Текст книги "Таинственная история заводного человека"

Автор книги: Марк Ходдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

В ответ Суинберн перефразировал слова Бёртона, сказанные в тот вечер, когда был ограблен Брандльуид:

– Приобретение знаний стало настолько трудным, что все бросились в объятия веры!

– Очень печальная ситуация! – заметил Спенсер. – Вот принцип, который стал плотиной на пути любой информации, опровержением любых рассуждений, способом сохранить народ в вечном невежестве: неуважение знаний; неуважение, вырезанное из непоколебимого камня веры. Таким образом, джентльмены, массы не только охраняют от знаний, которые помогли бы им адаптироваться и эволюционировать, но и они сами активно отвергают их. Рассудки попадают в плен укоренившихся социальных условий. Родители-рабочие внушают своим детям, что реальность преподносит им лишь тяжкие испытания, их удел – бедность, а мелкие вознаграждения можно получить только борьбой и работой. Зачем же, спрашивается, они должны учить детей чему-то другому, если сами живут в тех же самых условиях? Ребенок считает слова родителей неоспоримой правдой: другой для него не существует. Желание изменений остается несбыточной мечтой. Адаптация обесценилась. Эволюция остановилась.

Внезапно на лице Спенсера появилось выражение крайнего страдания.

– Всё, выпустил весь пар, – сказал он. – Мой чертов мозг не может совладать с этим.

Его руки упали и повисли вдоль кресла с обеих сторон, голова наклонилась вперед, и он громко захрапел.

– Боже милосердный! – воскликнул Суинберн.

– Уснул, – сказал Бёртон. – Что за необычайный человек!

– Ричард, что ты обо всем этом думаешь?

Бёртон потянулся к ящичку с сигарами:

– Думаю, это дает мне право на две чируты, Алджи. Посиди тихо: мне надо как следует подумать.

Способность сидеть тихо не входила в число талантов поэта-коротышки, но он героически стиснул зубы и молчал все десять минут, пока Спенсер храпел, а Бёртон курил.

– Очаровательно! – наконец высказался Бёртон. Спенсер фыркнул и проснулся:

– Привет, босс. Не дрых ли я?

– Да, Герберт. Ты всегда засыпаешь после своих философских рассуждений?

– Ага. Они истощают мой чертов мозг. И как я? Надеюсь, не опозорился?

– Опозорился? – воскликнул Суинберн. – Бог мой, конечно нет, Герберт, ты был великолепен! Ты говорил просто замечательно!

– Прости меня, Герберт, – сказал Бёртон, выпустив струйку табачного дыма, – не хочу тебя обидеть, но какого черта ты ведешь такую жизнь? С таким интеллектом ты должен писать книги и читать лекции в университете!

Спенсер пожал плечами и коснулся виска.

– Если знания не упорядочены, то чем больше человек знает, тем больше у него путаница в голове. – Потом он посмотрел на Адмирала Лорда Нельсона и вздохнул: – Хотел бы я быть таким, как он! Вот у кого с головой всё в порядке!

– Не знания, Герберт, – возразил Бёртон, – совсем не знания! Может быть, ты хочешь сказать, что проблема в твоих мыслительных процессах?

– Ну да. Когда я сижу и калякаю – всё путем, но по большей части в мою черепушку словно соломы накидали.

– Хм-м. Возможно, именно поэтому ты и оказался невосприимчив к эманациям Претендента?

– Ричард, это вздор, – возразил Суинберн, – в основном Претендента поддерживают рабочие – значит, они больше подвержены его воздействию. Если же невосприимчивость была бы следствием беспорядка в мыслях, тогда ни рабочие, ни большинство лондонских джентльменов, включая тебя, тоже не отреагировали бы на эманации Претендента!

– Нет, Алджи, всё не так просто. Позволь-ка задать тебе вопрос: кем бы ты был, если бы не стал поэтом?

– Трупом.

– Алджи, я серьезно.

– Я тоже. Я не мог бы стать никем другим. Я родился поэтом. Я думаю, как поэт, действую, как поэт, выгляжу, как поэт. Я поэт!

