Текст книги "Лагуна (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

– Я вас так люблю! – Джованни крепко сжал в объятиях своих друзей.

И лишь после того, как насытился, окончательно приходя в себя, понял, что недосыпание, напряжение и волнение в последний месяц сильно сказались на его душевном благополучии, вызвав болезненное расстройство. Халил с нежностью поглаживал руку, заглядывая в глаза и прижимаясь бедром. Али подливал вина, пересказывая, как они переволновались, когда хозяин не вернулся засветло, как хотели начать поиски, но не знали даже, в каком направлении находится тот дом, где обучается Джованни.

– Я с вами, – успокаивающе улыбался флорентиец, чувствуя себя очень счастливым: в теплых объятиях, рядом с ярким очагом, с полным пищи животом, с разумом, расслабленным сладким вином, с волнительным ощущением поцелуев на коже запястья.

***

Вчерашний диспут на тему очень утончённую и опасную, если за ней не уследить, магическим образом вылечил болезнь брата Эухенио из Сарагосы, и тот ранним утром был уже в университете, намереваясь наблюдать за продолжением диспута. Однако его ждало разочарование – спорщики ночью перепились, подрались и успели замириться, поэтому выступить перед учениками с самого утра оказались неспособными. Синьор Джиберти торжественно объявил с верхней галереи, что диспут переносится на полдень, а там – как получится.

Тогда Мигель Мануэль проявил недюжинный талант и заманил синьора Эухенио в пустой зал библиотеки, где попросил поговорить с новым претендентом на звание магистра медицины, который готов в кратчайшие сроки сдать экзамен с высочайшего позволения декана. «И если вам, достопочтенный синьор, его знания придутся по вкусу, и вы их оцените высоко, то нужно подписать здесь…» Джованни, который наблюдал за собеседниками, стоя в проёме двери, не решаясь зайти без разрешения, показалось, что свиток с отзывом появился в руках Мигеля Мануэля ниоткуда, чудесным образом. Флорентиец задумался: уж слишком много совпадений на сегодня: появление монаха, готовый отзыв, который нужно всего лишь подписать.

Синьор Эухенио подслеповато воззрился на Джованни, потом махнул рукой, приглашая подойти ближе:

– Значит, вы, синьор, – монах запнулся и попытался найти имя на свитке.

– Мональдески, – подсказал Мигель Мануэль, указывая пальцем на строчки и чуть склоняясь, но так, чтобы не соприкоснуться.

– Ага, – монах распрямился и с любопытством принялся разглядывать Джованни. Флорентиец почувствовал, что его щёки наливаются горячей краснотой от смущения. – Ага, – повторил синьор Эухенио, о чем-то раздумывая. Его лицо было широким и румяным, с живой мимикой, седые волосы топорщились в разные стороны – бороду и тонзуру монах давно не брил. Взгляд светлых водянистых глаз вовсе не казался строгим, в нем иногда проскальзывала насмешка, пока Джованни пытался успокоить себя и стоять прямо, не переминаясь с ноги на ногу.

– А что вы можете сказать об идеях Петра Абанского из Падуи о различиях между философией и медициной? – неожиданно спросил синьор Эухенио, переходя на латынь.

Джованни первый раз слышал имя этого человека, и тем более – не мог даже догадываться о предмете высказывания. Он беспокойно взглянул на Мигеля Мануэля и понял, что вопрос и его застал врасплох. Синьор Гвиди побледнел и крепко сжал губы, поигрывая желваками на скулах, но вынужденно хранил молчание. В этом деле таилась какая-то хитрость, неприятная правда, возможно – опасная или неудобная. Джованни же предлагалось либо солгать, заявив, что он запамятовал, но конечно слышал об идеях Петра весьма подробно, либо ответить честно, признав тем самым своё поражение. И он решился…

– Поскольку, – начал он отвечать на предложенной латыни, – такие идеи настолько противоречивы и вздорны, то и имя их автора и суть, которые вами упомянуты, предпочли бы остаться неизвестными и не быть произнесены вслух.

