Текст книги "Лагуна (СИ)"

Автор книги: Марко Гальярди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Сегодня же потребую выделить Али отдельную комнату в гостинице, – прошептал Джованни. Халил, еле сдержав смешок, ткнулся носом ему в плечо. – Ты сможешь передвигать ноги? – И сам же себе ответил: – Я – с трудом!

– Синьор, давайте я? – Халил вновь не успел удержать, присевшего перед ним Джованни.

– Тебе же так нравится! Только камизу придерживай, а не мои плечи.

– Но я…

– Поговорим вечером. Слышал? Мальчик голодный!

Комментарий к Глава 9. Пробуждение

https://pp.userapi.com/c851120/v851120837/869ec/aXpo-MZgzYA.jpg

Схема дороги. Зеленым цветом – Военная Фламиниевая дорога, оранжевым – та дорога, которая существовала в начале XIV века.

========== Глава 10. У вас осталось десять дней ==========

– И хорошо, что милостью Господа всё благополучно завершилось, и мальчика удалось вернуть. Садись завтракать, – Фиданзола, приметив Джованни, остановившегося в дверном проёме, сразу захлопотала по хозяйству, снимая полотенца с лежащего на столе хлеба и головки сыра. Она поставила пустую глиняную кружку на стол, положила поверх тонкую ткань и налила свежего молока из ведра. – Я лучше тебе яйца пожарю, так быстрее будет. Пьетро уже давно проснулся и ждёт тебя. Нужно поторопиться! – она вновь заметалась по кухне.

– Не только мне, – ответил Джованни, продолжая сохранять спокойствие. – Халил и Али тоже не ели ничего со вчерашнего дня. Приготовь нам еду, мы сядем снаружи.

– Нино! О чём ты думаешь? – Фиданзола внезапно остановилась и возмущенно всплеснула руками. – Быстро поешь и пойдёте с Пьетро, а слуг твоих я потом накормлю.

– Мать, ты меня не поняла? – довольно холодно осадил ее Джованни, да так, что женщина, услышав его голос, изменилась в лице, испугавшись. – Я хочу принимать пищу снаружи за столом вместе с моими слугами. Да, яйца пожарь и разлей молоко по трём кружкам. А потом я хочу, чтобы вся моя семья собралась в одном месте, и я с вами поговорю.

– Нино, ты что, из-за мальчика обиделся? – догадалась Фиданзола и, охнув, прикрыла ладонью рот. – Мы же его вместе искали, тоже волновались! И ходили, всех соседей спрашивали. Откуда нам было знать? Это только твой дружок-грешник и содомит Луциано знакомства водит среди других грешников. Преступники, воры, разбойники и другие бесчестные люди не живут в нашем квартале.

– Мать, ты забылась! – жаркая кровь ударила Джованни в голову. Его лицо покраснело от гнева. – На чём это всё построено и чем оплачено! – он обвёл руками помещение кухни. Красноречиво указал на стол, на поленницу рядом с очагом. – На том самом грехе, о котором не говорят. Веришь, что сеньор Моцци из дружеских отношений к семье Мональдески содействовал моему вступлению в гильдию и предлагает работу? Я отдал ему Халила вместо себя, и синьор был весьма доволен оплатой нашей сделки. А возвращение Али? За помощь в этом деле я теперь должен осмотреть как лекарь анусы всех флорентийских шлюх. Неужели так сложно было проявить любовь и гостеприимство, просто взять мальчика за руку и отвести домой? Всё, – Джованни выдохнул, успокаивая бег своих рук, которыми изрядно поразмахивал в воздухе, жестами подкрепляя всплеск собственных эмоций и негодования. – Я ухожу!

– А как же Пьетро? – со всхлипом выдохнула Фиданзола. Она кинулась к сыну, собиравшемуся уже развернуться, обхватила за плечи и, почти опустившись на колени, со страстью зашептала: – Ты всегда был сильным, Нино! Независимым. То, что ты выживешь, у меня никогда не было сомнений. Но Стефано и Пьетро – твои младшие братья. Они совсем другие! Слабее. Я потеряла Стефано, теперь живу в страхе за Пьетро.

