Текст книги "Лагуна (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Века процветания сменялись упадком. Близость к реке и торговым путям позволила флорентийцам закупать необработанные ткани в землях Франции и Фландрии, привозить краски из Леванта, а затем продавать яркие полотнища в другие города, где разноцветье одежд считалось признаком благополучия. Местные старожилы любили рассказывать, как их предки одержали победу над соседним городом Фьезоле, а после принялись за расширение Флоренции и проложили второй круг стен, отведя в сторону устье Муньона, так что сам город увеличился в два раза и даже прихватил к себе противоположный берег Арно – сады и огороды у подножия невысоких холмов.

Семья Мональдески была из «пришлых» и больше занималась собственным выживанием, чем обращала внимание на страсти, кипящие вокруг. Поэтому Джованни никак не мог взять в толк причины ссор между благородными флорентийскими семействами, разделившимися сначала на сторонников императора и Папы и гнавших друг друга из города с переменным успехом, а затем вообще – на «белых» и «чёрных» гвельфов. Двенадцатилетний Джованни уже помнил то время, когда были изгнаны «белые». Они уходили поспешно, бросив свои дома на растерзание беснующейся толпы нищих, сразу занявшейся грабежами. Однако с тех пор хорошо поднялись неаристократические семейства, богатые и сразу взявшие город под свою опеку. Такие как Моцци, Бальди, Перуцци, Бонакорсо – Джованни был с ними знаком по пышным и хмельным праздникам, на которые его приглашали покровители. За годы странствий флорентийца его родной город неузнаваемо изменился: и люди, и нравы – всё стало другим и оттого незнакомым.

В неспешном разговоре с Дино, пока они, перебравшись через Арно, прогуливались вдоль набережной до дома Луциано, Джованни узнал много интересных для себя новостей: с тех пор, как город начали обносить третьим кругом городских стен, его удаленные от центра кварталы, ранее бедные и являющиеся сосредоточением ветхих лачуг, начали понемногу менять свой облик, облачаясь в камень. Они привлекли к себе мастеровой люд, богатевший на производстве и крашении суконных тканей. А в тех местах, где появлялся излишек монеты, с ним же об руку воспламенялось желание в веселье и плотских удовольствиях. Игры в кости, обман, проституция, слабость властей, стремящихся хотя бы оградить честных горожан от разбоя, разделили жизнь на день и ночь. Явную – наполненную трудом и благочестием, и тайную – опасную, потакающую желаниям плоти. Нередко случалось насилие, поэтому уличные шлюхи следили друг за другом, чтобы вовремя вмешаться, и дело не дошло до тяжких увечий – здесь у каждого при себе был острый нож.

– А кому пожаловаться? – равнодушно продолжал свой монолог Дино. – Даже если я знаю всех по именам, кто меня нанял, а потом не заплатил, или так поимел, что я потом несколько дней отлёживался и работать не мог. Я могу только Луциано рассказать, но он ответит, что клиентов нужно выбирать тщательнее. Ладно я, шлюха, а мальчишки-подмастерья? Хозяева привозят их из других городов, а у тех глаза разбегаются: сколько соблазнов. Воровать боятся, вот и попадаются за несколько лишних монет. Их не насилуют, нет, так – между бедер потрутся, и вроде как и не грешил! [1]

Луциано предпочитал не соваться в ту часть трущоб города, которая выросла справа от дороги, ведущей в Пизу. Некоронованным синьором шлюх он слыл лишь на узком пространстве берега от ворот святого Николая до моста Святой Троицы [2] и, конечно, водил знакомство только с теми богатыми властителями города, чьё доброе имя никогда не могло быть запятнано даже подозрением на «слабость плоти».

Словоохотливый Дино всё же настоял, чтобы Джованни сам нанёс визит синьору Амманати, объясняя свою пылкость тем, что Луциано непременно рассердится, когда узнает, что его друга не зазвали в гости. Однако Дино так и не смог определиться, кого он боится больше – своего хозяина или его капризного любовника Мино из Перуджи, который «может и заглатывает глубоко, но природой обладает скверной и мстительной».

