Текст книги "Лагуна (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

– Синьор Франческо, вас зовут сойти вниз, – раздался громкий крик Тулии со стороны лестницы и нарушил установившуюся тишину.

– Пойдемте, донна Агнес, – Джованни резко выпрямился и отпрянул. – Халил, ты тоже! Это мой слуга, донна, – он показал рукой на восточного раба. – Сопровождал меня на протяжении всего пути сюда. Он такой же раб, каким был и я. – Халил широко улыбнулся и низко поклонился, прижимая скрещенные ладони к груди.

– А ты что тут делаешь? – возмущенно воскликнул синьор Реньеро, накинувшись на Халила, когда они спустились. – Вещи донес, оплату получил. Брысь из господского дома!

– Этот человек со мной, дядюшка, – спокойно встал перед ним Джованни, прикрывая собой Халила. Он быстро сообразил, что страдающий утренним похмельем синьор Реньеро даже не заметил, что людей на его лодке больше, чем было, когда она приплыла в Падую, и принял восточного раба за носильщика, который нашелся в том районе, где они сошли на берег. – Вам же сказали – со мной мои вещи. Это – вещь.

– А, – издал глухой горловой звук синьор Реньеро, пытаясь переварить сказанное.

В это время Микеле изнутри открыл створки тяжелых дверей перед Джованни и пригласил войти всех, кто хочет присутствовать при освидетельствовании подлинности личности человека, называющего себя Франческо Лореданом.

Комната, в которой жил последний год Пьетро Лоредан, была небольшой, как показалось вначале, потому что часть её, где была широкая кровать с четырехугольным балдахином, скрывали занавеси. Они были закреплены по всей длине веревки, натянутой от одной стены до другой. Яркий солнечный свет, лившийся из окон напротив входа в комнату, не проникал через эту преграду. Слева был камин, а выход на балкон перегораживал стол, за которым сидел нотарий лицом к вошедшим.

Посередине комнаты в слепящем свете стоял пожилой седой мужчина в темной одежде. Как его потом представили – синьор лекарь Иероним Палатини. Он поманил пальцем Джованни и поставил перед собой лицом к занавесям. Остальные приглашенные остались стоять у дверей: синьор Реньеро, Халил и Агнес. Микеле нешироко раздвинул занавески и отошел. В этот миг Джованни осознал, что видит перед собой только непроглядную тьму, из глубины которой незримый и таинственный Пьетро Лоредан теперь жадно исследует взглядом облик своего обретенного сына.

– Как ваше имя, синьор? – раздался гулкий голос нотария.

– Франческо Лоредан, – ответил Джованни, чувствуя, как темнота затягивает его внутрь себя, и только столп света, в котором он стоит, является спасительной нитью, удерживающей разум на грани сознания.

– Сколько вам лет?

– Не знаю точно – двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…

– Вы помните свое детство? Отца и мать?

– Я не помню, – ответил Джованни и опустил взгляд, отрешенно покачав головой, и добавил еще тише: – совсем не помню.

– Да как же так? – неожиданно возмутился синьор Реньеро, нарушив своим громким голосом установившуюся тишину. – Перед тобой твой отец! Ты должен плясать от радости, что оказался дома. Склониться перед ним, обнять и расцеловать в обе щеки!

Нотарий осторожно призвал соблюдать спокойствие и не нарушать установленные правила своими советами. Итак – дело не совсем обычное. Джованни вскинул голову, слушая дядюшку, а потом, обращаясь больше не к нему, а к той темноте, что скрывала Пьетро, произнес:

– Если бы я так сделал, синьор Реньеро, я бы солгал перед лицом своего отца и перед Господом. Я и правда ничего не помню. Годы, проведенные в неволе, стирают память. Легче забыть, чтобы выжить, чем вспоминать и умереть без надежд. Рабство дает жизнь не такую сладкую, как свобода, поэтому учишься ценить каждый прожитый день. День, проведенный с надеждой в сердце. От рассвета до заката.

Джованни смолк, продолжая смотреть перед собой и гадая – понял ли его слова Пьетро Лоредан, прочувствовал ли каждой частицей собственной души? Микеле зашел за занавеси и до слуха флорентийца донесся неразличимый шепот. Пьетро принял какое-то решение и отдал указания.

– Синьор Палатини может приступать к осмотру. Синьор Франческо, снимите верхнее платье и обнажитесь до пояса, – передал слова своего хозяина Микеле.