Джованни пристально посмотрел на синьора Эухенио, с волнением ожидая от него телесного ответа на свои слова. Губы патриарха университета внезапно дрогнули и расплылись в улыбке, в глазах сверкнул задор. Синьор Эухенио с удовольствием потёр руки:

– Как примечательно, молодой человек, вы употребляете местоимение quae в своей речи. Я начинаю вспоминать годы собственной юности, когда только приступил к изучению латыни в университете в Монпелье. Рядом со мной на скамье сидели такие примечательные люди, – он мечтательно вздохнул, – я немного отвлёкся, предавшись приятным грёзам. Так вот, это местоимение вы используете, будто хорошо знакомы с формулярами писем, связанных с вопросами юриспруденции или богословия. Наверно, вы многим интересуетесь?

– Вы правы, – Джованни почувствовал, как его уши становятся горячими, словно у мальчишки, и не мог понять, к чему клонит синьор Эухенио – ругает или хвалит? – Прошлые осень и зиму я провёл в Авиньоне, где увлеченно занимался подобными вопросами. Но медицина мне кажется важнее.

– И чем же, позвольте вас спросить? – профессор изобразил удивление.

– В ней заключено слишком много знаний из права, богословия и философии. Увлекаясь же любой одной из перечисленных наук, понять медицину невозможно.

– У вас, молодой магистр, – произнёс со значением синьор Эухенио, после некоторых размышлений взявшись за стило, – прекрасное будущее. Я с удовольствием поставлю свою подпись.

Джованни будто всей поверхностью кожи почувствовал, как Мигель Мануэль выдохнул и расслабился, открывая глаза. У него самого в душе творилось нечто странное: он не помнил, что именно ответил Эухенио, будто последнюю фразу кто-то стёр мокрой тряпицей из разума.

Мигель Мануэль рассыпался в восторженных словах, посвященных уму, чести и прочим достоинствам магистра теологии, подхватил Джованни под руку и вывел из комнаты в длинный коридор. Приказал ждать, пока он не сходит к декану и не принесёт диплом. Джованни заметил, как синьор Эухенио, опираясь на клюку, выходит из комнаты. В сердце флорентийца огнедышащим цветком назрело странное чувство недосказанности. Что он избежал какой-то опасности:

– Синьор Эухенио, скажите пожалуйста, ведь дело не в quae?

– Пройдемся, доведёшь меня до аудитории…

Они медленно прошли вдоль открытой галереи верхнего этажа. Внизу двор переполняли студенты, в ровный квадрат было видно ярко-голубое небо, расчерченное ласточками. Синьор Эухенио внезапно остановился и окинул взглядом весёлых студентов, покинувших аудитории после лекций.

– Видите ли, синьор Мональдески, университет – это некое братство. Свободное, вольнодумное, живое, благоухающее юностью и невинной наивностью. Не так давно я получил письмо из Авиньона от некоего достопочтенного брата Доминика с назидательным требованием не позволить учиться медицине некоему Джованни Мональдески, что вернёт его обратно к обязанностям, возложенным на него Святым Понтификом. И я задумался: стал бы тот юноша, сын сапожника из Кагора [1], которого я когда-то знал, слушать наставления своего отца или духовника, если бы видел перед собой некие высшие цели, и стал бы он, добившись всего, останавливать на пути тех, кто похожи на него? Я не позволил вам здесь учиться, я выполнил всё, что было изложено в письме. Однако университет – «универсум», вселенная – означает нечто бескрайнее и свободное от людских низменных желаний и подчиняется желаниям Господа нашего – его законам и его воле, постигая их опытным путём.

***

[1] Жак д’Юэз – действующий Папа Римский Иоанн XXII изучал медицину в Монпелье и право в Париже.

========== Глава 11. Господь любит блаженных ==========

Радость и облегчение были расчерчены на лице Мигеля Мануэля яркими красками, когда он вышел из покоев декана на внутреннюю галерею двора и поманил пальцем ожидающего его Джованни:

– Всё будет подписано в ближайшее время, но… – он запнулся, искусно изобразив замешательство, – надо бы заплатить немного. Если хочешь получить диплом сегодня к вечеру. Двадцать лир. Нотарию.

