Текст книги "Лагуна (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

***

[1] речь идёт о будущей Скарперии и будущей Фиренциоле, торговых городах, где была размещена администрация Флорентийской республики, но это всё в будущем.

[2] если обращать внимание на географию, то после перевала Ратикоза Джованни с товарищами пошли другой дорогой. По основной дороге: современное шоссе идёт влево, огибая горы (внизу долина), через Филигаре (Филенга) и Монгидоро (Scaricalasino), а наши герои пошли вправо, огибая ту же долину, но с другой стороны. Потом осел увлёк их вниз. Они вышли обратно на нужную тропу, но должны были пойти по ней влево и тогда вернулись бы на дорогу в Филигаре, а взяли направление вправо, решив, что их «правильная» дорога идёт вдоль холма. Поэтому они начали уклоняться в сторону Frassinetta. Если бы не было тумана, то они легко определили бы, что ошиблись.

[3] стёганая куртка, которую надевали под кольчугу или доспехи.

========== Глава 6. С третьего дня на четвертый ==========

Присутствие родного отца чудесным образом отозвалось в душе Аверардо, и он открыл глаза, подтверждая, что всё еще жив. Брови юноши изогнулись в страдании, и он приложил немало усилий, чтобы не заплакать в ответ ласкающей его щеку мозолистой ладони. Тяжело и прерывисто задышал, изгоняя из себя чёрную тоску болезни, что теперь терзала и распаляла его тело.

– Всё, мальчик, успокойся! – твёрдо воззвал к его рассудку синьор Аттавиано. – Лоренцо вызволил тебя из плена этого ублюдка, а я ему еще отомщу за оскорбление, что он нанёс нашей семье. Решил подчинить меня! Меня! Повешу за его жирную шею прямо на воротах перед нашим гербом! – местный синьор продолжал горячиться и сыпать проклятиями, поминая какие-то прошлые обиды своего отца и отца его отца. Джованни иногда были непонятны эти речи: флорентийский говор был мягче, а горцы напридумывали своих слов, что иногда было неясно – ругается ли синьор Аттавиано или говорит об обыденных вещах?

Жена Лоренцо успела выйти наружу и вернуться с двумя глиняными мисками, наполненными душистой мясной похлёбкой, которые вручила Али и Халилу. От одного только запаха у Джованни скрутило голодный живот. Он жалобно посмотрел на довольные лица своих товарищей.

– Я могу тебя, синьор, покормить из ложки, – предложила женщина, – пока ты занят.

– Спасибо тебе, добрая синьора, меня накормят слуги, – флорентиец с радостью в сердце отметил, что Халил уже присел на корточки рядом с его табуретом, протягивая наполненную ложку. – Позаботься только, чтобы еды было вдоволь, и о нашем ночлеге. И еще наша поклажа осталась снаружи, там ценные вещи…

– Ох, не беспокойся! – всплеснула руками женщина. – У нас никто воровством не занимается. На ночь ворота закрываем, чтобы волки или лисы не влезли. Ослика вашего уже в сарай к остальным лошадям перегнали. А к вашей поклаже, если провизии нет, то даже мыши не сунутся. – Она взяла в руки лампаду и подняла её повыше: под потолком обнаружились крепко сбитые полати [1]. – Туда и ляжете. Мы с мужем свою кровать уступим синьору Аттавиано, а сами у моей сестры будем в соседнем доме, – она отогнула ткань, отгораживающую часть комнаты и свисающую с края полатей: за ней скрывалась широкая кровать, застеленная сплетенным из обрывков цветных лент покрывалом.

– Аверардо нужно переложить, пока его мыли, под ним все шкуры намокли, – заметил Джованни и потянулся, чтобы принять в рот очередную ложку похлёбки, которой его кормил Халил, чередуя – то себе, то своему хозяину.

– Ох, какая же я нерасторопная! Лоренцо! – женщина выбежала наружу, призывая к себе мужа.

У синьора Аттавиано, который остановился в излиянии проклятий и внимательно слушал последнюю часть их разговора, были свои вопросы:

– Что с моим сыном сделали?

