Текст книги "Лагуна (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

«Нет, это не он!»

Джованни сидел и слушал, наблюдал и сравнивал, продолжая удерживать себя на краю пропасти, и внезапно на него снизошло озарение: страх исчез. Не важно, как примет Михаэлис рассказ своего брата о связи флорентийца с аль-Мансуром, не важно, хватит ли знаний, чтобы выдержать научный диспут и сдать экзамен в университете, не важно, что Мигель Мануэль только делал вид перед Якубом на Майорке, что богат и всесилен. Джованни удалось собрать свою волю и совсем по-иному взглянуть на человека, который сейчас сидел перед ним.

– …И ещё, – продолжил излагать свои пожелания синьор Гвиди, – мне нужны письма, которые ты якобы напишешь Михаэлису за годы учёбы. Я их буду пересылать вместе со своими. Не часто, но мой любимый брат будет спокоен: ты в Болонье, учишься, жив и здоров. Вот на это у меня для тебя найдётся пара листов бумаги и чернила, – Мигель Мануэль встал с кресла, а затем вынес из другой комнаты деревянный ящичек. Джованни хмуро посмотрел на своего собеседника исподлобья, принимая в руки принадлежности для письма. – Всё? Или еще что-то забыл спросить? Скоро вернётся моя жена с детьми, она пошла в гости к соседям. И, как ты прекрасно понимаешь, мне не нужны пересуды, что видели двух мавров у дверей моего дома.

Мигель Мануэль весьма красноречиво пытался выпроводить своего гостя вон. Джованни встал со скамьи и поднял испытующий взгляд на синьора Гвиди:

– Мы не договорили, синьор. У меня есть четыре седмицы, чтобы получить диплом. Если вы задумали обмануть моего господина, то следует помнить о последствиях лично для вас и вашей семьи. Аль-Мансур не из тех, кому можно пообещать и не выполнить. Пока свои денежные обязательства по отношению к моему пребыванию в Болонье вы ограничили бумагой. Однако питаться я ей не смогу, даже в пост. Я не хочу делить комнату с вашим постояльцем, но ежедневно буду посылать мальчика за едой, которая мне причитается. Я даю вам день на размышления, а завтра приду в университет, где вы мне расскажете подробно, каким образом я сдам экзамен и стану мастером. Доброго дня!

Джованни вежливо поклонился побелевшему от страха и еле сдерживаемого гнева Мигелю Мануэлю и, не дожидаясь, когда хозяин дома его проводит, самостоятельно спустился на улицу и вышел из дома. Али и Халил дожидались в тени портика дома напротив. Глаза и лицо у восточного раба были припухшими от слёз, мальчишка здорово постарался в злословии. Джованни смерил своих спутников злым взглядом и, даже не позвав за собой, отправился в сторону главной площади. Халил плёлся сзади, стараясь не отставать, Али, напротив, попытался несколько раз забежать вперёд и заглянуть в лицо, ожидая, что флорентиец остановится и что-нибудь расскажет. Однако Джованни делал вид, что ничего этого не замечает. Попав в толпу, продолжающую праздничные гулянья, спутники Джованни схватились за его одежду с двух сторон, чтобы не потеряться. Флорентиец же нарочно не спешил вернуться домой: угостился жареными колбасами, попробовал кислого вина, что щедро раздавалось гильдией виноделов, купил с собой еще медовых вафель, понаблюдал за акробатами, станцевал тарантеллу, пока нижняя камиза не прилипла к телу, тесно шептался с двумя девушками, настойчиво приглашавшими его встретиться позади башни Азинелли, и обнимал их за талии.

– Синьор, синьор! – перед Джованни возник Али воплощением ангельской кротости.

– Чего тебе, мальчик?

– Меня жена твоя прислала. Сказала, что лекаря нашла: чесотку твою на члене вылечить!

Девушки испуганно отшатнулись от флорентийца. Джованни покачал головой, вздохнул и закатил глаза к небу:

– Научил на свою голову! Ладно, пойдём домой.

