Текст книги "Лагуна (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

За время, когда Аверардо жадно пил, стараясь не пролить ни капли, Али успел незаметно переложить часть поклажи с осла на лошадь Джованни.

– Вот и ослику моему облегчение! – воскликнул довольный мальчишка и что-то радостно запел себе под нос, удрав раньше, чем Джованни успел возмутиться, что слуга не должен ничего делать без приказа своего господина.

– Ладно, – флорентиец постарался успокоить свои мысли и прорывавшийся временами гнев. – Теперь показывай дорогу! Нам нужно в Болонью!

– Почему не в замок? – задал глупейший вопрос Аверардо, и Джованни показалось, что силы его уже на исходе. На опушке перед лесом было жарко и душно, разгоряченные и пропотевшие животные уже собрали вокруг себя стаю мух и вертких слепней.

– Я тебя сейчас тут брошу и ползи в свой замок! – прорычал Джованни со всего размаху ударяя ладонью по спине Аверардо, чтобы убить присосавшееся насекомое. – Ступидо! Зачем тогда мы убегали? Пока твой отец будет разбираться с Катурной, поедешь с нами в Болонью, там ты будешь в безопасности. А отец твой сам приедет, – он сделал многозначительную паузу, – если выживет. В Болонье обратишься к епископу, попросишь защиты.

– Он сейчас в Лояно, – поправил его Аверардо.

– Вот, давай, показывай путь в Лояно, да поскорее, чтобы мы там к вечеру уже были.

– Не успеем. До Ронкастальдо доедем. Это недалеко от Лояно. Там моя тётка живёт. Она нас примет. Только… – Аверардо запнулся и прикрыл глаза. Шумно выдохнул, застонал и вновь с силой сжал бока Халила.

– Что? Давай быстрее!

– Мне нужен твой отвар, лекарь. Который ты мне ночью давал. Боль у меня сильная, не смогу перенести дорогу.

Лес был влажным, прохладным, наполненным прелым запахом хвои и звуками крыльев давно не пуганых птиц. В углублениях следов от копыт стояла вода. Повсюду валялись раскрывшиеся остовы шишек. Полуденное солнце золотистыми столбами прорывалось сквозь плотную крону высоких деревьев и согревало ярко-зелёные пятна папоротника. Полутьма закончилась внезапно, открывая почти лысую каменистую верхушку плоскогорья, покрытую невысокой травой. Здесь было прохладно и гулял ветер. Тропа расходилась в нескольких направлениях. Аверардо показал нужное, с благодарностью принимая плащ, в который завернулся до бровей и вновь смежил веки, засыпая на плече Халила. Али поделился со всеми большой хлебной лепёшкой, которую стащил утром из печи, что стояла на деревенской площади.

От ощущения восторга при виде вышины, на которую путники забрались, можно было задохнуться: синие пики гор виднелись до самого горизонта, большие и маленькие, они тянулись к небу тёмными верхушками, а внизу расстилались зелёные долины, перемежаясь с желтыми полями и ровными рядами виноградников. Несколько раз по дороге попадались пасшиеся на некотором удалении стада овец и коз. Гора закончилась резким спуском вниз, а на противоположной стороне уже можно было разглядеть каменные строения, стоящие на вершинах невысоких холмов. Растормошенный Аверардо с трудом открыл свои светлые слезящиеся глаза, задумчиво посмотрел ими вдаль и перечислил, указывая на каждый пальцем: Фелегуа, Скаррикальсино и незаметный за высокой горой, покрытой лесом, – Ронкастальдо [1].

Примерно треть церковного часа занял спуск с горы до середины долины, откуда уже проторенная дорога поднималась до Фелегуа.

– Я помню эту гору! Она торчала из тумана, – воскликнул Али, когда путники, следуя по узкому ущелью, подъехали к каменной ограде вокруг нескольких домов. В этом хозяйстве выращивали оливки, по двору бродили куры, но не было ни души – все жители работали в садах. Оказалось, что Джованни с товарищами уже проходили вчера по этим местам в тумане и сбились с дороги из-за испуга своего осла. Сейчас же при ясном свете было хорошо видно, где именно они совершили роковую ошибку: дорога спускалась в долину, пересекала её и затем поднималась на противоположную сторону к стенам города, а Джованни решил, что нужная дорога продолжает свой путь по холмам, поэтому свернул в противоположную сторону к далёкому Кампеджо.

