Текст книги "Лагуна (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

Внезапно Михаэлис выставил перед собой зеркало, и Джованни узрел в нём страшную маску мертвеца: с правой стороны гниющее мясо еще держалось на жилах, а с левой – белели кости черепа, и лишь в одной глазнице таилось красноватое свечение, вторая же была пуста и заполнена пожухлой листвой. Длинные седые волосы торчали клоками, будто ласточки уже давно свили в них гнёзда. Джованни отшатнулся, устрашившись, поднёс руку к лицу, чтобы ощупать себя, и увидел свои пальцы – скрюченные, с коричневой, стянутой у основания костяшек кожей и черными длинными когтями, похожими на птичьи. Он замотал головой, не веря:

– Такого не может быть, не может быть! – застонал Джованни и, умом уподобившись дикому зверю, бросился прочь, устремившись к двери, в которую входил в здание тюрьмы.

Однако за ней города не оказалось. Зелёная трава под ногами, засыпанная желто-коричневой листвой. И вновь окружило белое клубящееся безмолвное молоко, не желая отпускать.

– Это же сон! Не явь, – догадался Джованни, утирая беспрестанно текущие слёзы ладонями, уже совсем живыми, знакомыми, – бесы околдовали меня самого!

Он огляделся по сторонам, пытаясь понять, что с ним происходит. Сквозь рваные занавеси тумана проглядывал черный силуэт огромного раскидистого дуба, лишенного листвы. После перенесённого чувства отчаяния и горя теперь Джованни охватил страх. Будто множество маленьких червячков зашевелилось в теле, вгрызаясь в плоть, ковыряя былые раны, доводя своим присутствием до безумства. Осталось только неудержимое желание бежать и кричать, выть от бессилия и неспособности совладать с самим собой.

Внезапно Джованни ощутил, как нечто твёрдое и ощутимое коснулось его плеча, будто останавливая. Перед ним на ветке дуба висел мертвец. Бесформенный комок тканей повернулся, являя маленькие босые ступни, обрубленные до локтей руки, переломленную веревкой тонкую шею, почерневшее и замершее в гримасе боли лицо. Джованни узнал его и замер от ужаса.

– Как ты это допустил? Почему не удержал? – черная тень аль-Мансура вынырнула из окружающего тумана и нависла над Джованни, обжигая волной гнева и ненависти. – Я доверил тебе Али, как сына, как младшего брата. А ты? Позволил плотской страсти к рабу отнять у тебя разум? Ты обманывал всех лживыми речами, что хочешь стать лекарем, а сам поддался на уговоры своей семьи? Хочешь прослыть в их глазах праведником?

– Я только хотел помочь! – пролепетал замерший от страха Джованни, желая оправдаться.

– Джованни Мональдески погиб во время кораблекрушения, а Франческо Лоредан так и не возродился. А ты – мечущийся по миру шайтан, погубивший детскую душу…

– Душа твоего Али уже достаточно прогнила! – Джованни охватила злость, руки сжались в кулаки. Он уже готов был броситься на мавра, чтобы призвать его справедливости. – Ты слеп!

– …не сделал ничего, чтобы ее спасти, – грозно продолжал аль-Мансур. – Попустительство и равнодушие – не меньшее зло! Забирай себе и раба! Он получил свои корабли!

Вместо аль-Мансура перед Джованни внезапно возник Халил, весь бледно-серый, с закрытыми глазами, и мёртвым упал прямо ему на руки. Всё обнаженное тело восточного раба было покрыто выжженными клеймом изображениями парусной лодки, будто язвами. Спина Джованни согнулась под этой тяжестью, и он опустился на землю, продолжая горестно стенать над собственной судьбой и прижимать мертвеца к себе.

***

Джованни вздрогнул и распахнул глаза, вначале не поняв, где находится: в Божьем мире или всё еще там, куда тёмная сила чудесным образом утащила его душу во время сна. Пространство было наполнено бледным светом начинающегося дня, пробившегося через ставни. А руки… Они и взаправду прижимали к груди Халила, но живого и тёплого, беспокойно вглядывающегося ему в лицо.