– Хорошо растянули на дыбе, – Джованни постарался ощупать ладонь больного. – И еще пальцы могут быть раздроблены тисками: я не смотрел пока – мало света. Дыба выкручивает руки. Суставы я вправил. А вот кости обеих ног сломаны.

– Откуда ты всё знаешь? – синьор продолжал недоверчиво расспрашивать флорентийца.

– Я ученик палача. Знаю, где и что трещит в первую очередь, и что с этим делать, – когда он это произносил, Джованни вспомнились интонации, с которыми те же слова выливались из уст Михаэлиса: значимо, высокомерно и очень уверенно. Внутри груди внезапно разлилось волнительное тепло.

– Он теперь никогда не сможет ходить! – убеждённо и с досадой в голосе воскликнул синьор Аттавиано, а из глаз Аверардо полились слёзы, его воля уже была достаточно испытана, доставшимися ему страданиями. Юноша уже долгое время полыхал горячкой, но еще не утратил разум.

Джованни тяжело вздохнул: этих людей настолько заботил день завтрашний, что они готовы были пренебречь днем сегодняшним: синьор Аттавиано давно бы уже смог смочить потрескавшиеся до кровавых корок губы сына, а не рассуждать о тех мучительных казнях, которым подверг бы своих врагов.

– Почему? Господь даёт испытания каждому человеку по его силам. Захочет – сможет. Я же хожу и даже бегать могу.

Аттавиано окинул его тяжелым взглядом, в котором читалось сомнение:

– Ты думаешь, что ты такой искусный лекарь, что можешь раздавать пустые обещания?

– Синьор Аттавиано, дайте своему сыну напиться. Кувшин стоит на столе за вами. – Синьор крутанулся на месте, неуклюже оступился и почему-то протянул кувшин Халилу, который в это время поднялся с земли и пытался найти взглядом место, куда бы поставить пустую миску. Восточный раб быстро понял, чего от него хотят, и склонился над Аверардо, осторожно придерживая его голову. Джованни чуть переместил своё тело, чтобы хорошо видеть синьора Аттавиано. – Я просто хороший лекарь. Я смогу собрать кости так, чтобы они срослись, но остальное уже будет принадлежать вашему сыну. Сможет воспользоваться моими советами в полной мере – станет ходить самостоятельно, без костылей. На это может уйти и целый год, каждый день которого будет полон боли и труда над телом. Одно могу сказать: эту награду можно получить.

– Я заплачу – оставайся в моём замке!

– Не смогу, можешь привезти сына в Болонью или мы с тобой договоримся – куда мне приходить, чтобы с ним встретиться. Но мне нужно успеть в Болонью до Пятидесятницы.

– Через три дня. Мало… – начал было говорить синьор Аттавиано, но его речь была прервана появлением Лоренцо и его жены. Они принесли с собой шкуры, чтобы положить их на полати, ворох простыней и две дополнительные лампады. Женщина очень споро, отодвинув в сторону благородного синьора, подоткнула под спину калечного юноши кусок ткани, позволивший поднять с ложа его верхнюю часть туловища. Лоренцо подхватил под ноги, и супруги, проявив недюжинную силу, перетащили Аверардо на свою кровать, расположив с одной стороны. Затем принялись готовить другую сторону для отдыха синьора Аттавиано.

Джованни распрямил спину и с удовольствием облокотился на Халила, вставшего позади него, и прикрыл уставшие глаза. Восточный раб, сам чуть покачиваясь на ослабевших ногах, осторожными движениями разминал ему плечи и застывшие мышцы шеи, от чего по телу разливалось приятное тепло, а в животе опять неожиданно заурчало, требуя еще еды. Джованни сквозь полусон слышал, как Лоренцо помог своему синьору снять доспех и, пока его жена держала наполненный водой таз для умывания, приставил лестницу к полатям и разложил на деревянном настиле толстые бараньи шкуры мехом вверх. Али, видимо, понявший, что его друзья рассчитывают теперь только на него, принялся помогать Лоренцо готовить ложе и расстилать принесённые простыни. Потом довольно смело выскользнул облегчиться в темноту ночи.