В Фелегуа можно было подковать лошадь, купить одежду, заменить порванные башмаки на новые, даже пообедать в единственной харчевне, но не остановиться на ночлег. Каменные дома лепились друг к дружке, подобно гнёздам ласточек, и казалось, что сам город появился лишь от того, что на этом холме сходились дороги, а внизу были плодородные клочки земли, очищенные от леса.

Появление всадников ничем не взволновало сонное состояние городка, только стая голубей поднялась в небо и сделала круг, чтобы вновь усесться на привычные места на крышах. Али принёс постную похлёбку в большой миске и несколько холодных лепёшек. Аверардо пришлось кормить чуть ли не насильно: утренние события и дорога забрали у него все силы, он пребывал в полусне. Джованни спешился и достал из поклажи верёвки, примотал ноги своего подопечного, свешивающиеся, как две деревянные колоды, к подпруге, которая скрепляла чепрак, чтобы они не болтались в воздухе.

– Может быть, меня отвяжешь? – все тягости Халила были написаны на его лице.

– Потерпи, немного отъедем и прямо с лошади, – Джованни сложил руки в молящем жесте.

– Ты не бойся, наш синьор поможет и подержит, если сам не справишься, – неожиданно появившийся Али участливо погладил колено восточного раба. Джованни проявил прыть и щелкнул своей ложкой, которую заткнул за пояс по окончанию трапезы, по лбу дерзкого мальчишки. Али недовольно взвизгнул и поспешил взобраться на осла.

Скаррикальсино располагался совсем недалеко, на соседнем высоком холме, и был больше похож на город-замок, чем на деревню. У него были ворота и стены, обвивающие кольцом несколько домов, построенных на вершине. Жителей здесь было больше, поэтому под воротами выстроилась целая ремесленная улица, значительно расширив городские границы. Задние дворы этих хозяйств выходили на крутой склон холма, где высаживали виноградники и пасли скот. Здесь путники не стали задерживаться, лишь расспросили о пути. Проехав по запруженной торговцами улице под старыми стенами города, они свернули на дорогу, которая извивами большой петли через лес спускалась вниз в долину.

Башни Ронкастальдо были хорошо видны с подножия холма, но пришлось потратить много времени, проезжая мимо возделанных полей и плодовых садов, прежде чем город, спрятавшийся позади высокого холма, открылся перед путешественниками. С некоторым временем люди, привыкшие к старинному укладу – башня на целую семью, – меняли свои взгляды, объединялись и начинали отстраивать дома, больше пригодные для жизни в достатке, чем для обороны. Стены башен превращались в городские стены, а высокие верхушки, которые были видны за много миль [2], разбирались, и камень использовался для дальнейшего строительства. Ронкастальдо не был укреплённым замком, но его сердце было крепко спрятано за высокими оградами.

Аверардо был совсем плох: мокрый от пота, терзаемый лихорадкой – он не хотел выплывать из своего сна в Божий мир, как Джованни ни старался растрясти его за плечи. Путники свернули с главной улицы и въехали на более узкую, где едва ли смогли разминуться две телеги. Такие улицы обычно не имеют названий, но скрывают в себе основной нерв городской жизни, когда дверь в дверь соседствуют лавка мясника и булочника, а с кресла цирюльника можно спокойно обсуждать новости с друзьями, зашедшими в таверну напротив пропустить пару кружек пива. Все фасады домов были украшены провисшими от времени верёвками, на которых сушилось выстиранное бельё. Появление незнакомцев понаделало изрядного шума: на вторых этажах хозяйки пооткрывали ставни, чтобы лучше слышать, но сохранять приличия.

– Уважаемые, – вежливо обратился Джованни к трём пожилым синьорам, увлеченно игравшим в кости за столом, выставленным прямо на улицу. – Кто-нибудь здесь знает почтенную донну, находящуюся в родстве с Аверардо, сыном Аттавиано из Кампеджо?