– Но… а… – промямлил Джованни, сраженный такой наглостью, а потом взял себя в руки. В поясном кошеле набралось бы не больше восьми или девяти, если считать и с мелкими монетами. – Я заплачу, но у меня нет сейчас с собой столько денег.

– Не беда! – взмахнул рукой Мигель Мануэль. – Дай сейчас, сколько сможешь, а потом сочтёмся, когда я тебе диплом отдам. Ты письма для моего брата приготовил? Нет еще? Ну, там не нужно ничего особо сочинять, очень кратенько – жив-здоров, учусь. Когда принесёшь?

– Ну, э… если сейчас домой вернусь, то после полудня будут готовы, – у флорентийца голова пошла кругом: вот так всё просто? Они обменяются бумагами с Мигелем Мануэлем, а завтра можно отправляться в путь? – Скажите, идея с диспутом ваша, синьор Гвиди?

– Моя, – в голосе Мигеля Мануэля звучала неприкрытая гордость за изощренный ум и великолепную идею, каким способом можно выманить брата Эухенио из стен монастыря.

– Только я так и не узнал, кто же такой – Петр Абанский?

Мигель Мануэль заставил флорентийца немного пройтись до каменной лестницы, ведущей вниз:

– Лекция о его идеях – дополнительная. И основное в ней, что идеи осуждаются, хотя о них рассказывают подробно. Об Арнальде из Виллановы тут тоже не говорят в открытую, но никто не запрещает изучать и комментировать его трактаты, несмотря на появившиеся слухи, что архиепископ Таррагоны, Химено Мартинес де Луна, всё-таки собрал церковный суд и признал все его сочинения еретическими. Такие лекции мы читаем по четвергам после основных занятий, и не здесь, а в церкви святой Маргариты у старых ворот Кастильоне, и только для приглашенных учеников.

– Я могу быть приглашенным? – неожиданно спросил Джованни, раздираемый любопытством.

Вопрос очень удивил Мигеля Мануэля:

– Я думал, что тебя ничего не интересует. Просто память хорошая, и Господь наш блаженных любит. Хорошо, приходи после вечерни, я буду всех встречать. И не забудь взять с собой лампаду – возвращаться придётся поздно.

***

Джованни вышел из ворот университета, намереваясь дойти до ближайшей харчевни и чем-нибудь перекусить. После перенесённого волнения голод ощущался очень остро, в животе свербило, а рот переполнялся слюной от одного вида свежего хлеба, который студенты приносили с собой и делили на двоих или троих. В суме Джованни сегодня было пусто, Халил уже несколько дней предпочитал отлёживаться по утрам, притворяясь спящим, чем спускаться на кухню и печь свои лепёшки.

Рассеянный взгляд флорентийца сначала скользнул по правой стороне улицы, которая вела к башне святого Виталия. Там сидели странствующие монахи прямо на охапке соломы, которую еще не успел затащить в дом хозяин, рядом стояла телега, наполненная навозом, мальчик торговал с лотка прелой вишней, сношались две мелкие собачонки, хозяин скобяной лавки пытался всучить покупателю замок и массивную дверную петлю. Гладкая поверхность отразила солнечный луч и больно резанула по глазам, заставив резко отвернуться. И тогда прямо перед собой Джованни увидел Жерара. Он сразу узнал слугу де Мезьера, хотя прошло достаточно лет со дня их последней встречи. Душа быстрой змейкой юркнула куда-то вниз, а живот прилип к спине. Жерар лишь кивнул, а потом мотнул головой, указывая: мол, идём за мной.

Они друг за другом следовали к центру города всего лишь несколько домов. Джованни видел перед собой серый плащ и капюшон, который Жерар накинул себе на голову, чувствовал как бьётся внутри груди сердце от волнения, трясущимися руками то и дело поправлял ремешок сумы на плече, чувствовал тесноту своих одежд, ставших мокрыми от пота. Жерар свернул в узкую боковую улицу и остановился под вывеской харчевни с изображением раскидистого дуба с ярко-зелёной листвой. Слуга де Мезьера зашел внутрь, а Джованни чуть замедлился, переводя дыхание, поскольку расстояние всего лишь в сто шагов показалось попыткой догнать мчащуюся укушенную лошадь.