Али и Халил, взяв под локти с двух сторон, увели еще опьяненного весельем Джованни с площади. Аверардо встретил их с огромной радостью, показал, что научился вставать с кресла, опираясь на костыли, и может уже самостоятельно передвигаться по кухне, хотя на то, чтобы преодолеть расстояние в десять шагов, приходится затрачивать все силы, а потом отдыхать. До сумерек Джованни занимался упражнениями с Аверардо, заставляя того наклоняться к земле, напрягать мышцы живота, поднимать ногу, лёжа на боку, и долго удерживать на весу. Выжал из него все силы до последней капли и помог дойти по постели, где Аверардо тут же начал быстро засыпать.

– Эй, когда ждать твоих из Кампеджо? – Джованни потормошил юношу за плечо.

– Лоренцо жди. Отец должен послать его. Сам сюда не сможет приехать. Дня через три, – с трудом ответил Аверардо сквозь сон.

Джованни оставил в комнате одну лампаду, а сам спустился обратно на кухню, где сидели Али и Халил над остатками ужина и по разные стороны стола. Флорентиец налил себе вина в кружку и опустился на скамью рядом с Халилом:

– А теперь я готов с вами поговорить. Али, – он строго посмотрел на мальчика, – ты считаешь себя свободным и по статусу выше, чем Халил, – тот кивнул, – и поэтому можешь унижать и обижать раба словами, высмеивать его желания и чувства. Но я – тоже раб. Раб аль-Мансура. Если бы мы были не здесь, а на его корабле, то моё положение было бы точно таким, как у Халила, – Джованни приобнял восточного раба за плечи и прижал к себе. – Значит, ты можешь так же относиться и ко мне? Дерзить, не слушаться и считать, что мы у тебя в услужении? Так?

– Нет! – Мальчик встрепенулся и замотал головой. – Ты, синьор, другое дело!

– Какое? – продолжил допытываться Джованни. – У нас один общий хозяин, аль-Мансур, которому мы все служим. Получается, что его слово выше всех. Он выделил из нас троих меня, я сейчас представляю его слово и его волю и отвечаю перед ним… и только перед ним за все поступки, которые совершаю. И если кто-то из вас, – Джованни повернул голову к Халилу и встретился с ним взглядом, – говорит мне: «аль-Мансур тебе это бы не позволил, так не делай», значит, ставит себя вровень со мной. Осуждает мои поступки и напоминает, что я раб, а значит – все мы, трое, равны. И каждый может указывать своему товарищу. Понимаете мою мысль?

– Синьор, ты сейчас наш хозяин! – радостно заявил Али. – Но я же этого никогда не отрицал!

– Верно, – согласился Джованни, – я синьор, а вы оба – мои слуги. Но между собой вы равны! Свободный или раб – будете выяснять на корабле аль-Мансура, а здесь, на христианской земле, будет так, как я сказал. Ни один из вас не будет обижать своего товарища, а меня будете почитать как главного.

– Я не понимаю, синьор! – растерянно произнёс Халил, попытавшись отстраниться, но Джованни держал его крепко, потому что именно в нём видел причину своего беспокойства. – Я стараюсь, подсказываю, забочусь о тебе, но что я делаю не так? – у Халила вновь дрожали губы. Его душевное расстройство сейчас, казалось, достигло немыслимых пределов.

Джованни ласково погладил восточного раба по щеке, мысленно призывая к спокойствию:

– Халил, ты сейчас очень важен для меня: на твоём примере я должен понять, как чувствовал бы себя Франческо Лоредан, бывший раб, оказавшись свободным? Как вести себя с другими? Но пока вижу, что только слёзы лить или падать на колени после любого слова недруга или злопыхателя. Разве этого ждёт от меня аль-Мансур? Разве в этом было твоё предназначение, когда ты взошел на корабль и отправился в путешествие? Ты начал рассказывать о жизни раба в доме хозяина. Я тебя внимательно выслушал и всё запомнил, но глаза Франческо должны были видеть больше: города, людей, обычаи. Разве не понимаешь? Аль-Мансур назвал тебя «бесценной жемчужиной». Я тогда подумал: неужели искусство кормчего может так дорого стоить? Теперь понимаю, – Джованни улыбнулся и повернул голову к Али, ожидая его ответа.