– Считай меня жестоким, считай меня неблагодарным и скверным сыном, но если ты продолжишь относиться к Пьетро как к изнеженному ребёнку, то потеряешь и его. Он всеми силами пытается доказать, что может все сделать сам. Райнерий уже давно это понял, но не ты. – Умоляющие глаза матери смягчали сердце, и Джованни становилось всё труднее себя сдерживать, разрываясь между жалостью и долгом. – В этот мой приезд мы так и не нашли время поговорить наедине. Жаль! Теперь я буду говорить с вами со всеми. Накорми меня и моих товарищей, а затем собери семью.

Под навесом было прохладно и тихо. Халил и Али сидели рядом на лавке за пустым столом, с полузакрытыми глазами, полностью погруженные в себя. Джованни сначала показалось, что они тайно молятся, но когда присел напротив, то оба его товарища единовременно взмахнули ресницами и будто отмерли, зашевелились.

– Моя мать сейчас всё принесёт. Подождём, – флорентиец положил руки на стол и рассмотрел свои ногти, которые уже отросли со времени визита в пизанскую баню. – Али, мне вновь потребуется твоя помощь, лицо тоже пора обрить, – он коснулся своей отросшей бороды.

– Как прикажете, синьор, – тихо ответил мальчик на италийском.

– Хорошо, – Джованни перешел на свой язык и улыбнулся, поймав одобрение своим словам во взгляде Халила. – Сейчас мы будем завтракать, потом я поговорю с семьёй. После этого мы все вместе пойдём, купим одежду и обувь. Посетим баню, вернёмся обратно, и я буду обучать вас двоих своему языку. Али, – он обратился к мальчику на мавританском, – пойми, когда я передал тебя в услужение своему брату, то это было сделано не потому, что ты мне стал не нужен, а затем, чтобы ты учил язык, названия предметов, слова, обозначающие действия. Я хочу, чтобы ты продолжил ему помогать. Тебе выделят отдельную комнату в доме.

– Зачем? – наивно спросил Али. – Я хочу жить с вами.

Халил что-то ему кратко сказал. Али смерил раба надменным взглядом и покачал головой. Джованни не понял.

– Как же вы в будущем собираетесь со-во-ку-пляться? – Али медленно произнёс последнее слово. – В том, первом городе, я вам не мешал! Нет уж! Поставьте мне кровать внизу, там, где я вас сегодня нашел. А лучше – отдайте мне кровать наверху, а сами идите вниз, раз уж вам там удобнее, – он довольно ухмыльнулся, с удовольствием разглядывая обескураженные лица своих товарищей.

Дверь раскрылась, и наружу вышла Фиданзола. Она принесла поджаренные яйца – кусочки белков и желтков, перемешанные вместе в большой глубокой тарелке, кашу в закрытой крышкой миске, хлеб и сыр. Потом быстро сбегала на кухню и вернулась, поставила перед каждым по полной кружке молока и удалилась, так и не проронив ни слова.

Появление матери позволило Джованни переварить услышанное, успокоить возмущение, всколыхнувшее изнутри, и понять, что Али это всё сказал не со злобы, а потому что привык добиваться своего, требуя к себе внимания или выторговывая лучшие условия у тех, кто, по его мнению, более слаб и мягок.

– Нет, Али, – спокойно отозвался Джованни. – Если хочешь спать в башне, то сам сделаешь себе удобное ложе. Мы тебе поможем, но основная работа на тебе. У Халила руки только начали восстанавливаться, а я… не буду чинить тебе препятствий в исполнении твоего желания. Понятно? – они с прищуром посмотрели друг на друга, и мальчику пришлось сдаться в этой игре. Его живот призывно забурчал, и Али схватился за хлеб, жадно набивая им рот и проталкивая пальцами внутрь.