– Эй, лекарь, – послышался нерадушный голос синьора Аттавиано, отходящего ко сну. – Ты еще будешь сегодня за моим сыном ухаживать?

– Да, – устало отозвался Джованни, насильно выдирая себя из приятного полузабытья. Он обратился к жене их похитителя: – Мне нужна горячая вода, чтобы сделать питьё на ночь, еще одна порция похлёбки, которую ты так и не донесла, и еще вода, чтобы я омыл тело, – он заставил себя встать с табурета, поддерживаемый Халилом. Ноги от колена и ниже совсем потеряли чувствительность. Перевязь меча тянула вниз, обещая завалить набок. – Хочу выйти наружу!

Густой туман никуда не делся: сразу накрыл холодными одеждами лицо и ладони, не спрятанные под плащом. Однако влага, что зависла в воздухе, была приятнее умывания в лесном ручье, освежала, бодрила, несла с собой запах прелой древесины, сена и зеленого мха. Кое-где густая тьма отступала и можно было заметить белёсое свечение – это означало, что вниз на землю проливается свет луны, и можно было надеяться, что тучи покинули эти места. И тут раздался волчий вой. Где-то далеко. Ему вторил еще один – уже ближе. Джованни вздрогнул и будто очнулся от сна, ощутив одновременно и ужас перед неизвестностью, и гнев: на Лоренцо, заставившего свернуть с дороги, Аттавиано, распоряжавшегося теперь их жизнями, и даже на несчастного Аверардо, что позволил себя захватить врагу и теперь представляется предметом для торга и справедливой мести.

«Я тугодум!» – простонал он вполголоса, только сейчас осознавая всю тяжесть обстоятельств, в которые оказался вовлеченным. Дорога – это узкая полоса безопасности: чем дальше удаляешься от Флоренции, тем ближе подходишь к власти Болоньи. И наоборот. Но стоит свернуть с нее вправо или влево, и вот – ты на чужой земле под властью неведомого тебе синьора. И кто знает, сколько негласных правил ты уже нарушил? И кто знает, эта деревня на землях семьи Аттавиано или его врага, или вообще – третьего синьора, который пока не знает, кто его посетил? «Тебе нужно быть в Болонье? А синьору Аттавиано захочется видеть тебя у постели сына, пока тот не встанет на ноги. И что ты наперекор сказать сможешь? – в голове засвербил противно, будто зудящий комар, голос разума. – Махнёт рукой, и товарищи твои болтаться будут на веревке над входом в замок. Прямо рядом с той «жирной шеей», которую ненавидит Аттавиано. И не нужна уже тебе будет ни Венеция, ни Болонья». Джованни, захваченный переживаниями, поёжился от ночного холода, переждал неожиданную боль в спине и задрал тунику, чтобы облегчиться.

– Халил! – он позвал темноту позади себя, и она отозвалась прикосновением к плечу. – Сходи за лампадой. Есть одно дело.

Они приблизились к сеннику, где оставили свою поклажу, которая, действительно, оказалась нетронутой: все веревки завязаны и ремни вдеты так, как их оставили. Джованни вытащил второй меч и протянул его Халилу:

– Я заметил, как ты пытался его взять. Правильно, со знанием дела. Не хочу знать, что за жизнь у тебя была до нашей встречи, хотя про насилие над собой и корабли ты рассказывал вполне искренне. Если ты хоть немного умеешь держать оружие, то пусть оно будет при тебе.

Халил принял меч обеими руками. Джованни заметил, что по лицу восточного раба бродит странная улыбка – или это была лишь игра теней? А лицо ничего не отразило, даже благодарности или смущения? Халил внезапно поднес ножны к лицу и поцеловал, затем резко повернул и прижался лбом к гарде:

– Клянусь верно служить тебе, Флорентиец, – хрипловато произнёс он на мавританском, опускаясь на колени перед Джованни. – Ты не пожалеешь, что оделил меня своим доверием! Что от меня требуется?

Джованни нервно сглотнул, вот чего он точно не ожидал – так это того, что Халил на его глазах искусно преобразится в воина. Он-то ожидал отговорок, что «рабам не дают в руки оружия, а если и дают, то такое, чтобы удобно было им тесто раскатывать».