– Дурной сон, – с облегчением прошептал Джованни, сердце которого продолжало быстрый бег внутри груди, а душа еще была охвачена скорбью и страхом. Он мысленно прочитал молитву к Господу и пару псалмов, которые знал наизусть. Немного успокоившись, открыл глаза и, обратившись к продолжавшему ждать объяснения Халилу, еще раз повторил: – Плохой сон.

– Синьор, ты стонал, а из глаз твоих лились слёзы, – тихо ответил восточный раб. – Мне говорили, что сны часто бывают пророческими и предсказывают нам будущее, нужно лишь правильно их истолковать.

– Я не знаю, – Джованни совсем не хотелось делиться увиденным с Халилом. Он разжал руки, освобождая от объятий, а затем повернулся спиной, пытаясь вспомнить всё, что видел, и обдумать.

Уже два дня он, не различая света и тьмы, полностью отдавал себя обучению Пьетро. Однако страстного желания брата было недостаточно: прежний нотарий использовал его труд больше как писаря, который проявлял большее прилежание в выведении букв, чем в понимании сути или в запоминании устоявшихся формул. Поэтому времени, проводимого в архивах городского совета, было явно недостаточно, почти две ночи братья просидели за обучением под тусклым светом светильника за столом внизу таверны. И Джованни смутно помнил, кто из семьи и когда давал ему пищу в это время, а также – неясный образ Халила, приготовляющего его тело ко сну.

Сколько же времени продолжался дурной сон, Джованни так и не смог понять. Прошедшая ночь была беспокойной: сначала слишком душной, а затем шумной – из-за грома и отблесков молний. Гроза успокоилась к рассвету, умыв серые стены башен холодными потоками воды, обильно льющейся с небес. И если бы Джованни выглянул в окно, то не увидел бы берегов реки – она вспучилась, и коричнево-желтые воды несли с гор грязь, камни и оборванную листву, образовывая запруды, запутываясь в рыбацких сетях, установленных вдоль берегов в тихих, как казалось, заводях.

========== Глава 6. Где мальчик? ==========

От автора: разберёмся немного с календарными датами, в которые происходит действие моего повествования. В главе 5. «Дурной сон» описывается ночь с 27 на 28 мая (воскресенье). Соответственно, ровно три недели назад (7 мая) Джованни присутствовал в Марселе при сожжении спиритуалов, 13 мая он отправился из Марселя в Пизу на корабле, куда прибыл 20 мая, и находится во Флоренции с 22 мая. Письмо Якуба, которое Антуан отправил в Париж примерно 9 мая, Готье де Мезьер может получить между 20 мая и 25 мая, в зависимости от скорости гонца.

В Болонью Джованни должен прибыть к дню Святой Троицы (Пятидесятницы), то есть к 18 июня. У него есть еще двадцать дней на все приготовления, часть из которых будет потрачена на дорогу из Флоренции в Болонью.

***

Звон церковных колоколов в этот час не будил город, а напоминал о начале воскресной церковной службы. Она, в свою очередь, становилась праздником тщеславия и показного благочестия, когда знатные дамы, обрядившись в красивые и дорогие одежды, собирались под сводами Сан-Лоренцо или Санта-Тринита и вели меж собой разговоры отнюдь не о спасении души, украдкой поглядывая на стоящих в стороне от них мужей и молодых синьоров, чьи уста еще не произнесли брачных обетов. Простые горожане предпочитали сумрак ближайшей к их кварталу маленькой церкви, заботиться об убранстве которой позволял им скромный доход. Такая тесная общественная жизнь давала им право присутствовать при крещении каждого ребёнка, который вырастал на глазах жителей всего квартала, а затем выбирал супруга или супругу из своего же окружения. Родственные связи сплачивали.

Джованни с определённого возраста перестал посещать такие собрания: никто не посмел осудить его напрямую, но негласно он стал изгоем и грешником. Люди украдкой смотрели на него и опускали глаза, поджимали губы, шепча внутри себя постыдные слова. И память о том, как он оставался в доме, когда другие отправлялись молиться, так и не была вытравлена годами из его сердца. Знакомая музыка колокольного звона напомнила Джованни то, как он начинал ненавидеть время воскресной службы, проводимое в одиночестве перед распятием, в терзаниях себя обращением к Богу и покаянием в грехе, который уже совершал, но плохо понимал значение.

