Текст книги "Лагуна (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

– Ключ от дома у тебя? – сдержанно поинтересовался Джованни, продолжая пристально разглядывать юношу, сидевшего перед ним за длинным столом в компании подвыпивших и весёлых сверстников. Гвидуччо нервно дёрнулся и приложил ладонь к груди, проверяя. Его сосед вновь настойчиво приобнял за плечи, навалившись всем телом, и пьяно выдохнул, указывая пивной кружкой на флорентийца:

– Это кто?

– Брат его старший! – ответил Джованни прежде, чем Гвидуччо попытался раскрыть рот и что-то проблеять, затем резко шагнул к столу, опёрся на него кулаками, нависая над собеседниками. – А ну, быстро домой! – Сын мадонны Анжелы шмыгнул носом и сжался, словно ожидая удара. – А у тебя что за амурные дела с моим братом? – Джованни уже строго обращался к парню, что продолжал обнимать Гвидуччо. Тот, будто протрезвев, сначала уставился на рукоять меча, видную на уровне крышки стола, а затем в глаза флорентийцу, и быстро убрал руку, спрятав её между колен. – Пёс, вставший на две лапы, всегда сверху! Запомни это, когда еще раз обратишься к моему брату по имени. Гвидо, иди за мной!

Джованни грозно повел бровями и повернулся к выходу из таверны, ощущая за спиной натужное дыхание ронкастальдца, еще изрядно пьяного, багрового от смущения, но послушного воле своей матери.

Этот город, до которого так долго пришлось добираться, теряя силы и приобретая лишь боль и новые раны, казалось, принялся строить каверзы флорентийцу с самого начала, прямо на въезде. Сначала Аверардо громким голосом, почти переходя на крик, потребовал дословно передать разговор с Лоренцо и обрадовался известию, что Катурна теперь в руках их семьи. Джованни пришлось громко повторить эти слова три раза и тем самым обратить внимание проходящих мимо горожан на себя. Нужный дом они нашли достаточно быстро – Аверардо уже бывал здесь, – вот только встретил он их темными окнами с наглухо закрытыми ставнями и запертой дверью. На громкий стук из окна противоположного дома выглянул сосед, сначала долго пытавшийся в сгустившихся сумерках разглядеть прибывших, а затем отправивший свою жену вниз с лампадой в руках. Выяснилось, что Гвидо, сын Пандольфо, здесь живёт постоянно, но вечера проводит с друзьями в тавернах и возвращается заполночь. Синьор Биаджо и его жена Якопа, уроженцы Модены, жили в этом городе уже десять лет, поэтому считали своим долгом подробнейшим образом рассказать о том, что Гвидо, когда поселился здесь два года назад, был тихим и спокойным мальчиком, но студенческая вольница настолько его испортила в последнее время, что он стал водить сомнительные знакомства, и ночная стража уже дважды доставляла молодого синьора к дверям дома в бесчувственном состоянии. Один раз в седмицу к нему приходит Джакома, жена плетёнщика носилок, которая убирается в домах этого квартала. Синьор Биаджо мог только предположить, где разыскивать Гвидуччо в этот день [4], поэтому направил в квартал у старых ворот Равенны.

Джованни повернулся к словоохотливому соседу спиной и растерянно посмотрел на своих друзей. Он уже пожалел, что заставил Лоренцо уехать, а не позвал с собой. Халил и Али тихо сидели на облучке, тесно прижавшись друг к другу, и, видно, плохо понимали, что вообще происходит. Лошади устали и их нужно было напоить. Аверардо, прекрасно слышавший весь разговор, громко ругался на своего кузена последними словами, и в его голосе угадывались интонации, которые были свойственны синьору Аттавиано:

– Ищи этого стервеца, пока он еще на ногах стоит! В «Золотом вепре» ищи!

– Скажи, как он хотя бы выглядит?

– Гвидуччо?

– Нет, вепрь! – Джованни переполняла злость на всё это семейство из Кампеджо, а Аверардо, как ему немного полегчало, еще и слишком разговорился.

– Как гусь общипанный!