Тот сначала надул щеки, изображая обиду, но затем лицо его разгладилось, и в глазах заплясали весёлые огоньки:

– Это хорошо, синьор, что ты решил оставить при себе Халила! Я к нему уже привык. Ладно, не буду больше над ним смеяться, раз ты об этом просишь. Теперь скажи, даст тот человек, к которому мы сюда пришли, то, что обещал? Это важно!

Джованни задержал на Али внимательный взгляд, внезапно понимая, что мальчик получил некоторые наставления и знает больше, чем говорит:

– Хочешь узнать, нужно ли тебе разыскать генуэзца Пьетро Томазини? Пока нет. Я думаю, что справлюсь с синьором Гвиди сам. Он хочет, чтобы я написал и завтра отдал письма для его брата, где описываю свою жизнь в Болонье за пять лет. Письма, конечно, часть договора. Важная часть, но у меня есть сомнения: давать ли в руки человеку, который может обмануть, такую ценность? – Джованни задумался, прислушиваясь к ответу своего сердца, неровно забившегося в груди. Даже дыхание перехватило, когда он представил, как будет выводить строки «пишу тебе, amore mio», порочные и лживые. Представил, как лицо Михаэлиса озарится радостью при чтении этих строк.

– Халил? – внезапно обратился с вопросом Али к восточному рабу.

Тот вздохнул и вновь ответил так, что смысл пришлось угадывать за витиеватостью образов:

– Один мой хозяин, человек, привыкший распознавать обман, говорил так: если и придётся падать с высокой башни, то имей крылья, спрятанные в рукаве. Напиши, сохрани, преподнеси подарок при завершении честной сделки.

Джованни прижал к себе Халила еще крепче и поцеловал в висок:

– Мой кормчий! И ты платил искусством шлюхи за науки! Так и поступлю. А теперь разойдёмся по постелям, – флорентиец посмотрел на лампаду, висящую над столом: в ней горело три свечи, собравших ночных мотыльков со всей округи и многим из них опаливших крылья. Бабочки подлетали близко к открытому огню и осыпались на стол серой пылью, пламя коптило и взмывало вверх черным дымом.

***

Гвидуччо вернулся ночью в компании каких-то двух подмастерьев, долго стучал в двери, требуя открыть. Мрачный Джованни пропустил его вперед и молча выслушал парней, заявивших о долге.

– Вот и получили бы с него долг где-нибудь на пустыре, чего к дому притащились? – спросил Джованни. – В следующий раз так и сделаете. В дом не пущу, – он закрыл дверь перед ночными гостями на засов и повернулся к Гвидуччо, который стоял, обнимая колонну портика, согнувшись, и блевал на пол.

– Завтра утром вымоешь полы здесь и наверху. Не успеешь рано утром начать – приставлю за тобой наблюдать Аверардо. Всего наслушаешься, если не окажешься расторопным. А теперь быстро пошел спать! – Джованни проводил Гвидуччо до его комнаты, проверил, что тот лёг на кровать, и прикрыл дверь, не оставив светильника.

К Халилу этим вечером Джованни не прикасался, и тот теперь лежал на одном краю кровати на животе, усиленно делая вид, что крепко спит. Флорентиец поставил светильник на стол и, подобрав подол длинной ночной камизы, улёгся со своей стороны, упёр взгляд вверх, в темный балдахин, слабо поблёскивающий шелковыми нитями.

– Будешь ждать, когда я позову?

Халил пошевелился и подполз вплотную, обнял двумя руками за предплечье, быстро задышал от волнения.

– Спи, – Джованни повернулся к нему лицом, положил руку на пояс и нежно коснулся губами влажного лба. – Спи спокойно, мой кормчий. Не волнуйся ни о чём: никто больше не причинит тебе обиды. И в первую очередь – я.