В квартале установилась тишина. Джованни лежал на боку и прислушивался к собственным чувствам, гадая, что мог бы означать увиденный сон. Внезапно он ощутил лёгкие прикосновения к волосам – это Халил, придвинувшись почти вплотную, ласково гладил по голове. Флорентиец заставил себя повернуться, восточный раб отдёрнул руку.

– Не бойся! – Джованни положил ладонь ему на плечо. Тёплое, гладкое, с бархатной кожей, нетронутой ни плетью, ни грубостью чужих рук. – Мне нужно время, чтобы понять… Раба по имени Халил отдали Франческо Лоредану, а не Флорентийцу, так? Зачем? Если бы я был всю жизнь рабом, таким как ты, а потом получил свободу, то что было бы между нами? Стал бы я больше думать об удовлетворении похоти тела, или я бы ценил тебя как друга? Когда ты рассказывал на кухне о жизни раба в господском доме, ты поучал меня, а я так и не понял.

Джованни смолк, ожидая ответа Халила. Тот прикрыл глаза и прикусил губу, размышляя, что мог бы сказать на такую отповедь. Неожиданно из уголка его глаза вырвалась слеза, Халил сморгнул и тяжело вздохнул:

– Ты прав, мой синьор, – Халил высвободил предплечье из-под поглаживающих пальцев Джованни и присел на кровати, опустил голову, упершись взглядом в собственные руки, сложенные на груди. – Меня, прежде всего, выбрали кормчим среди других. Но из-за моей внешности это умение легко скрыть. Для всех, как и для тебя, я всего лишь красивый раб. И если я не могу быть кормчим, то мне остаётся лишь одно: ублажать любого, на кого укажешь ты, или умереть. В одиночку я не выживу на этой чужой земле.

Откровенные слова больше ранили, чем успокаивали: после увиденного во сне в душу Джованни закралось подозрение, что его глаза видят многое не так, как есть на самом деле, и в их отношениях с восточным рабом больше насилия и вынужденного подчинения, чем каких-либо восторженных и приятных чувств.

– Я тебе хотя бы чуть-чуть нравлюсь? – Джованни приподнялся и приобнял Халила, пытаясь вложить в свой порыв всю нерастраченную нежность.

– Не чуть-чуть, а очень сильно, – покачал головой восточный раб. От этих слов сердце флорентийца радостно забилось в груди. – Но ты ведёшь себя так, будто хочешь каждый раз наказать меня за это.

Джованни нахмурился, вновь не понимая Халила, но вдруг его осенила идея:

– Скажи, в какие моменты больше, а когда меньше?

Халил повернул к нему голову в полупрофиль, одарил грустной улыбкой и заглянул в глаза флорентийцу:

– Когда ты смотришь на меня, моё сердце переполняется радостью, будто солнце выходит из-за туч, мои цветы поднимаются и тянутся к свету. Когда не замечаешь, отворачиваешься, увлечённый своими мыслями, то кажется, что тьма овладевает мной. Я хотел бы быть частью семьи раба по имени Франческо, но никогда не смогу заменить семье Мональдески погибшего сына, – восточный раб рассуждал о простых истинах, Джованни только и оставалось, что удивляться точному и независимому взгляду со стороны. Халил продолжал: – Эти люди добрые, любящие, искренне желают помочь, но для них… Помнишь, ты говорил «minority»? Я так понимаю это слово: чужой, неродной, таящий в себе стыд, о котором не говорят вслух.

«Всё правда!» – хотелось с горечью воскликнуть Джованни. Сколько бы он ни старался: учёный человек, рыцарь, нотарий, лекарь, но в церковь его сегодня с собой не позвали. И не потому что решили, мол – пусть отдохнёт от трудов, а потому что знают о грехе и не принимают.

– Ты… ты очень проницательный, Халил, – Джованни спрятал своё раскрасневшееся лицо в прядях растрёпанной косы восточного раба и еще крепче сжал его в объятиях. – Нам нужно позвать Али и всем троим обстоятельно поговорить. Перед ним я тоже сильно виноват: передал в услужение Райнерию и не обращаю внимания.

