рэссаком на «Плуто». Окунув пальцы в святую воду и подержав их там дольше, чем нужно, он посмотрел вперед, вдоль прохода к алтарю, обложенному камнем, и на окно с витражом, расположенное за ним. Затем он обтер пальцы о край сосуда и быстро приложил ко лбу и сердцу. Прохладная жидкость струйкой потекла между глаз прежде, чем он успел смахнуть ее ладонью.

Ощущение было приятным – эта насыщенность, стекающая с него, прокладывающая дорожку через соль. Властная. Властная и Богом данная.

Он поднес мокрые пальцы к губам, поцеловал костяшки и повернул налево, к боковому приделу. Подойдя к алтарю святой Матильды с его скромным алтарным покровом и прикрытой атласными занавесками исповедальной кабинкой, пристроенной сбоку, он преклонил колена, второй раз перекрестился и сел на одну из четырех предназначенных для пришедших покаяться скамеечек. Он находился там один. Ему был слышен шепот, доносящийся из-за занавески исповедальни, видны толстые лодыжки, приспущенные чулки и массивные коричневые туфли. Теперь недолго, подумал он, отодвинув коврик и опускаясь коленями на каменный пол. Закрыв глаза и сложив руки, он склонил голову в молитве.

Из всех известных ему церквей эта была любимой – с узким нефом спокойная каменная базилика в нескольких кварталах от порта Касиса. Какое одухотворенное покойное место, всегда думал он. Какое славное, мирное убежище. Колонны с фасками, уходящие в паутину простого ребристого свода, каменные полы, отполированные и блестящие, неподвижный, застоявшийся воздух, пронизанный ароматом коптящих свечей, горячего воска и ладана. Он мог сидеть там часами и делал это, когда Рэссак поручал ему что-то по-настоящему плохое, что-то глубоко проникающее и сжимающее душу.

Кушо знал – проблема в том, что он не в силах что-либо с этим поделать. Когда Рэссак чего-то хотел, он ощущал лишь внезапный порыв исполнить, давящее, необоримое желание подчиниться и угодить. Везде, кроме этого места, где колени обжигал холод каменных плит. Здесь есть сила отказать хозяину, есть воля противостоять искушению. Здесь холодная вера и крепость. И всегда, когда он вновь выходил на солнечный свет, в нем возникала горячая решимость изменить жизнь.

Освобождение. В работе, которой занимался Кушо, ничего подобного не было. Все дело в том, что его решимость, похоже, никогда не сохраняется дольше нескольких дней – лишь до того момента, как Рэссак позовет его, скажет, что надо, и все начинается сначала.

Колыхнувшись пропахшим мускусом атласом и затрещав деревянными кольцами, занавески исповедальни раздвинулись, и Кушо услышал, как на каменных плитах раздался приглушенный звук шагов старой женщины. С шарфом на голове, она тяжело опустилась на скамейку напротив него и принялась перебирать четки.

Момент пришел. Поднявшись на ноги и ощущая боль в коленях, Кушо сделал шаг от скамейки к исповедальне. Задвинув за собой занавески – обшитое панелями пространство еще хранило оставшийся от старухи запах лаванды, – он устроился в темноте. С сухим щелчком открылось оконце. Он набрал в грудь воздуха, поцеловал пальцы и заговорил:

– Простите меня, отец, ибо я согрешил...

20

На Жана Карно имелось солидное досье. Оно велось давно.

Сидя за столом, Жако просматривал материалы из информационного отдела, начиная с первого ареста Карно за автомобильную кражу, когда тому было пятнадцать лет, длинной череды проступков, связанных с наркотиками, и различных нарушений порядка, жизни за счет доходов, полученных аморальным путем, до того момента, как три года назад он был задержан за нападение с применением физического насилия. Жертвой, отметил Жако, была женщина. Как следовало из дела, Карно привязал ее к стулу, избил ремнем и выбил каблуком ботинка два зуба. Из прошедших после первого ареста семнадцати лет четыре Карно провел за решеткой. Если бы подвергшаяся избиению женщина выдвинула обвинения, он бы все еще находился в тюрьме. С тех пор, как удалось установить Жако, Карно был чист.

Однако Жако знал, что это практически ничего не значит.