– Спасибо, помог! – досадуя на всех и вся, Джованни взобрался на лошадь и отправился в указанном направлении. Пока он ехал по темным улицам, где редкий свет пробивался сквозь закрытые ставни, а добрые горожане готовились ко сну, то явственно представлял, что залепит хорошую затрещину этому «гусю», сорвавшись и отомстив за боль в стёртых пальцах. Но когда увидел перед собой хрупкого юношу, помладше Аверардо, весь огонь, переполнявший изнутри, угас. – Bardassa! – только это и осталось на выдохе.

Джованни протянул руку, чтобы помочь Гвидуччо и усадить позади себя. Тот замотал головой и отшатнулся:

– Ты кто?

– А ты кого сильнее желаешь увидеть: синьора Аттавиано, своего дядю, или свою мать – синьору Анжелу? – Джованни нахмурился: не хватало ещё, чтобы это идиот упёрся! Позади них на улицу из дверей таверны выпала шумная стайка студентов. Гвидуччо немного постоял, озираясь, а затем весьма решительно уцепился за напрягшееся предплечье Джованни и воткнул ногу в предложенное стремя.

Ключ от входа в безмолвный палаццо несколько раз выпадал из дрожащих рук Гвидуччо, и если бы не крепкая цепь, которая удерживала его на шее, то пришлось бы ползать и разыскивать ключ каждый раз в кромешной темноте. Джованни поднёс тусклый светильник к зияющему провалу и поёжился. Гвидуччо же уселся прямо на каменном пороге и обхватил себя за плечи, уставился неподвижным взглядом себе под ноги. Флорентиец покосился на него и сделал шаг вперед, приглядываясь к неясным отблескам лунного света, что заливали открытый внутренний дворик.

– Синьор Гвидо, – обратился Джованни к хозяину дома и кашлянул, привлекая к себе внимание. Гвидуччо уже получил гневную отповедь от «любезного кузена» Аверардо и теперь совсем пал духом, представляя, какому наказанию его могут подвергнуть члены семьи, пока пребывающие в восхищении одним из своих старших отпрысков. – Если ты намереваешься и дальше скулить как побитая собачонка, то хотя бы убери свою задницу с порога!

– А что я могу? – надрывно простонал Гвидуччо.

– Зажги везде лампады, какие есть в доме, – стараясь сохранять спокойствие в голосе, предложил Джованни.

– Чем? – ронкастальдец беспомощно развёл руками.

– Али, – Джованни, перебирая внутри себя ругательства, подозвал мальчика. – Передай синьору кресало и сопроводи по дому. И отоприте ворота, чтобы мы смогли завести повозку внутрь.

Дело пошло быстрее. Дом постепенно наполнялся светом. Аверардо продолжал что-то бубнить про себя, а затем стих. «Утомился!» – промелькнуло у Джованни в голове. Из колодца во дворе они с Халилом подняли два ведра воды и залили животным в деревянное корыто. Сухие зерна овса нужно было распарить, поэтому Джованни сначала добрался до очага на кухне, пустынной и неухоженной, с паутиной по углам, и разжег его, а затем поднялся на верхнюю деревянную галерею, чтобы выбрать спальню. На втором этаже было всего пять комнат: две по боковым сторонам дома, с окнами, выходящими во внутренний двор, и три с окнами, расположенными в той части портика, которая нависала над улицей. Двери везде были закрыты, внутри стоял тяжелый запах сырости – везде разный. Видно, что крышу здесь давно не осматривали и не чинили, а печи не протапливали. Тюфяки и подушки пахли плесенью, а от пыли, осевшей на золоченых балдахинах, чесался нос и хотелось беспрестанно чихать. Сам Гвидуччо ночевал в маленькой комнате на первом этаже, которая имела жилой вид. Там стояла узкая кровать с серыми, давно не стиранными простынями, два больших сундука с ворохом одежды, из которых он доставал иногда что-то новое, когда старое совсем изнашивалось, писчий стол с книгами, рядом на полу были разбросаны крошки сухого хлеба и валялся разбитый горшок из-под масла.