– Допустим. А вот Герберт, напротив, уже при первой нашей встрече высказал сомнение в том, что философия – его призвание.

– Да уж, этим на кусок хлеба не заработаешь, – проворчал Спенсер.

– Что касается меня, – продолжал Бёртон, – я никогда не имел ясного представления о своем призвании. Солдат, разведчик, географ, переводчик, исследователь, писатель, теперь вот королевский агент, всякий раз я становился тем, кем хотел. Мне кажется, что все дворяне в этой стране имеют массу возможностей: иными словами, у них так мало ограничений, что они могут позволить себе заниматься всем, что только взбредет им в головы.

– Герберт использовал выражение «попадают в плен». Не хочешь ли ты сказать, что именно умы, попавшие в плен предрассудков, наиболее чувствительны?

– Именно.

– Великолепно! Я никогда не считал себя склонным к предрассудкам. Как раз наоборот!

– Речь не о том, что твой ум или воображение как-то ограничены, Алджи. Но ты никогда не хотел делать ничего другого. Даже моим помощником ты стал лишь для того, чтобы избавиться от глубокой тоски и достичь больших вершин в своей поэзии.

– Чего и добился. Итак, ты подозреваешь, что черные алмазы ломают ментальные структуры, направляющие наш ум в определенное русло, и поэтому рабочие внезапно почувствовали недовольство, осознав, что их обманули и лишили возможности выбора. Так?

– Да. Вспомни стихотворение: «И недовольству бедных нет предела».А рассказ Эдвина Брандльуида? В полдень перед грабежом он внезапно почувствовал полнейшее разочарование в своей судьбе.

– Но, Ричард, что всё это значит? Чего они добиваются?

– Судя по сегодняшним событиям, их цель – ввергнуть страну в хаос, может быть, даже спровоцировать восстание: разрушить все структуры нашего общества. Я бы даже не побоялся утверждать, что под удар поставлена вся Британская империя!

– Ничего себе! Заграница?

– Или тиран, рвущийся к власти. Теперь ты понимаешь, почему Спик, скорее всего, тут ни при чем?

Суинберн кивнул.

– Может быть, пруссаки? Ты сам сказал, он уехал в Пруссию. С другой стороны, если наше привидение из России…

Бёртон попросил Адмирала Лорда Нельсона пополнить их опустевшие чашки кофе, и некоторое время они сидели молча.

– То есть мы на пороге революции? – прошептал Суинберн. – Нас могут ввергнуть в хаос, как во Франции? И всё закончится правлением ужасного диктатора, вроде Наполеона?

– Необязательно, – пробормотал Спенсер. – Чего ж тут плохого, если рабочий человек, а может, и баба, кстати сказать, получит немного власти? Вдруг они сделают то, что давно назрело и требует немедленного решения?

– Может быть, – ответил Бёртон, вспомнив графиню Сабину и очередной сон: «Отныне начинается Переход: один Великий Цикл перетекает в другой». – Но неужели мы действительно хотим, чтобы такое изменение осуществила посторонняя сила? Я нисколько не верю в то, что она действует нам во благо. – Бёртон бросил огрызок чируты в камин, встал и вернулся к окну. – Мы обязательно должны докопаться до сути событий!

Он взглянул вниз на улицу. Двое рабочих пристроились за джентльменом и безжалостно насмехались над ним. Однако, несмотря на эту сцену, на Монтегю-плейс было необычно тихо для этого времени дня.

– Чтобы победить врага, мы должны сами стать сильнее. Мне очень не хотелось этого делать, Алджи, но теперь я просто обязан тебя загипнотизировать.

– По-настоящему?

– По-настоящему. Видишь ли, нельзя, чтобы ты становился на сторону Претендента всякий раз, когда он окажется рядом. Если с гипнозом не выйдет, тогда тебе придется оставаться вечно пьяным, а этого я хотел бы избежать.

Суинберн надул щеки и с шумом выпустил воздух.

– А что, не так уж это и плохо!.. Кстати, раньше ты всегда отказывался использовать меня как подопытного кролика.