– Поднимись! – Джованни отставил светильник в сторону, чтобы оказаться со своим спутником в темноте. Обнял, зашептал, склонившись к уху: – Нам завтра нужно будет отсюда уехать. Куда угодно, только не в замок к этому синьору. Будьте готовы с Али. Даже если не удастся забрать осла. Возьмём только самое ценное и что-нибудь из провизии. Пусть украдёт еду и наполнит заплечные сумки. Я тут лекарь, за мной наблюдают пристальнее, чем за вами. Посмотрите, где здесь слабое место в заграждении: оно сделано из прутьев, перерубить не составит труда. Уйдём утром, но дождёмся чтобы туман немного рассеялся, иначе нас быстро найдут. Теперь вернёмся в дом, еще бы ноги не подвели! Так болят! – добавил он последние фразы уже громко на италийском, опёрся на плечо Халила и делано заковылял.

Пока над разгоревшимися углями очага в маленьком котелке закипал отвар из трав, Джованни с Халилом окончательно успели насытиться лепешками и кусками вареной баранины с овощами, что принесла жена Лоренцо. Али уже спал. Халилу с трудом удалось стащить обувь с ног Джованни, и флорентиец с сомнением оглядел свои распухшие ступни. Он был недалёк от истины, сегодняшний день настолько его вымотал, что поднять утром себя с ложа будет стоить немалых болей и трудов.

– Дай нашему больному питьё, – флорентиец еле ворочал языком: так хотелось спать, что даже глаза закатывались, но рука, отмерявшая капли настойки из маковых семян, была еще твердой, – успокоится и заснёт до самого утра. И мы поспим. Я бы и его папаше чего-нибудь в питьё подлил, – тихо добавил он на мавританском, – лишь бы отпустил нас с миром.

***

[1] полати – деревянный настил между двумя стенами под крышей, который можно было использовать для сна или хранения вещей.

========== Глава 7. День четвертый ==========

Похоже, что жизнь в этой горной деревне не прекращалась ни днем, ни ночью. В царстве луны выли волки, которым иногда вторил гулкий собачий лай, а с рассветом этот тёмный мир уступил место другому: где кричали петухи, блеяли в загонах овцы, мычала корова, скрипел ворот колодезного колеса, отпирались ставни, плакал младенец, начинали громко переговариваться проснувшиеся люди. Крепко поспать не удалось. «Да и какой тут отдых?» – вопрошал себя Джованни, когда все мысли заняты беспокойством, как сбежать из этих мест и найти верную дорогу. Сердце замирало в груди, когда представлялись непроходимые горные леса, полные диких зверей, или проржавевшие решетки на воротах замков – единственных выходах из каменного мешка, доступных человеческому шагу. В противоположном же случае – с высоких скал можно было взлететь подобно птице и пасть камнем в глубокое ущелье, обратившись душой к Господу.

Прямо под стеной дома громко залаял пёс, и Джованни заставил себя распахнуть глаза, в которых уже давно не было сна, и уставиться в полумрак, разбавленный светом из единственного окна в этом доме. Жилище было под стать этой странной жизни, что вели здесь люди: если и имелись у них ценные вещи, то прятали они их в тайники, на большую семью владели одной большой миской для похлёбки и медным котлом, на земляной пол стелили солому, а в холодные зимы пускали животных внутрь. Большая часть жизни проходила у них вне дома: на центральной площади селения, или в горах, где мужчины выпасали скот, или в огородах и садах, которыми занимались женщины. Из молока делали сыр, из ягод – вино, мясо коптили, только зерно для лепёшек покупали в других деревнях.