Джованни сдёрнул с головы берет, и волосы рассыпались по его плечам. Затем он передал верхнюю тунику и камизу Микеле, оставшись в брэ и шоссах. Лекарь долго и придирчиво изучал следы от тавро на его теле, заставил повернуться к себе и осмотрел плечи, грудь и живот.

– Синьор Франческо здоров, – громко вынес свое заключение лекарь, – физически развит и силён. У него нет уродств. Есть застарелые отметины от плетей и свежие шрамы на месте срезанных меток хозяев. Приспустите брэ, – синьор Палатини осмотрел член и не стесняясь ощупал яички, проверяя, всё ли на месте. – Он не обрезан и не оскоплён, как часто поступают с христианскими рабами неверные, а значит – сохранил нашу веру и может продолжить род.

В голове Джованни мелькнуло подозрение, пока он натягивал обратно на себя одежду, а Микеле ушел шептаться с хозяином, что, возможно, Пьетро не слишком верит в чудесное возвращение домой блудного сына, а только делает вид. И весь этот осмотр нужен был лишь для того, чтобы выяснить, достаточно ли силен представленный племенной жеребец, чтобы покрыть благородную венецианскую кобылку. Наверно, эти мысли отразились у Джованни на лице и не остались незамеченными.

– Синьор Пьетро спрашивает, не слишком ли унизительным показался осмотр лекарем в присутствии стольких свидетелей?

Джованни повернулся в сторону зияющей темноты и с некоторой бравадой ответил:

– На рабском рынке мне бы еще осмотрели зубы и анус, а потом бы пересчитали следы от плетей, решая, насколько непокорен раб, выставленный на продажу.

– Чтобы дать согласие свести клеймо, нужны решимость и мужество, – вновь заговорил Микеле, а затем, повернувшись к нотарию, торжественно произнес: – Синьор Пьетро Лоредан признает в этом человеке своего сына Франческо и наделяет всеми правами.

========== Эпилог. Тигр в прыжке ==========

Признание упало на плечи тяжелым грузом, ошеломило, отняло разум и речь. Джованни пошатнулся и обхватил себя руками за плечи. Он не понимал, что делать дальше – молиться, заплакать, шагнуть к названному отцу, чтобы прикоснуться. Колени сами подогнулись, и Джованни опустился на пол, продолжая неотрывно смотреть в чёрный провал, который через несколько мгновений закрылся перед ним – это Микеле задвинул занавеси.

«И это – всё? Разве такого обращения отца желала бы душа Франческо? Воистину всем здесь нет дела до судьбы несчастного».

Глазам внезапно стало больно, и Джованни утопил лицо в ладонях: с ним происходило что-то странное – ведь поначалу было лишь сильное волнение, он шел по своему пути, ровному, хотя и с некоторыми препятствиями, но похожему на игру, где все уже договорились о правилах и предлагали только испытать себя в несложных поступках и решениях. Признание же сыном мучительно жгло старую оболочку, заставляя полностью рождаться на свет заново. «Я ничего не помню!» Эти слова из уст мнимого Франческо огненным мечом разделяли время на то, что было «до», и то, что «будет». Имя Джованни, данное перед лицом Господа при крещении, казалось теперь полностью перечеркнутым новым именем.

– Синьор Франческо, вставайте, – лекарь держался за его локоть и пытался приподнять. – Нам только еще и вашей болезни не хватало! Когда синьор Пьетро пожелает, то он обязательно призовёт вас к себе. Ступайте, вашему отцу нужен отдых.

Джованни распрямился и, всё еще пребывая в состоянии оглушенности, огляделся вокруг – знакомым человеком в этой комнате был лишь Халил, который вжимался спиной в стену, не решаясь подойти.

– Халил! – позвал Джованни, и собственный голос показался ему незнакомым. Восточный раб подставил плечо и вывел прочь из комнаты. Их сопровождала только Агнес, успевшая оставить первой свою подпись под свидетельством нотария.

– Синьор Франческо, вы, наверно, ничего не ели с самого утра, – затараторила она, когда двери позади них закрылись, – вот вам и нездоровится. Я сейчас приготовлю обед. Жаль, что я не успела сходить сегодня на рынок, поэтому не смогу порадовать вкусной стряпнёй, но завтра – обязательно это сделаю! Нужно еще приготовить отдельный зал и поставить стол – не кормить же вас на кухне!