========== Глава 7. Университет ==========

От автора: я уже немного рассказывал о средневековых университетах в Париже и Монпелье. Сейчас более подробно остановлюсь на Болонье. Источников у меня мало, как и у других исследователей: обращаю внимание – исторический срез сейчас делается по 1318 году, поэтому информация отбирается такая, которая может напрямую или хотя бы косвенно соответствовать этому году.

Логика цели университета: это место, где сосредоточена наука. Наука, исходящая из принципа наследования «всего римского», представляет собой нечто, построенное на синтезе культур. То есть – каждый привносит некие знания, которые отсеиваются или усовершенствуются, встраиваются в единую схему и передаются другим. Университет подвержен влиянию «городской культуры», поэтому создаётся по схеме «цехов» (корпорация, мастера и подмастерья). Он задаёт «стандарты мастерства» – умение читать тексты, вести диспуты, использовать аргументы.

Хотя все университеты находятся в ведении Святого Престола и церковного суда, их отличает три вида независимости: юридическая (от светской власти), финансовая (самоподдерживаемая корпорация), академическая (собственный взгляд и вклад в развитие науки). Выборный ректор, выборный декан, выборные преподаватели (образуют своё сообщество). Оплата труда преподавателей производится университетом (советом, который им управляет) за счет средств, полученных от студентов за учёбу. Таких средств часто не хватало, поэтому получение «степени» (то, что университет может продать) являлось финансовым вливанием в карман учителей. У Жака ле Гоффа есть маленькое исследование отчета студента Падуанского университета начала XV века своему городу, который заплатил за его учёбу. Сам экзамен ему обошелся в 12 венецианских дукатов (примерно в 10-11 флорентийских флоринов), но были еще выплаты секретарю, нотариусу, за организацию банкета, за музыку на банкете, за бумагу и чернила, отдельные подарки – вино и шапки учителям.

Чтобы получить степень магистра (magister articum), нужно было учиться четырнадцать лет с получением промежуточной степени бакалавра (baccalaureus formatus). Вдобавок, после получения бакалавра, обычно студент проходил обучение в других университетах, чтобы получить разносторонние знания.

Месторасположение Болонского университета в начале XIV века совсем не то, что сейчас. Общего здания не было. Каждый факультет занимал внутри городской черты какой-либо дом, где проходили лекции. Студенты жили на съемных квартирах, были людьми обеспеченными, чем поддерживали экономику города. Студенты были независимыми, часто объединялись в студенческие братства: по национальному признаку, по интересам. Также в истории Болоньи того периода известны студенческие волнения, потому что за не в меру разбушевавшегося товарища горой вставала вся студенческая братия.

***

После праздничного дня город вновь вернулся к своему привычному и размеренному образу жизни: открылись мастерские и торговые лавки, у городского совета собрались просители, нотарии и правоведы поспешили к клиентам, студенты и профессора встретились на лекциях. Болонья по числу жителей не уступала Флоренции, но большинство из них было одето богаче. И эта яркость одежд, будто каждый день – великий праздник, бросалась в глаза. Джованни не мог скрыть своего удивления, примечая обилие складок ткани на плащах, количество отполированных фибул и витых золочёных нитей шнурков, подбитые мехом рукава на коттах – даже в жаркое время.

Утро было омрачено известием, что к Аверардо вернулись боли в ногах, и Али пришлось несколько раз за ночь просыпаться, чтобы напоить его отваром из трав. К утру горячки уже не было, но Джованни с сожалением и стыдом признал, что вчера он слишком перетрудился с Аверардо, на ближайшие два дня запретил ему вставать с постели и посоветовал разминать мышцы ног руками, пока не пройдёт боль. На скуле Гвидуччо, отмывшего еще на рассвете полы нижнего этажа, обнаружился синяк, но ронкастальдец по этому случаю испытывал гордость: теперь-то никто не скажет, что он не умеет за себя постоять. Джованни оставалось только презрительно хмыкнуть и уйти на кухню, чтобы помочь Халилу управиться с приготовлением завтрака для всей компании. Купленных в первый день продуктов почти не осталось, кому-то нужно было идти на рынок. Из муки, переданной синьорой Анжелой, можно было напечь много пирогов, но не было начинки. Гвидуччо пообещал довести Джованни до дома, где учатся «на лекарей», с собой они взяли Али, купили по дороге две свежие рыбы, капусту, морковь, артишоки, а затем отослали мальчика обратно домой с тяжелой корзиной.