Таверна рядом с домом Луциано на этот раз была открыта – всё узкое пространство тупиковой улицы перегораживали столы и скамьи, но ни одного посетителя снаружи не было видно. Вывеска с красным петухом, поддерживаемая двумя натянутыми между домами веревками, теперь гордо болталась и отражалась в зеркале глубоких невысохших луж, через которые были переброшены деревянные мостки.

– Наружную дверь уже не откроют! – Дино уверенно ступил на доску, отчего она прогнулась, и грязная жижа, перемешанная с гнилой соломой, начала быстро растекаться во все стороны. – Синьор Амманати выкупил дом с таверной, посетителей теперь проводит только через смежную дверь внутри. И только доверенных. Остальным сдаёт комнаты над таверной.

Джованни задрал голову, рассматривая фасад здания. Каменными были только фундамент и первый этаж, остальное – деревянные надстройки.

– А шлюх переселил под крышу, стало быть? Или в погреб? – Джованни остановился, наблюдая за Дино. Тот чему-то смутился, но ответил честно:

– И туда, и туда. Теперь у нас, если не приносишь большой доход, то страдаешь от холода и сырости внизу или от духоты наверху. Нас уже слишком много, – вздохнул Дино, – всех не прокормишь.

– А в доме Луциано живут избранные? – Дино молчал, опустив взгляд, и всё больше заливаясь краской. – А ты где теперь живёшь? Внизу? – воскликнул Джованни, изумившись своей догадкой. – Правда?

Дино молчал и хмурился. Джованни внезапно ощутил щемящее чувство тоски внутри себя: ему всегда казалось, что человек, переживший определённые лишения, никогда не пожелает своему ближнему, тем более – пусть и бывшему любовнику, к которому охладел, пережить схожие. «Знаешь, где заканчивает шлюха свой век? – внезапно зазвенел в воспоминаниях еще юный и неокрепший голос Луциано. – В сточной канаве». Двум мальчишкам из прошлого удалось воспарить над этой зловонной ямой, но она продолжала наполняться телами других. Джованни повстречался Михаэлис, а Дино – Луциано, который всю жизнь полз вверх, сбрасывая более слабых вниз. «Я бы никогда не позволил себе так поступить!»

Внутри таверны сгорбленный и хромоногий хозяин вяло гонял мух по столам серым засаленным полотенцем. Он обернулся и строго зыркнул на Дино, затем оценивающим взглядом ощупал Джованни.

– Это близкий друг синьора Амманати – синьор Мональдески. Он приезжал пасхалию назад. Я его хорошо знаю.

Не проронив ни слова, трактирщик прошаркал в заднюю часть помещения и скрылся за дверью.

– Уф! – с облегчением выдохнул Дино, чуть подзадержавшись в дверях. – Я тебя оставлю, мне нужно работать.

– Ангелочек, как я рад тебя видеть! – Луциано, пританцовывая, показался со стороны бокового помещения, вход в которое было плотно занавешен толстыми тёмными тканями. В полутьме трудно было разглядеть, насколько он изменился. Друзья обнялись, а затем Луциано прихватил Джованни за щеки обеими ладонями и долго выцеловывал в губы, будто давнего и приятного сердцу любовника. – Рассказывай! Какими ветрами тебя опять к нам занесло? Гоббо, – прокричал он вернувшемуся трактирщику, – принеси нам лучшего вина, что есть в этой дыре, и на закуску – что у тебя там есть?

Трактирщик что-то проворчал про себя насчет Марии, которая «еще не пришла и не растопила очаг», но повиновался.

– Выглядишь так, будто работаешь ночами, и не под клиентом, а над ним, – вынес свой вердикт наблюдательный Луциано. – Ты слишком напряжен.

– Есть такое, – ответил Джованни, в свою очередь разглядывая своего давнишнего друга. Тот погрузнел, оплыл, утратив свою внешнюю привлекательность, и больше походил на мастерового, который весь день проводит, сидя перед столом, а вечером пропускает пару кружек пива перед сном. – А ты стал похож на сытого кота, которому не нужно бегать за мышами: те сами приносят жирные сливки и жертвуют собственное мясо.