– Мы все голодны… – отрешенно промолвил Джованни. Слова Агнес о рынке и столе не доходили до сознания, пока внезапно перед внутренним взором не возник тот самый стол в доме королевского советника: длинный, гладкий, покрытый скатертью и заставленный блюдами, вокруг которых вился сводящий кишки пряный аромат. И широкое резное кресло с отполированными витыми подлокотниками. И серебряные кубки, куда Готье наливал густое вино из кувшина с горлом, похожим на длинный птичий клюв. «У меня будет так же! И медовые булки, а не постный хлеб. В этом доме, – Джованни поднял голову и прошелся взглядом по копоти на стенах, – слишком мало радости. Пьетро умирает и всё вокруг заставляет умирать вместе с ним. Если это теперь и мой дом, то я как лекарь выгоню из него тоску». – Я люблю медовые булки, донна Агнес. Каждое утро они должны пахнуть так, чтобы я слышал их запах у дверей своей комнаты.

Агнес восторженно улыбнулась и поспешила спуститься на кухню.

– Дождемся синьора Реньеро, – предупредил Джованни Халила.

– Мой синьор, тебе и правда плохо: ты слишком бледен, – обеспокоенно заметил Халил. – Мы с Али быстро уберем одну из комнат, разложим постель на полу.

Джованни протянул руку и с нежностью погладил щеку восточного раба, потом притянул к себе и поцеловал в губы, вложив в свой чувственный порыв страсть и желание как можно быстрее остаться наедине и не загружать себя никакими заботами сегодняшнего дня, что громоздились одна на другую. Губы любовника, скромного и послушного внешне, но опасного изнутри, были податливыми: сразу же откликнулись на поцелуй, а ладонь Халила осторожно скользнула вниз живота, чтобы проверить степень возбуждения Джованни, но тот резко отстранился:

– Нет, мой кормчий, нам теперь нельзя отступать перед трудностями: в этой семье достаточно денег, чтобы нанять десять женщин для уборки комнат и десять плотников, чтобы собрали к вечеру кровати. Агнес нужна помощь – кормить еще три прожорливых рта. Помнишь, в Болонье на нас пятерых синьор Аверардо выделил двух служанок, и вы с Али им еще помогали? При том, что я и Гвидо уходили утром, а возвращались вечером.

Они продолжили ждать в молчании, разглядывая закрытые двери перед собой, но не делая больше попыток соприкоснуться и продолжить поцелуй, пока синьор Реньеро не вышел вместе с Микеле и нотарием, который поспешил поскорее проститься, потому что его ожидала лодка. Дядюшка и слуга Пьетро постарались не приближаться друг к другу, явно не питая взаимных теплых чувств, да так, что Джованни пришлось вертеть головой, переводя взгляд то на одного, то на другого. Однако синьор Реньеро быстро нашелся и, изобразив на лице радость, потискал новоявленного племянника и расцеловал в обе щеки:

– Поздравляю, дорогой Франческо, наконец-то твои злоключения закончились! Не переживай, Пьетро бывает иногда настолько угрюмым, что не желает никого к себе подпускать. А сейчас вбил себе в голову, что его вид испугает тебя. Поэтому как настроение переменится, то обязательно увидишь отца. Да, Микелетто?

Микеле кивнул и помрачнел: ему совсем не нравились эти мелкие придирки и пренебрежительное обращение другого синьора, чьим слугой он не являлся.

– Я буду терпеливо ждать, – спокойно ответил Джованни, который не испытал особого восторга от объятий с дядюшкой, но держал свои чувства при себе, продолжая играть роль Франческо, которому все эти нежные излияния любви в диковинку. – Комнаты наверху пустые и неподготовленные. Мой отец говорил с вами, как меня устроить?

– Разве Агнес… – начал было синьор Реньеро, чуть хмуря брови.

– У донны Агнес нет на это ни сил, ни времени, – прервал его Джованни, проявляя твердость. – Срочно нужны люди, чтобы там убраться, и мебель. Если у меня нет иных забот и обязанностей, чем ждать, когда отец меня позовет, то меня нужно обеспечить едой и постелью. Я никого здесь не знаю, и на улицу выйти страшно. Кто обо мне позаботится, если не вы – мой родной дядя, который меня сюда привёз?

– Ну да, – согласился с ним синьор Реньеро, подумав о чем-то своём. Он отвязал от пояса кошель и отсчитал десять дукатов, намереваясь передать их в руки Джованни, но тот показал взглядом на Микеле:

– Управляющий домом моего отца лучше знает, как ими распорядиться, чтобы к вечеру мои комнаты были готовы.