Тело Джованни пробивало крупной дрожью и ноги не слушались, когда он входил под своды внутреннего двора палаццо, где располагался факультет медицины. Будто в священный храм, настолько величественный, недоступный и не подходящий для недоучки, хватавшего знания из разных мест и никогда не учившегося со студентами ранее. Во дворе было всего три человека, вместе увлечённо читавших книгу. Остальные студенты уже разбрелись по комнатам с высокими сводчатыми потолками и расселись на скамьи перед высоким креслом учителя – искусно выточенным из дерева, с широкой наклонной доской, чтобы на ней можно было разместить большие тяжелые книги для чтения. Двери были открыты, и во дворе были слышны голоса профессоров: молодые или скрипучие старческие, монотонные или смело рассуждающие. Джованни даже несколько раз остановился, заслушиваясь, пока обходил кругом портик, чтобы добраться до лестницы, ведущей на второй этаж.

– …большинство из них – простецы, а мы – ученые люди. Так кто должен управлять и кем? Вы доверите решать вопросы войны и мира ребёнку? А слабоумному? А своей жене? Нищему? Какие права…

– …здесь проходит длинная мышца, которая соединяет верхний отросток нижней челюсти с…

– …и кто оказался умнее всех и прозорливее? Флорентийский аптекарь!..

– …если во всём теле имеется и уже образовалась в голове обильная материя, ты делаешь кровопускание из кифаля…

– …армянская глина удивительно помогает задерживать катары…

На втором этаже у комнат декана было пустынно: только уборщик в длинной старой рясе сметал веником пыль прямо вниз, во двор, сгоняя золотившееся в солнечных лучах облако, а на каменной скамье ворковали друг с другом два сизых голубя, распушив перья. У порога Джованни встретил секретарь, молодой мужчина в светском платье, вежливо сожалея, что синьора Бартоломео Джиберти придётся подождать: его лекция будет после полудня, поэтому он так рано сегодня не появится в университете. Флорентиец сел на нагретую солнцем скамью и с удовольствием зажмурил глаза. Достал пожевать свежую лепёшку, которую сегодня утром испёк Халил: тонкую и испачканную сажей. На его родине, как тот объяснял, существуют печи, к стенкам которых лепятся приготовленные кусочки теста, а потом они снимаются уже горячими и подпечёнными. А на родине Джованни восточному рабу приходится ставить простой горшок на угли, поэтому не всегда удается вовремя подхватить лепешку и не обжечь руки. Вот и падают в золу. Флорентиец улыбнулся своим утренним воспоминаниям. «Был бы на месте Халила кто-то другой, может, и не сошлись бы с ним настолько близко. Аль-Мансур – колдун! Всё знает наперед».

Тени стали короче, а затем исчезли. Раздался звон церковного колокола, и внутренний двор наполнился учениками всех возрастов. Гул их голосов, будто штормовой ветер, ударил в уши Джованни и разбудил его, мирно заснувшего на скамье. На втором этаже открылась дверь и из нее вышли пятеро студентов в длинных серых фартуках, запачканных бурыми пятнами. Они спешно сдернули с себя эти одеяния и облепили перила верхней галереи, стараясь надышаться свежим воздухом. Во всяком случае, так показалось Джованни. Последним появился мужчина в тёмном одеянии и с разводами свежей крови на обнаженных по локоть руках, больше похожий на мясника, чем на учителя. Он быстро прошел мимо Джованни по направлению к комнате декана, но тоже услышал отказ от секретаря:

– Нет его еще, синьор де Луцци. Скоро должен быть!

Синьор де Луцци без особых церемоний уселся на скамью рядом с Джованни. Поначалу сидел сосредоточенно и тихо, а затем принялся с интересом рассматривать своего соседа. Джованни тоже на него покосился, но знакомым не признал. Мужчина был крепкого телосложения, с грубыми руками и очень бледной кожей, будто давно не выходил на солнечный свет. По возрасту он сгодился бы флорентийцу в отцы.