Они не спеша оделись и перешли в родительский дом. Он был пуст, внешняя дверь закрыта, вся семья, включая детей, ушла в церковь.

– Али! – громко позвал Джованни, но никто не откликнулся. Он зашел во все спальни, но никого не обнаружил и вернулся на кухню к Халилу. – Неужели он ушел вместе со всеми? Вряд ли он отправился на встречу с мальчишками. Они все сейчас с родителями. Подождём!

Варёные яйца, свежий хлеб, кусок сыра и поджаренные колбаски – всё, заботливо укрытое Фиданзолой полотенцем, уже ожидало на столе, оставалось только порезать еду на куски и налить вина из бочонка. Они насыщались в молчании, сидя по разные стороны стола, будто чужие, и Джованни чувствовал, как внутри него раскрывается жалящими лепестками тревога. Яркий сон не отпускал, а образ казнённого Али то и дело вставал перед внутренним взором. Наконец с улицы послышался шум. В замочной скважине повернулся ключ, и вся семья Мональдески, радостная и возбужденная утренней проповедью, зашла в дом, разбредаясь по комнатам.

– А где Али? – Джованни выскочил в прихожую, за ним тенью последовал Халил и встал позади, чуть касаясь выставленными вперёд ладонями спины.

– Али? А разве он не с вами? – удивилась Фиданзола. – Я решила, что он ушел в башню!

– Нет, никто не проходил! Я проводил Джованни, передал Халилу, но в башне мальчика не было! – воскликнул Пьетро, мрачнея лицом.

– Али с нами не ночевал! Была гроза, мы так боялись! – заявила Антония и, увидев Халила, резво побежала к нему, схватила за руку, потянула на себя, чтобы решить, какую косу она будет плести восточному рабу сегодня.

– Дождь начался сразу, как стемнело, наши посетители быстро разошлись. Он не мог остаться на ночь у своих приятелей? – спросил Райнерий, который успел уже снять с себя плащ и имел чёткое намерение приступить к своим делам в постоялом дворе и подняться по лестнице.

– Каких приятелей? – с вызовом обратился к нему Джованни.

– Не знаю! Ну тех, с кем он играл? – Райнерий сошел с нижней ступеньки и приблизился.

– Если бы он и остался в чьём-то доме, испугавшись непогоды, то сейчас уже бы вернулся домой. Улицы почти высохли, солнце светит! – возразила обеспокоенная Фиданзола.

– Так значит, Али не было всю ночь и никто из вас не знает, где он? – с отчаянием выкрикнул Джованни. Ему стало дурно, кровь отлила от лица, флорентиец схватился за дверной косяк, пытаясь удержать себя в сознании. Со спины его подхватил Халил, давая дополнительную опору.

– Погодите! – Рассудительный Райнерий остановил галдёж домочадцев всего лишь жестом и громким голосом. – Мы сейчас разберёмся. Кто и когда видел Али в последний раз?

Все сошлись на том, что в конце дня Али еще был на рынке и играл в прятки с другими мальчишками. Фиданзола, возвращавшаяся из лавки торговца пряжей, прикрикнула на них, указав рукой на приближающуюся дождевую тучу. Али вначале послушался, а потом, из шалости, спрятался в переулке и выглядывал из-за угла, пока Фиданзола не потеряла терпение, не махнула рукой и не вошла в дом.

Все удрученно разводили руками и спрашивали друг друга: что же теперь делать? Начинать ли поиски или еще подождать?

– Мальчик с тёмной кожей, не похожий на других, не мог исчезнуть бесследно! Идём расспрашивать соседей и на рынок! – принял решение за всех Райнерий. – Пьетро, а ты разыщешь начальника городской стражи и сообщишь ему о пропаже.

– Спроси его, – подал голос Джованни, – не сидит ли кто в тюрьме? Али мог что-то украсть и попасться. Нет, он не вор, – попытался объясниться перед всеми флорентиец, – но слишком озорной и запросто может попасть в беду. Его могла задержать ночная стража и…

– Вот только не придумывай дурного, не гневи Господа! – рассерженно оборвала его Фиданзола.