Полутьма внутри сначала застлала глаза, Джованни слепо сделал несколько шагов вперед и очутился рядом со столом, на котором была выставлена миска с похлёбкой и пустая кружка. Хозяин харчевни, низкорослый, одетый в чистый фартук и выбеленный каль, стоял перед флорентийцем, обнимая кувшин с вином:

– Приказано немного подождать, – он уставился на закрытую дверь за спиной Джованни. Она внезапно распахнулась. Хозяин будто ждал этого момента – принялся наливать вино в кружку. – Присаживайтесь, господин, похлёбка горячая, только приготовили.

Джованни обернулся. На пороге стоял мальчик, торговец вишней:

– Пусть Господь вам благоволит, добрый хозяин, не желаете купить немного свежих фруктов?

– Иди на рынок, там и предлагай свой товар! – строго прикрикнул хозяин харчевни, и мальчишка спешно исчез, вежливо прикрыв за собой дверь. Джованни только плечами пожал: какие же назойливые в этом городе торговцы!

– Господин Людовичи, перенесите тарелку этого господина на мой стол, – раздался голос Жерара откуда-то из глубины харчевни, заставивший Джованни невольно вздрогнуть. – И дайте лампаду, в этом углу совсем темно.

На румяном лице хозяина отразилась подобострастная улыбка. Он накрыл стол перед Жераром светлой скатертью, перенес тренчеры, положил хлеб, поставил блюдо с рыбным пирогом, кувшин с вином и исчез в дальних комнатах, предварительно заперев входную дверь на засов. Джованни почувствовал себя как в ловушке, хотя предложенные яства пахли притягательно. Он постарался успокоиться и положил обе ладони на стол, показывая своим видом Жерару, что вовсе его не боится, а очень рад тому, что встретил старого знакомца:

– Вот уж не думал, что встречу тебя здесь, – радостным голосом нарушил тишину флорентиец. – Опять секреты? Неужели господин советник решил посетить наши города?

Жерар опустил ложку в суп, а затем пару раз отправил себе в рот, разломил хлеб, не сводя внимательного взгляда с лица Джованни – добродушного, открытого и наивного:

– Господин де Мезьер просил передать, что не стоит заключать новых договоров, не расплатившись со старыми. Тем более – клясться на святынях.

– Этот остолоп, Антуан, всё перепутал! – весело откликнулся Джованни, хлопнул себя по лбу и пожал плечами, всем своим видом показывая, что дело простое, и не стоило ехать в такую даль. – Он должен был отдать письмо брату Доминику в Авиньоне, чтобы тот перестал меня преследовать. Мол, связался я с неверными и теперь уплыву с ними далеко за море. А если вдруг брат Доминик решит поискать меня в Болонье, то да – я и вправду здесь, но ненадолго. Еще нужно было, чтобы он мои вещи беспрепятственно отдал и не решил сохранить до лучших времен, – Джованни хотел добавить «как Готье», но счел это оскорбление лишним. – Кто же знал, что кифаред всё перепутает в своей пустой голове и отправит письмо в Париж? И мне ведь ничего не сказал! – Джованни всплеснул руками, широко улыбаясь и выставляя себя святой невинностью.

Жерар кивнул в ответ, но как-то недобро:

– Антуан Марсельский становится очень говорливым, если на него надавить, – Жерар с усмешкой посмотрел на руки Джованни, сжавшиеся в кулаки, – прости, оговорился! Если его напоить.

– Ты сюда прямо из Марселя приехал? – глухо выдавил из себя флорентиец, лихорадочно пытаясь представить, что именно мог наболтать Антуан, и каковы могут быть последствия. – Что нужно господину де Мезьеру?