Синьоры с удивлением поглядели друг на друга, затем принялись молчаливо изучать путников. Из лавки вышел мясник, вытирая руки кровавой тряпицей. Прибежали трое детей, прижались к стене рядком и с любопытством разглядывали мавров, которых в этих краях отродясь не было. С другой стороны улицы женщина, даже не взглянув, выплеснула ведро воды прямо под копыта лошади.

– Смотри на герб! – вдруг произнёс один из старожилов, указывая пальцем куда-то флорентийцу между ног. Джованни опустил голову и тоже посмотрел на рисунок, впервые обращая внимание на украшение седла. Там откормленный пёс, стоя на задних лапах, тянул передние куда-то вверх [3].

– Так вам нужна донна Анжела! – воскликнул другой синьор, чуть привставая с места от волнения и расплываясь в любезной улыбке. – Вы слишком рано свернули с пути! Ее дом дальше: как минуете кузню, сразу езжайте налево вверх, и дорога приведёт вас к двум башням.

***

[1] Сейчас это Филигаре (Felegua) и Монгидоро (Scarrical’assino). Дорога в Лояно раньше проходила, огибая вершину горы слева через Ронкастальдо, теперь она идёт справа.

[2] ставлю здесь метку расстояния. Римская миля (сухопутная) – 1482 м, французская сухопутная миля – 4444,4 м, британская – 1609,34. Поэтому при чтении исторических монографий, сочинений или переводов нужно обращать внимание на национальность автора, потому что может вестись разный подсчет расстояния.

[3] часть герба семейства Убальдино, которое правило на этих землях.

========== Глава 9. День четвёртый (продолжается) ==========

На сочной траве в скудной тени оливковых деревьев у самой кромки дороги сидела большая стая гусей. При приближении всадников серые птицы разом подняли головы, злобно загоготали и принялись медленно отходить, освобождая путь. Коней пришлось придержать и терпеливо дождаться, пока встревоженные птицы не перестанут шипеть и не уберутся из-под копыт. На вершине пригорка стояли несколько каменных строений и две башни, но с этого расстояния можно было разглядеть лишь распахнутые ворота и спины бегущих впереди детей из Ронкастальдо. Тех самых, что встретились на улице: они проскользнули по огородам между домами и, значительно срезав путь, огласили своими криками широкий двор большого хозяйства.

Впереди между двух башен стоял высокий господский дом с четырьмя печными трубами и плоской черепичной крышей. По обе стороны от него, замыкая прямоугольный двор, тянулись пристройки: слева кухня с конюшней, позади которой был обустроен птичий двор, а справа – двухэтажный дом, похожий на жилой, с двумя печными трубами на крыше. Перед ним был колодец с массивным воротом из толстого бревна, обмотанного заржавелой цепью.

Дети возбуждённо отплясывали перед полной женщиной в коричневом переднике и белом платке, с сильными и огрубевшими от работы руками, больше похожей на крестьянку или монашку, чем на благородную синьору. Однако лошади были тут же подхвачены под уздцы слугами – двумя бородатыми мужчинами, молодым и старым, а к владелице поместья сбежались пятеро женщин разного возраста, в возбуждении вглядывающихся в прибывших незнакомцев. Все они ожидали, что же скажет их хозяйка.

Джованни спешился. Уставшие мышцы отозвались глухой болью в теле, пальцы на ногах будто утратили чувствительность. Он учтиво поклонился синьоре, назвал своё имя и указал рукой на Аверардо, в беспамятстве повисшем на Халиле.

– Это Аверардо, сын синьора Аттавиано из Кампеджо. В Ронкастальдо сказали, что вы его родственница. Ему нужна помощь.

Женщина несколько мгновений не могла понять, что и к чему, потому что говор у Мональдески был флорентийским и не совсем понятным в их краях, а потом, будто очнувшись ото сна, всплеснула руками:

– Аттавиано, муж моей сестры Лукреции! Аверардо! Как он вырос! Скорее же снимайте его с лошади, несите в дом! – все слуги бросились выполнять приказ своей госпожи, да так, что чуть не опрокинули связанных между собой всадников на землю. – Что произошло? – спросила донна, понизив голос, и железной хваткой вцепилась Джованни в предплечье, отвлекая от созерцания усилий слуг.