Джованни попробовал прислушаться к себе и понять, в какой из комнат он переспал бы эту ночь с наименьшими последствиями для здоровья, и остановился на той, что над кухней. Труба от очага уже давала достаточно тепла, и ничего, что в одном углу на потолке были видны чёрные разводы от плесени. Зато пол был чистым, и если скатать и убрать с него шерстяные ковры, то можно было устроить мягкое ложе, перетащив всё сено из повозки вместе со шкурами.

«А завтра…» Эти мысли заставляли Джованни скрежетать зубами, той пылью, которой он наглотался в дороге и пока обходил дом. «Неужели синьора Анжела держит своего сына в чёрном теле, или мальчишка просто спускает присланные деньги на выпивку?» С помощью Халила он затащил Аверардо на простынях в выбранную комнату, отдал распоряжение перенести содержимое повозки наверх и устроить им общую постель. Гвидуччо помогал изо всех сил, хотя и старался отвести глаза и краснел всякий раз, когда встречался с осуждающим взглядом Джованни. В котле на кухне закипала вторая порция воды, с первой они запарили зерно для лошадей и сварили себе кашу. Али раскладывал на широком столе остатки провизии, что дали в дорогу в Ронкастальдо.

– Гвидуччо, открывай! Мы пришли! – С улицы раздался чей-то громкий пьяный голос, и дверь содрогнулась не только под ударами кулаков, но и ног. Сын Пандольфо нёс со двора охапку поленьев для очага, споткнулся и с грохотом уронил свою ношу на пол.

– Что за гости? – строго спросил Джованни, который только улучил момент, чтобы приладить к подушке, лежащей на скамье, свой ноющий зад и расстегнул плащ.

– Друзья мои, – пискнул Гвидуччо и с мольбой посмотрел на флорентийца. – Они только переночевать! Если не открою, то перебудят весь квартал!

– Пусть орут, скорее ночную стражу привлекут, – ответил Джованни и со стоном уронил голову на сложенные на столе руки. Стоило хоть на миг проявить слабость, и тело отозвалось настоящей глухой болью. Усталые мышцы гудели, кожу на руках и бедрах, где были потёртости, саднило, в горле словно перетёрли крупную соль. Стук в ушах переходил в плавное колебание расцвеченных яркими вспышками тёмных вод.

– Али, наш хозяин! – прозвучал громкий окрик на мавританском, и в дверях кухни появился Халил, который только что устроил на приготовленном ложе Аверардо, накормил и приготовил ко сну. Он встал позади, приподнял голову Джованни за подбородок, похлопал по щекам, приводя в чувство. – Мы тебя не сможем занести наверх, мой синьор! Сделай над собой усилие!

– Никого не впускать! – пробормотал Джованни, продолжая ту мысль, на которой он остановился ранее. – Накажу, если ослушаешься, так, Гвидуччо?

***

[1] по-арабски «рабыня», слово употреблялось во Флоренции в обозначении «шлюха» в XV веке точно. Можно было бы использовать puta или попросту «проклятье!», но эмоционально Джованни употребил именно это. Хочу отметить еще: герои в тексте между собой общаются без мата (условно – «литературно»), но кое-где я заостряю внимание читателя, что «словечки» часто проскальзывают в их речи.

[2] fanciulo (мальчик до 18 лет) и giovanni (юноша с 18 до 23 лет).

[3] расшитый большими бусинами дорогой берет.

[4] сейчас описывается вечер пятницы 16 июня, в воскресенье 18 июня будет праздник Пятидесятницы.

* – это не ошибка! Обращение как к женщине.

Комментарий к Глава 2. Котёнок в глубокой луже

Поздравляю моих читательниц с праздником 8 Марта!

========== Глава 3. Обязанности и прочие заботы ==========

От автора: противостояние «гвельфов» и «гибеллинов» продолжалось несколько веков. Упрощенно – первые были «за Папу Римского», а вторые «за императора Священной Римской империи неважно какого». Как всегда вопрос упирался во власть (и деньги). На самом «верху» это виделось так: если я король, самый главный, то стою выше всех, и моей власти должна подчиняться Церковь. Её епископы – мои вассалы, а Папа – мой карманный священник.