Спутники Джованни спали крепко, испытывая меньшее волнение за собственную безопасность. Али пару раз за ночь пытался пораскидывать руки, заставляя флорентийца бессознательно отодвигаться, вжимаясь боком в Халила, спавшего по другую сторону. Восточный раб читал эти знаки по-иному: его синьору требуется больше тепла, поэтому теснее обнимал и утыкался лицом в изгиб шеи, согревая дыханием. Джованни в это время, пребывая в полусне, не знал, как удобнее повернуться, чтобы не разбудить своих товарищей. Сейчас же очнулся лежащим на животе и почти подмявшим под себя Халила. Тело восточного раба казалось мягче твердого настила, источало ровное дыхание жизни, губы были полуоткрыты, ресницы над веками чуть подрагивали, распущенные волосы, в которые Джованни не удержался и запустил пальцы, мягкие у корней, жесткими кольцами прикрывали шею. Кадык чуть дернулся, Халил сглотнул, просыпаясь от прикосновений. Вздохнул и потянулся навстречу поцелую, жадным взглядом изучая утреннее настроение своего синьора.

– Я соскучился, – прошептал Джованни, прикасаясь кончиком носа к виску Халила и замирая. Восточный раб нежно провёл ладонью его по спине, немного подался вперед, согнул ноги в коленях, чтобы сомкнуть их теснее на бедрах Джованни. Одежда за прошлый вечер пропиталась дымом очага, лежалые шкуры источали запах тела животных, соломенная крыша и стропила покрывала копоть и влажная плесень. Однако чарующий сад, наполненный душистыми лилиями, со стеблей которых капал густой медвяный нектар, окружал сейчас двух любовников, сливших объятия. Лишь в грёзах, на границе яви и сна. Они бы ни одним движением не открыли дневному свету эту тайну. Как и друг другу… Джованни видел внутренним взором в глазах Халила вовсе не смолу, сочащуюся по тёмному стволу изогнутой под морским ветром южной сосны, а синее предгрозовое море. Отчаянно тянулся к нему душой через множество земель и оставленных позади городов, умолял, но так и не мог ощутить даже слабого отклика.

Странное мучительное единение нарушило появление Лоренцо в исподней рубахе:

– Синьор Аттавиано, со стороны Кампеджо были замечены всадники [1] и с ними пешие!

Али от громкого звука дернулся во сне и распахнул глаза. Джованни поспешил накрыть ему ладонью рот, чтобы лежал тихо. Халил перевернулся на живот и заёрзал, пристраиваясь под плечо Джованни.

– Это мои люди! – буркнул синьор Аттавиано и недовольно заворочался в постели. Что-то тихое пророкотал собственному сыну и обратился к Лоренцо. – Подай мою одежду!

– Но они не могли прийти так быстро! – невозмутимо продолжил настаивать воин. – Даже если и вышли на заре. Это может быть только отряд из Катурны с их синьором. Нам нужно было уехать вчера ночью, перебраться ближе к Кампеджо.

– Час от часу не легче! – начал раздражаться синьор Аттавиано. – Почему отец Витторио не проявляет усердия в молитвах за нас? Я ему скажу, как вернёмся, что денег больше на свой приход не получит [2]! Сначала Аверардо похитили, а теперь еще этот сукин сын из Катурны на мою землю пришел! Сколько у нас людей?

– Мало, мой синьор! Еще лекарь.

– Еще и лекарь, проклятье!

Было слышно, как шуршит ткань и поскрипывает кровать: Лоренцо, выполняя обязанности личного слуги, облачал своего синьора. Потом снизу в полати постучали чем-то твердым, Джованни не сомневался – рукоятью меча.

– Эй, лекарь! Вставай! Моему сыну нужна помощь. Он проснулся.

Джованни нехотя приподнялся на локтях: его разрывало чувство долга перед своим больным, крепко внушенное когда-то Михаэлисом, и неприятие испорченной сути синьора Аттавиано, не выказывающего никакого уважения к людям, зависимым от его доброй воли.

– Иди, мы всё сделаем! – шепнул Халил и поманил к себе рукой Али.