Пока друзья разглядывали друг друга при свете дня, устроившись за столом на улице, Гоббо принёс свежего хлеба, сыр, ветчину и варёные яйца. Внезапно к ним с улицы завернули два человека – молодой парень и взрослый мужчина с заплечным мешком, похожий на странствующего торговца. Они прошли мимо, даже не поприветствовав, и сразу были приглашены Гоббо зайти внутрь. «Более удачливый на сегодня собрат Дино», – посмотрел им вслед Джованни и решил не говорить Луциано о его болтливом бывшем любовнике.

Сок виноградной лозы оказался превосходным и сразу скатился каплями с кончика языка до середины пустого желудка, вызвав лёгкое головокружение. Однако делиться подробностями своей жизни Джованни счел несвоевременным – дома его ждали. Семья надеялась на добрые вести, а Халил, скорее, как больной друг, – просто на возвращение. Поэтому Джованни сосредоточился на главном, о чём Луциано нужно было обязательно знать: Ванно Моцци излечился. Возможно, и не совсем, но есть еще у него возможность для радости в жизни.

– Как? Как? – требовал подробностей сраженный новостью Луциано, который чуть не свалился со скамьи, когда попытался встать, поскользнувшись башмаком на ошмётке липкой уличной глины.

– У меня есть любовник – раб-сарацин, которого я сюда привёз, – Джованни коварно улыбнулся, при виде того, как губы Луциано растягиваются от удивления и в глазах зажигается неподдельный интерес. – Мне его расспрашивать стыдно, а вот тебе бы стоило на него посмотреть. Потом подберёшь синьору Моцци такого же, чтобы тебя не опередили. И Ванно будет счастлив, да и ты при деньгах.

– Если бы меня спросили, кто способен удивить меня, то я бы ответил – Джованни Мональдески. Каждый раз, как появляется – у меня голова превращается в кипящий котелок: что на этот раз с ним такого приключилось? В последний раз ты жил с королевским советником по имени Готье де Мезьер в Париже и разыскивал своего сбежавшего любовника-палача из Агда. Так нашел?

– О! – Джованни закатил глаза и тряхнул головой. – Как же давно мы не виделись!

– А еще я слышал, что твоя мать с братом ездили в Авиньон, где ты работал в канцелярии понтифика. Было такое?

– Тоже было! – рассмеялся Джованни. Луциано преобразился, в нём теперь угадывались знакомые с детства живые выражения эмоций на лице, в повороте головы, в игре рук. С ним стало легче общаться, былое напряжение схлынуло, а первые кубки опустели. – Я всё тебе расскажу! Через два дня здание городского совета будет закрыто для посетителей, а я там сейчас работаю с архивом, приходи в этот день. Я сейчас живу в башне, что выкупила семья, на самом верху.

– Меня твоя мать не любит! – передёрнул плечами Луциано и замотал головой. – Ворчать начнёт. Твой отец и Райнерий прекрасно знают, кто я, чтобы потом порог дома, что я переступлю, стесать. Тебя они приняли, потому что ты – часть их семьи. Пусть грешная, но ты – рыцарь, образованный и уважаемый человек, у тебя и деньги, и связи имеются. Они тобой гордятся.

– Но… – Джованни хотел возразить, но не находил слов. Множество мыслей завертелось в голове: солнце и луна, благочестие и грех, райские сады и ледяные пустоши. «Наверно, Луциано лучше знать!» – У меня любовник пугливый. Да и я, как выяснилось, слишком ревнив, чтобы его всем показывать. Лучше я верёвку из окна выкину и тебя втащу, так ты и попадёшь в башню. Никто не узнает. Или давай в городе встретимся в какой-нибудь таверне?

– Ты слишком осторожничаешь! – он накрыл ладонью кисть Джованни, спокойно лежащую на столе, от чего тому показалось, что руку опустили в муравейник. – Мне же нужно посмотреть на твоего сарацина «в деле». Облик – это одно, что он там с Ванно делал – другое. И у меня тоже к тебе предложение заманчивое есть, пока ты здесь. Давай через окно!