Сильные римские Папы смотрели на этот вопрос иначе: власть дана Папе от Бога, через Иисуса Христа, Петра и передавалась от первых римских священников через рукоположение дальше в века. То есть власть императора (короля) возникает не сама по себе (по мужской линии или кто кого завоевал), а с помощью Церкви происходит «помазание на царство». То есть: захотим – «помажем», захотим – наложим интердикт и отлучим от Церкви.

Католические епископы по своей сути были теми же светскими феодалами, происходили из знатных семей, их родичи были заинтересованы, чтобы случайных людей в той местности, где правили определенные интересы, не было. Противостояние императора и Папы вылилось в борьбу за «инвеституру»: кто именно назначает епископов, и иногда усиливалось до предела во времена раскола: император выбирал одного Папу, а епископы – другого. Проблемы императора были схожими: должность эта была не наследственная, а выборная.

Итальянский народ тоже был неспокойным и очень непокорным. К гордым потомкам «истинных римлян» постоянно кто-то шастал из других земель: то варвары с севера, то норманны, то арабы – и каждый хотел называться «королем». Для знатных семей и их потомков логика была проста: вассал-сюзерен. Военные союзы были их стихией, поэтому власть короля становилась более понятной. Однако для зарождающегося купечества и городского ремесленного населения совместные песнопения в цеховых братствах были более близкими.

Внутри города было множество причин для вражды между семьями, но самым простым оказалось разделиться на гвельфов и гибеллинов, старую аристократию и новую, выросшую из семей незнатных, но разбогатевших. Многим не нравилось и то, что императоры – пришлые немцы, а не местные.

Сначала игрались тем, что посланники Пап в города просто устанавливали свои порядки, «зажимая» императорских, а те в ответ могли этих посланников убить (https://ficbook.net/readfic/5575078/14613512#part_content) или убить местного епископа (например, во Флоренции примерно в 1245–1246 году началась по этому поводу внутригородская война). Затем тех, кто не поддерживал Папу, стали объявлять еретиками (Хроники города Орвьето. Там всегда употребление слова «еретик» за XIII–XIV столетия относится к гибеллинам). На это определение наложились еще реальные еретические течения внутри Италии, которые существовали, но я бы разделил «еретиков» (средняя прослойка населения) и «еретиками представленных» (богатые и знатные семьи, проигравшие во внутренней борьбе).

После игры в «инквизицию» гвельфы и гибеллины начали просто изгонять друг друга из городов. Например, если в середине XIII века из города можно было выгнать (лишив гражданства) лет на пять или десять с запретом занимать должности в городском управлении, при этом оставленное имущество не конфисковалось (отдавалось родне) или уничтожалось, то на рубеже XIII–XIV века выгонять начали полными семьями (вместе с женами и детьми) в другие города с конфискацией имущества. Соответственно, появились города целиком гвельфские и города, которые приняли гибеллинов, возмущенных подобной несправедливостью, и готовые с помощью императорских войск идти и устанавливать справедливость, требуя вернуть изгнанников.

На момент моего повествования 1318 год: Флоренция и Болонья целиком гвельфские города, между ними – земли, принадлежащие феодалам – гибеллинам. А в окружении Болоньи: покой им только снится. На западе Модена (она же Мутина) гибеллинская (расстояние – 40 километров), на востоке Имола гибеллинская (расстояние – 38 километров), на севере Феррара условно гвельфская (расстояние – 45 километров), а за ней (за широченной рекой По) Кангранде далла Скала из Вероны, гибеллин, уже прибрал к рукам часть владений Падуи. Сама Падуя после неудачной осады её стен веронцем в январе 1318 года пребывает в раздумьях, кому продаться, чтобы не быть разрушенной как Кремона в марте этого же года, в которой было убито множество людей.

***

– Тебе нельзя было сюда приезжать! Ты же знаешь, что это опасно! – возбуждённо шептал прямо над головой Джованни чей-то голос.