Раздумывая над информацией, Жако набрал на клавиатуре имя Дуасно и стал ждать, когда на экране появятся нужные ему сведения. На фотографии Дуасно выглядел усталым и удрученным, волосы в беспорядке торчали во все стороны. Видимо, взяли на рассвете, подумал Жако. Вытащили из постели и привезли в управление, дали только одеться и не оставили времени на то, чтобы привести себя в порядок и собраться с мыслями.

Жако просмотрел досье Дуасно. Все как обычно – кража, неподчинение, сбыт краденых вещей, драка. Печальная хроника жизни. Как и Карно, он бывал за решеткой. Последняя отсидка, догадался Жако, в Бомете, что находится на объездной дороге к Касису. Шесть лет, сокращены до трех с принудительной работой.

Жако нашел записи по последнему аресту Дуасно.

Действуя по наводке – никому вознаграждение не выплачивалось, – полицейские провели обыск в боксе гаража в пригороде Тулона и нашли под сиденьем фургона «рено» четыре килограмма гашиша и автоматический пистолет 45-го калибра, прикрученный лентой к рулевой колонке. Когда арестовали Дуасно, зарегистрированного владельца «рено» и гаражного бокса, тот отрицал, что знает о наркотиках или оружии, но это ни к чему не привело. В соответствии со сведениями из отдела информации, он был условно освобожден и переведен на принудительную работу всего за два месяца до этого инцидента.

«Подстава», – сказал Дуасно накануне вечером. Полицейский рапорт, похоже, это подтверждает. Некто подбрасывает улики и вызывает полицию. Рэссак? Кто-то из его команды? Похоже на правду. Дуасно делает что-то глупое и расплачивается за это. А теперь, три года спустя, хочет поквитаться и затем скрыться с линии огня в Испании.

Жако напечатал на клавиатуре команду, и на экране вновь появилось изображение Карно.

Двое мужчин едва ли могут быть более разными. Дуасно почти на двадцать лет старше, небритый, с глуповатым взглядом, на лице неуверенность и следы излишеств. А вот – Карно. Больше шести футов ростом, судя по планке за головой на сделанной в тюрьме фотографии. Явное наличие арабской крови – черные вьющиеся волосы, гладкая загорелая кожа. Высокие скулы, сильный, выдающийся вперед подбородок и скучающий, с издевкой, взгляд черных как уголь глаз. Губы полные, но нетерпеливо поджаты, из-за чего на щеках образовались тонкие, похожие на скобки, линии. Зубы, подумав Жако, должны быть белыми и ровными, а судя по наглому взгляду, и крепкими. Еще он был совершенно уверен, что Карно, если захочет, может изобразить самую доброжелательную улыбку.

Отодвинув стул, Жако умостил ноги на столе. Услышал как слегка скрипнула кожа сапог. Змеиная кожа. Его любимая пара. Им двадцать лет, и они мягкие, как перчатки от «Эр Франс» Бонн. К тому же хорошая поддержка для больной лодыжки, хотя и вызывают неодобрительные взгляды Гимпье, вдовы Фораке. Ну и прекрасная обувь для ходьбы. Именно поэтому он выбрал их в то утро.

Жако собрался позвонить Гасталю. Когда пытался найти его в последний раз, тот был еще на ленче. Но тут распахнулась дверь, и в кабинет промаршировал Ламонзи, лицо сжато, как грецкий орех, красное, как незрелая вишня. Ламонзи – руководитель отдела по борьбе с наркотиками. Старше Жако по званию, но на несколько лет моложе. Ламонзи выглядел расстроенным.

– И что, черт побери, ты делаешь? – бросил он, нависая над столом Жако.

Если подумать, то «где?», видимо, было неподходящим словом, но Жако его тем не менее произнес. Какого черта? Он всегда считал Ламонзи жуликоватым самоуверенным придирой, который вел себя так, словно полицейское управление его собственная песочница. Никто никогда не знал, чем занят отдел по борьбе с наркотиками. Это означало, что если кто-нибудь из несчастных выходил за флажки, выставленные Ламонзи, который и не думал ставить об этом в известность других, он пикировал на него, угрожающе мотая своим сморщенным красным личиком, словно наступательным оружием. Именно такова на этот раз была причина небольшого взрыва. Видимо, Жако, сам того не зная, заступил за черту.

– Где? Где? – Ламонзи понизил голос, оглянулся вокруг, затем воззрился на Жако с еще большим остервенением. – Рю де Аллот, вот где, Жако. Номер шестьдесят пять. Некий Александр Рэссак. Или ты к своей мамочке забегал?