– Тоже ждёте синьора Джиберти, синьор? – неожиданно спросил де Луцци.

– Да, с самого утра, – вежливо ответил Джованни, узнавая знакомый говор.

– Флорентиец? – де Луцци расплылся в улыбке.

– Джованни Мональдески, сын Райнерия, – представился Джованни, – мы живём у рынка.

– Твой отец держит мясную лавку?

– Почему? – искренне удивился Джованни. – Нет, постоялый дом и харчевню.

– Значит, ты разделываешь туши животных?

– Нет, – Джованни все больше и больше удивлялся и гадал, о чём этот странный человек ведёт разговор.

– Странный ты какой-то! – пожал плечами де Луцци. – Обычно мои студенты от моего вида разбегаются, а ты – нет. Сидишь спокойно, платье запачкать не боишься. Ничего, что я весь в крови и пахну, как освежеванный баран на скотобойне?

Тут Джованни догадался, что именно его земляк имеет в виду, и глаза его осветились радостью:

– А вы здесь тела вскрываете? Ух ты! А можно к вам на занятие? Поверьте, я многое знаю!

– Прямо так и на вскрытие! – с важностью приосанился синьор Луцци, но внимательного взгляда с лица не спускал. – Ты мне экзамен сначала сдай, а потом проситься будешь. Вон, видишь тех бездельников? – новый знакомец кивнул в сторону своих учеников. – Им тоже интересно, но не все выдерживают; а теперь надышаться не могут.

– Я сдам! – уверенно ответил Джованни, ничуть не смущаясь. – Только скажите, по каким книгам подготовиться?

– А по моей! – с некоторым задором ответил учитель и рассмеялся. – Мондино де Луцци. Анатомия [1].

К ним подошел секретарь декана и сказал, что синьор Бартоломео уже пришел, поэтому готов принять сначала синьора Луцци, а затем синьора Мональдески. Учитель анатомии бодро поднялся с места, но у декана пробыл недолго. Затем в кабинет декана зашел Джованни, которого вновь охватила дрожь, и он с трудом призывал себя к спокойствию, поскольку то, что он намеревался предложить синьору Джиберти, было единственным возможным способом выпутаться из ситуации, созданной бахвальством и ложью Мигеля Мануэля, которая спасла на Майорке, но обернулась так, что своё путешествие до Болоньи флорентиец совершил напрасно.

– …обязательства банкирского дома Моцци, синьор, и еще сорок флоринов золотой монетой прямо сейчас, синьор Джиберти, я не шучу! – Джованни старался быть убедительным. – И все эти деньги получаете вы и университет. Мой покровитель очень заинтересован, чтобы я получил степень мастера в ближайшие три седмицы.

– Но у вас нет образования, синьор Мональдески, – шепотом пытался возразить декан, разглядывая содержимое четырёх мешочков с золотыми монетами – целое состояние. – Экзамен. Двенадцать магистров. Сейчас лето – я их даже не соберу!

– Пусть мне дадут рекомендации, хотя бы те, кто есть! Например, я знаю, что синьор Гвиди поручится своей репутацией, что мои знания настолько хороши, что позволяют выдержать диспут и получить степень магистра. Синьор Джиберти, разве вам еще кто-нибудь из студентов предлагал такие деньги и такой большой взнос на нужды университета?

– Ладно, синьор Гвиди, а кто еще?

– Я готов сдать экзамен синьору Луцци. Он тоже ваш лучший учитель. Назовите еще любого другого!

Синьор Джиберти вытащил пять монет из одного мешочка, разложил столбиком, добавил еще один мешочек с десятью флоринами, а затем сгрёб это всё в шкатулку, стоящую на его столе:

– Третьим будет синьор Эухенио из Сарагосы, наш старейший магистр и очень уважаемый человек. Если вам, синьор Мональдески, удастся убедить его в своих теологических познаниях, то мне его слова будет достаточно, чтобы выдать диплом о вашей степени мастера. Позовите моего секретаря.