***

[1] Рассматриваются следующие способы сексуального акта, приписываемого к гомосексуальности: проникновение in tergo – анальное проникновение, которое описывалось как «подобное сексу с животными», проникновение in retro – просто стимуляция сзади между ягодиц, и femoralis – «вхождение между бёдер».

[2] мост Санта-Тринита.

Комментарий к Глава 3. Старый друг

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/it/thumb/8/8b/Mura_romane.jpg/1024px-Mura_romane.jpg

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/it/thumb/f/f6/Mura_di_Firenze_nel_XIII_secolo.jpg/1024px-Mura_di_Firenze_nel_XIII_secolo.jpg

https://upload.wikimedia.org/wikipedia/it/thumb/8/8c/Mura_di_Firenze.JPG/1024px-Mura_di_Firenze.JPG

========== Глава 4. Тихий вечер ==========

Джованни пришлось возвращаться через весь город, ощущая слабость в теле и разгоняя густые облака тумана из винных паров у себя в голове. Закуска, предложенная в таверне, голод так и не утолила, поэтому рот флорентийца был заполнен слюной в предвкушении горячей, чуть щекочущей ноздри острыми запахами специй густой похлёбки, которую нальют в большую миску на родной кухне. Через главный мост, запруженный повозками и людьми, следуя больше по течению толпы, он дошел до большого перекрестка и свернул налево, в сторону городского рынка.

Торговцы, распродавшие свой товар, уже собирали вещи, оставляя после себя пустые столы. Остатки гнилых салатных листьев соседствовали с отрубленными птичьими головами, а конский навоз, щедро политый мочой и кровью, был перемешан с соломой. Ближе к ночи площадь убирали, увозя все нечистоты к топкому берегу Арно позади городских ворот, и пускали их по течению в сторону Пизы. К концу торгового дня покупателей стало меньше, утоптанного пространства больше, что давало возможность местным мальчишкам увлечься играми в прятки, салочки или устроиться с игрой в «шары».

Вот и сейчас глаза Джованни задержались на спинах увлеченных мальчиков, каждый из которых пытался добросить свой деревянный шарик размером с ладонь как можно ближе к центральному, большего размера и выкрашенному в зелёный цвет. «Али?» – Джованни хотел поначалу успокоить себя обманом зрения, но нет: смуглая рука скользнула к новенькому кожаному кошелю на поясе, и в пальцах появилась мелкая монета, которую мальчик поставил на кон. «Откуда у него всё это? Не мог же Райнерий подарить!» Джованни удалось приблизиться настолько, чтобы быть неожиданно замеченным. Али взвился на месте от испуга, так, что с него чуть не слетела шапка, подхватил свободной рукой свой шар и быстрыми скачками бросился прочь. Остальные мальчишки, смущенные и так и не понявшие, что за опасность приключилась, разлетелись в стороны как стайка воробьев. Джованни достался только зелёный шар и медяк, оставленный впопыхах среди соломы. Он забрал всё с собой, прикинув в уме, что теперь мальчишкам придётся идти к нему на поклон, чтобы вернуть себе игровой шар.

Внизу таверны Райнерий устанавливал в бочонок приспособление в виде железной трубки с краником, чтобы было удобно разливать вино по кружкам. Он поднял голову и встретил Джованни улыбкой:

– Тебе удалось?

– Да! Прошение подано, через пять дней будет заседание совета гильдии. Должны принять, учитывая влияние Моцци. Но нам нужно собраться вместе и поговорить о серьёзных вещах. Пьетро когда вернётся? Он должен сказать своему мастеру, что больше не сможет у него работать.

– Ты сомневаешься в нашем брате Пьетро? – Райнерий нахмурил лоб.

– Нет, что ты! – Джованни устало опустился на ближайшую скамью. – Синьору Моцци нужен человек, который разбирается в договорах купли и продажи, законах республики. А я сам в этом ничего не смыслю! У меня до этого были только судебные дела. А в Авиньоне брат Доминик хорошо помогал советами, – он устало прикрыл глаза и тяжело вздохнул, предполагая и ужасаясь, сколько же сейчас новых знаний придётся уместить в голову, вместо того, чтобы зубрить книги по врачеванию. – Как там Халил?