– Какое счастье, мой синьор, вкушать одну пищу вместе с тобой за одним столом, – вкрадчиво произнёс Халил, весь исполненный скромности. Он откусывал кусочки от хлеба медленно, равномерно и не торопясь. Затем откладывал хлеб в сторону и принимался за сыр. Половину кружки молока он выпил в самом начале трапезы, вторую – сберёг до окончания. Джованни задержал взгляд на губах Халила: в уголках рта еще застыли отпечатки от белого пенистого ободка кружки, которые еще не были стёрты. Чувство, что его продолжают соблазнять, было приятным.

Яичную мешанину и кашу зачерпывали ложками из общей посуды, чуть солили щепотью и отправляли в рот. Через некоторое время Фиданзола вышла наружу и довольно сухо сообщила, что собрала всех за столом внутри харчевни. Джованни поднялся с места, оставляя своих спутников доскребать еду по стенкам кусками хлеба.

Отец делал вид, что не понимает, зачем его позвали и посадили во главе стола, сидевший справа от него Райнерий настороженно рассматривал Джованни, Пьетро, по левую руку, был явно расстроен, а Фиданзола стояла позади мужа, уткнув кулаки в бока, и имела весьма боевой настрой. Джованни занял предложенное место напротив отца.

– Я должен был давно вам сказать, – Джованни первым нарушил молчание, – я не останусь во Флоренции. Я уйду в Болонью на четвёртый день после праздника Воскресения Господня.

– Через десять дней? – удивился Райнерий-младший. – Мы думали, что ты вернулся надолго.

– Хвала Господу, что я вообще смог приехать! – Джованни вздохнул, и сердце его сжалось от скорби за ту заученную ложь, которую сейчас произносили уста. Это было и правдой, и неправдой, поэтому даже бдительной Фиданзоле не удалось бы уличить его в обмане. – Мой нынешний покровитель, имени которого вам не следует знать, оплачивает моё обучение и отсылает в Геную. Синьор Моцци тоже предлагал оплатить моё обучение, но мне пришлось поблагодарить его и отказать.

– Но ты же будешь к нам приезжать?

– Нет. И это условие договора. Мы можем больше никогда не увидеть друг друга, – Джованни вынужденно замолк, почувствовав в горле жесткий комок, – поэтому я хочу успеть сделать всё, что необходимо. Здесь я оставляю своё имя в гильдии нотариев, которым сможет воспользоваться Пьетро, а когда он приобретёт опыт, то сам сможет вступить в гильдию.

«Будто прощаюсь и диктую последнюю волю», – он отвел взгляд в сторону и посмотрел наружу через открытое окно. Там виднелись край пустого стола, спрятанного в тени навеса, а за ним маленькая площадь, где сходились три улицы, которые иногда пересекали спешащие люди.

– У вас есть десять дней, чтобы сказать мне то, что еще не было сказано! – последние слова прозвучали с вызовом. Джованни смотрел не на отца, не на братьев, а в глаза своей матери. И видел в них страх. – Али и Халил должны меня сопровождать и оберегать от опасностей, поэтому если вам небезразлично, что станется с вашим сыном и братом, то этих людей нужно принимать с уважением. Али, например, не безродный, неграмотный мальчишка и язычник. Он будет служить мне как личный слуга рыцарю. Халил обладает иными талантами… очень важными, – Джованни замялся и дыхание его сбилось от волнения. – И он не содомит. Там, где он раньше жил, далеко за морем, Халил не был свободным человеком, и его хозяин мог приказать ему делать всё, что угодно. Даже богопротивное. У таких людей нет прав, они не могут обратиться в суд. Их тело им тоже не принадлежит. Мои слуги пока не уверовали в Бога и Иисуса Христа, но чтобы проповедовать им Слово, нужно время. И желание. А пока – они знают, что христиане могут украсть ребенка у христианина.

Фиданзола, чьи глаза увлажнились, наконец, почувствовав в сердце беспокойство за сына, двинулась с места, обошла стол и присела рядом с Джованни, утыкаясь лицом в его плечо. Тот приобнял ее и прижал к себе. Теперь настала очередь младшего брата выслушать принятое решение:

– Пьетро, я не могу вечно быть рядом с тобой или делать что-то вместо тебя. Перед синьором Моцци поручились и я, и наша семья. Сиди в архиве, читай, трудись и старайся. Будут вопросы – я отвечу. Пойми одно: никого не будет, только моё имя, и твои ошибки – только твои.