Джованни уже почти дошел до прикрытой двери и тронул створку, как вспомнил, что забыл предупредить:

– Синьор Джиберти, я вас умоляю – только ни слова о том, что меня поддерживает банк Моцци или еще кто-либо. Мне будет неудобно себя чувствовать и перед студентами, и перед учителями.

– Да, вы правы, – кивнул декан, – обязательства флорентийского банка мы рассмотрим потом.

Он спрятал бумагу Ванни Моцци в стол, а пришедший секретарь, исполняя обязанности нотариуса, вписал в договор, что двадцать пять флоринов поступили в казну университета за обучение Джованни Мональдески, а затем выдал особую расписку, что флорентиец теперь находится под покровительством университета и Папы и не может быть судим светской властью.

На горячей от полуденного солнца галерее Джованни выдохнул и, ощущая себя уставшим и опустошенным от жизненных соков, облокотился на парапет. Сейчас он отдал всё золото, что ему принадлежало по праву, и даже часть того, что передал аль-Мансур. Хотелось теплых объятий, поцелуев, утешений, что сделанный сейчас шаг – правильный. Внутренний голос подсказывал, что всё это можно найти в молитве к Господу и получить, проявив усердие. Сердце указывало на церковь, но разум спорил с ним, утверждая, что еще не настало время, чтобы упасть в забвение и отрешиться от мира.

Джованни вернулся к секретарю, спросил, где найти библиотеку. Убедился, что рукопись «Анатомии» там есть, и можно занять себя чтением. По расписанию занятий выходило, что Мигель Мануэль тоже после полудня читает две лекции, поэтому его можно было бы встретить во время перерыва. Джованни настолько погрузился в чтение трактата де Луцци, что не услышал колокольного звона, отмечавшего церковный час. Сильная жажда и голод заставили отложить книгу в сторону. Синьор Гвиди читал вторую лекцию. Джованни завороженно замер в проёме двери: показалось, что на кафедре сидит Михаэлис, теряющийся обликом в полутени, и рассказывает словами Авиценны о пульсе.

Вино и капустный пирог, купленные в ближайшей таверне, дали новые силы. Джованни вернулся в университет и дослушал лекцию Мигеля Мануэля до конца, умостившись на краю скамьи. Когда студенты разошлись, то первый вопрос, который задал синьор Гвиди, был о письмах.

– Я написал, они хранятся в надёжном месте. Как только я получу диплом, вы, синьор, ими завладеете, но не раньше, – Джованни пытался отвечать сдержанно, но, судя по внешнему виду Мигеля Мануэля, продолжал портить тому настроение. – От вас требуется письменное поручительство для декана, что вы мои знания оценили высоко. Экзамен Мондино де Луцци я сдам, Михаэлис многому меня учил. Дальше мне нужна помощь с неким синьором Эухенио из Сарагосы. Что он за человек?

Синьор Гвиди молчал, не совсем понимая, почему флорентиец оказался более осведомлён, чем он сам, и каким образом случилось так, что и декан принял сторону Мональдески. Однако поразмыслив, что некоторыми своими шагами Джованни приблизил себя к заветной цели, решил принять его более миролюбиво:

– Эухенио – монах. Он не каждый день бывает в университете. И просить его за тебя я смогу, только когда в твоих знаниях убедится Мондино. И только просить! Очень смиренно… просить.

***

[1] реальный персонаж. Mondino de’Liuzzi (1270-1326), анатом из семьи флорентийцев. Получил степень мастера в 1292 году. Издал книгу «Anathomia» в 1316 году, первый трактат по анатомии со времён Галена. Считался на тот момент самым опытным анатомом, вскрывал трупы людей.

========== Глава 8. Мы должны друг другу доверять ==========

Джованни кратко пересказал Мигелю Мануэлю свой разговор с деканом и напустил таинственности о том, кто оплатит университету все издержки. Синьор Гвиди морщился, будто съел кислый лимон, настаивал, что должен обо всём знать, раз уж их отношения продолжаются, но Джованни тоже потратил немало усилий, чтобы пресечь все попытки дознаться до правды.