– Ел, пил, спал. Твой маленький сарацинчик помахал тут утром тряпкой над столами и сбежал. Зато наш отец, по-моему, нашел себе хорошего собеседника и взялся о нём заботиться.

– Собеседника? – Джованни скептически прищурил один глаз, а потом понял, что Райнерий имеет в виду. Отцу с годами становилось всё труднее ходить – болели и быстро уставали ноги, и он предпочитал сидеть, постоянно занимая себя: починкой обуви и одежды, наточкой ножей, выстругиванием ложек из дерева. Остальным членам семьи было просто некогда сидеть с ним рядом и выслушивать рассуждения о старых временах и нынешних, о соседских сплетнях и городских новостях, поэтому Райнерий-старший часто оставался наедине с самим собой или доходил до рыночной площади, где в маленькой харчевне собирались его друзья, такие же главы семейств, отдавшие всё в управление своим сыновьям и теперь способные только обсудить, с какой новой хворью они встали с постели.

Глазам Джованни, осторожно заглянувшего в кухню, предстало удивительное зрелище: Халил сидел на табурете, на его торсе уже не было той повязки, которую ночью соорудил Джованни, зато была надета короткая кожаная безрукавка, жесткая со стороны спины, с несколькими ремешками, которые стягивали ее спереди на груди. Райнерий-старший сидел рядом и прилаживал толстые петли ремней к низу, куда можно было вдеть руки, неподвижно скрестив на животе. Джованни оставалось только признать, что отцу не откажешь в изобретательности – он решил сложную задачу: как сделать так, чтобы тело Халила оставалось неподвижным, а пальцами рук можно было пользоваться.

– Я вернулся! – громко сказал Джованни, обнаруживая себя. – Я так хочу есть!

Халил радостно заулыбался. Райнерий-старший приветливо кивнул головой:

– Смотри, какую мы одежду новую соорудили! Теперь Стефано может спокойно и из дома выйти, и стаканчик вина пропустить!

– Халил! – напомнил отцу Джованни и принялся разыскивать ложку, чтобы доесть остатки тёплой похлёбки, оставленной заботливой матерью в котелке на столе.

– Ба! – насмешливо фыркнул отец. – Знать не желаю язык иноверцев! Имя должно быть христианское. Будет зваться Стефано, как первомученика нарекли, пока не покрестится. Имя он уже знает, символ нашей веры почти выучил. Завтра начнём читать псалмы.

– Для приготовления похлебки возьми две рыбины без чешуи, половину кочана капусты, две моркови толщиной в два пальца, одну меру фасоли… – неожиданно начал перечислять Халил на италийском.

Джованни внезапно показалось, что мир вокруг него становится нереальным, и он все еще находится во власти терпкого кьянти, которым его угостил Луциано. Он спешно проглотил пару ложек похлёбки и засунул в рот большой ломоть хлеба, и повернул голову. Отец откровенно веселился, преисполненный гордости, и хватался за бока, а волосы Халила были расчесаны, заплетены в косы и уложены в замысловатую причёску, которую носят благородные дамы. Последний раз они брили щеки в Пизе, поэтому чуть отросшая щетина на подбородке восточного раба придавала его облику совсем диковинный вид. Джованни зажмурил глаза и открыл вновь, надеясь, что морок пропадёт.

– Отец, а что это у Ха… Стефано на голове?

– А! Так, когда ты ушел, второй, который брат его младший, привёл твою племянницу с подружкой. Вот девочки Стефано и украсили. Сказали – не трогать, завтра переплетут.

– Отец, – недовольно покачал головой Джованни, – если ты его Стефано называешь, то он не кукла, а мужчина. Разве можно его в женщину превращать? Ты завтра скажешь Антонии, чтобы она так больше не играла.

– Va bene [1], – неожиданно откликнулся Халил, который видно больше следил за выражениями лиц, чем понимал слова, – piccola fanciulla… va bene [2]. Мне приятно. Это игра, – добавил он уже на мавританском, стыдливо взмахнув ресницами.