Пьетро кивнул и покраснел от внутреннего волнения. Джованни переводил свой взгляд с отца на Райнерия и обратно, все яснее отмечая их внешнее сходство:

– Если останется для меня какое-либо наследство в доле семьи или иная собственность, или явится кто, чтобы отдать мне долг, то передайте всё моему крестнику – Джованни. Тебя же, отец, хочу попросить продолжить учить моего слугу, которого ты называешь христианским именем Стефано, ремеслу работы с кожами: научи делать ремни, чинить и шить одежду. Ему сейчас это очень нужно, чтобы укрепить больные мышцы рук. Али же нужно научиться прислуживать за столом, разливать вино и пиво, а не заниматься грязной работой. Знаете, что именно повлияло на его разум? Собирание мочи для валяльщиков [1]. Для него это плохая работа, низкая, занятие для рабов. Он будет послушным и старательным, если относиться к нему как к подмастерью, помощнику.

– Стефано я обучу, – с интересом откликнулся Райнерий-старший. – Парень он смышлёный, слушает внимательно. Учится с желанием. Мальчику тоже нужно придумать другое имя.

– У Али слишком «возвышенное» имя, – со смехом ответил Джованни, весьма довольный ответом отца. – Он согласится лишь на не менее значимое, чем Чезаре или Августо!

– Марчелло! – подхватил Райнерий.

– Винсенте [2]! – подхватил шутку Джованни. – В общем, вам решать, лишь бы откликался. Мы ему нижний этаж башни расчистим, там будет спать. Заодно порядок наведём. Там новый ворот к колодцу нужно приделать – выше, чтобы воду легче было вытаскивать.

Они еще некоторое время продолжили обсуждать дела и перекидываться шутками, хотя, стоило Джованни теперь повернуть голову и встретиться со взглядом своей матери, как сердце изнутри мгновенно покрывалось жгучей коркой из льда. Мать чувствовала, что вся история – ложь, и знала, читая душу сына, что тот готовился сделать шаг в неизвестность и, возможно, упасть в Бездну.

***

[1] валяльщики шерсти собирали старую мочу (постоялый двор – очень хороший её источник, повозку по домам гонять не нужно). Затем сотканное шерстяное полотно помещали в эту среду, щелочь удаляла жир, и волокна ткани расправлялись. Ткань становилась гладкой и прочной.

[2] Чезаре (Цезарь), Марчелло (воинственный), Винсенте (победитель)

========== Глава 11. Предпраздничная седмица ==========

В то время, когда Джованни рассуждал о планах путешествия, то опирался лишь на собственные воспоминания сторонних разговоров, что дорога займёт не больше седмицы. Луциано же, узнав, что его друг вознамерился начать учёбу в университете, пообещал свести с торговцем тканями из Болоньи, которому хорошо известно, где можно остановиться на ночлег. Однако, чтобы познакомиться с этим синьором, Джованни в один из дней должен был сам прийти на красильню Амманати, которой сейчас управлял брат Луциано – Гвидо, и хорошенько расспросить торговца.

Путь туда занял больше часа, пока Джованни прошел по ровной, словно след стрелы, улице до Порто Галло, мимо выстроившихся в ряд и прилепленных друг к другу двухэтажных домов, каменных стен и огородов [1]. Ворота представляли собой высокую квадратную башню. За ней через быстрый поток Муньона был перекинут каменный мост, оканчивающийся на другой стороне еще одними, укреплёнными в каменной башне, воротами.

За ними можно было обнаружить перекрёсток, отмеченный столбами: одна дорога шла прямо, на небольшой подъём в сторону холмов, покрытых на вершинах густым лесом, и вела в Болонью. Вторая же, отходящая вправо, изгибалась вдоль течения Муньона и проходила в пространстве между речным берегом, поросшим густой осокой и кустарником, и стройными рядами виноградников, устремлёнными вверх по склонам.