– Это уже более серьёзный разговор, – Жерар склонил голову набок, будто к чему-то прислушивался. – Зачем тебя мавры везут в Венецию?

– Я не знаю, – честно ответил Джованни и в упор посмотрел на Жерара.

– Хорошо, – спокойно согласился тот и стал чем-то походить на своего брата Жоффруа, – задам вопрос по-иному: что будет делать в Венеции Джованни Мональдески?

– Ничего, – кратко ответил флорентиец и пояснил. – Такого человека не будет в Венеции.

– А кто будет?

– А почему я должен отвечать? – негромко возмутился Джованни. – Если Мональдески и имеет какое-то отношение к господину королевскому советнику, по старому знакомству, то с его исчезновением всё заканчивается. Понимаешь, Жерар, – флорентиец понизил голос, – я никому и ничего больше не должен. Джованни Мональдески получил сегодня свой диплом магистра, о котором мечтал, но отправится вслед за уходящим днём. В закат. И никто о нём больше – может быть – и не услышит.

– Кое-что я понял, ты – блаженный, – ответил Жерар, немного поразмышляв над услышанным, – ты своим простецким разумом решил, что, перейдя в услужение к другому синьору и приняв иное имя, ты получил личную свободу. Но это не так! Подставлять будешь не только зад, но и отсосёшь всем, на кого укажут. Господин де Мезьер о тебе, по крайней мере, заботится, волнуется, а новые хозяева? Откуда ты знаешь, что тобой не попользуются и не выкинут, как дрянную шлюху? С чего решил, что магометанам можно доверять? Да, они будут тебя привечать, подарками осыпать, но ты – никто. Лишь ключ от двери, в которую их не пускают. Ты оборвёшь сейчас все былые связи, а кто пустит тебя обратно на порог, когда ты приползёшь обратно, зализывая раны? Думай, Мональдески, думай! Пока у тебя есть возможность вернуться, и есть к кому.

– Неужели к господину королевскому советнику? – нервно хохотнул Джованни. Слова Жерара ему не нравились и порождали страх. В памяти яркими вспышками возникали образы, связанные с аль-Мансуром. Пришлось признать: мавр ни разу не пообещал награды – титула или должности, лишь рисовал будущую жизнь в богатстве и уважении. Вспоминались еще медовые слова восхищения и заверения, что Джованни станет совсем другим. «Но у меня есть Халил, который любит! У меня есть друзья – а это дорогого стоит!»

– Неужели больше не к кому? – в тон ему поинтересовался Жерар. – У Гийома де Шарне теперь крестник есть. Жаном кличут. Ты, когда у него гостил, времени зря не терял. И награда мальчонке будет королевская, если отец его умом правильно пораскинет и решит, что ему важнее: под магометан ложиться или верным христианином оставаться.

Известие, что у него есть сын, ничем не отозвалось в сердце Джованни. Флорентиец предполагал, что, возможно, в более зрелом возрасте он выберет жену, как это принято в его родном городе, чтобы дальше не гневить Господа, но не сегодня, не сейчас:

– Жерар, грехи мои столь велики, что и не отмолить. Но не могу я бросить товарищей…

– Друзей? Соглядатаев своих, а не товарищей. Я уже больше седмицы в городе и каждый день слежу: кто тебя провожает, а кто встречает. Вчера мальчонка чернявый весь вечер у стен университета тёрся. Благо в темноте его не разглядеть, зато глаза у него видят, как у кошки. Впереди тебя бежал, пока ты стены по пути ощупывал.

– Зачем ты меня обманываешь? Али даже не знает, где я учусь! Я ухожу – оба мавра дома и прихожу – они дома, – возмутился Джованни.

– Как мало ты о них знаешь! Тот, что помладше – за себя еще одного мальчика посылает за тобой следить. Ты его недавно видел, но не обратил внимания. Наверно, приплачивает. А тот, что постарше, уже всем городским распутникам глаза намозолил, да так, что они по кабакам бахвалятся: мол какой сладкий сарацин изнутри!

– Врёшь! Халил не такой! – воскликнул Джованни и, повинуясь порыву переполнившего его гнева, вскочил с места.