– Мать, помолчи, ты многого не знаешь, что у нас в городе происходит! – прикрикнул на неё Райнерий-старший, впервые подавший голос.

– Но не в нашем квартале! – возразила Фиданзола. – Давайте подождём.

– Не в нашем квартале? На второй день, как я приехал сюда, мне предлагали денег перед собором Сан-Лоренцо. Это тебе не мост Рубаконте с его дурной славой! – Джованни уже окончательно пришел в себя. – Я отправляюсь к Луциано, у него достаточно связей, чтобы вытащить Али из любой беды. А вы ищите здесь, на этом берегу. Халил, принеси, пожалуйста, наши плащи, мы уходим.

Когда Халил вернулся, в доме осталась только Кьяра с детьми, а остальные спешно занялись поисками пропавшего Али. Джованни шел через весь город быстрым шагом, восточный раб еле за ним поспевал. Они остановились у моста Рубаконте, чтобы перевести дыхание.

– Синьор! – Халил ухватил Джованни за одежду. – Али – умный мальчик, он никогда бы не ушел с незнакомым человеком. У нас все знают, что так нельзя делать!

Джованни пришлось рассказать, что видел Али играющим с друзьями на деньги, о новом кошеле, который он заметил на поясе мальчика, о видении из своего сна и предупреждениях Дино, о том, что «нравы в городе уже не те».

– Али не стал бы воровать, – убеждал его Халил. – Да, он мог затаить обиду на тебя, твою семью, пребывать в дурном состоянии духа, но уйти с незнакомцем по своей воле – не мог.

– В моём прошлом, – они вновь пошли вперед, пересекая мост, – был однажды такой случай: девушка за медового петушка и опытная содержательница борделя за ливр, утратили бдительность настолько, что чуть не стали причиной гибели двух своих друзей. Разум любого человека можно помутить, если правильно найти соблазны, которым он не в силах противостоять. Али может быть умным, осторожным, хитрым, как ты говоришь, но у него есть свои слабости, тем более сейчас, когда он решил, что лучше всех всё знает. – Они почти достигли улицы, где стоял дом Луциано. Джованни замедлил шаг:

– Мы сейчас встретимся с одним человеком, Халил. Он должен был сегодня прийти к нам в гости, но так получилось, что идём к нему мы. Я буду просить его о помощи, и не знаю, потребует ли он что-либо взамен. Я уже предупредил его, что ты – мой любовник, которого я никому не отдам, – слабая и недоверчивая улыбка промелькнула на лице Халила, – но ему нужно будет рассказать подробно, что ты делал, когда остался с тем старым синьором наедине, чтобы «доставить ему радость». По твоим же словам! – Джованни усмехнулся про себя и пользуясь тем, что они находятся в том квартале, где поцелуи между двумя мужчинами не в диковинку, прижал Халила спиной к стене. – Ты – мой! Друг и любовник. Ты не раб и не шлюха. Запомни! И ничего не должен делать, если тебе этого не хочется или отвратительно.

– Синьор, – Халил был очень серьёзен и сосредоточен. – Моё тело и умения – это вещь, которую дают в уплату, если таковой будет цена.

Джованни в поцелуе прихватил сначала нижнюю губу восточного раба, затем верхнюю, ощущая, как, после осторожного посасывания податливой живой плоти, у основания члена начинает растекаться приятный огонь:

– Нет. Я тоже когда-то так полагал. У этой вещи слишком высокая цена – другие знания, и главное – не продешевить. Не посчитать тебя простым сосудом для излития чужой похоти.

========== Глава 7. Расходящиеся тропки ==========

От автора: и вновь о расстояниях. Центр городской жизни в средневековой Флоренции – это один километр от одной стороны, вытянутой вдоль Арно, до другой. Пешком это расстояние можно пройти за пятнадцать минут. От своего дома до дома Луциано Аманати, который находится на другой стороне реки, Джованни потребовалось бы двадцать три-двадцать пять минут ходьбы пешком.