У берега реки встречались вырубленные участки, на которых строились водяные колёса и лёгкие сараи на сваях. В этих домах как раз и располагались склады привезённой для крашения шерсти и мастерские. Иногда слева вместо виноградников можно было увидеть множество деревянных рам с натянутыми на них полотнами бело-серой ткани, что означало – рядом у реки работают валяльщики шерсти.

Любому, кто сворачивал от ворот направо, в ноздри сразу же ударяло нестерпимое зловоние. Не зря всё производство готовых и окрашенных тканей было вынесено за пределы городских стен, где и без того хватало своих нечистот. Сюда привозили всё, что могло сгодиться: и навоз, и мочу, и гниющие трупы животных для мыловарни. Это был иной мир, с которым редко сталкивался законник, нотарий и даже сапожник, поскольку покупал для шитья обуви уже выделанные заготовки, без шерсти, подкожного жира, умягченные и высушенные.

Дорога, идущая вдоль берега реки, казалось, тут никогда не высыхала, разъезженная ободами колёс телег и тачек и щедро удобренная конским и ослиным навозом. Путнику приходилось осторожно топтать жухлую траву у самой кромки, иногда проваливаясь ступнёй во влажную глину. Еще хуже обстояли дела, если рядом проезжала повозка: единственным спасением было отпрыгнуть в сторону, забравшись повыше, и зажать ладонью нос и рот, чтобы голова не закружилась и дыхание не замерло от обилия разогретых под солнцем миазмов и мошкары, единовременно взлетающих в воздух.

«Идиот! Лучше бы я зашел в торговую гильдию! – в сердцах обругал себя Джованни. – А не тащился бы сейчас по этой дороге, рискуя растянуться в грязной луже во весь рост!» Он лишний раз придержал на голове шапку, которую грозило сорвать порывами ветра. Он то ослабевал, то усиливался и не сулил ничего хорошего, кроме как дождь в день великого праздника [2]. Конечно, предложение Луциано имело еще и тайный смысл, и Джованни его хорошо понимал: очень уж тому хотелось похвастаться перед другом своим делом, ради открытия которого откладывались все сбережения, заработанные тяжким трудом шлюхи.

Красильню Амманати удалось легко найти по вывеске, миновав больше дюжины других, похожих друг на друга скоплений ветхих сараев и соломенных навесов на длинных жердях. Гвидо, худой, жилистый и гораздо грубее вытесанный из плоти, чем Луциано, встретил радушно, почтительно называя синьором. Снял с себя кожаный фартук с густыми синими разводами и предложил присесть снаружи, чтобы не «быть смущенным» запахом тинктур для крашения.

Шерсть, которую использовали ткачи для пряжи тканей одежд или гобеленов, имела несколько вариаций цвета. И краски зависели от того, в настое из какого растения она побывала: качественная вайда давала от густого синего до небесно-голубого или зеленоватого, лутеола – желтый, а рубиа – красный [3]. Самые дорогие ткани окрашивались в пурпур и стоили целое состояние, как и само сырьё – раздробленные раковины моллюсков, которые иногда привозили купцы из сарацинских земель или Румейской империи, что лежит за морем на востоке. Шерсть, уложенную на некоторое время в чан с тёмной и смрадной жидкостью вайды, вынимали особыми прихватами и укладывали на свежий воздух, и тут начиналось чудо. Слабо-зеленоватая краска неожиданно начинала темнеть и приобретала густо-синий оттенок, настолько стойкий, что не выцветал даже под жгучим солнцем.

Вскоре появился и обещанный болонский купец с повозкой, чтобы забрать приготовленный товар. Выслушав просьбу Джованни рассказать о дороге, он в первую очередь поинтересовался, когда тот намеревается отправляться в путь, и недовольно покачал головой:

– Не стоит ждать праздника Вознесения: перевалы свободны и стоит хорошая погода. Пусть солнце и припекает на равнинах, и днем идти пешком тяжело, зато при подъеме в горы будет не труднее обычной прогулки. Выйдешь завтра рано утром и встретишь торжество уже в Лояне. Если припозднишься, по пути церквей мало – придётся сворачивать.