– Ну да, – спокойно продолжал Жерар, жестом приказывая сесть обратно, – если бы я его дней пять назад не защитил, то нагнули бы парня в рыбной лавке не по разу, пока эти двое клуш, что с ним ходят, платки примеряли. Он бы тебе жаловаться пошел? Ха! К тебе его приставили именно для того, чтобы ты по сторонам не заглядывался и лишнего не болтал. Вот и доведут тебя эти двое до Венеции. А как же их бросишь? Мальчика и доступную шлюху. Не по-христиански! А там уже другие…

– Нет, они со мной остаются! – Джованни запнулся, понимая, что слова Жерара довели его до такого возмущения, что правда об истинном положении дел сейчас прорвёт незримую плотину и потечёт рекой.

– Тебе обещали, что они остаются, – назидательно произнёс Жерар, – но всё может быть не так, как ты услышал. Зачем тебе такие никчемные слуги в Венеции? Или ты дожем там собираешься стать?

– У меня будет имя, власть и деньги, – насупленно ответил Джованни. Гнев улетучился, уступая место той самой подозрительности, которая давно терзала флорентийца, но не имела возможности быть проявленной.

– Просто так или за какие иные таланты? А? – продолжил докапываться до правды Жерар.

– Не знаю. Просто будет. Большего мне не говорили. Знаю, что куда-то избрать должны в начале осени, чтобы место не «уплыло» к другим.

– В совет?

– Не знаю. Там одному человеку сын нужен. А его настоящий сгинул где-то у сарацин. Еще когда был маленьким. Вот и пришлось кого-то выдать за сына. Мне-то какая забота? Если выбирать между рынком в Каире и богатым домом, где тебя держат за синьора, то последнее намного привлекательнее, – разоткровенничался Джованни, сердцем чувствуя, что этот разговор с человеком сведущим уже давно был ему необходим.

========== ЧАСТЬ IV. Глава 1. С кем мне разделить мою радость? ==========

Жерар отложил ложку в сторону и с укором посмотрел на своего собеседника:

– Обманом выдать себя за другого? Разве по-христиански? Безутешные родители, наверно, заплатили сарацинам целое состояние, полагая, что выкупают собственного ребёнка из плена. И что потом? Так и проживёшь всю жизнь во лжи?

Джованни уткнул лицо в ладони, сгорая от стыда. «Как я мог согласиться?» Начал вспоминать: что именно аль-Мансур говорил о сроке, когда отнимал разум сладкими мудрёными речами? А ведь флорентиец поверил: он особенный, обладающий внутренней силой и знанием. Запятнавший руки кровавой местью, избавился от страха перед людской молвой и карой за нарушение заповедей Господа. Очередной обман? И в Венеции его представят многочисленной родне, и каждого он будет ублажать красивыми рассказами о сарацинском плене днем, а по ночам покорно подставляться под член того венецианца, который затеял всё это фиглярство. И возможно – не одного, лишь бы избежать мучительного наказания.

– Как тебя будут звать? – продолжил расспросы Жерар.

– Франческо Лоредан, – устало пробормотал Джованни, которого больше заботила открывшаяся правда, что его товарищи не так просты, как кажутся, и что теперь делать, если он к ним настолько привязался? «Нет. Не может быть, что они исчезнут. Куда? Халил говорил о кораблях, что он будет их водить». Он поднял голову. – А зачем мне корабли, Жерар?

– Корабли? Тебе что-то о них говорили? – Жерар отхлебнул вина и немного скривился, своим видом показывая, что у себя на родине пробовал и получше. – Вот это уже интересно!

– Нет, не говорили, но доступная шлюха, как ты выразился, – кормчий. Халил очень волновался, когда заболел, что не сможет водить корабли, и нужна замена. Магометане должны были позаботиться о новом человеке, который обладает искусством кормчего, – Джованни распрямил спину, воодушевлённый своей догадкой. – Это значит, что у моей новой семьи есть корабли, которыми магометане хотят управлять, – последние слова были произнесены с чувством гордости, хотя и не произвели сильного впечатления на Жерара.

