Текст книги "Лагуна (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Халил вздрогнул, просыпаясь от его шепота и мучительно пытаясь понять, почему его синьору не спится. Приподнял голову и уронил на подушку:

– Я вновь увижу море, синьор… Фра… Франческо. Мне можно заснуть или ждать, пока ты заснёшь?

– Спи! – Джованни не решался произнести вслух ещё одно своё последнее подозрение, которое сильно его волновало. Он завозился в постели, повернулся на бок лицом к Халилу, переложил руку любовника со своей груди, накрыл ладонью, чуть поглаживая. – Ты будешь со мной в Венеции? Всё время? Глупый вопрос, правда? Прости! Засыпай.

***

[1] в исламе существует несколько понятий: Иблис – падший ангел, шайтан – аналог сатаны или чёрта, злой дух, который именно мешает людям выполнять заветы Аллаха и множество джиннов (духов), частью которых являются злые духи.

[2] Есть такая поговорка по аналогии с нашей: «Лучше воробей в руке, чем гусь в небе» или «Лучше пташка в руках, чем журавль в небе». Из арабских еще удалось найти – «Если нет, чего желаешь, желай того, что есть», «Яйцо, сваренное сегодня, лучше курицы, которую сварят завтра», «Счастье, которое ты ищешь, подобно тени, что идет вместе с тобою: ты не поймаешь ее, гонясь за нею, побежишь от нее – она гонится за тобою. Немногие знают, как много надо знать для того, чтобы знать, как мало мы знаем», «Подобие воды лучше воды» (когда пить хочется).

[3] Саади Ширази (1219, Шираз-1293), известный поэт персидского происхождения.

***

От автора: следующая глава напишется не раньше, чем через неделю. Не буду загадывать.

========== Глава 4. Изменчивые реки ==========

От автора: тем читателям, которые проживают в городах и вдали от больших рек, достаточно трудно себе представить, что такое «долина реки». Это ширина суши, которая омывается водой в разное время года, и посередине которой течет сама река (русло реки). Расстояние может быть в несколько километров, а если река по разным причинам переполняется водой, то можно увидеть еще и зону подтопления, когда не только поднимается уровень воды в реке, но и подземные воды переполняют малейшие впадины и овражки. Реки с историческим временем меняли своё русло, были более полноводны, и часто случались наводнения, особенно это касается «великих» рек. Река По в Италии не явилась исключением.

До начала XII века её основное русло протекало мимо Феррары, разделяясь после города на две ветви. В те времена сам город стоял, омываемый с двух сторон, а затем переместился севернее, на то место, которое нам известно в современности. Позднее были построены: крепость (Башня Львов), городские стены с тремя воротами – южные (Porta Paola), восточные (Porta San Giovanni) и северные (Porta degli Angeli).

В 1152 году произошло катастрофическое наводнение в этой области, называемое rotta di Ficarolo, и река По сместилась севернее. Прежние русла никуда не исчезли, но стали менее полноводными, а основное (широкое) русло По прошло севернее Феррары, и его положение более привычно и известно нам, хотя обширные наводнения случались и в начале XVII века, наполняя водой ветви реки, смещая её еще дальше к северу.

Что же собой представляла вся эта местность, протянувшаяся от предгорий Апеннин на юго-западе до Альп на севере и ограниченная с востока Адриатическим морем? Низменность со многими реками, речушками, искусственными каналами, озёрами и болотами. Те земли, которые не были культивированы, представляли собой пространства с низкорослым кустарником, камышом или высокой травой. Дороги размывало, селения, которые не были защищены дамбами, затапливало. Передвижение на лодках было самым безопасным.

Нельзя обойти вниманием и политическую сторону.