«Мне? – удивлённо подумал флорентиец, всё еще пребывая в сладком блаженстве сна. Кто-то ласкал его, осторожно перебирая волосы на голове. Хотелось еще чуть повернуться, чтобы подставиться под более сильные движения. – Да пошел ты!..»

– Да пошел ты… – кто-то рядом громким голосом с хрипотцой озвучил всё то, что хотел произнести Джованни. – Я – калека, мне всё равно никогда больше в седло не сесть! Болонцы только порадуются такому унижению.

– Слышишь, ты, калека, – до флорентийца наконец дошло, что протрезвевший наутро Гвидуччо решил разобраться со своим кузеном Аверардо и припомнить ему все слова, сказанные ночью. Он разлепил глаза и потёр ладонями щеки. Справа лежал укрытый до подбородка одеялом Аверардо, слева сидел полностью одетый Халил и гладил по голове, перед ними в исподней рубахе, босиком, потряхивая всклоченными патлами слипшихся волос, раскрасневшийся от возмущения и размахивая во все стороны руками, стоял Гвидуччо. А за его плечом, в дверном проёме, виднелась хитрая усмешка на лице Али, предвкушавшего сейчас оказаться наблюдателем забавного зрелища. Мальчик пока не понимал и половины из сказанных слов, но находил себе развлечение в созерцании перепалок между христианами. – Сейчас поползёшь колодезный ворот крутить и полы до блеска чистить. А тебе, Гвидуччо, мать два мешка муки передала, пойдёшь к нашей повозке, выгрузишь, потом накормишь лошадей и осла.

– А ты кто такой? – Гвидуччо деланно выпучил на Джованни глаза. – Аверардо – это кто? – вытянутый вперёд палец негодующе дрожал, будто хотел проткнуть флорентийца насквозь.

Джованни приподнялся на локтях. Гвидуччо отпрянул и убрал руку за спину. Аверардо засмеялся – плохо скрываемый страх и волнение кузена его тоже забавляли.

– Почему ты говоришь, что Аверардо нельзя было сюда привозить? – Джованни интересовали более приземлённые вещи, чем отношения между юношами, пытавшимися сейчас выяснить, кто из них главнее.

– Разве не ясно? – возмущенно воскликнул Гвидуччо и упёр руки в бока. «Ну прямо синьора Анжела на птичьем дворе», – отметил про себя Джованни. – Будто ты не слышал, что творит Кане делла Скала на севере? – Он принялся загибать пальцы: – После Рождества осадил Падую, затем Кремону. Там разрушил стены и перебил множество горожан. Понтифик отлучил его от церкви, но этому еретику всё нипочём, пока Людовико с Федерико спорят о правах на корону [1]. Потом у нас чуть не началась война с Мутиной, которая перестала пускать наших купцов, сейчас в городе посольства из Тревизо и от Малатести из Римини и Чезены…

– И что? – изумленно выдохнул Джованни. Он искренне не понимал, что именно пытается донести Гвидуччо. Флорентиец никогда еще в жизни не интересовался тем, насколько важно занять должность в городском управлении, не искал слухов о том, кто и с кем сейчас в союзе, а кто – в ссоре.

– А то, что гвельфы Болоньи окружены врагами и тревожатся о судьбе своих собратьев в Ломбардии, и в этот самый момент в Болонью приезжает мой любезный кузен Аверардо, сын Аттавиано из Кампеджо, известного сторонника гибеллинов! – Гвидуччо с язвительным сарказмом подчеркнул последние слова.

– Синьор Гвидо, – Джованни постарался сохранить в своем голосе толику уважения к скудным мозгам сына Пандольфо, – Кане из Вероны крышу в этом доме не перестелит, Людовико из Баварии нам сегодня похлебку не сварит. А если ты еще и свой рот на замке не придержишь, то власти Болоньи спокойно тебе поспать не дадут! Можешь считать меня своим дальним кузеном из Флоренции, прибывшим к знаменитым ученым медикам, чтобы вылечить своего родного брата. Понятно, что отвечать?

– Ясно, – хмуро протянул Гвидуччо и поморщился, – а почему ты решил, что можешь мной помыкать?