– Ладно, не буду тебя дальше выспрашивать, – снисходительно ответил нормандец. – Важно, что этот синьор Лоредан будет исполнять какие-то обязанности в городском совете и будет знать обо всех его решениях. Хороший ход. Рыбка на крючке, уже не дернется и будет исправно служить. И именно за этим меня господин королевский советник послал!

– За чем? – удивлённо выдохнул Джованни.

– Ты меня слушаешь, но плохо слышишь! – проворчал Жерар. – Или дураком прикидываешься? Будешь рассказывать господину де Мезьеру о своей жизни в Венеции, о новой семье, о своём участии в делах управления республикой, а он тебе будет давать советы или вопросы задавать. Так понятно?

Джованни кивнул, что понял, но не потому, что согласился. В этот момент флорентийцу показалось, что он уж слишком со многим соглашается, а потом эти тайные козни доводят до дыбы и унизительного вымаливания прощения за дела, в которые его вовлекли. Еще тяжелее теснило в груди, когда Джованни попытался рассуждать, сколько сил он потратил на чужие волнения и надуманные страхи, и ради них совершал такие вещи, которые было противно вспоминать. Вся история со Стефано закончилась так плачевно! А если бы можно было спасти брата Понция от костра, то эти усилия были бы потрачены не зря. Можно было бы забыть липкие объятия и поцелуи брата Доминика, его жадные взгляды и развратные грёзы. Краткое пребывание во Флоренции тоже можно было провести в веселье и удовольствиях, а не пытаться от усталости собрать смысл в расплывающихся перед глазами строках законов. Последние три седмицы тоже были слишком напряженными: Джованни так и не узнал город, следуя каждодневно одними и теми же улицами, ни разу не посетил службу, даже не творил вечерних молитв, засыпая от усталости. Хорошо, что удавалось уделять время Аверардо, иначе выгнали бы такого худого лекаря, что не беспокоится о своём больном, из дома на улицу.

Жерар в молчании доедал пирог с рыбой, наблюдая за грозовыми тучами, что наплывали на чело флорентийца, смотревшего перед собой невидящими глазами и так не притронувшегося к пище.

– Значит, господин королевский советник послал тебя не остановить меня, а наоборот – напутствовать? – Джованни очнулся внезапно, будто ото сна, распрямил спину и уставился сурово на Жерара. – И что откры…

– Поешь чего-нибудь, выпей вина, – перебил его нормандец и переставил стакан с вином поближе. – Ничто не должно указывать, что ты здесь с кем-то встречался, а не вкусно обедал.

Джованни заставил себя съесть несколько ложек остывшего супа, набил рот хлебом и запил вином:

– Всё решено? Теперь за моей незавидной судьбой будут следить еще и из Французского королевства, а не только магометане из-за моря? У вас других людей нет – более опытных, обученных, почему – я?

– Отвечу тебе так, – Жерар придвинул поближе к Джованни блюдо с остатками пирога, – в этом городе, в Болонье, в городской совет входят уроженцы других городов, и избрать городским главой, народным капитаном или военачальником здесь могут любого – имей лишь деньги и титул, и неважно, из какого города прибыл ты сам или твои предки. В Лагуне все не так: принимают решения лучшие из лучших, с самой чистой родословной, только венецианцы. Чужих там нет. И уроженец города делает всё на благо и в интересах своей земли и народа, который считает своими родственниками, своей семьёй. Ни один венецианец не поступится своей честью и честью семьи, чтобы нанести республике вред или какой-нибудь урон. Торгует, ведет войну, решает политические дела – всё во благо Венеции. Если тебе удастся стать частью…

– Быть плешивой овцой в этом белоснежном стаде… – с досадой проворчал Джованни, сердцем понимая, что вновь становится чьей-то разменной монетой.