***

– Ты, ты… – с вызовом повторил Халил, чуть отстраняясь и отворачивая голову, – свободный! У тебя есть знания и ремесло. Мне странно и страшно наблюдать за вами, свободными. Вы постоянно чем-то заняты, спешите, готовы отдать все свои силы, чтобы заработать больше денег. Молитесь своему богу и просите простить. Вновь совершаете поступки, которые ему бы не понравились.

– А что, – Джованни положил ладонь на щеку восточного раба и повернул лицом к себе. Ему искренне хотелось, чтобы Халил понял идею, к которой флорентиец пришел, преодолев множество невзгод. – Лучше быть зависимым или рабом? Выполнять все прихоти хозяина, вместо того, чтобы мыслить самому?

– Спокойнее, – Халил уверенно посмотрел флорентийцу в глаза. – Ты знаешь свои обязанности сегодня и завтра. Не терзаешь себя неизвестностью. Не решаешь, хватит ли у тебя денег на еду или крышу над головой.

– Ага, спишь на гнилом тюфяке в сырости и полной темноте, – зловещим шепотом продолжил Джованни, – мечтаешь о свежей булке из белой муки, а получаешь черствую корку грубого хлеба. Переживаешь, что твой хозяин столь нелюбезен с тобой, и еще больше стараешься во всём ему угодить.

Халил смущенно улыбнулся в ответ:

– Нет, сам хочешь стать хозяином.

Джованни усмехнулся, отодвинулся, пропуская Халила вперёд:

– Сейчас ты познакомишься с единственной шлюхой в этом городе, которая стала хозяином. А остальные так и остались рабами и закончат свою жизнь в сточной канаве. Зато какие приятные мечты!

Хромой трактирщик на этот раз не сидел в одиночестве, а большим черпаком разливал по глиняным мискам густую похлёбку, пахнущую чем-то кислым. Однако толпящиеся вокруг него шлюхи разных возрастов принимали ее как благословенный дар. Дополнением шел толстый ломоть вчерашнего хлеба, кусок свиного окорока и половинка головки чеснока. Получившие еду разбредались по разным столам в молчании, стараясь не пролить ни капли.

– Благодарите синьора Амманати за заботу, поминайте в молитвах! – неустанно дребезжащим голосом повторял Гоббо, чем вызвал легкий смешок у застывшего на пороге Джованни. Он повернулся к Халилу:

– Вот, посмотри на наших рабов. Тоже молят Господа за своего хозяина и благодетеля.

Когда очередь перед трактирщиком закончилась, Джованни прошел внутрь. Гоббо сразу же его узнал и радостно кивнул, когда флорентиец сообщил, что не хотел доставлять лишних хлопот синьору Амманати, поэтому пришел сам. Узкая дверь, скрытая в стене, вела к небольшой лестнице на второй этаж. В первой проходной комнате их встретил молодой мужчина, который сидел на лежанке, откинувшись на подушки и завернувшись в теплое покрывало, и, казалось, дремал. Рядом с ним на низком табурете стояла почти нетронутая миска с похлёбкой.

– Доброго дня! – поприветствовал его Джованни.

Незнакомец открыл глаза и уставился на них мутным взором. Его нежные щеки, на которых только пробивался золотистый пушок будущей бороды, еще больше бледнели, тонкие брови скорбно изгибались, пока сфокусировавшийся взгляд становился всё более осмысленным.

– Нам нужен синьор Луциано Амманати, – дружелюбно сообщил Джованни.

– Я не смогу его позвать – шепотом ответил юноша. – Он запретил мне открывать рот. Сказал, что мои стоны мешают ему спать, – он левой рукой стащил с себя часть одеяла и неожиданно заплакал. Весь правый бок его тела покрывали багровые синяки, неестественно вывернутая рука лежала изогнутой веткой, на ногу были наложены пропитанные засохшей кровью повязки.

– А как тебя зовут? – спросил, стремясь утвердиться в своих подозрениях, флорентиец.

– Мино.

– Из Перуджи? И кто же тебя так отделал? – усмехаясь хмыкнул Джованни. – Дай угадаю – ты их не видел! Но скорее всего, поучаствовал весь бордель. Да, я уже наслышан о тебе. И Луциано ты теперь, такой «красивый», совсем не нужен? Боишься, что как сможешь ползать, то он выкинет тебя на улицу? Правильно делаешь!