– Правильно. Аллот.

– И?.. И?!..

– Знаешь ли, просто проверял наводку.

– Просто – проверял – наводку...

У Жако лопнуло терпение.

– Слушай, Ламонзи, притормози-ка. Ты тут не единственный, кто выполняет свою работу. При том, как ты все держишь под замком, рано или поздно кто-нибудь обязательно перейдет тебе дорогу.

– И как же это мсье Рэссак фигурирует в твоем расследовании?

– Рэссак? Никак.

Ламонзи прищурился.

– Берри. Мадам Берри, вот кто мне был нужен. Она художница по тату. Говорят, из лучших.

– Ладно, в следующий раз, когда захочешь выколоть себе на руке сердце, назначай встречу где-нибудь в другом месте. Уceк? – Ламонзи оттолкнулся от стола Жако. – Я не хочу видеть тебя в радиусе ста метров в любом направлении от того места. Ясно?

Он бросил на Жако еще один жесткий взгляд из-под нахмуренных бровей и промаршировал прочь из кабинета. Стеклянные панели в дверях жалобно зазвенели, когда он хлопнул дверью.

– Bite[22]22
  Пенис (фр. руг.).


[Закрыть], – прошептал Жако, потянувшись через стол, чтобы протереть на сапоге то место, куда, как он заметил, попала слюна Ламонзи. Вытирая кожу, он подумал, почему бы ему было просто не сказать, что это Гасталь попросил его. Указать на Гасталя. Но, нравится это или нет, Гасталь в его команде, а со своими так не поступают.

И все же незаслуженное обвинение оставило след в душе, и через пару часов, сидя с Гасталем за столиком на террасе «Мара-клаб», Жако решил обсудить проблему.

– Заходил Ламонзи, – сказал он.

– О да, – отозвался Гасталь.

– И настроение у него было не ахти.

Гасталь кивнул, спрятал улыбку, раскалывая зубами крепкую фисташку и сплевывая скорлупу в лежащую перед ним кучу.

– В следующий раз, – продолжал Жако, – ищи кого-нибудь другого для выполнения твоей грязной работы.

Гасталь вытянул шею из воротника рубашки, словно готовясь высказаться. Но промолчал.

А жаль. Они работали вместе всего пару дней, а у Жако, уже появилось ненормальное желание погладить кулаком жирненькую мордашку Гасталя. Если в действительности когда-нибудь существовала настоящая face-a-claque[23]23
  «Протокольная морда», «морда просит кирпича», физиономия, специально предназначенная для битья (фр.).


[Закрыть], то это она.

Они сидели в «Мара-клаб» уже больше часа. Жако наблюдал за улицей, а Гасталь таращился на бар. Это было одно из мест, где, по словам Вреша, может ошиваться Карно, новое заведение, выходящее на улицу за Кур-Жульен. Внизу был клуб «только для членов», бар на первом этаже, а на террасе над ними располагался очень средненький рыбный ресторан. Едва ли Карно объявится в первом же месте, куда они придут, но интуиция подсказывала Жако, что это заведение стоит посетить. Что-то вроде «пиво после работы», несмотря на то что партнер по выпивке – Гасталь.

– Это не он? – подал голос Гасталь.

Жако выдернул из пачки сигарету и развернулся, чтобы взять со стола позади них пепельницу. При этом движении он бросил взгляд в сторону бара. В двадцати футах от них Жан Карно хлопал одного из официантов по руке, тянулся, чтобы пожать руку бармену, кивал во все стороны, осматривал помещение, потом сел на табурет и взглянул на часы. Сомнений нет, это он.

– Хочешь проделать все прямо здесь? – спросил Гасталь. Жако покачал головой, передвинул стул и вытянул ноги. Карно у бара был теперь хорошо виден. Он выглядел так, словно приготовился провести ночь в городе – чистые голубые джинсы, кремовая шелковая рубашка, ярко-зеленый свитер, наброшенный на плечи. Перебирает ключи на связке, словно четки с молитвами.

– Давай подождем несколько минут, – сказал Жако. – Посмотрим, может, что-нибудь произойдет.

Ничего не произошло. Карно допил пиво, красиво глотнув из бутылки, поцеловал и обнял парочку официанток, которые, судя по всему, не так обрадовались этому, как он, и попрощался.