Близость к морю, плодородные долины, залежи кремниевых и железных руд всегда привлекали к себе желающих наложить на такое богатство крепкую руку. Веронцы, венецианцы, Рим, Неаполь, немецкие короли – все имели интерес. До 1259 года от Падуи до Феррары здесь правил веронец Эццелино да Романо III, пока его не убили. Земли рассыпались, поднялась династия из Эсте. В связи с кончиной одного из её представителей в 1306 году на Феррару наложили руку венецианцы и пошли на прямой конфликт с Папой, перетерпев отлучение в течение нескольких лет, они уступили и передали город представителю Папы – наместнику короля Неаполя Роберта Анжуйского. Семнадцатого июля 1317 года произошло городское восстание, восстановившее в правах д’Эсте. Правителей из этого рода было несколько, но старший, Аццо, был убит 24 июня 1318 года. Его родной брат и двоюродные братья удержали власть. Однако севернее действовал правитель Вероны – Кангранде делла Скалла, который зимой 1317–1318 года осадил Падую (в январе 1318 года), сжег Эсте, захватил ключевые позиции, принадлежавшие Падуе – Montelice и Castelbaldo, в апреле разрушил Кремону и был отлучён от церкви. В самой Падуе внутригородская ситуация достаточно сложная, и из-за угрозы со стороны Вероны единоличные военные полномочия переданы Якопо Каррара (25 или 30 июля 1318 года), который станет в последующем основателем династии правителей на ближайшие сто лет.

***

Джованни и его товарищи вышли на рассвете, как только открыли ворота в сторону Мутины, через некоторое время добрались до моста через Рено. Здесь у пристани их ждала лодка генуэзца, трюмы которой были забиты выделанными тканями, увозимыми на продажу в северные земли. Только на третий день пути флорентийцу пришло осознание, зачем их заставили сесть в лодку – в хитросплетениях рек и мелких речушек путешествовать по суше было бы затруднительным, хотя и за такое скорое продвижение по незнакомым землям приходилось дорого платить физическими и душевными силами.

Днем нестерпимо жгло солнце, поднимая влажные испарения с земли, а душными ночами воздух звенел от комаров. Спасала плотная ткань навеса, растянутого над палубой лодки, под которым спали, не снимая одежды, вповалку. Однако он оказался рассадником блох. Укусы вынуждали расчесывать кожу до крови, но некуда было спрятаться – снаружи голосистые ламии жаждали крови путешественников не меньше. Ночи превратились в беспокойную и бессонную борьбу за выживание, до слёз, исполненных отчаяния, а дни проходили в горячем полусне. Затхлая вода и размоченные в ней сухари и зерна не приносили радости животам, а свежие овощи приходилось есть сырыми. Пойманную сетью рыбу потрошили, обмывали в вине, натирали солью и развешивали сушиться на палубе, поэтому такой еды было в достатке. Их лодка не делала даже кратких остановок.

***

В подтверждение всем догадкам Джованни Али действительно знал больше, о чём хотел рассказать в начале пути. Аль-Мансур заставил мальчика выучить его послание наизусть: оно могло быть озвучено именно тогда, когда дела в Болонье будут завершены. Франческо Лоредана везли по суше разные люди, передавая из одних рук в другие. Он не знал их имён, поскольку плохо помнил свой язык, учился заново, но предпочитал молчать. Никто не выказывал ему почтение, как и его спутникам. Они – товар, который просто переводили с места на место. И так нужно продолжать себя вести, пока они не достигнут Падуи, где верный человек «раскроет» Франческо глаза на его знатное происхождение и передаст иные послания от аль-Мансура. А в Венеции встретят основные «заказчики», которые будут воплощать в жизнь только свои интересы, и именно с ними нужно быть осторожным.

Всеми этими откровениями Али поделился на следующий день, как только «его синьор» завершил пребывание в сладостной неге после сна и проголодался. На просьбу Джованни побрить его и Халила, чьи щеки тоже не видели бритвы с самого приезда в Болонью, мальчик ответил отказом: сейчас нельзя, пусть внешность будет скрыта от посторонних глаз.

– Когда и какие обязанности мне выполнять – желание аль-Мансура, а не моё! – заявил Али, упреждая любое самовольство. – Осторожность и молчание – вот его слова. Вы оба не умеете делать ничего, кроме домашней работы, никаким ремеслом не владеете. Вас учили письму и счету. Такие как вы – только пляшут и поют, пока не начнет отрастать борода. Халил прекрасно знает. А ты, наш синьор, больше слушай.