Халил тронул Джованни за плечо, возвращая к действительности и лишний раз напомнив, что они здесь не по прихоти, а из-за исчезновения Али. Джованни набрал побольше воздуха в лёгкие и крикнул:

– Луциано! Мы к тебе в гости!

Луциано постарался проявить верх своего радушия: предложил спуститься в тесный внутренний двор, где стояло несколько плетёных кресел с мягкими подушками. Сам позаботился о добром вине и закусках для своих гостей. Джованни несколькими словами описал беду, которая их привела в дом Луциано. Тот сходил к Гоббо, передал всем своим работникам, что пропал мальчик по имени Али, и послал на улицы, а затем подобно пиявке прилепился к Халилу, рассматривая его со всех сторон. Сквозь ткань камизы ощупал мышцы рук и спины, расспрашивал его долго. Джованни, выступавший переводчиком, успел несколько раз приревновать, а единожды даже закипеть праведным гневом от того, как подробно и красноречиво всё показывалось на пальцах.

Чудо исцеления сводилось к тому, что у Моцци было множество мазей, составленных по разным рецептам, но применить их правильно его лекари не смогли. «У нас много стариков, у которых есть молодые жены, и те правильными кушаньями и танцами разжигают желание вновь и вновь, – рассказывал Халил, – это не болезнь. Средств вернуть мужскую силу великое множество. А если пища и хамам не помогают, то используют мази и растирания».

Халил начал не с обработки вялого корня семейного дерева Моцци, а с общего расслабления тела, затем заставил кровь прилить к животу и бедрам. И только потом приступил к ласкам члена и засунул пальцы, смоченные в теплом масле со специями, в анус Ванни и еще долго там его оглаживал, пока силы не переполнили увядший стебель и цветок не раскрылся.

– Значит, дело не в облике, а умениях! – восхитился Луциано. – Джованни, мне нужно искусство этого мавра! Я заплачу, но он должен обучить моих ребят. Двух-трёх будет достаточно. И ты тоже мне очень нужен!

– А я-то зачем? – Джованни от удивления подпрыгнул на месте и с подозрением спросил: – Шлюх твоих лечить?

Облик Луциано изменился: в нём всё резче стали проглядывать те черты, которые флорентиец помнил с детства – резкие линии губ приобрели плавность, морщинки на лбу разгладились, глаза посветлели и увеличились в размере, будто сейчас на него глянул тот самый мальчик, с которым они вместе удили рыбу в Арно и делились секретами.

– Нино, – ласково продолжил Луциано, – я тебя очень прошу! Знаю, что тебя не купить за золото, но им нужен свой лекарь. Другие – отказывают, невежественны или алчны. Я не знаю, чем тронуть твое сердце… А хочешь, я тебе отсосу? Честное слово! Будешь единственным человеком, которому отсасывал Луциано Амманати.

– Ты что несёшь? – расхохотался Джованни. – Или я ослышался: «единственным, кому не отсосал»?

– Хватит цепляться к словам! – беззлобно махнул на него рукой Луциано. – Все остальные уже давно померли или забыли. Нино, милый мой, пожалуйста! Ты же кладезь самых невероятных талантов.

– Мальчика найдём, тогда договоримся, согласен? – То ли из-за вина, то ли из-за юношеских воспоминаний, всё воспринималось сейчас настолько беззаботным, весёлым, наполненным яркими красками, что Джованни не хотелось думать ни о маленьком паршивце Али, ни о страдающем от боли Мино, запертом в комнате в этом доме, ни о хрупком Дино, чьи надежды на лучшую жизнь оказались беспощадно перемолоты и обмануты.

***

Под лучами яркого солнца петушок казался осыпанным облаком золотых брызг. Его ажурные крылья с бороздками перьев поднимались, выкрашенная зелёной краской голова с ярко-алым гребешком то опускалась, будто он клевал рассыпанное на земле зерно, то поднималась вверх, и кукла издавала смешной возглас «Кукареку!». Вторая деревянная кукла хаотично двигала руками, к которым были привязаны тонкие верёвочки, открывала рот, и поглядывала то в одну, то в другую сторону. К её гладкой голове был приторочен пук жестких «волос», сделанных из белой козьей шерсти. Кукла иногда потряхивала головой, чтобы откинуть длинные пряди прочь с лица, и спрашивала у зрителей: «А не отправиться ли бедному Петруччо к цирюльнику, чтобы побрить щеки?».