Флорентиец, морщась от боли в ещё не размятых мышцах тела, спустился вниз и еле вдел ноги в свои сапоги, оставленные у лестницы. Халил протянул меч, который Джованни демонстративно перед синьором Аттавиано и Лоренцо привязал к поясу. Он с вызовом посмотрел на этих двоих и направился к Аверардо, который от волнения и стыда покусывал губы и не знал, как попросить помочиться. Джованни принёс ему котелок, в котором вчера варил травы, – больше посуды не было, а жену Лоренцо искать не хотелось. Более того, когда синьор Аттавиано со своим слугой вышли, он задвинул полог над кроватью, лишая своего больного обзора: Халил и Али уже осторожно слезли с полатей. Мальчик проверил ширину оконного проёма, оказавшись позади дома, а восточный раб – смело вышел, чтобы постепенно затащить внутрь все вещи, оставленные под навесом, а потом передать их через окно Али. Джованни зажег фитиль лампады, чтобы хоть как-то различать в темноте Аверардо. Кости на пальцах оказались целыми, только суставы распухли – палачи не слишком усердствовали. Аверардо отдёрнул руку:

– Не стоит твоих забот, лекарь! – глухо прошептал он, еле сдерживая себя, чтобы не показать слёзы. – Никому не нужен сын-калека, который будет всю жизнь ползать. Я видел таких на церковных папертях. Глупый Лоренцо не знает как выслужиться перед моим отцом.

– У тебя братья есть? – Джованни охватило чувство бессмысленности происходящего. И правда, зачем тратить дорогие снадобья, которые доставались и так нелегко, на того, кто собрался умереть?

– Младшие. И что? – с вызовом ответил Аверардо. Ему было больно, но воспитанная с колыбели воля и вбитая в сознание семейная честь не позволяли окончательно утопить себя в уничижении. – Достойная смерть в бою, а не на постели. Лоренцо обещал привезти отца Витторио, а не лекаря.

– Так подыхай, кто же мешает! – со злостью воскликнул Джованни, которого еще больше и больше обижали слова больного. – Но один и сам! А я не хочу, чтобы мне на шею надели петлю и друзей моих рядом повесили! Безвинно. Потому что отцу твоему так захотелось. А теперь из-за того, что идёшь ты против воли Господа и только печёшься о том, что будешь нездоров телом, погибнут люди. Слышал про отряд из Катурны? А я всего лишь шел с моими слугами в Болонью! Видишь, сколько людей собираются за тебя сражаться, а ты? Выползай к воротам и подыхай. Будет тебе достойная смерть!

За спиной Джованни появился взволнованный Халил. Скрываться друзьям уже не было смысла:

– Мой синьор! У ворот встали вооруженные люди. Разговаривают, но прячутся друг от друга. У нескольких есть, – он обрисовал в воздухе арбалет. – Мы лошадей вывели и приготовили. Ждём тебя. А он? – Халил чуть кивнул в сторону Аверардо.

– Он помирать собрался. Не собираюсь разубеждать, – с издевкой ответил Джованни. – Иди, я сейчас посмотрю, что на площади делается, и поедем.

Джованни подошел к дверному проёму и слегка отогнул занавесь, закрывающую просвет. Деревня, в которую попали путники, стояла на склоне холма между двух гор, в расщелине которых протекала бурная речка. Езженая дорога сюда, ведущая по ущелью, заканчивалась у ворот зелёным лугом и местом для водопоя скота. Позади же – в лесу и по горам пролегало множество троп, которыми пастухи водили скот на пастбища. Одной из них и собирался воспользоваться Джованни, осуществляя свой план побега, затем через цепочку полян обогнуть гору, спуститься с другой стороны, как бы вернувшись на ту дорогу, по которой они шли вначале, и найти точный путь в Болонью через Фелегуа [3]. От входа в дом хорошо просматривалась площадка посередине и некое подобие ворот, которые сейчас были припёрты внушительного размера брёвнами, однако стены, окружавшие деревню, были сплетены из жердей не выше человеческого роста, поэтому отряд неприятеля и спрятавшихся за поставленными рядом повозками, каменной печью и сваленными кучей столами и лавками разделяла довольно хлипкая преграда. Синьор Аттавиано и его люди были вооружены мечами, простые жители и женщины – вилами и серпами. Всех детей, видно, спрятали в каком-то погребе. Оборонявшиеся отчаянно тянули время, выкрикивая проклятия и требования уйти с миром, ожидая подмогу из Кампеджо и своих сородичей, выпасавших скот вне деревни. Все напряженно следили друг за другом, не зная, кто же сделает первый шаг.