Реньеро, не скрывая сожаления, высыпал горсть монет в подставленную слугой ладонь:

– Завтра утром я пришлю моего сына Джакомо. Он тебя проведёт по городу, познакомит со своими товарищами. Вы же братья – и быстро подружитесь. Будет чем себя занять: охота, праздники. Покажет, куда ходить на церковную службу, если будет нужно, то приведет священника в дом. Хотя после того, как отец Сильвио, священник прихода святого Маврикия, объявил с кафедры, что за грехи стяжательства Господь карает огнём и бросает в этот огонь всё семя рода и даже не родившихся еще детей, мой брат Пьетро доверяет только августинцам из аббатства Милосердия.

– Если бы Господь так наказывал, – глухим голосом, еле сдерживая ярость, прорычал Микеле, – то уже давно спалил бы этот город дотла! Отец Сильвио – напыщенный дурак, или кто-то его подкупил, чтобы окончательно изничтожить синьора Пьетро.

– Отец Сильвио бывает резок, – назидательно возразил синьор Реньеро, – но из наших друзей многие ходят к нему на исповедь.

«Интересный разговор! – подумал Джованни, внимательно наблюдая за собеседниками. – Выходит, что Пьетро вынудили к отшельничеству, прилюдно заклеймив, да еще в то время, когда его душевные раны были свежи».

– Раз уж мой отец так решил, – вступил в разговор Джованни, – то знакомство с отцом Сильвио пока отложим. Господь учит нас почитать родителей.

Синьор Реньеро только плечами пожал: ему уж точно не было дела до того, как будет исповедоваться новоявленный племянник – всё сказанное может оказаться ложью, даже если сарацины отыскали подлинного Франческо. Джакомо, который вел с ними переговоры, заверил, что ничто не сможет помешать планам: найденному человеку точно объяснят, зачем он понадобился. «Красивого нашли. Сразу Пьетро понравился. Вбил себе в голову, что не может у него сын быть с изъяном. Любой бы сгодился, но нет – его сын должен быть ангелом во плоти».

Микеле проводил синьора Реньеро до входных ворот, где его уже ожидали присланные из главного дома слуги, чтобы предложить усесться в носилки, и вернулся обратно к ожидающим его Джованни и Халилу.

– Я тотчас займусь вашими покоями, синьор Франческо, – он вежливо поклонился, но его лицо оставалось напряженным, даже встретив благожелательную улыбку на устах Джованни. – У вас будут какие-либо пожелания?

– Да, Микеле, – кивнул флорентиец. – Я не хочу нарушать установленный порядок дома, которым ты управляешь, – последние слова были намеренно подчеркнуты в речи, – мои притязания скромны, но есть вещи, которые должны быть изменены. Если денег не хватит, то синьор Реньеро даст еще…

– И что же вы собираетесь изменить? – голос Микеле внезапно дрогнул, и в нем затаился страх.

– Это всё, – Джованни махнул рукой, обводя своды и стены, – должно сверкать свежей побелкой, из гобеленов нужно выгнать пауков, а из ковров вытрясти всю пыль. Нанять приходящую помощницу для Агнес, а лучше сразу двух, чтобы помогали с содержанием дома и стряпней. Мои слуги будут ухаживать только за мной. Им нужно нанять учителя, чтобы обучил их нашему чтению и письму.

– Но синьор Пьетро не терпит присутствия чужих людей в доме! – возразил Микеле и насупившись скрестил руки на груди.

– Нас всё равно здесь уже поселили, и мы постараемся это учесть. А ты найми таких, что будут вообще незаметны! И еще стол – нужен длинный стол в отдельных покоях, где мы будем принимать пищу. Мои слуги – близкие люди, и я их намерен усаживать рядом с собой, а не отсылать на кухню. Я тоже стремлюсь к уединению, понимаешь меня, Микеле? И не хочу видеть никаких гостей, кроме тех, кто заранее договорился с моим отцом. Расспросы любопытствующих о том, как я провел эти годы в рабстве, оставим за стенами этого дома. Пусть приглашают к себе. Я даже не хочу видеть здесь Джакомо: ручаюсь, он ни разу здесь не появлялся. Да и синьор Реньеро явно нечастый гость.

Микеле не ответил, но кивнул в подтверждение этих слов. Джованни еще раз обвёл взглядом темные стены и, не обнаружив того, что искал, запустил руку себе под ворот, доставая маленький деревянный крест, что висел у него на шее на простой веревочке. Флорентиец не сомневался, что все слова, произнесенные сейчас, будут в точности переданы тому человеку, который прячется от мира и света за толстыми дверьми и тяжелыми плотными занавесями.

– Видит Господь, я клянусь стать достойным сыном человеку, который меня им признал. Не предам и никогда не причиню ему вреда!