– И куда я дену своё искусство владения мечом? – иронично усмехнулся Джованни. – Какой же я синьор без кинжала? Об этом аль-Мансур подумал?

– Да, – с нажимом ответил Али и многозначительно посмотрел на Халила, а затем вновь повернулся к Джованни. – Мальчик-раб умеет услаждать, но он – мужчина, и если не полностью оскоплён для иной службы, то может стать хорошим охранником или воином своего хозяина.

– Юношей-рабов обучают, мой синьор, – подтвердил его слова Халил, сидевший до этого тихо с непроницаемым лицом за столом. – Если не ремеслу, то военному делу. Никто не остается с нерешенной судьбой. Те юноши, которые сейчас работают на синьора Луциано, твоего друга, были бы спокойны – им не грозила бы смерть от голода или позора, если бы они потеряли свою привлекательность. Они бы приносили доход своему хозяину всю жизнь и были бы ему верны и благодарны.

– Ага, – рассеянно произнес Джованни, пытаясь уложить у себя в голове услышанное, – ага.

Его кормчий не был исключением. Сейчас, всматриваясь в измученное плаванием лицо Халила, Джованни всё острее ощущал свою близость с надеждами раба, которому были обещано несоизмеримо большее могущество, чем он мог бы достичь, оставаясь рабом в своих землях. У своего хозяина. «Своего хозяина» – эти слова не давали флорентийцу покоя: аль-Мансуру отдали Халила лишь в пользование, привезли на корабле аль-Ашрафа. Но был ли последний тем самым хозяином? «Не скажет?» – Джованни стиснул ладонь Халила в своей руке, заставляя того придвинуться ближе, обратившись с вопросительным взглядом.

– Не время, мой Флорентиец. У этого имени множество лиц. Назову одно – солгу дважды, – ответил загадочно восточный раб. – Ты знаешь, сколько еще дней нам осталось?

***

Джованни не знал. Да и как узнаешь, если приказано молчать и ничего не выяснять у тех десяти человек, что сейчас плыли с ними на лодке, заботясь лишь о сохранности товара и, по приказу или в силу особенностей своего речного братства, совершенно не проявляя интерес к личности своих пассажиров. Их говор флорентиец понимал и подмечал те отрезки пути, когда лодка шла с распущенным парусом по течению, и те, когда гребцы брались за вёсла. Река Рено впадала в реку По Волано выше Феррары, и хотя башни городских стен были видны, лодка повернула влево, проходя против течения, и затем попала в основное русло По. Земли по правую руку назывались Полезине, или «земля Феррары, которую заливают воды», а сама река была очень широкой и опровергала все сомнения Джованни – верно ли он поступил, согласившись зайти в лодку генуэзца. Это водное пространство всё равно пришлось бы пересекать на любой иной лодке. Спустя некоторое время, не приставая к берегу, хотя по обе стороны на возвышенностях виднелись монастыри и каменные строения, гребцы вновь сели за весла и повернули влево, и в месте, где сходились несколько мелких рек, выбрали одну и достигли следующей широкой реки – Тартаро, и вновь поплыли против течения. Берега здесь были царством болотных птиц, ни одного селения не было видно, даже спусков к воде. Лодка вновь скользнула вправо – в узкую горловину речного канала. Разобраться в этих хитросплетениях высокого камыша и пустых заболоченных участков могли лишь те, кто точно знал дорогу. К концу третьего дня пути лодка вышла в более широкую реку Адижетто и приплыла в первый торговый город, стоящий на пути, – Лендинару. Там была пристань с навесами для хранения товаров и склады, и массивная башня Гранарон, где хранили запасы зерна, четверо ворот и замок с высокой башней. Имя Эццелино да Романо, сжегшего город дотла, помнило здесь уже третье поколение выживших жителей. Лодка остановилась здесь на ночь, чтобы пополнить запасы еды и воды. Большая часть гребцов сошла на берег. Джованни с товарищами присоединился к ним, поняв из случайно оброненной фразы, что следующий раз горячую похлёбку удастся поесть только в Падуе.