– Я хочу после праздника, время у меня еще есть, – ответил Джованни, прикидывая, сколько еще обязательств нужно выполнить, прежде чем он покинет Флоренцию. Луциано уже вчера намекал, что хотел бы побыстрее получить обещанный долг.

– Не хочешь со мной? Ну, твоя правда, – согласился торговец, – но тогда следи за погодой и спрашивай тех, кто прибывает из Болоньи – свободны перевалы от туч или нет.

Он достаточно подробно рассказал Джованни, как нужно делить время от восхода до заката, где придержать силы, запастись водой, называя города и места, отмеченные путевыми столбами, чтобы не сбиться с основной дороги, когда горные тропы будут расходиться в разные стороны:

– Лучше в первый день выйти еще затемно, сразу, как откроют ворота. Первый день будет долгим. К закату нужно достичь города Сан-Пьетро, что стоит перед мостом через реку Сьеве. Пройдёшь по улице, которая раздваивается: налево будет дорога на холм в замок, а направо, от здания городского совета, идет еще одна дорога – вниз. Дойдёшь до площади, прямо перед тобой будет постоялый двор «Кошечка». Хорошее место, чистое, и хозяйка добрая. Там недалеко и в баню сходить можно. И удобно – от этой площади улица прямо к переправе идёт.

Гвидо угостил их вином. Торговец отёр рукавом пот и продолжил:

– Ходим мы там, где мосты содержатся в хорошем состоянии, иначе груженая повозка не пройдёт, а пешему легче. После города Сан-Пьетро перед тобой будут горы. Держись высокой башни замка Сан-Барнаба, который построили флорентийцы, так и дойдёшь до Святой Агаты. Церковь там есть, но деревень мало. Можно найти место в повозке и заночевать. Там многие собираются караванами, а на следующий день заполняют повозками дорогу по горам. Лишние руки всегда нужны, чтобы толкать. Проходимая дорога одна, а троп много. Минуешь перевал, спустишься вниз, там и заночуешь в Корнаккье. Там будут еще два моста через реки, перед перевалом.

Тут Гвидо их прервал, сообщив, что повозка загружена готовым окрашенным сырьём. Торговец пошел проверять, затем тщательно укрыл сверху тюки с шерстью сплетёнными из прутьев сетками и грубым сукном.

– Запомни: Монгидоро, Лояно, Пьяноро, – торговец каждый раз загибал по пальцу, уже прощаясь с Джованни. – Если собьёшься с пути, то в любом случае иди в сторону севера. Обязательно выйдешь на старую и прямую дорогу. Она построена между Болоньей и Имолой еще в незапамятные времена. Свернёшь по ней налево.

Джованни поблагодарил торговца, протянул ему несколько медных монет в благодарность за труды и за то, что тот довёз его до города на своей повозке.

***

Джованни постарался честно исполнить все те решения, что он принял: его товарищи получили новую одежду и обувь, разучили, как пишутся буквы, Халил остальную половину дня провёл с Райнерием-старшим на заднем дворе с заготовками для поясных ремней, а Али с помощью Джованни очистил место от рухляди в башне и устроил себе широкое ложе, сдвинув вместе сундуки. Он копался в старых вещах, находил какие-то брусочки, что-то из них строил, отчего был совершенно счастлив, будто нашел спрятанный клад. Когда начало уже смеркаться, Джованни с мальчиком натаскали из колодца воды и наполнили ею лохань для купания.

Али больше не дерзил, с должным старанием выполнял поручения, а вот Халил… Халил играл. Совсем как в первые дни, когда они ступили на борт «Святого Януария»: случайно касался кончиками пальцев обнаженной кожи так, будто лил на неё горячий воск, волновал дыханием, будто порой забывал о выдохе, совершая шумный вздох, заставлял напрягать тело, подхватывая быстрый, подобно острому кинжалу, взгляд из-под кружева черных ресниц. Он притягивал к себе движениями тела, скрытого под одеждами, подвижного и податливого, больше, чем словами, которые произносил столь скупо, что казалось – Халил стесняется своего голоса или дара речи. Он соблазнял, по капле вливая это чувство и тем самым усиливая желание покорить, подчинить, отнять волю и разум, познать до самых неизведанных глубин.