– Не хочешь, – Джованни насмешливо вздёрнул бровь, – так иди отсюда! Мы и вчетвером решим, кто и какие обязанности будет выполнять. Только кормить и обслуживать мы тебя не будем. Посторонних в этом доме терпеть не будем. Двери не откроем, если тебя ночью стражники к дверям притащат.

– И матери расскажете?

– Если не мы, так соседи скоро донесут. А сговоришься с нами, так тебе же лучше будет: и защита, и еда, – Джованни продолжал давить на страхи болонца, не раскрывая карт – письмо синьоры Анжелы всё еще лежало в корзине с поклажей, ожидая своего часа на тот случай, если Гвидуччо заупрямится.

– Что же мне делать? – болонец уже не был уверен в собственных силах и отступал перед обстоятельствами: если он всю жизнь наслаждался чужой заботой, то испытывал сейчас тоску по былым временам под материнским крылышком.

– Сначала определим, кто и что сможет делать, – Джованни поманил к себе Али, чтобы тот тоже присоединился к разговору, – лучше всего. Например, физически сильных мужчин в этом доме только двое: я и ты. – Гвидуччо с подозрением посмотрел на Халила, потом перевел взгляд на Аверардо. Джованни сделал паузу и продолжил: – Эти двое – больные. Им нельзя носить тяжести. Но это не умаляет благого исцеляющего действия труда, который будет им назначен. Аверардо может, сидя на табурете, тянуть колодезный ворот – это укрепит его суставы в плечах. Также он может чистить овощи и резать ножом всё, что нужно порезать. И этим он исцелит свои пальцы. Халилу нужно научиться сжимать и разжимать свои мышцы на руках. Для этого хорошо подойдет любая работа по дому, связанная с мытьем и чисткой. Али, на сколько мне известно, хорошо сумеет выбрать продукты на рынке, сторгуется, а затем придумает, как вкуснее их приготовить. Я умею чинить крыши, рубить дрова, разжигать очаг и многое другое. Тебе же, Гвидо, необходима сила в теле, чтобы никто не посмел обижать, так? – Тот кивнул, уже завороженный речью Джованни. – Значит, будешь мне помогать!

Объяснять пришлось недолго: Джованни стремился занять делом всех и распределить обязанности по хозяйству честно. В свете дня двор при доме оказался совсем другим, чем представлялся. Колодец в конце двора когда-то был общим: он стоял на пересечении узких улиц, мощенных камнем, затем предки Гвидуччо перестроили свой дом, закрыв проход. Другой дом, смотревший фасадом на колодец, обветшал, разрушился, и его превратили в сарай, куда теперь поместили лошадей. С двух сторон от него заросшие толстым плющом тропинки вели в сады соседей. Одна была перекрыта толстой стеной башни, завалена гнилыми досками и служила соседям выгребной ямой, куда нечистоты они переливали через пролом в стене. Вторая вела в маленький сад и заканчивалась навесом над кухней. Эти соседи колодцем пользовались, но сейчас, по словам Гвидуччо, находились всем семейством в Ферраре.

На каменном заборе под солнцем разложили сушиться тюфяки и подушки. Аверардо, поддерживаемый Джованни под грудью, впервые был поднят с ложа и поставлен вертикально, чтобы можно было померить высоту костылей, которые следовало заказать плотнику. После того, как головокружение прекратилось, довольного больного посадили в кресло на кухне рядом с очагом, откуда он мог наблюдать за внутренней жизнью дома и занимать руки стручками, выхолащивая из них зёрна. Мешок бобов Джованни купил у проезжавшего мимо торговца сразу, как только они с Гвидуччо и Али в первый раз вышли из дома. Тогда же он вспомнил, что забыл спросить у болонца, есть ли у того деньги. Гвидо тяжело вздохнул и путано рассказал, что ему выдается месячное содержание банкиром, синьором Луиджи ди Кампи, но сейчас, после раздачи монет тем, кому он задолжал, остались лишь те запасы масла и муки, что прислала мать из Ронкастальдо.