– Я лекарь, – откровенно ответил флорентиец под внимательным прищуром светлых и пытливых глаз, невольно вздрогнув, как мальчишка, которого застали за озорством, – меня позвал слуга синьора Аттавиано. Аверардо содержался пленником у какого-то синьора в Катурне, но его освободили, а сегодня утром люди этого синьора напали на деревню, где мы были. Нам удалось спастись. А что с синьором Аттавиано – Господь лишь знает!

– Плохие новости! – женщина покачала головой и проводила взглядом слуг, проносящих мимо недвижимого Аверардо. – Надеюсь, ты Аверардо не помирать сюда привёз?

– Нет, что вы! – возмущенно поспешил разуверить ее Джованни. – Дорога оказалась тяжелой, не спорю: нам пришлось перевалить через горы и сначала добраться до Фелегуа. Моему больному нужны лишь забота и покой.

В их разговор вмешалась служанка:

– К ногам привязаны доски, мы не можем запихнуть синьора в лохань, чтобы вымыть!

– Нет, не отвязывайте! – воскликнул Джованни. – Просто положите Аверардо на стол или на пол. Остальное я сам сделаю! – он оглянулся на своих друзей. Али продолжал сидеть верхом на осле, а Халил обнимал шею лошади, пытаясь не упасть от усталости. Джованни вложил как можно больше жалобности в собственный голос: – Синьора, моим слугам тоже нужен отдых и еда.

– Синьор Мональдески, не волнуйтесь, – женщина приобняла Джованни за плечо, отбросив все церемонии. – И вы, и ваши слуги будете хорошо приняты в этом доме.

Донна Анжела странным образом умела создавать вокруг себя мощный вихрь, сама являясь его центром и всего лишь отдавая указания спокойным и ровным голосом. Джованни оставалось только молча взирать и подчиняться, будучи вовлеченным то в одно дело, то в другое, и осознавать происходящее какими-то краткими вспышками трезвого сознания. Вот – их осла с уже снятой поклажей уводят в двери конюшни, Али бежит подставить плечо Халилу, оставшемуся без опоры, молодая служанка тащит флорентийца за руку, по дороге расписывая рецепт приготовления вкуснейшего пирога с печенью гуся и ягодами. Появляется большой стол, за которым Джованни обнаруживает себя уже сидящим с товарищами, из узкого глиняного носика на тесто льётся коричневый горчичный соус, Халил подносит палец к своим губам и слизывает острый сливочный соус, в котором, кажется, больше чеснока, чем сыра. Джованни, так и не доевшего пирог, поднимают с места известием, что больного помыли, и остались лишь те места, что скрыты под повязкой.

Забота и внимание действуют на Аверардо даже лучше восточных капель: он лежит на обеденном столе в большом зале господского дома, на нём камиза из тонкого льна, щеки обриты, а служанки чешут вымытые волосы. Больной уже в сознании, его напоили теплым бульоном, и жар пока не терзает его тело. Джованни осторожно разматывает повязки, хотя и точно знает, что вся его прошлая работа пошла насмарку, и теперь придётся заново, перебирая мышцы, совмещать суставы и кости на раздутых от внутреннего отёка ногах, смазывать мазью и накладывать свежие ленты из плотной ткани. Донна Анжела стоит рядом, положив руку флорентийцу на плечо, и внимательно следит за работой. Кажется, что внешне она совершенно спокойна, однако частое и тяжелое дыхание выдаёт её волнение. Слуги уносят Аверардо на второй этаж и укладывают на широкую кровать. Джованни идёт вслед за ними, прощупывает пульс на руке Аверардо, щупает испарину на лбу, спрашивает про боль.

Небо уже очистилось, и комнату заливают оранжевые лучи заходящего солнца. «Завтра будет жаркий день», – вяло проносится в мыслях Джованни. Он подходит к окну, его помощь сейчас не нужна, пока служанки поправляют подушки и вновь кормят Аверардо жидким супом, а затем опаивают подогретым вином. Ночь обещает быть прохладной. Невысокие холмы и горную гряду, стеной прикрывающую линию горизонта, затягивает сизым туманом.