Джованни сжал в ладони рукоять меча. Сердце учащенно билось. Никогда раньше флорентиец еще не оказывался в таких обстоятельствах, когда окружающий воздух начинает разогреваться, кровь с шумом бьет в виски, а тело захватывает ожидание того краткого мига, когда две противоборствующие стороны бросятся друг на друга, чтобы крушить и убивать.

Позади Джованни со стороны постели раздался грохот, заставивший и так натянутые нервные струны растянуться и завибрировать до предела. Он резко обернулся, выхватывая меч из ножен.

– Я хочу жить! – Аверардо полз к нему навстречу на локтях, превознемогая боль, голый, побуревший от напряжения, блестящий от обильного пота, что лился с его тела. Взгляд его, полный решимости и упрямства, испугал флорентийца, порождая в душе смятение перед выбором, который придётся сделать.

Внезапно над их головами раздался треск – наверху крыши заплясало разгорающееся пламя. Солома была влажной, поэтому белый едкий дым сразу же заполнил пространство дома, а над ним расходилось во все стороны оранжевое пламя. Видно, неприятелю из Катурны надоело ждать, и их синьор попросту решил поджечь деревню, посылая огненные стрелы. Времени на размышления оставалось мало. Тело Аверардо было подточено тягостями заключения, поэтому показалось Джованни легким. Он и сам старался помочь: перебирал ногами, вкладывая силу бедер в твердость жердей, которые были примотаны к его коленям и икрам.

Показавшийся в окне Халил сразу понял всё: его губы дрогнули, он сам когда-то был таким же беспомощным, и лишь дружеская поддержка спасла ему жизнь. Джованни опёр Аверардо животом о подоконник, затем подтолкнул, немилосердно содрав тому кожу о плохо тёсанные доски. Снаружи помогал Халил, а Али придерживал двух лошадей и осла. Халил вытянул Аверардо и тут же уронил его на землю, вскрикнув от боли, которая пронзила ему правое плечо.

Позади раздавался угрожающий треск, пламя опаляло спину, белый жгучий дым заволакивал и щипал глаза. Ветер выдувал его в сторону деревенской площади. Джованни с трудом протиснул плечи в узкий проём окна, вывалился из горящего дома, перекувырнувшись через голову и упав прямо на Аверардо, силящегося приподняться. Халил забрался на лошадь, покрытую лишь чепраком, помог перекинуть Аверардо поперёк крупа. Али, севший верхом на осла, уже подгонял животное, вырываясь прочь из дыры в заграждении, за ним исчез Халил, а потом Джованни на второй лошади, осёдланной и очень похожей на ту, что вчера он видел под синьором Аттавиано.

***

[1] нужно представлять немного ландшафт: «города» стояли на вершинах высоких холмов, которые тянутся параллельными цепочками. Между ними – разная по ширине долина, где обычно располагаются поля и течет река. Жители города на одной стороне прекрасно видят, что делается у их соседей на противоположной стороне. Но чтобы дойти от одного города до другого – нужно сначала спуститься (не «отвесно», а по дороге, которая петлями идёт вниз, потом пересечь долину (она может быть неровной, там растёт лес или брод через реку в удалении), а потом подняться по холму вверх до вершины. То есть, если вы вышли с войском из городских ворот, и вас заметили, то приедете вы к месту назначения через час (не меньше). А городское ополчение «соседа» будет уже вас ждать с закрытыми воротами и вооруженное до зубов.

То же самое с сеньориальными правами и наделами. Каждый из синьоров будет внимательно наблюдать, чтобы за «его границу» чужие не заходили, поля не топтали и ягод из чужих лесов не собирали.

[2] здесь я выставляю синьора Аттавиано не совсем твёрдо верующим в непогрешимость церкви. По его разумению: если случилось несчастье, то в этом кто-то виноват. В этом случае священник плохо исполняет свои обязанности, мало молится за здравие синьора и поэтому благополучие убывает. Вот такой пример «народной магии».