Ночью, пользуясь темнотой, Джованни с Халилом сняли с себя всю одежду и залезли в воду прямо с лодки. Вода была прохладной и быстро успокоила зудящую кожу.

– Наши мучения должны скоро закончиться, – пообещал Джованни, разрывая поцелуй, – мы где-то на середине пути до города Падуя. Там нас примут, сходим… в хаммам. Нашу одежду постирают, прогладят. Сбреем все волосы на теле – ни одной блохи не будет! От комаров защитят ставни на окнах. Нет у меня с собой ни одного средства, что могло бы отогнать их всех своим запахом.

Халил кивал, обещал, что справится, и опять замирал, упрятывая душу куда-то далеко и жертвенно подставляя тело.

Еще в сумерках гребцы взялись за весла, и к середине дня лодка, обогнув холм с торговым городом Бадия на вершине, повернула направо и поплыла по течению реки Адиже. Люди отдыхали недолго, вновь выбрали узкий канал на левом берегу и повели лодку замысловатым путём, пересекая каналы и озеро. Впереди показались невысокие горы, а в одном месте по обоим берегам наблюдались явные следы войны и пожаров – оставленные жителями дома, пустые остовы сожженных амбаров, и даже город князей Эсте стоял полуразрушенный, с зияющими провалами в стенах. Именно здесь перемешались интересы Вероны, Падуи и Феррары, гора Монтеличе, где добывали кремний, была по правую руку. Торговцам и перевозчикам грузов не было до этого дела: лишь бы товар приняли и оплатили. Одна лодка следовала за другой, чтобы не загромождать собой узкие каналы и не создавать помех, река впереди уже вилась между холмов, выбравшись из смертоносных болот.

***

Их разделяет огромное море, их разделяют высокие горы, бурные реки, большие города и селения, их разделяет купол неба, и пройдет немало дней, когда зыбкое белёсое облако переползёт с одного края на другой и остановится над головой, принеся тот самый дождь, что вылился на каменные стены собора святого Стефана. Но почему Джованни видит силуэт возлюбленного между пустынных аркад, спрятанный между стройными переходами яркого света и ослепляющей тьмы? Будто волшебные ветра подняли Михаэлиса с одного места и перенесли на другое? И ходит возлюбленный между торговых рядов, выспрашивая – не видал ли кто златокудрого флорентийца, сопровождаемого двумя смуглокожими сарацинскими слугами – юношей и мальчиком? Ему отвечают, мол, видели, можем даже показать дом, но двор его пуст – все исчезли в один день. Флорентиец уехал, а молодых мужчин и служанок забрали родственники из Кампеджо. Следы теряются, а палач из Агда удрученно взирает на пробивающуюся между плитами траву и прохудившуюся крышу, ставшую приютом для летучих мышей и голубей. Джованни наблюдает со стороны, и сердце его сжимается от боли, а глотку опаляет немой крик. Невидимый и неслышимый, он делает шаг вперед, протягивает руки, надеясь дотронуться до пыльных одежд, и замирает, хватаясь за пустоту. Холодные порывы ветра застилают глаза так, что не проморгаться, и переносят обратно, под серый душный полог, сквозь который пробивается тусклое солнце. Джованни просыпается от тяжелого сна.

Рядом, на расстоянии вытянутой руки, сгорает в лихорадке один из гребцов, но его товарищи не обращают внимания. Mala aire, или дурной воздух, говорят они – не с каждым случается, но признаки налицо: кого так трясёт каждые три дня, других – реже, один раз в полгода, но плата за работу важнее. Товар нужно перевезти как можно скорее и вернуться за следующим. Каждая пядь лодки пропахла ладаном и серой – так здесь чистят воздух и отгоняют насекомых. После окуриваний бывает, что нестерпимо болит голова, но если руки способны удерживать вёсла, то это не важно. Крошащимися зубами и опухшими дёснами тоже можно есть кашу, а взялся за работу – терпи. «Вот и вся жизнь лодочника», – Джованни, преодолевая слабость, что образовалась в его теле из-за отсутствия движений, заставил себя выползти наружу и в тысячный раз окинуть взглядом нос лодки, где должны появиться крепкие стены Падуи, выдержавшие уже не одну осаду.