Теряться в этих ощущениях было для Джованни приятным занятием: будто невидимые руки водили по незримым, но натянутым внутри телесным струнам, превращая мелодию в сладостное испытание, или множество ручьёв одновременно изливали свои бурные потоки, заполняя внутренности бурлящей водой, или травы, густые и колкие, пронзали тело насквозь, разветвляясь и скручиваясь в клубки, на которых прорастали дивные цветы.

– Что ты делаешь со мной, Халил? – вырвавшись на несколько мгновений из чудного сна, спросил Джованни.

Халил лежал рядом с ним на боку, полностью обнаженный, подставляя тело тусклому свету лампады и прохладе ночи. Он сцепил пальцы одной руки с пальцами Джованни, перебирал их, то сгибая и сдавливая кисть, то вновь отпуская. Улыбался, скрывая лицо в тени. Осторожно поглаживал свободной рукой по шее и груди. Тянулся своими губами за поцелуем, но затем, подобно морской волне, грациозно удалялся. Пока ладонь Джованни не оказалась прижатой не менее сильной ладонью к ягодице, чуть повыше тёмного клейма, а его возбужденный член не соприкоснулся с наполненным желанием членом Халила, и жажда подчинения не затопила разум, откликнувшийся на призыв раскрывающегося перед ним тела.

Джованни осторожно толкнулся вперед, накрывая и наполняя его собой. Халил притянул к себе за шею для поцелуя, чтобы выдохнуть свой стон. Возможно, его ощущения в этот момент были острее и насыщеннее, чем переживалось флорентийцем, но Джованни искренне хотелось, чтобы его любовник почувствовал себя свободным потеряться в том разноцветье ощущений и чувств, которое может подарить соитие, когда оно желанно. Без принуждения, выгоды и насилия. Халил нуждался в нежности, как чудесный и хрупкий цветок, который обретает силу под ласковым солнечным светом. Как гиацинт, что поднимается и распускает свои благоуханные соцветия, спрятанные в толстом, покрытом жесткими чешуйками корне, лишь при заботливом уходе. А без этого восточный раб являл собой распустившийся розовый бутон, готовый порадовать глаза каждого, кто прикоснётся, ощутит аромат и потешит тем самым себя.

– Мой синьор, – только утром, после продолжительного сна, к Халилу вернулась способность рассуждать, – ты обращаешься со мной, будто разглядел впервые нетронутого пороком ягнёнка. Мне сложно будет после твоих объятий принять кого-либо иного.

– Оставь эту память при себе, Халил, – Джованни склонился над своим любовником и поцеловал. – Я тоже думал когда-то, что никогда не соглашусь на нечто менее прекрасное, чем объятия моего возлюбленного. В каждом человеке есть нечто, чем он готов обменяться с тобой за доставленное удовольствие или утолённую страсть. Больше или меньше. Однако внутренний зов ты будешь чувствовать лишь к тому, с кем у тебя будут не только наполненные удовольствием ночи, но и дни, обычные и вроде бы ничем не примечательные, но настолько тёплые… – Джованни не мог подобрать слов, чтобы точнее объяснить. – Это как будто ты постоянно в райском саду, вокруг тебя поют птицы и распускаются цветы, ты слышишь такие ароматы, что во всем мире невозможно найти подобные благовония, а на языке твоём сладчайшее вино, что кружит голову. И знаешь, что возлюбленный твой пасёт овец неподалёку, и двери сада своего держишь открытыми.

***

Седмица, наполненная выполнением обещаний, пролетела достаточно быстро. Три дня перед праздником, называемые «днями прошения», горожане готовились, украшая стены домов цветными флагами. Каждый из них пользовался случаем помолиться и попросить благой погоды и щедрого урожая. В день праздника на улицах раздавали маленькие булки в виде голубей, а стаи живых пернатых посвистом гоняли от одной крыши к другой.