– Если вы мне просто поможете, синьор Гвиди, то это не будет стоить и медного денье. Решайтесь, – уверенно продолжал свои уговоры флорентиец, – ваши знания и знакомства в обмен на моё скорейшее исчезновение.

Метаморфоза недовольного Мигеля Мануэля в полностью удовлетворённого походила на свойства его брата. Джованни любовно примечал, как разглаживается глубокая морщина на переносице, расслабляются губы, розовеют скулы, выравнивается дыхание. Разбуженная змея будто засыпала в сытости.

– Тебе нужно посещать лекции, выберешь их себе сам, чтобы походить на приезжего новичка. Если будут спрашивать, откуда ты – ответишь, что из университета Монпелье. Про Агд – ни слова. И вообще больше помалкивай. Мавра и сарацина сюда не приводи [1]. С Мондино я поговорю, чтобы брал тебя на свои занятия. Но брат Эухенио стоит всех остальных магистров, с которыми ты не встретился. А меня недолюбливает за внешность.

Они вышли вместе из здания факультета. Мигель Мануэль рассказал, что переехал в Болонью из Салерно, поскольку школа там начала затухать со смертью некоторых «великих умов», о которых он не стал распространяться подробнее, а теперь вся наука постепенно сосредотачивается в Болонском и Падуанском университетах, вступивших в соперничество.

– В Болонье пока спокойно. А Падуя постоянно под угрозой осады Кангранде делла Скала…

Джованни отказался идти домой к Мигелю Мануэлю за обедом, сказал, что лучше будет брать оплату мукой и зерном. Тот в ответ пожал плечами, но казался еще более удовлетворённым. Солнце клонилось к горизонту, и хотя день еще продолжался, улицы пустели: горожане привычно, повинуясь церковным часам, затворяли ставни в лавках, перегружали нераспроданный товар с открытых столов в погреба, разжигали очаги, чтобы сварить вечернюю похлёбку. Из труб потянулись тонкие струйки сизого дыма, смешиваясь с жаром, что шел от раскалённой черепицы крыш. Вечернее время было благим: начинал дуть приятный ветерок со стороны каналов и рек, он остужал внутренние галереи домов, шевелил листья деревьев, позволял ласточкам выбираться из гнёзд и расчерчивать охотой розовеющее небо.

Джованни тихо вернулся домой: дверь не была на запоре. Сначала поднялся в комнату к Аверардо, но не обнаружил его там. Не скрывая изумления, вышел на внутреннюю галерею и только тогда заметил своего больного сидящим в кресле под раскидистым деревом во дворе. Ноги Аверардо были укутаны одеялом, положены поверх широкой мягкой подушки, лежащей на топчане, а сам он читал книгу вслух и прихлёбывал вино из позолоченного кубка, расписанного тонким узором. Али и Халил сидели рядом в плетеных креслах и увлеченно слушали.

– Вот вы где, – шепотом явил себя Джованни и подошел к своим товарищам.

Аверардо поднял голову и улыбнулся:

– Я не смог весь день лежать в комнате. Скучно! Жалуются на тебя твои слуги – совсем ты с ними нашим языком не занимаешься. Вот я и дело себе нашел. Теперь умею считать до десяти на сарацинском.

Джованни повернулся к Али, но тот нахмурился, напустил на себя злой и обиженный вид и еще крепче стиснул руки, скрещенные на груди. Удивленный флорентиец посмотрел на Халила, но тот тоже не одарил улыбкой, метнул быстрый взгляд из-под ресниц и кратко вымолвил на своём языке:

– Нам нужно поговорить. На кухне.

– Аверардо, ты не слишком расстроишься, если я заберу Али с Халилом на кухню? – Джованни обеспокоился, но постарался ни единым жестом этого не показать. – Хочу спросить: прошли ли боли?

– Когда лежу в покое, то ничего не болит, а начинаю шевелить, но не пяткой, а коленом – будто там что-то напрягается, и кажется, что нож воткнули, а потом отпускает.