– Нет! Волком в овечьей шкуре. Вот что от тебя хотят еретики, что захватили и осквернили Гроб Господень. Но ты не будешь подло служить иноверцам! Господь пребывает с Французским королевством, и когда-нибудь именно мы вновь соберём поход и отвоюем Иерусалим, – на такой высокой торжественной ноте закончил свою убеждающую речь Жерар и пытливо уставился в глаза Джованни, надеясь обнаружить в них фанатичные проблески пожара в разгоревшейся благочестием душе.

– А когда меня заживо в котле варить будут, то король Филипп молитвами своими нашлёт дождь, чтобы загасить огонь на поленьях? – Больше всего Джованни сейчас волновало то, что нет у него защитников в том опасном деле, которое предлагал де Мезьер. Хотя и аль-Мансур тоже был далеко. Но не могли же хитрые мавры оставить Франческо Лоредана одного! В возможности Халила и Али вообще слабо верилось – им самим нужна защита. «Только рвения и хватает, чтобы за мной следить и монеты считать. Ох, забыл – мой прекрасный кормчий еще отлично соблазнять умеет! Bardassa!»

– Королевский молебен закажет за спасение души, если постараешься быть нужным, – Жерар спокойно пропустил издёвку мимо ушей, полагая, что дело решенное. – Тебе уже пора возвращаться. Я тебя сам найду, еще задержусь в Болонье. Ты когда отправляешься в путь?

– Через два дня. Мне нужно еще лекаря найти для Аверардо вместо себя. Передам Мигелю Мануэлю Гвиди. Кстати, – Джованни сделал многозначительную паузу. – Раз уж тебе удалось вывести на откровенность Антуана, то сделай внушение синьору Гвиди, что Аверардо, сын Аттавиано из Кампеджо, нуждается в большой заботе: чтобы денег не требовал сверх положенного и исполнял обязанности лекаря на совесть.

– Аверардо – это тот калека, что с вами в доме живёт? – поинтересовался Жерар. – Давай мы ему своего лекаря из французского королевства пришлём? Как вы с ним познакомились? Только кратко.

Быстрая, иногда сбивчивая речь Джованни – сейчас он часто путал слова провансальского языка со своим родным, флорентийским – была в целом понятна Жерару, хотя помогала и латынь, которой нормандца обучали с детства.

На обратном пути Джованни зашел в здание университета к секретарю синьора Джиберти. Оказалось, что диплом уже составили: в готовый формуляр вписали имя, а к нотарию секретарь зашел во время полуденного перерыва. И за эти услуги ничего не нужно платить, потому что взаиморасчеты идут открыто через казначея университета.

– Когда планируете устроить праздник? – поинтересовался секретарь, передавая документ в трясущиеся от волнения руки нового магистра медицины.

– О! – Джованни многозначительно закатил глаза к потолку. – Разве вам не сказали? Синьор Гвиди занят его подготовкой и всё пока держит в секрете. Обещаю, вы узнаете о дне и месте первым!

Флорентиец чуть замедлился у дверного проема открытой аудитории, где Мигель Мануэль читал лекцию. Тот его не увидел, но Джованни еще раз проговорил внутри себя – как же, похожие внешне, разительно отличаются по сути оба Мигеля!

Свой диплом Джованни отнёс в отделение банка Моцци в Болонье. Своим доверенным лицом назначил Мигеля Фернандеса Нуньеса из Кордобы. Там флорентиец задержался до заката: мелким почерком, стараясь не обращать внимания на боль в сведенных и стёртых до волдырей пальцах, написал подробно обо всём, что произошло с ним за этот год, просил прощения, роняя слёзы на уже написанное, но не находил отзвука в душе, чтобы с чистым сердцем заговорить о любви. Лишь когда была поставлена последняя точка, край очередного листа оказался полностью заполнен буквами, а красное солнце коснулось краем черепичных крыш, заливая город оранжево-золотистым светом, Джованни вновь макнул стило в чернила и размашисто нарисовал розу на оставленном для переплёта поле: вначале бутон, как маленькое сердце, внутренние лепестки, сжимающие его, как ласковые ладони, чашечку цветка, три острых тонких листа по разным сторонам, тонкий изогнутый стебель со штрихами, обозначающими листья.