– Вот молодец! – Райнерий-старший по-дружески хлопнул Халила по колену, а затем притянул к себе за шею и поцеловал в щеку. – День не закончился, а твой друг Стефано уже начал понимать нашу речь. – Так, – он осторожно встал, чуть пошатываясь и разминая уставшие ноги, – уже скоро солнце зайдет, посетители к Райнерию придут и на кухне станет тесно. Пойду проведаю своих «рыночных синьоров». Ты завтра мне этого парня оставишь? Хочу его научить поясные ремни сшивать и обувь чинить, а то он сказал – не умеет.

– Хорошо, – деловито согласился Джованни, коркой хлеба соскребая последние капли похлёбки со дна, – ему руки нужно напрягать, только перегружать нельзя. Потихоньку.

Они остались одни, и на кухне воцарилось молчание. В любой момент кто-нибудь из семейства Мональдески мог зайти и нарушить своим присутствием тишину. Халил поглядывал призывно из-под полуопущенных век, а Джованни пожирал его глазами в страстном желании схватить и, крепко прижав к себе, нацеловаться вдоволь, обозначая – вот оно, моё: теплое, живое, любящее, нежное, ожидающее, томящееся от разлуки.

– Ты уже засыпаешь, мой синьор! – Джованни не заметил, как восточный раб оказался рядом, сел верхом на скамью, обратившись лицом, прижался, чуть прогибаясь в спине, отворачивая шею, чтобы подставить ее под поцелуи.

– Наверно, – согласился Джованни, утыкаясь Халилу носом в волосы где-то пониже уха.

– У тебя на груди спрятано…

– Ах, да, – Джованни оттянул ворот, вынул из-за пазухи свой документ нотария и выложил его на стол. Пальцы Халила прошлись по его животу и довольно смело скользнули ниже. Джованни тихо простонал, показывая, насколько ему сейчас приятно. – Нам здесь целоваться нельзя! – он отстранился. – Мне нужно дождаться возвращения Пьетро. Нельзя засыпать! – он потряс головой изо всех сил пытаясь прогнать сон.

– Ты можешь заснуть, мой синьор, – Халил высвободил одну руку из плена ремешков и погладил флорентийца по затылку, запуская пальцы все глубже в волосы, подставил плечо, чтобы на него можно уложить голову. Джованни удовлетворённо заурчал, подобно коту, подставляющему свою шею под ласку. – Я разбужу!

Однако поспать не дали: появившаяся на кухне мать загремела сковородками и отогнала от стола, на котором принялась потрошить гуся. Кьяра посадила Антонию чистить лук, а сама начала готовить тесто. Джованни с Халилом пришлось пересесть в дальний угол, где флорентиец положил голову на колени восточного раба и смежил веки. Вскоре вернулся Пьетро, тоже очень уставший и голодный. Джованни кратко, сквозь сон объяснил ему положение дел: завтра ранним утром они отправятся в городской совет, где придётся в течение нескольких дней просматривать толстые манускрипты с решениями властей и копии решений других нотариев за последние десять лет. Младший брат сосредоточенно слушал и кивал, пожевывая холодный пирог, до которого, на его счастье, не успел добраться Джованни, удовлетворившийся похлёбкой.

Пьетро помог провести Джованни по узкому мосту в башню и принёс с собой ведро теплой воды. Халил стянул одежду и обтер тело своего хозяина влажной тряпицей, приготовляя ко сну. Затем укрыл одеялом, разделся сам, оставшись только в корсете, что соорудил Райнерий-старший, прижался губами к плечу и, видно, полагая, что флорентиец уже крепко спит, решился заговорить о собственных чувствах, перемежая каждое слово о доброте, щедрости и красоте «своего синьора» вопросами, что еще он может сделать для него, чтобы выразить свою благодарность.

– Трахни меня, – пробормотал Джованни, разбуженный этими страстными признаниями.