Болонья уже вспоминалась как покинутый навсегда земной Рай, где было уютно, и каждый день приносил радость. Останься Джованни еще на седмицу дольше, то можно было продлить общение с интеллектуалами – чарующее чувство, таящееся в груди, когда пытливо узнаешь то, чего никогда не знал прежде. Удивляется душа: как ярок и многообразен мир, сотворённый Господом, и насколько милости Его хватает, чтобы позволить познавать все эти тайны творения! Джованни с помощью Мигеля Мануэля попал в этот круг, где говорили о множестве сложных вещей, что показались сложными для понимания. Начали с обсуждения умозаключений Альберта Великого [1] о душе человеческой, творениях Господа и универсалиях, о желании систематизировать знания, чтобы ими было удобно пользоваться. Упомянули Роджера Бэкона [2], который различал опыт реальный, накопленный на протяжении жизни, и опыт, полученный через внешние чувства. Труд Петра Абанского [3] «Согласование противоречий между медициной и философией» обсуждался подробно, потому что темой собрания были отношения между медициной и астрологией – насколько зависит здоровье больного от соединения планет. Джованни вышел из церкви в приподнятом настроении и не мог совладать с собой от возбуждения, что претерпевал разум, чтобы погрузиться в спокойный сон. А на рассвете следующего дня, в пятницу, их уже ждала лодка на Рено.

***

[1] 1200–1280 годы. Оставил после себя 38 томов сочинений, которые касаются очень многих тем, в частности – его считают изобретателем «философского камня». Если принимать во внимание все эти сочинения, то средневековые учёные были достаточно образованны и многим интересовались.

[2] 1214–1292 годы. Его интеллектуальные изобретения – преломление лучей и перспектива.

[3] 1250–1316 годы. Итальянский врач, философ и астролог. Изучал медицину и философию в Париже, греческий язык в Константинополе. Считал, что медицина не существует без астрологии, а все крупные исторические события также произошли под влиянием планет. Оказался под судом инквизиции и умер в тюрьме.

========== Глава 5. Где найти тебя? ==========

Желто-оранжевые пламенеющие закаты в этой земле подобны расплавленному куску золота в тигле, который выливают на сине-серую кромку горной гряды, чтобы позолотить, а затем остудить в обильной росе, что выпадает в низинах влажным, пахнущим раскаленными камнями и скошенным сеном туманом. В такое время наиболее трепетно ощущается собственная немощь перед высшими силами, которые могут и не даровать тебе возможность в следующий раз увидеть розовую полоску в светлеющем сумраке на востоке.

Незнакомые горы, долины, реки, стада овец, деревни, наконец, язык, который воспринимается с трудом. Кто-то дружен и приветлив, кто-то слишком набожен и подозрителен, а иной – попросту стремится извлечь выгоду. И проще найти монастырь для ночлега, где понимают латынь, чем на простой вопрос – «есть ли свободная комната?» получить в ответ от улыбчивого хозяина речь, которую сложно понять целиком, выхватывая лишь отдельные слова. Одиночество – это слово, поселившееся в сердце, тоже удаётся прочувствовать слишком полно: горло твоё не издает ни звука за весь день, а губы и язык предназначены лишь для пищи и молитвы.

Стоит прикрыть утомленные веки, и перед тобой светлым по тёмному, серым по белому скользит движение, смазанное и расплывчатое, но без труда угадываемое. Будто сумерки ночи опускаются на крышу дома, где ты находишься, и отблески утраченного дня, цепляясь за чёрный цвет ночи, рисуют теплым паром посреди ледяного безмолвия изгибы рук, вены, пульсирующие под кожей, размеренно поднимающиеся и опадающие мышцы живота, груди, сочленения ключиц, глоток, что устремляется вниз по выпирающему холму кадыка на шее. Прикоснуться, провести кончиками пальцев, оставляя невидимый след, ощутить солоноватую испарину на языке – разум теряется в ощущениях, которые разливаются по телу, замирает вместе со вздохом, прячется в частых сердечных судорогах, горит, охваченный огнем предвкушения близости.