Жако был прав насчет его улыбки. Чистая платина. Они догнали его через два квартала, когда он садился в машину.

– Жан Карно? – произнес Жако, склонившись над водительским окном.

Гасталь прислонился к задней двери, словно его вес мог удержать машину, если та рванет вперед.

Должно быть, Карно слышал эти слова сотни раз. Он мгновенно понял, кто они. Взглянул на Жако из-под черных бровей:

– И что из того?

– Думаю, в ваших силах нам помочь.

– Даже так?

Жако вынул из кармана фото и передал Карно.

Карно взял, перевернул, посмотрел. Потом вернул Жако.

– И?..

Это была хорошая игра, если учесть, что он не планировал встречаться с ними, не ожидал увидеть фотографию.

– Интересно, вы видели эту татуировку раньше?

Карно выставил нижнюю губу, покачал головой:

– Вряд ли.

Конечно, Жако мог надавить прямо сейчас. Рассказать, что! Вреш дал его имя, подтвердил, что Жан Карно присутствовал при том, как делалась эта татуировка, что именно он оплатил работу. Но Жако не хотел засвечивать Голландца, поэтому решил зайти с другой стороны.

– Это мы обнаружили на трупе. Карно не отреагировал.

– И?..

– И мы полагаем, что вы можете знать, кто это.

– Я уже сказал...

– У вас есть минута? – оборвал его Жако. – Может, пройдем в госпиталь и посмотрим? Произведем опознание? Знаете, на всякий случай?..

Жако надеялся, что Карно не станет блефовать так явно, во всяком случае, когда тело жертвы находится в двух часах на север, в холодильной камере морга в Салон-де-Витри.

Карно опять взял фотографию и еще раз взглянул на нее.

– Она мертва?

Имя девушки было Вики Монель, так сказал Карно. Жила неподалеку от Гар-Сен-Шарля, в спокойном квартале возле станции. Может быть, все еще там. Не видел ее год, может, два во всяком случае, после того, как была сделана татуировка.

Они сидели в машине Карно, пропитанной цитрусовы запахом лосьона после бритья. Карно поигрывал ключом зажигания, то включая, то выключая, как и освещение приборов, словно ему не терпелось уехать. Темнело, зажглись уличные фонари и, помигивая, постепенно разогревались, чтобы разгореться во всю мощь.

Имя, думал Жако. Вики Монель. Еще одно имя. Еще одно направление расследования. Может, от этой жертвы будет больше проку, чем они смогли получить от двух предыдущих. Что-нибудь, что хоть куда-то приведет.

– Адрес? Номер телефона?

Карно покачал головой:

– Никогда туда не ездил.

– Как вы с ней познакомились? – спросил Гасталь с заднего сиденья.

– Не знаю. Вечеринка где-то. Не помню.

– Местная девушка? – спросил Жако.

– Тулон? Йер, возможно, – ответил Карно, словно его не волновало, так будет или иначе.

– Она работала? – продолжал Жако.

Карно пожал плечами.

– Она одна из ваших девушек, Жан? – Опять Гасталь.

Сидя рядом с Карно, Жако увидел, что тот сжал челюсти.

Интересно, не он ли утопил Вики Монель? И Грез? И Баллард? Трудно сказать. Связь точно есть. Довольно крепкая и довольно значительная.

– Слушайте... – Карно заерзал на сиденье.

– Продолжайте, Жан, – вновь подал голос Гасталь. – На листочке эта Вики Монель, и вы с ней знакомы. Она работала на вас. Одна из ваших девушек. Правильно?

Карно был уже близок к тому, чтобы кивнуть.

– Значит, она доставляет вам неприятности, или что? Здесь урвет, там, и думает, вы не заметите?

– Может, привязать ее к стулу, Карно, – добавил Жако, – выбить у нее пару зубов.

– Клянусь, я не знаю, что... Уже примерно год прошел, больше, с тех пор как я ее видел. Она была мне подружкой, понимаете, но недолго. Наркотики. На нее было не напастись...

– Где вы были последние пару недель? – спросил Гасталь.

– Здесь. Там. Поблизости. – Карно нахально посмотрел на них.

Жако понимал, в каком направлении работают мозги Карно. «У них на меня ничего нет, – думает он. – Если бы они подозревали меня, то все это было бы проделано в полицейском управлении. Им просто нужна информация».

– Вне города? – продолжал Гасталь.