– Мальчик будет рядом с Аверардо этой ночью, – в дверях появляется донна Анжела, ведя перед собой Али. Ее тяжелые руки лежат у мавра на плечах, а на лице Али написано полное смирение. – Он ляжет рядом.

«Соблазнила? – усмехается про себя Джованни. – За возможность поспать на господской кровати, на мягкой перине и чистых простынях, Али тебе в сыновья еще напрашиваться будет, вот увидишь!» Он кивает, соглашаясь. Растирает щеки ладонями, пытаясь вывести себя из странного полусна, когда кажется, будто качаешься на волнах, и глаза то видят чётко, то закрываются, не в силах воспротивиться векам, отлитым из свинца.

Али, раздевшись до нижней рубахи, уже лежит на кровати и деланно зевает. Служанки опускают балдахин, оставляя на столе зажженную свечу, и, повинуясь жесту госпожи, уходят прочь.

– Иди за мной! – произносит донна Анжела ласковым голосом, и Джованни покидает спальню вслед за ней, следует по короткому тёмному коридору в небольшую комнату, служащую хозяйке рабочим кабинетом для хранения книг, документов и хозяйственных счетов.

Первая сильная встряска за плечи не помогла. Удар спиной о стену, когда донна Анжела изо всех сил толкнула Джованни в грудь, оказался более ощутимым. А когда перед глазами сверкнуло в свете лампады начищенное лезвие короткого меча, то сон как рукой сняло. Джованни схватился за пояс и вспомнил, что свой меч снял с перевязи, еще когда трапезничал на кухне и отдал Халилу.

– Не шевелись! – жестко приказала хозяйка дома.

– Синьора? – взгляд Джованни метался между остриём, нацеленным ему в шею, и сурово сдвинутыми у переносицы бровями донны Анжелы.

– Говори всё, что знаешь! Об Аттавиано и Катурне. И не смей увиливать или лгать! Вот! – в другой руке женщины обнаружилось большое распятие, которое она тоже выставила вперёд. – Поклянёшься мне на кресте, что будешь говорить только правду!

– Синьора! – Джованни постарался наполнить пересохшее горло слюной и сглотнул. Он мог бы сейчас резко сдвинуться в бок, перехватить запястье донны Анжелы, выбить оружие из её руки, но был ли в том смысл? – Я мирно шел со своими спутниками в Болонью. Я первый раз в этих краях, и нет мне никакого беспокойства до местных ссор… – Он бегло рассказал ей о первой встрече с Лоренцо в Сан-Пьетро, о дороге в тумане, приключении с ослом, горной деревне и противостоянии местных синьоров. – Я мог оставить Аверардо в том доме, сам сбежать и вернуться на дорогу в Болонью, и никогда с вами не повстречаться. Но значит, Господь рассудил, что я должен был привезти Аверардо к вам…

Анжела резко опустила руки и отошла от Джованни, села за стол на широкое резное кресло с высокой спинкой, положила меч перед собой:

– Завтра же утром увезёшь. В Болонью.

– Почему? – изумлённо воскликнул Джованни, чуть подаваясь вперёд.

Женщина поправила тёплую шаль на плечах и окинула его строгим взглядом, заставляя замереть на месте и внимательно выслушать:

– У меня племянника оставлять нельзя. Если Аттавиано мёртв, то наш кузен из Катурны заявится сюда. У меня нет сил, чтобы его остановить. В Болонье у нашей семьи есть дом и связи, а Лукрецию я извещу. Она пришлёт людей, чтобы охранять Аверардо. Решено! Вознаграждение за свои труды, синьор Мональдески, получите от моего сына Гвидуччо. Ваше дело сейчас довезти своего больного до Болоньи и сделать это как можно быстрее.