«Сколько раз? Сколько раз эти терзания заставляют обессиленно замереть на месте или, наоборот, будто голодного и безумного зверя, гонят вперед? Только не оттолкни, не отпрянь, разреши насладиться тобой, вспомни – как едины были наши души, когда тела сплетались так крепко, что не разделил бы их даже острый меч! Дожди и ветра могли стереть твои следы, но память людская хранит их дольше. Больно. Будто втыкают в тело тонкие иглы, а иногда и забивают острые гвозди. Больно слышать, когда говорят о тебе – хвалебно или мимоходом, но о тебе! Каждая рана – стигмат, и если бы их не исцеляла молитва, то весь израненный и окровавленный я бы предстал перед твоими глазами. И часть из них я причинил себе намеренно – выспрашивая о тебе многих на своём пути. Вот так я наслаждался болью! И чем дальше я шел навстречу к тебе, тем слаще была эта пытка. Говорят, что тоска по любимому человеку – червь-паразит, что точит изнутри, усыпляет, стирает краски, укладывает в постель, сосёт кровь, но со мной всё не так: я еще полон сил, потому что лекарство моё – это ты, и чем ближе я становлюсь к тебе, тем безумнее жажду исцеления.

Единственный раз сердце моё охватило сомнение, стоит ли мне гнаться за тобой: когда мне показали комнату, которую ты делил со своим слугой – там была лишь одна кровать, и брат твой Райнерий, не скрывая, как остальные твои родные, ответил мне «да», описав облик твоего спутника – черноволосого и смуглолицего сарацина. Однако под утро пришло мне откровение свыше в столпе светящемся, облике ангельском и взмахе белых крыльев, когда я провел бессонную ночь в этой башне, терзая себя ревностью, что ключи от твоих дверей всё еще у меня, и никакому иному смертному, тем более – язычнику, ты не предложишь своей души в обмен на удовольствие, распаляющее и остужающее огонь в чреслах. Я взревновал тебя лишь к одному человеку, испугавшись, что тот сможет тебя увлечь, но ни мавр из Александрии, ни «гулям» [1], никто иной – не будет любить превыше спасения собственной души. Веревки на дыбе в комнате дознаний Агда связали нас крепче иных уз».

Глаза уже видят вдалеке те башни, что увидели глаза возлюбленного, те камни, на которые ступала нога возлюбленного – пятна золотистого света ведут под своды ворот и аркад, указывая путь. А сердце бьётся часто, разум смущает ожидание, а глаза всматриваются в проходящих мимо людей. Где искать тебя, моё сокровище?

***

Стук в запертую дверь привлёк соседей. Один из них, держащий в руках ведро с побелкой, пристроился рядом и откровенно разглядывал усталого, покрытого дорожной пылью путника, но советов не давал, лишь несколько раз запрокидывал голову и проверял, открыты ли ставни. Наконец засов отодвинули в сторону, дверь открылась, и на пороге появился заспанный хозяин в длинном иноземном халате, спешно накинутом на плечи.

– Где Джованни?

– В университете… – растерянно ответил Мигель Мануэль, но вышло как-то неубедительно. Проморгался и понял, что перед ним стоит его отражение – брат, которого он не видел уже много лет. «Неужели и я так постарел?»

– Я там был.

– Что же ты в дверях стоишь? Проходи! – он спешно захлопнул дверь, пропустив гостя вперёд.

– А еще и с Якубом Пикани встречался, – не повышая голоса, спокойно обронил Михаэлис, поднявшись по лестнице. Он внимательно оглядел приёмную комнату, окна, крышу, лестницу, замершего на ней брата, пойманного на лжи, разочарованно скривил губы и этим окончательно поверг Мигеля Мануэля в уныние. Тому показалось, что крыша дома рухнула и придавила его сверху так, что перестало хватать воздуха. – Что же ты… брат, за моей спиной творишь? Какое тебе дело до моих грехов, если сам грешен?