– Нам придётся продать повозку или лошадь, или начать с осла. Впрочем, – Джованни бормотал про себя, задумчиво подсчитывая, в какую цену ему встанет прокормить еще два лишних рта, если их родственники не обеспокоятся и не подкинут звонких монет, – через два дня одному человеку тоже придётся выплатить мне содержание. – Повернув из дома направо, они вышли к церкви и старым воротам города, но не ступили под них, а проследовали под аркадой еще одной улицы к мастерской плотника. Затем они вернулись обратно, на ту самую длинную и широкую улицу, через которую и входили в Болонью. Она заканчивалась у огромной базилики святого Стефана, а по левую руку шумел ближайший к дому Гвидуччо рынок. Вскоре взятая с собой корзина оказалась полной. К середине дня помощники плотника принесли длинную лестницу, Джованни забрался на крышу, Гвидуччо застрял, замерев где-то посередине:

– Я боюсь высоты!

– Я тоже когда-то боялся, – проникновенно ответил Джованни, втягивая болонца наверх за протянутую руку. Посадил рядом, взглянул в ясные недоверчивые глаза. – До первого раза, когда пришлось самому слезать с крыши. Не жмись! Я тебе помогу.

Джованни на четвереньках двинулся вперед, к тому месту, где сильным ветром была сдвинута черепица и крыша давала течь. Гвидуччо закрыл лицо руками и со свойственной ему горячностью принялся творить молитвы Господни о спасении души. Пока Джованни прилаживал друг к другу стыки черепицы, чтобы вода беспрепятственно стекала вниз, болонец, распластавшись и упираясь ногами в козырёк слухового окна, крепко держал его за ноги. Они почти закончили работу на крыше, когда от плотника принесли костыли для Аверардо, и Гвидуччо, первый раз преодолев свои страхи, слез вниз по шаткой лестнице. Крышу починили весьма кстати – солнце в этот день намеревалось садиться в серые тучи. Джованни расплатился за товар и за аренду лестницы и прошел на тёплую кухню, ощущая, что всё-таки подмёрз на пронизывающем ветру, пригнавшем тучи со стороны моря. Там собрались уже все его товарищи, вольные и невольные, ожидая торжественного момента: Аверардо должен был встать сам, опёршись на костыли. Джованни посмотрел на безвольно обвисшие ступни своего больного, вздохнул и сказал, что волшебства не произойдёт, пока Аверардо веревкой не вытянет свои ноги так, что на них можно будет встать.

– Через два дня, – заявил флорентиец. – У меня получилось за день, я проявил усердие и перетерпел сильную боль. – Али поставил перед ним миску похлёбки и протянул ложку.

– Я тоже так смогу! – сверкнул глазами Аверардо, который с трудом скрыл обиду и разочарование за плотно сжатыми губами.

– На ужин можем запечь индюшачью тушку, – зашептал на ухо Али, – но в дровах остались толстые пни, а нам бы горячей воды приготовить и помыться с дороги.

Во время вечерней трапезы глаза Гвидуччо закрывались от усталости: он таскал воду от колодца, заполнял лохань, убирал порубленное в поленницу и собирал щепки со двора. Аверардо с трудом держал в пальцах ложку – он вытянул из колодца около двадцати вёдер воды. Его вымыли и уложили первым в самой большой комнате. Али согласился вновь разделить с ним кровать, чтобы не спать в одиночестве. Джованни зашел на кухню последним, искупавшись позднее всех, в одной исподней длинной рубахе, подвязанной поясом. Испытывать стеснение было не перед кем. Халил, весь день убиравшийся в комнатах, поэтому редко показывавшийся на виду, сидел на лавке к нему спиной. Джованни, проходя мимо, легко провёл ладонью сзади по его плечу. Восточный раб повернул голову, задерживая пытливый взгляд на лице флорентийца, усаживающегося с торца стола на расстоянии вытянутой руки.