Халил замер, не веря собственным ушам. Джованни повернул к нему голову и чуть приоткрыл глаза:

– Что же тут непонятного, мой кормчий? Вчера ты получил удовольствие, почему же ты захотел обделить им меня? – В этом и состояло «наказание», придуманное для Халила за его попытку убить себя. Слова Али «тебе нельзя больше ни с кем, только с аль-Мансуром», принятые на веру вчера, сегодня казались порождением фантазии своевольного мальчишки. «Аль-Мансур мне ничего не запрещал!» – решил для себя Джованни, поскольку его тело взывало к привычным способам проникновения, а не к тому, чтобы ограничивать себя, подминая Халила.

– Мой синьор, я даже пожелать такого не смею… – затянул свою прежнюю песню Халил, перевоплощаясь в смиренного раба, который всю жизнь только и занимался тем, что подставлял свой зад.

– А ты пожелай! Только пожелай! – пробормотал Джованни, проваливаясь в крепкий сон и оставляя озадаченного Халила наедине с его собственными мыслями.

***

[1] нормально, хорошо

[2] маленькая девочка… хорошо

========== Глава 5. Дурной сон ==========

Перед глазами простирались зеленые виноградники, стройными рядами, почти до самого горизонта. Казалось, будто прятали они его в своих густых объятиях, давили, окружали перепутанными ветвями, заставляли поверить, будто он заточён в крепкую тюрьму, потерян родными и друзьями и наказан одиночеством.

«Почему я в Совьяне?» – Джованни посмотрел на свои руки, сжимающие кирку, на которой застряли комья влажной земли. – «Я же здесь давно не работаю!»

Ему захотелось найти выход из этого лабиринта. «Если идти в ту сторону, – рассуждал пленник, – то я найду дом Аларассис!» Но деревни не было видно. Вокруг тянулись уже не виноградники, а поля с ранними всходами, однако все живые существа будто попрятались – не было ни птиц, ни даже мурашек, что перебегали бы дорогу.

«Я так смогу дойти и до Агда! – подумал Джованни и направился дальше, через лес, окруженный каким-то странным синеватым туманом, в глубине которого мерцали огоньки. Теперь тропа под ногами превратилась в ровную вымощенную дорогу, но туман не исчез, а стал густым и непроницаемым, приобрел желтоватый цвет. Навстречу Джованни начали попадаться люди, но они были какими-то хмурыми и молчаливыми, странно на него поглядывали, отшатывались и старались обойти стороной.

Внезапно перед флорентийцем выросли серые каменные стены и раскрытый вход в город, забранный решеткой. «Агд?» – пробормотал про себя Джованни, не доверяя собственным глазам. Он прошел под сводами башни и удивился пустынным улицам. Знакомые очертания домов легко угадывались в тусклом предрассветном свете, будто было еще раннее утро, и оставалось достаточно времени до удара главного колокола на соборе святого Этьена. Джованни поёжился от внезапно налетевшего холодного ветра, увидел темные прижимавшиеся друг к другу силуэты нищих, облепивших ступени церкви, и поспешил прочь.

Знакомая дверь распахнулась, как только он толкнул ее, навалившись всем телом. Странно, что она оказалась не запертой, с удивлением отметил про себя Джованни. «Бертран взял хлеб у булочника и забыл закрыть?» Фигура Бертрана была легко различима у входа в подвал.

– Михаэлис здесь?

– Подожди во дворе.

Джованни подошел к колодцу и, будто пытаясь вспомнить знакомые ощущения, провел рукой сверху по кладке. Она была холодной и покрытой пятнами зеленовато-серой плесени. Как давно этот колодец не чистили? Джованни опустил ведро вниз и, когда оно с глухим шлепком достигло воды, начал крутить ворот колодца.

– У вас какое-то дело ко мне, господин?

Джованни обернулся, придержав ворот с почти вытащенным наружу полным воды ведром. Михаэлис, одетый в дорожный плащ, с лекарской сумкой за плечом, стоял перед ним и хмурился. В тусклом утреннем свете он выглядел почти стариком: лоб пересекали глубокие морщины, в разбросанных по плечам волосах были заметны серебристые пряди, и голос, знакомый до дрожи, теперь показался глухим и хриплым. Но это был он, Михаэлис! Джованни почувствовал, будто тело его захлестнуло волной горячего воздуха. Он захлебнулся в ней, почувствовав, что ему больше нечем дышать, а горло сдавило спазмом. Ученик палача подался вперед, желая обнять своего возлюбленного, по разлуке с которым тоска часто сжимала сердце железными тисками, но тотчас уловил настороженное напряжение во взгляде, которым остановил его Михаэлис.