Погода стояла солнечная, и наконец потеплело так, что ставни ночью нужно было отворять, а не запирать, впуская свежий ветерок. После торжеств вечерней церковной службы и шествия по улицам города, в которых Джованни принял участие вместе с членами своей семьи, он ощутил себя переполненным необъяснимым счастьем. Будто своими речами он снял с себя еще одно незримое клеймо, которое было наложено вовсе не язычниками, а близкими людьми, и был теперь готов отправиться по новому и неизведанному пути.

***

[1] в пространство города, укреплённого стенами, намеренно включали и часть владений, окруженных садами и огородами. На случай длительной осады эта земля могла прокормить множество людей.

[2] праздник Вознесения Господня приходится на 39-й день после Пасхи. День недели – четверг. Дождь с грозой в этот день – плохая примета.

[3] Isatis tinctoria – вайда, Reseda luteola – Резеда красильная, желтоцвет, Rubia – Марена красильная (крапп).

========== ЧАСТЬ II. Глава 1. Первый день пути ==========

Бурый и лохматый ослик стоял за заднем дворе гостиницы и задумчиво что-то пережевывал, пока дети Райнерия и их товарищи по играм трепали его за уши и хвост.

– Прошу всех отойти! – Джованни расправил на спине животного стёганую попону и взгромоздил поверх неё седло. Осёл фыркнул и с осуждением повернул голову, пытаясь разглядеть, что именно задумал с ним сотворить новый хозяин.

Днём ранее Джованни с Халилом и Али сложили в одном месте все вещи, которые им нужно было унести с собой, и поняли, что их еще прибавилось с момента отплытия из Марселя, поэтому даже распределив их по объёмным мешкам, они не смогут унести всё. Самым тяжелым грузом были книги, деньги и оружие, но если добавить еще провизию, плащи, циновки, запасную обувь, то получилось бы, что путники должны тянуть за собой целый возок. Кукольники выплатили штраф, из которого Джованни досталось пятьдесят лир, и исчезли из города. Луциано заплатил двадцать лир. Осёл стоил десять. И еще две лиры пришлось заплатить за уздечку с седлом, к которому можно было приторочить две большие корзины, сплетённые из ивовых прутьев.

Заплечные мешки, купленные по дороге из Пизы, тоже пригодились: в них легко было нести провизию или воду в глиняной бутыли, чтобы постоянно не тянуться к корзинам с основной поклажей.

– Ты почему не спишь, мой синьор? – Халил внезапно заворочался рядом: приподнял голову, задышал в плечо, убрал руку, которая до этого покоилась у Джованни на груди. Флорентиец уже долгое время лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к ночным шорохам. Мышцы тела напрягались, отзываясь изнутри дрожью. Хотелось одновременно и вытянуться в струну, расправив их все, и сжать крепко-крепко. Светильник угас уже давно, еще когда они с Халилом утоляли страсть, стараясь насладиться последней ночью, которую можно было провести вместе на удобном ложе и не опасаясь чужих глаз и ушей. Восточный раб подбадривал словами, шептал признания в любви, распластавшись горячим и влажным телом на простынях, принимая любовные ласки с вожделением, с протяжным стоном запрокидывал голову назад, выгибался в пояснице, приподнимаясь на локтях. Его свисающие со лба пряди волос, выбившиеся из скрепляющей их на затылке ленты, шальные глаза и губы, молившие о поцелуе, – последнее, что запомнилось Джованни перед тем, как огонь в лампаде последний раз вспыхнул и померк, погрузив комнату во мрак. Следы своей грешной страсти они уже смывали, передвигаясь на ощупь, посмеялись, когда поняли, что ошиблись и взяли не то направление, которое вело от лохани обратно к кровати.

– Мне страшно, Халил! – признался Джованни. – Давно такого не испытывал. Даже когда знал, что скоро умру, то было не так. А сейчас – я не хочу умирать. Мне хорошо – здесь, в доме моих родителей, с тобой, но… Завтра с первыми лучами солнца этот спокойный мир будет разрушен.

– Если… – Халил запнулся, – если я спрошу у моего синьора, он сможет ответить – куда он отправляется в путь?

– Ты разве не знаешь? – удивился Джованни.

– Рабу не говорят, – печально ответил Халил. – Даже Али скрывает. А ваш язык я еще плохо понимаю.