Мигель Мануэль схватился за грудь и постарался отдышаться. Никаких оправданий на ум не приходило. Где сейчас искать Джованни – он не знал, да и просьбу – справляться о здоровье Аверардо каждодневно – подзабыл. «Может быть, он и не уехал? Всего-то дня два прошло… или три?» Мигель Мануэль бросил считать, уже одно появление брата показалось страшным бедствием. Разгневанного брата. Покрасневшего, с жалящим огнем во взгляде. Мигеля Мануэля от жесткой отповеди спасло присутствие жены. Синьора Гвиди поднялась с кухни, чтобы посмотреть, что за гость пришел к её мужу, и тихо ахнула от испуга, прикрыв рот рукой, потому что в комнате стояли два человека, похожих на её мужа, но в разных одеждах.

– Не бойся, дорогая, – Мигель Мануэль подскочил к ней и схватил за плечи, вглядываясь с беспокойством и нежностью. Братья любить умели совершенно искренне, и лишь в этот момент старший понял, что для младшего «его Джованни» может быть так же дорог, как «mia cara». «Мужчины не дают плодов», – одёрнул себя Мигель Мануэль, с удовлетворением погладив выпирающий живот синьоры Гвиди. – Это мой брат. Я же про него рассказывал!

– О! – Изумленно воскликнула синьора Гвиди, поправляя на темноволосой голове белоснежный чепец. – Где вам накрыть на стол?

– Я не думаю, что сейчас мы сядем обедать… – Мигель Мануэль повернулся к своему гостю, – позднее, когда вернёмся. А сейчас у нас есть неотложное дело, так, Микеле? Я отведу тебя в один дом, где должен быть тот человек, которого ты разыскиваешь.

Он спешно бросился в другую комнату, служившую кабинетом, на ходу скидывая с плеч халат, чтобы переодеться. Михаэлис, оставшись один на один с синьорой Гвиди, скомканно улыбнулся, кивнул и еще раз поздоровался. Наречие, на котором говорили в этом городе, было более понятным. Или он уже стал привыкать? Однако чувство неловкости повисло в воздухе.

Михаэлис не знал, где разыскивать улицу, на которой живёт Мигель Мануэль, но горожане точно указали путь к зданию университета, где обучали лекарскому искусству. Там было тихо и проходили лекции. Михаэлис пытался найти брата или Джованни, заглядывая в каждую дверь, но затем поднялся на верхнюю галерею и встретился с секретарём декана. Тот сначала не поверил своим глазам и ушам, пока не увидел документ, выданный Парижским университетом, и после этого достаточно откровенно рассказал всё: и об оплате синьором Мональдески своего обучения, успешно сданных экзаменах и об опеке синьора Гвиди. И поскольку последний не пожелал потратиться на кувшин мальвазии для секретаря в счет успешно полученной Джованни степени мастера медицины, то был мстительно раскрыт со всеми потрохами, включая сплетни, что шли о нём в университете, и точное расположение дома.

– А сам синьор Мональдески – что он думает по этому поводу? – еле сдерживая волнение в голосе, спросил Михаэлис.

– Я его не видел с прошлой недели, как он свой диплом получил. Лучше справьтесь у своего брата, синьор Нуньес.

***

Мигель Мануэль шел порывисто, часто останавливаясь и ожидая, пока Михаэлис, уставший с дороги и тащивший на спине тяжелый груз со своими вещами, его догонит. Торговые лавки закрылись, о чём всех известил колокол, но мастерские обычно работали до заката. Горожан на улицах стало меньше, но у студентов закончились занятия, и теперь будущие магистры, писцы, нотарии и законники бродили малыми группами в поисках увеселений. Нужный дом он нашел быстро, а дверь оказалась незапертой, поэтому братья постучали, соблюдая приличия, а затем спокойно зашли внутрь, где их встретила служанка.