Её кукловод-хозяин говорил разными голосами, отпуская скабрезные шуточки в сторону прохожих, и увлекал зрителей танцем ног своей куклы в огромных башмаках на высокой подошве. Среди других кукол, спрятанных в глубоком сундуке, были: простоватый стражник, алчный судья, похотливый монах и даже король с королевой. Горожане с удовольствием привечали этот маленький кукольный театр, который выступал на рыночной площади каждый божий день.

Никто не обращал внимания на смуглолицего молодого человека в христианской одежде, который стоял поодаль, слившись со стеной дома, и в начале завороженно наблюдал за руками кукольника, а затем, увлёкшись своими мрачными мыслями, медленно пошел по запруженным народом улицам в сторону площади городского совета. Удар церковного колокола заставил его ускорить шаг, а затем скрыться в прохладе колоннады здания, стоящего на площади. С этого места было хорошо видно всех, кто выходил из-под портала главного дома Флорентийской республики. Заметив знакомый силуэт, иноземец сделал несколько шагов навстречу.

– Халил, почему ты здесь в такой час? Есть новости? – Джованни нервно схватил его за плечи. Последние две ночи и два дня флорентиец почти не спал и не ел, основательно измучив себя угрызениями совести за то, что не обращал внимания на пропавшего Али. Сейчас он выглядел посеревшим от усталости, с глубокими тенями под глазами. Семья Мональдески, подавленная бесплодными поисками, старалась лишний раз не заговаривать и лишь шепотом молилась Господу, чтобы Джованни не заболел.

– Пойдём, присядем где-нибудь, мой синьор, как вы это называете? Таверна? – Халил заботливо подхватил Джованни под руку и повел, совершенно покорного его воле, в боковую улицу к двухэтажному дому с узкими оконцами, где на вывеске красовалось изображение кружки пива. Он посадил флорентийца за стол и уже смог самостоятельно объяснить хозяину, что им нужна похлёбка, хлеб и вино.

– Мне кусок в горло не лезет, – пожаловался Джованни, однако позволил Халилу влить в свой рот ложку с размоченным в супе куском хлеба. – В мою в голову будто залили расплавленное железо и оно там застыло. Господь наказал меня за чрезмерную гордыню. Сначала мы чуть не потеряли тебя, потом эта история с Али. Чем я Его прогневал? В том страшном сне меня не узнал мой ангел, что всегда хранил меня, а аль-Мансур упрекал в похоти. Сказал, что хочу прослыть праведным Мональдески, и так и не стал Франческо Лореданом.

– Мой синьор, а ты подумай, почувствуй, – неожиданно ответил на его стенания восточный раб, – сколько стойкости должно быть у Франческо? Он получил в дар то, о чем мечтает каждый раб – свободу. Он стер с тела имена прежних хозяев. Он готов преодолеть и бурное море, и жаркую пустыню, чтобы вернуться домой. Жизнь испытывала его дух и разум постоянно. Стал бы он лишать себя жизни из-за одного человека? Да, Франческо были доверены два человека. Не сыновья, не братья, не друзья.

– Предлагаешь просто всё забыть? Мол, был такой мальчик! – с сарказмом выкрикнул Джованни, всплеснув в воздухе руками так, что Халил едва успел спасти наполненную ложку.

– Нет! – Голос восточного раба оставался ровным, но в нём чувствовалась твёрдость незыблемой скалы. – Если бы Франческо было нужно, то он бы уже открыл каждую дверь в этом городе, заглянул бы в каждое окно, обшарил каждый погреб, но нашел! Так поступил бы мой хозяин… бывший, и каждый из его слуг, и аль-Мансур. Пропавшую вещь нужно вернуть, ибо она доверена тебе другим человеком. Иначе это – обман. А чем занят Флорентиец? Плачет, казнит себя и продолжает покорно следовать чужим желаниям.