Джованни соображал с трудом, но картина в его сознании вырисовывалась безрадостная: он-то думал, что благополучно оставит у донны Анжелы навязанный груз, а оказалось, что в Ронкастальдо его тайная миссия не заканчивается. И прежние планы – добраться, наконец, до Мигеля Мануэля, хотя встреча с ним рисовалась флорентийцу в крайне неприятных образах, оказались под угрозой. В тайное соглашение, заключенное на Майорке, косвенно вовлекалось всё больше и больше сторонних людей.

– У меня нет выбора, синьора, – устало ответил Джованни и покорно склонил голову, изучая взглядом еле различимый в сгустившейся темноте пол, сложенный из крепких глиняных плиток [1] и прикрытый плетёными циновками. И тут его внезапно озарила идея, которая могла бы разрешить некоторые тяжелые сомнения, что мучили флорентийца, когда он представлял удивлённое лицо Мигеля Мануэля, обнаруживающего на пороге своего дома не одного, а сразу трёх нежелательных гостей. – Вы сказали, что у вас там есть дом. Я могу остановиться в нём со своими слугами в качестве платы за лечение Аверардо?

– Договорились! – кивнула донна Анжела, всем своим видом показывая, что их разговор подходит к концу. – Завтра утром получите письма в Болонью и крытую повозку для моего племянника, чтобы он не сильно страдал в пути. Вам со слугой подготовили комнату в пристройке: как выйдете на крыльцо, со стороны колодца. Разбужу рано. Поторопитесь, чтобы к вечеру быть уже в Болонье.

Джованни в одиночестве спустился во двор. Солнце только зашло, поэтому еще светлое небо было наполнено множеством ярких красок. Высокие входные двери, похожие на оконные ставни, в середине пристройки были приоткрыты, а на пороге разлита вода. Флорентиец улыбнулся, предвкушая, что впереди его ждёт желанное лекарство для натруженных мышц. Всё-таки хозяйка не обманула: их здесь принимали как добрых гостей.

После вечерней прохлады Джованни окатило волной горячего воздуха. Внутри было жарко натоплено, и захотелось разом скинуть всю одежду. Воду для мытья две служанки донны Анжелы грели на специально разожженном для этой цели очаге, разгораживающем пространство на большую переднюю комнату и заднюю. Двойные двери-ставни запирались изнутри. В первой комнате было единственное окно, а в той, что служила спальней, два маленьких окна располагались почти над потолком и выходили на противоположную сторону дома.

***

[1] перекрытия в сельских домах (иногда) делались так: каменные стены, в нишах закреплялись толстые деревянные поперечные балки, а между ними укладывалась глиняная плитка по типу кирпичей, но широкая и более уплощенная.

========== Глава 10. С четвертого дня на пятый ==========

Глазам Джованни предстало приятное зрелище: две молодые женщины лили горячую воду в большую глубокую лохань, обтянутую светлыми холстинами. Пар поднимался вверх, к выбеленному потолочному своду, удерживаясь на темных поперечных балках большими каплями. Посередине был вбит крюк, на котором цепью крепился железный обод для лампад, залитый воском, его можно было опускать и поднимать на шнуре, конец которого привязывался к еще одному крюку в стене дома. Сейчас там горело три больших толстых свечи.

Джованни высвободил застёжки своего плаща, оставил его лежащим на лавке у входа, рядом положил свою сумку со снадобьями, подошел к краю лохани и тронул пальцами воду – она была слишком горячей, чтобы без последствий опустить в неё уставшее тело.

– Нужно добавить холодной, – задумчиво произнёс он, встречаясь с недоуменными взглядами служанок. Девушки неожиданно весело переглянулись и хохотнули в кулачки, будто о чём-то уже толковали раньше и знали некий секрет.

– Пока разденетесь – успеет остыть, синьор! – живо откликнулась одна из них, более симпатичная, на вкус Джованни. Девушка приблизилась к нему, умело справилась с пряжкой на его поясе и принялась помогать снимать верхнюю тунику. – Вы как вымоетесь, то оставьте всё как есть, мы завтра придём и приберём. Мы не ночуем в доме, мадонна Анжела нас нанимает. Уже стемнело, а нам еще нужно до города дойти.