– Неужели я за год так сильно изменился, что ты меня не узнаёшь? – нервно рассмеялся Джованни, и отвернулся, чтобы вытащить ведро и скрыть слёзы, заструившиеся по щекам.

– Извините, господин, но я вас раньше не встречал! – пронзил спину спокойный и равнодушный голос.

– Как так? – с изумлением воскликнул Джованни. – Михаэлис, ты шутишь? Скажи что это так! – его вдруг пронзила страшная догадка, что Мигель Мануэль мог написать в Агд письмо и рассказать о встречах с мавром, приукрасить, надавить, и теперь его любимый больше ничего не желает о нем знать. – Это все неправда! Точнее правда, но у меня не было иного выхода! Неужели ты разлюбил меня, возненавидел, больше не хочешь видеть! – Джованни разрыдался, не в силах больше сдерживать собственное горе. Всё то, чего он боялся, произошло, и уже ничего нельзя исправить.

Михаэлис в ответ, сохраняя ледяное спокойствие, скрестил руки на своей груди:

– Господин, я не понимаю, о чём вы! Мы никогда раньше не встречались. Точнее – встречались, но я не знаю вашего имени. Назовите мне его!

– О, Господь милосердный, – воззвал Джованни к небесам. – Не оставляй меня! – ноги больше его не удерживали, и он обессиленно опустился на землю, прижавшись спиной к колодцу. – Это же я, Джованни. Тот, кому твои губы шептали «моё сокровище», тот, ради которого ты жил и выживал, тот, кто хранит розу – символ нашей любви в своей груди. Что произошло? Мой обман настолько ранил тебя, наказываешь меня тем, что ты всё забыл?

Михаэлис удрученно помотал головой:

– Зачем, вы, господин, меня обманываете? Лукавите, словно злобный бес, которым вы и являетесь! Джованни Мональдески давно умер, и я каждый день молюсь, чтобы его душа достигла Рая.

– Я не умер! – прорычал Джованни резко вставая с места. – Вот он я! Я живой!

– Мне пришло письмо из Парижа…

– Правильно, Готье его переслал, а написал его известный тебе Якуб Пикани. Там всё – правда. Как меня завлекли в ловушку, как я поклялся на копье, как аль-Мансур вырвал у твоего брата обещания…

– В нём написано, что Джованни умер от тяжкой болезни в доме Якуба. А кто вы, господин, мне неведомо, – таким же ровным и холодным тоном продолжил говорить с ним Михаэлис.

– Неправда! – голос Джованни с таким отчаянием вырвался из глотки, что отразился несколько раз внутри двора гулким эхом.

– Вот, почитайте, – в руках Михаэлиса возник тонкий свернутый в трубочку пергамент. Он его раскрыл и поднес к глазам Джованни. И он его узнал: почерк был тот же, даже пятно от воска в левом углу точно такое же, что было на письме, которое Джованни привёз с собой. «…скончался в горячке, мы не смогли спасти, он слишком долго пробыл в холодной воде после того, как корабль разбился о скалы. Желаю мира его душе…» – А это письмо моего брата, – Михаэлис развернул перед Джованни другой свиток, – в нем он пишет, что когда гостил на Майорке в доме Якуба, то услышал историю о смерти одного флорентийца, очень красивого, который в бреду болезни называл себя убийцей брата по имени Стефано и еще шептал моё имя – Михаэлис Нуньес, – письма исчезли, как и появились, а лицо Михаэлиса покраснело от гнева. – И теперь ты, порождение дьявола, снова пришел испытывать мою душу!

– Но я – Джованни! – взмолился флорентиец, сквозь рыдания, сотрясающие всё его тело. – Посмотри на меня!