– Синьор Аверардо сейчас спустится, обождите внизу, – попросила она, пересекла небольшой двор и притащила откуда-то из глубины сада кресло с подушками, которое установила посередине, лицом к гостям.

Послушался стук дерева о деревянные ступени лестницы, и к ним с верхнего этажа спустился юноша, опираясь на костыли. Он двигался медленно, осторожно переставляя прямые ноги с примотанными к ним дощечками. «На ступни опирается, – отметил про себя Михаэлис, – разгибает и сгибает. Хорошо. Но где Джованни? Может быть, куда-то вышел?»

– …А это учитель Джованни – Мигель Фернандес Нуньес, – бодро принялся представлять себя и брата Мигель Мануэль.

Лицо Аверардо полыхнуло от волнения, от испытываемой радости он не знал, что сказать в ответ, наконец, нашелся:

– Так скоро! Джованни говорил о вас. Оставил послание. Я всё расскажу, – он замолк, переводя дух.

«Говорил?» – Михаэлис покачнулся. – «Неужели я опоздал?»

– Давайте присядем, мне тяжело пока даются долгие прогулки, – смеясь продолжил Аверардо и поковылял к выставленному служанкой креслу, на которое довольно ловко опустился, сначала завалившись на бок, а затем распрямившись:

– Сказал еще, что лекаря пришлют мне из французского королевства к осени. Придёт человек либо от него, либо от Жерара. Но я даже не ожидал, что так скоро. Тем более – вы! Его учитель!

Слова Аверардо вливались в душу, будто в глубокий и бездонный колодец, и их смысл был непостижим. «О Господи, пусть он уже скажет, где искать Джованни!» Михаэлис тряхнул головой, пытаясь сосредоточиться, пробормотал в сердцах:

– Так и сказал – Жерар? Не помню близкого нам человека с таким именем.

– Синьор, у вас какое-то ко мне дело? – Аверардо внезапно подался вперёд и посмотрел куда-то вдаль, мимо плеча Михаэлиса, туда, где густая тёмная тень под аркадой перемежалась с яркой белизной украшенных резными пилястрами верхушек колонн.

Братья удивлённо взглянули друг на друга и обернулись навстречу вошедшему без приглашения в дом.

– Я – Жерар, – нормандец вышел на свет из-под скрывавшей его тени балкона и уверенно приблизился, оказавшись между братьями, перед лицом Аверардо. – Синьор Гвиди, господин Нуньес, моё почтение! – поприветствовал он вежливо кивком головы, не снимая шляпы.

Аверардо открыто улыбнулся, ничего не подозревая, какие тайные страсти растревожило появление этого нового человека:

– Значит, Джованни меня не обманывал, когда говорил, что человек из французского королевства приведет искусного лекаря для меня. Как же быстро! Джованни – мой ангел. Вы же не знаете: он спас меня из горящего дома, потом вёз на лошади почти день. Лечил мои раны, обещал, что ходить буду не хуже, чем прежде, – он взял костыли в руки и сделал попытку встать с кресла, рассеянно оглянулся. – Мария, где же ты? Предложи синьорам что-нибудь выпить.

Служанки только ждали приказа своего господина, подглядывая за гостями через окно в кухне. Они вынесли плетёные кресла и глиняные стаканы для вина. Аверардо подробно описывал симптомы своей болезни, его слушали с вниманием, кивали, но каждый из гостей лишь проявлял уважение, будучи занятым своими мыслями.

На словах Жерар расхваливал Михаэлиса будто старого знакомца, которого принимают в своих парижских домах особы, приближенные к королю Филиппу Французскому. В голове же имел желание удержать так неожиданно объявившегося Нуньеса в Болонье любой ценой. Жерар уже собирался отправиться в обратный путь, как – «О, Господне провидение!» – взгляд выцепил смутно знакомую фигуру среди толпы, за которой нормандец увязался. Важной новостью для Готье де Мезьера стало больше, когда Жерар увидел обоих братьев вместе, сравнил облики и понял, что у Нуньеса в этом городе проживает очень близкий родственник.