От женщины пахло розовым маслом, ее пальцы скользили по ткани одежд, оставляя невидимые следы, словно метили. Взгляд игриво гулял то вправо, то влево, покрасневшие щеки выдавали смущение, но не стыдливость, на которую обычно указывает невинность мыслей.

На скрип несмазанных петель входной двери из темноты дальней комнаты вышел заспанный Халил, протер пальцами слезящиеся глаза, прислонился спиной к стене, скрестив руки на груди. На нём была одна лишь исподняя камиза, не прикрывавшая колен. Волосы в беспорядке разбросаны по плечам. Восточный раб стоял босиком на каменном полу, наполовину скрытый тенью от очага, а когда повернул лицо к свету, то на его щеке стал явственно различим тёмный след, оставленный жестким узором порывала кровати. Флорентиец кивнул Халилу и потерялся в собственных ощущениях: красота тела «его кормчего», пусть и занавешенная бесформенной тканью, была притягательна для внутреннего взора, и в то же время – прикосновения чужих пальцев к коже на бедрах, где располагались завязки шосс, обостряли телесные переживания.

Джованни не позволил девушке продолжить его раздевать: обнял за плечи и не дал опуститься перед собой на колени.

– Значит, мы тут почти одни? – медленно проговорил Джованни, приветливо улыбаясь и продолжая обычный разговор. Девушка постоянно непроизвольно трогала косынку на голове и явно не хотела уходить.

– Ну да! Как синьор Пандольфо почил с миром, мадонна Анжела осталась одна с детьми, – продолжила щебетать служанка, поглядывая то на Джованни, то на Халила, хотя «сарацин» явно её и пугал, и одновременно притягивал своей необычной внешностью. – Брата своего отправила восвояси, сама хозяйством занялась. Старший сын ее, Гвидуччо, учится в университете в Болонье, а младший, Бертолаччо – при епископе в Лояно. Работы у нее много, хотя почти все земли она сдала в аренду, но держит сыроварню и ещё – откармливает лучших на всю округу гусей!

– Вот балаболка! – в сердцах воскликнула её подруга, постарше и менее улыбчивая. Она взяла в охапку их плащи и прижала к груди, намереваясь уходить. – Не сможем мы тут остаться: вся деревня знает, что к мадонне Анжеле гости приехали, а муж твой вот-вот должен вернуться!

– А если я завтра на рассвете приду, впустишь? – не унималась девица, заглядывая в глаза и продолжая ласково поглаживать бока флорентийца, прижимаясь к нему телом, которое отвечало само по себе, наливаясь упругой силой, не считаясь с доводами разума.

Джованни почувствовал как струйка холодного пота стекает у него по спине: ко всему, что с ними приключилось по дороге, не хватало еще добавить любовную интрижку и ревнивого мужа со всей ронкастальдской роднёй. Тогда уже точно – не видать им Болоньи! Он облизнул пересохшие губы. Наклонился игриво и чуть тронул ими край малинового от возбуждения уха девушки:

– Дай мне денёк, чтобы прийти в себя с дороги! Я четвёртую ночь почти без сна. А то будешь потом сокрушаться, что мы, флорентийцы, ни на что не годны.

Девушка еще больше зарделась и размякла, вслушиваясь в горячечный шепот, что теперь, едва касаясь, щекотал чувствительную кожу на ее шее. Однако опомнившись, решила не терять времени даром: заставила потешиться и переплестись языками. Для неё незнакомый и явно знатный флорентиец был красив телом, толк в поцелуях знал – всем на зависть, не то что занятые своими делами хмурые торговцы, которым дело было лишь до бесплатного ночлега и ужина! Они быстро наедались, вяло целовали, задирали юбку и после короткого времени фрикций считали, что полностью расплатились и еще доложили сверх. Если бы не завистливая подруга, то всё сложилось бы: вторая девушка начала тянуть за руки и жаловаться, что боится темноты.

Двери за женщинами запирал Халил, медленно передвигал несмазанные железные засовы, проверял их крепость, долго не поворачивался, так что Джованни успел спустить с бёдер шоссы, развязать пояс на брэ и снять камизу. Он мазнул взглядом по восточному рабу, только искренне удивился, что силы совершенно того оставили, да так, что Халил только и ищет, к чему прислониться спиной.