[3] Филигаре

========== Глава 8. День четвёртый (продолжение) ==========

Прямо за оградой деревни был достаточно крутой скальный выступ, который пришлось объехать по узкой тропке, а затем спуститься вниз к небольшому ручью, через который шел разбитый многочисленными копытами животных брод. Деревня осталась наверху, а дорога поднималась по зеленому лугу на следующий холм, за которым высились неприступные горы, поросшие густым лесом. Однако, как оказалось, это была иллюзия: скалы узким ущельем расступались, давая путь реке, а затем вновь расходились широкой долиной. Пастухи гнали скот куда-то наверх, к широким полянам, зиявшим словно проплешины посреди высоких сосен. Джованни придержал лошадь, остановился и заставил себя оглянуться – позади пылали крыши домов, но была надежда, что подмога, о которой говорил синьор Аттавиано, уже рядом или уже вошла в деревню. Позади стояло плотное облако дыма, заслоняя собой белёсые небеса, в которых проглядывало желтое солнце, сделавшееся маленьким и блёклым. Погони за беглецами так пока никто не снарядил.

– Господь нас рассудит! – шепнул флорентиец, вверяя в руки Отца Небесного и свою судьбу, и тех, кто остался в деревне.

Джованни стукнул пятками в бока лошади, заставляя ее продолжить путь. Он уже порядком отстал от своих товарищей, которые скрылись среди кустов, росших по бокам дороги. Впереди на осле нёсся Али, за ним еле поспевала вторая лошадь, которая несла на себе двух человек. Думаете, ослы медленно бегают? Еще как быстро, даже с поклажей, если задать им скорость, а мальчишка управлять умел.

Али остановил осла у кромки леса. Дорога уже достаточно высоко поднялась, чтобы можно было окинуть взглядом соседние холмы и с трудом разглядеть серые камни речки внизу. Путники спешились, переводя дыхание после быстрой и опасной скачки, когда одно неверное движение, кочка или камень, вылетевший из-под копыт, могли стоить падения, увечья, а то и жизни. Аверардо ругался, стонал и активно пытался шевелиться, Халил с трудом удерживал его, упираясь плечом в бёдра, чтобы калечный синьор не упал с лошади.

– Хватит его голую задницу оглаживать! – полушутя, разыгрывая ревность, воскликнул Джованни. – Аверардо, держи лошадь за шею, я тебе сейчас помогу ногу перекинуть, – тот с трудом повернулся и лёг, расставив ноги по обеим сторонам. – Проклятие, я сейчас! – Джованни пришлось вновь забраться на свою лошадь, подогнать её поближе, и рывком за плечи заставить Аверардо разогнуться и разжать руки. Тот всхлипывал и весь трясся: то ли от боли, то ли от страха. Спрятал лицо в ладони.

– Дайте мне хоть часть плаща, чтобы прикрыть наготу! Проявите милосердие как святой Мартин! – взмолился Аверардо, не отнимая рук.

– Что? – Джованни встретился с вопрошающими взглядами своих товарищей, которые не могли понять, в чём причина столь странного стыда, охватившего больного синьора. – Али, достань брэ и камизу подлиннее.

Они быстро одели Аверардо, тот не сопротивлялся и ничего больше не говорил, лишь наблюдал, с трудом сдерживая стоны. Халил сел на лошадь спереди, и Джованни связал ремешком тела обоих всадников. Руки Аверардо теперь сжимали пояс восточного раба, а щека лежала на плече. Халил нервничал, и его настроение передалось флорентийцу. Джованни сурово и грубо схватил больного за волосы и заставил посмотреть себе в глаза.

– Глупый горец! Мавр мой любимый слуга, будешь зариться на чужое – пальцы пообрубаю! – Аверардо покраснел, на его лице отразилось возмущение, принялся обиженно надувать щеки, но от напряженной и влажной от пота спины Халила так и не отстранился.

– Мой синьор, – вступился за него восточный раб, – он нездоров, весь горит и страдает. Сам не знает, что творит! Ты лучше напои его и узнай, куда нам дальше ехать, пока он в сознании, – Халил протянул Джованни флягу с водой.