– Нет. Здесь все время.

– Вы знаете кого-нибудь, кто мог сделать это? Карно покачал головой. Теперь ему было понятно, что о не на крючке.

– Я уже сказал, она постоянно сидела на наркотиках. Могла кого-нибудь подцепить. Разозлить...

– Ну так расскажите нам о фотографиях, – вздохнул Жако.

Они продержали Карно в машине с час. Изводили его, пытаясь получить больше информации. Но Карно держался своего. Мол, не видел Вики Монель больше года. Она был наркоманкой. Непредсказуемой. Последнее, что он слышал ней, – она позировала для порносайта в Интернете. Он начал ее раскручивать, но Вики выбрала свободу, отстранила его от дел. Тем хуже, пожал он плечами; она неудачница.

Они взяли его адрес, записали данные водительских прав, сказали, чтобы он не покидал города, и отпустили.

В управлении пока Гасталь искал в Интернете адрес, который дал им Карно, Жако проверил Вики Монель по архиву. Расспросил некоторых уголовников и отдел по пропавшим лицам. Чтобы заполнить бланк, ему не потребовалось много времени – от нее не осталось ни следа. Потом он поискал ее им в телефонном справочнике. Если она там значится, то и адрес они получат. Тогда найдут кого-нибудь, кто ее знает – соседа, друзей, семью. Но по Марселю она не значилась. Значит придется искать по закрытым справочникам со всем последующим шумом. И если там ничего не обломится, надо будет пройти те же процедуры по Тулону, Йеру. Может, по Салой де Витри.

Жако наливал себе кофе из автомата на лестничной площадке, думая, что все подождет до утра, когда услышал донесшийся из комнаты, которую занимала группа, вопль Гасталя: «Попалась!»

Подавшись вперед, прикрыв жирными пальчиками мышку, Гасталь чуть ли не прилип к монитору компьютера.

– Ты нашел ее? – спросил Жако, наклоняясь через его плечо.

– О да. – Гасталь отодвинулся, чтобы дать место Жако. – Та, что в центре.

На экране три молодые женщины лежали рядком, задрав разведенные ноги так, что они скрещивались, и придерживая их за колени руками. Учитывая угол съемки, их лиц было не видно.

– Как ты узнал, где она? – спросил Жако.

Гасталь ткнул в экран между средней парой ног, где виднелась маленькая черная отметка, скорее синяк, чем тень.

– Можешь это сделать поотчетливей? – спросил Жако.

Гасталь хихикнул, выбрал на контрольной панели крестик, выделил квадрат вокруг метки, выбрал увеличение и два раза кликнул мышкой. Через секунду экран стал расплывчатым, затем фокус восстановился. Все же немного размытый из-за увеличения, но достаточно четкий, чтобы Жако увидел три слова, хоть они и были изображены вверх ногами.

– Лица к этому не нашел? – спросил Жако.

Гасталь закрыл изображение, появились снова три девицы на кровати, потом кликнул, выходя из этого кадра. Через мгновение на экране всплыло другое изображение. Кровать и обои на стенках были теми же, что и на предыдущей картинке, поэтому Жако решил, что и три девицы – брюнетка и две блондинки – те же. На этот раз брюнетка сидела на краешке кровати и, расставив ноги, смотрела прямо в камеру, а ее партнерши, стоя на коленях рядом с ней, гладили и лизали ее груди.

Гасталь повторил операцию с крестиком, направив его между ног брюнетки. На экране материализовалась та же татуировка. Он снова кликнул мышкой, и вернулось прежнее изображение. Он выделил квадрат вокруг головы брюнетки, кликнул опять, и ее лицо заполнило экран – губы приоткрыты, глаза сонные, пальцы запутались в волосах.

Гасталь нацелился в нее пальцем, как пистолетом.

– Бах-бах.

21

Немногим больше чем в часе езды на север от Марселя Макс Бенедикт свернул с Роксабенской дороги и поехал по ухабистому проселку, оставляя за собой хвост из клубов меловой пыли. Низкое солнце заливало окрестности теплым золотым сиянием с тенями в ложбинах, куда его свет больше не доходил. Через открытое окно до Бенедикта долетал аромат розмарина, сосны и дикого укропа, а впереди, за покатым капотом машины, он увидел дом, мелькающий за деревьями, – его черепичные крыши и каменные стены цвета меда, голубые ставни на окнах и спрятанную за брызгам; золотой мимозы большую дубовую дверь.