– Халил, передай мне, пожалуйста, хлеб, – в этом жесте пальцы их соприкоснулись, и Джованни показалось, будто тысячи мурашек зашевелились под кожей, перебегая от кормчего к нему, проскользнув до самого конца плеча, и рассеялись по спине. Халил улыбнулся, обнажая узкую полоску зубов, прихвативших краями нижнюю губу. В свете лампады очертились ямочки на его щеках. Джованни чуть кивнул в ответ, тоже улыбаясь и испытывая смущение от того видения, что пронеслось перед его внутренним взором: затуманенные страстью глаза Халила накануне того дня, когда начался их путь из Флоренции. Сейчас восточный раб, с чисто выбритыми щеками, расчесанными волосами, перехваченными на затылке лентой, соблазнял и заставлял терять разум, наливаясь желанием, всего лишь одним жестом – прикосновением кончиков пальцев к губам, будто стирает некие следы, там оставленные. Флорентийцу сочные кусочки мяса уже не лезли в переполненный слюной рот – так вдруг захотелось побыстрее закончить с едой, вздохнуть с сожалением, что «плоть слаба», и насадить на эту самую плоть желанное тело, чтобы повторить всё испытанное тогда – натянутые и вибрирующие струны мышц, сдержанные стоны, зажатые в кулаках простыни, влажные от пота, разведенные в стороны бедра, призывающие проникать глубже и напористей. И в тоже время – трепетное и тщательно скрываемое ожидание поцелуев и долгих ласк.

– Ещё один полный трудов день?

– Они не закончатся, мой синьор, но я оставил на эту ночь достаточно сил.

Оказавшись в спальне, той самой, что над кухней и послужившей в первую ночь, но поверх широкой кровати, пропитанной ароматом лаванды и ладана, чтобы выкурить из неё стойкий запах плесени, Джованни почувствовал, что впервые не стремится доказать Халилу, что опытнее и мудрее, подчеркнуть свой статус «хозяина», что стала небезразличной даже поза, подходящая для обоюдного удовольствия.

***

[1] после смерти императора Священной Римской империи Генриха VII в 1313 году выдвинулись два претендента, двоюродные братья Фридрих Австрийский и Людовик Баварский.

========== Глава 4. Прогулка по городу ==========

От автора: представьте Флоренцию без Санта-Мария-дель-Фиоре, Милан без Дуомо, Рим без собора святого Петра… Это Италия в начале XIV века! И она совсем другая.

***

За окном синели предутренние сумерки и громко пели птицы. Джованни чуть приоткрыл глаза и лежал, вслушиваясь в темноту. Внезапно птицы смолкли, давая зазвучать переливам церковного колокола. С ним перекликался еще один – где-то вдалеке. «Сегодня же праздник!» – испуганно взметнулась мысль и опала зябкой дрожью внутри живота. Плечи захолодели и захотелось укрыть их тёплым одеялом, сползшим с тела. Джованни потянул на себя толстый край ткани, внезапно отмечая её гладкость и струящуюся легкость. «Это же…» – внезапная догадка пришла в голову и заставила улыбнуться от нахлынувшего наслаждения. Рядом завозился Халил, перевернулся с живота на спину, затем тревожно приподнялся, нащупал предплечье флорентийца и успокоенно выдохнул:

– Что случилось, мой синьор?

– Ничего, – Джованни придвинулся к нему ближе и натянул на себя одеяло до подбородка. – Откуда здесь шелковое бельё?

– Я в шкафу взял. Простыни не стал стелить, только наволочки и одеяло. А ты не заметил? Нельзя было? Я, – он запнулся от волнения, – не знал!

Джованни только оставалось посмеяться над самим собой: перед тем, как они уснули, флорентийцу было не до убранства кровати, лишь бы не скрипела, а громкие вздохи Халила, которые он плохо сдерживал, не разбудили бы соседей. Хотя и это стало весьма второстепенным, когда бисеринки пота упали со лба Джованни на щеку «сладкого кормчего», а тот постарался дотянуться до них кончиком языка и слизать. Теперь же, мысли пришли в порядок после умиротворяющего сна, и Джованни вспомнил, что именно в Болонье уроженцы Лукки держат самые большие мастерские по производству шелковых тканей, поэтому весь город купается в них: заказывает у портных одежды, яркие и приятные на ощупь, надевает исподнее и приготовляет кровати ко сну.