Вода была горячей, но к ней можно было быстро привыкнуть. Джованни с наслаждением погрузился в лохань, вода достала почти до середины груди. Блаженно прикрыл глаза и понял, что чего-то не хватает. В комнате было слишком тихо: чуть потрескивали угли очага, капала вода с потолка, за окном пели сверчки.

– Халил! – Восточный раб приподнял голову, посмотрел на флорентийца усталым и отрешенным взглядом. – Иди ко мне!

– Да, мой синьор, – тихо ответил он и начал медленно снимать с себя рубаху. Было заметно, что правую руку Халил бережет, что обеспокоило Джованни, чуть подавшегося вперед и теперь пристально изучавшего тело восточного раба. На поясе, выше пупка, широкой полосой ремешка, которым Халил был скреплен с Аверардо, была стёрта кожа, бедра слегка дрожали от напряжения, а камизу тяжело было снять с правого плеча. Наконец Халил предстал обнаженным, спрятал лицо в тени черных кудрей, свисавших со лба. Осторожно встал на дно лохани, затем опустился на колени между согнутых ног Джованни и прикрыл глаза:

– Что мне сделать?

Джованни оглядел смиренно опущенные плечи своего кормчего, недвижимую грудь, где он затаил дыхание, поймал за запястье и понял, что сердце Халила бьется так часто, что сравнимо с трепыханием крыльев птицы, стремящейся к освобождению.

– Что происходит? – он приблизил мокрую ладонь к лицу Халила, начертил влажные дорожки на щеках, отвел в сторону пряди волос, закрывающие лоб. Восточный раб всхлипнул, сильнее зажмурил глаза. Сомкнул зубы на костяшках пальцев своей руки, сжатой в кулак, подавляя немой крик. – Ну, нет! – Джованни обнял его обеими руками за шею и притянул к себе, понимая по-своему мысли, что сейчас завладели разумом Халила. – Ты что? Ревнуешь меня к женщине? Обиделся на поцелуй?

Его любовник замотал головой и, наконец, выдохнул. Опёрся ладонями на грудь Джованни. Раскрыл замутнённые влагой глаза, сглотнул, смягчил жесткие складки упрямо сжатых губ:

– Ревную. Я ревную тебя к каждому солнечному лучу, что касается твоего лица, я ревную к ветру, которым ты дышишь, ревную к одежде, к которой прикасаются твои пальцы. Я совсем потерял разум! Так нельзя! Невозможно! Дерзко и преступно! Я стыжусь своих желаний! – на лбу Халила пролегли глубокие складки, брови изогнулись подобно виноградной лозе и взметнулись к переносице, подбородок дрожал от внутреннего напряжения. – Меня накажут, если узнают!

Джованни сделал попытку его поцеловать. Еще раз, еще. Но его кормчий застыл, не отвечая.

– Ты уж точно безумец! Как дитя! – прошептал флорентиец, не зная, что бы еще предпринять, чтобы вернуть того ласкового любовника, который всегда откликался на его малейший призыв. – Повернись спиной и садись передо мной, места хватит.

Восточный раб покорно послушался. Ему стало легче выплёскивать свои чувства, когда флорентиец оказался позади. Халил судорожно вздыхал, сидел чуть покачиваясь, шмыгал носом, но уже не замирал, как испуганный зверёк. Джованни провёл ладонью по его спине: выступающие над кожей позвонки хотелось пересчитать, останавливаясь поцелуями на каждом.

– Ты просто устал, – проронил он, продолжая легко поглаживать спину и грудь своего кормчего. Черные завитки волос, мокрые на концах, спускавшиеся на плечи, породили у Джованни смутные воспоминания о тех временах, когда жизнь его была полна наслаждения каждым мгновением, и каждое прикосновение порождало сладкую дрожь в теле. Сведенные и окаменевшие мышцы Халила размягчались, когда через них уверенными движениями пальцев прогонялась кровь, зудящая боль исчезала, расплываясь горячим фонтаном, и будто тяжелый груз по горстке собирался и снимался с плеч, оставляя после себя лёгкость и приятное чувство расслабления.