Бенедикт прибыл в Париж в тот же день, пролетев накануне из Палм-Бич на север, в нью-йоркский аэропорт Ла-Гуардиа. Не дав о себе знать никому из друзей в городе, он прямиком поехал в «ДФК» и пересел на последний трансатлантический рейс «Эр Франс». Услужливая стюардесса узнала его и, когда они поднялись в воздух, пригласила в первый класс. В Париже – в висках давило, голова плохо соображала от слишком большого количества выпитого на борту самолета кларета – он на такси добрался до вокзала Гар-де-Лион и сел в поезд, идущий на юг, в Экс. Спустя три часа взял напрокат джип и проехал тридцать километров на северо-запад, к Кавайону. Потом повернул в горы Люберона, следуя указателям на Сен-Бедар-ле-Шапитр, Шан-ле-Неф и Роскабен. По мере того как дорога сужалась, похмелье становилось переносимым, плечи казались шире, а чувство разочарования отступало. Когда он проезжал мимо последней группки сосен, прежде чем въехать на посыпанный гравием двор своего дома, Палм-Бич вдруг показался неизмеримо далеким.

Бенедикт провел три месяца в том приморском раю для богатых и знаменитых, присутствуя на процессе над одним из самых известных людей города, сыном сенатора, которого обвиняли в изнасиловании при отягчающих обстоятельствах и в угрозах физической расправой. Это было его профессией – сообщать о происходящем в журнале, посвященном тем самым богатым и знаменитым и предназначенном специально для них, особенно когда избалованные люди их круга сбивались с пути и при этом считали себя выше закона. Что, к великому неудовольствию Бенедикта, и подтвердил процесс об изнасиловании в Палм-Бич. После трех выпусков «Писем из зала суда», опубликованных подряд в трех номерах журнала, подсудимый был оправдан по всем выдвинутым против него обвинениям, невзирая на доказательства отделения. Это были отрезвляющие три месяца обманутых ожиданий, и Макс Бенедикт, ветеран криминальной журналистики и разъездной редактор, решил, что ему нужно отдохнуть. И здесь единственное место на Земле, где он мог это сделать.

Макс Бенедикт купил ферму Мани 18 месяцев назад. Ветхий провансальский mas[24]24
  Хутор, сельский дом на юге Франции (фр.).


[Закрыть], чьи обитатели, Мани и его жена, в конце концов решили, что жизнь в городе практичнее и комфортнее, чем в деревне. Но ферма оказалась в худшем состоянии, чем ожидал Бенедикт, и дома, в Штатах, он шутил перед друзьями, мол, всего-навсего купил вид и теперь строит дом, из которого им можно любоваться. Больше года держал там бригаду рабочих. Они снимали полы, разбирали стены, перекладывали трубы, переустанавливали проводку... пере-все-что-можно. А потом устанавливали бассейн, выдвигали вперед террасу между домом и виноградником, с которой открывался вид на запад сквозь высаженные по границе кипарисы, синюю глубину которых теперь прорезали золотые лучи солнца.

Казалось, он не был здесь целый век. В душе возникло ощущение привязанности к этой старинной ферме, угнездившейся на краю долины, к югу от которой уходило ввысь высокогорье Любарона, привязанности столь же глубокой, как и неизменная благодарность удаче. Остановившись у двери, он выключил двигатель автомобиля и сквозь потрескивание горячего металла стал слушать звуки, которые жаждал услышать: стрекот сверчков, жужжание пчел, далекую трель птицы, шелест ветра в сосновых кронах.

Бенедикт впервые был в доме, когда там не копошились строители и не валялись кучи мусора. Теперь все было закончено. Все уехали. Он наслаждался одиночеством, покоем и  удивлялся неожиданному ощущению собственности, которое возникло в душе. Не включая ни одной лампочки, убедившись лишь, что электричество подключено, Бенедикт прошелся по комнатам. Шершавые каменные стены выкрашены в белый цвет, крошечные окна открыты, а сгнившие половые доски заменены на струганный клен и прохладный мрамор – все что он просил. И в центре каждой комнаты стояли коробки, которые он переслал из Штатов. Коробки, с которыми следующие несколько недель он будет разбираться, распаковав имущество и решая, где что разместить.

К концу лета ферма Мани станет домом.