– Верно, – подтвердил Бёртон. – Но ты ведь легко возбудимая натура и можешь отреагировать самым непредсказуемым образом. Впрочем, ты и так ведешь себя непредсказуемо, а потому настало время забыть мои прошлые опасения. Я использую технику суфиев [108]108
  Суфии – последователи суфизма, мистического течения в исламе (с конца IX века): исповедуют крайний аскетизм, культ бедности и безмолвную молитву.


[Закрыть]и заодно укреплю свой собственный ментальный барьер. А для тебя у меня есть работка.

– Отлично! Что надо делать?

– Меня очень интересуют «развратники»! Мы до сих пор не знаем, кто у них новый предводитель, и я хочу, чтобы ты с ними пообщался. Только веди себя хорошо!

– Я поговорю со своими приятелями-либертинами. Хотя, может статься, между Претендентом и «развратниками» нет никакой связи. Наш таинственный враг пытается расшевелить рабочих, зачем ему «развратники», эти беспечные аристократы?

– Ты читаешь мои мысли, Алджи!

Внезапно Суинберн застыл и с недоумением посмотрел на своего друга.

– Призрак, – сказал он. – Над уличным певцом. Ты его заметил?

– Вполне отчетливо.

– На мгновение он как бы затвердел, и я увидел высокого сутулого человека с длинной бородой. Клянусь, на нем были очки в проволочной оправе. И я чувствую, что видел его раньше.

– Ты считаешь, что за призраком стоит реальный человек?

– Да. Я уверен, что этот клуб дыма напомнил мне кого-то, с кем я пересекался раньше, но теперь, хоть убей, не вспомню, кого. Еще на ум лезет какое-то имя – что-то вроде Бойл… или Фойл…

– Алджи, постарайся вспомнить: это может оказаться чрезвычайно важно!

Спенсер потер рукой голый череп:

– Босс, а я могу чем-то помочь?

– Спасибо, Герберт, да, конечно. Твоя невосприимчивость и твоя, не обижайся только, отвратная внешность позволяют тебе свободно бродить в толпе. Я бы хотел, чтобы ты внимательно глядел по сторонам, высматривал привидения и – это очень важно! – установил бы те улицы, где они появляются особенно часто.

– Уже бегу, босс!

– Только сперва заверни к мисс Мэйсон и купи мне кое-что.

Бёртон объяснил Спенсеру, что́ надо купить, и снабдил его достаточной суммой.

– Уже без четверти восемь, Ричард, – пропищал Суинберн. – Что скажешь, если мы отправимся в Клуб Каннибалов и поболтаем с Монктоном Мильнсом? [109]109
  Ричард Монктон Милнс, лорд Хаутон (1809–1885) – британский политический деятель и поэт. Приятель И. С. Тургенева.


[Закрыть]Он намного лучше меня в курсе того, что делается у «развратников». А потом можешь меня загипнотизировать.

– Отличная мысль! Возьмем пенни-фартинги: не хочу идти ночью по городу, в котором рабочие вооружены булыжниками.

Через полчаса Герберт Спенсер отправился в ЛЕСБОС на Орандж-стрит. Тем временем Бёртон и Суинберн спустились в цокольный этаж, где хозяйничала миссис Энджелл. Суинберн остался у задней двери, а Бёртон тихонько постучал в гостиную. Голос пожилой леди разрешил ему войти, и он сунул голову внутрь:

– Я лишь хотел узнать, как вы себя чувствуете, матушка Энджелл, – сказал он. – Надеюсь, вы ничего не будете нам готовить? Было бы очень мило с вашей стороны, если бы вы так и сделали!

– Я в порядке, Ричард, не о чем беспокоиться. Царапина на бедре, вот и всё. Как там малышка Элси?

– Доктор Штайнхауэзер дал ей успокоительное – она спит в гостиной и не проснется до утра. Я послал сообщение ее родителям – скоро они ее заберут. Так что сегодня вечером вам ничего не надо делать. Только отдыхайте, моя дорогая, и, если вам что-нибудь понадобится, зовите Адмирала Лорда Нельсона.

– Так и сделаю. Благодарю вас, Ричард.

Бёртон вернулся к Суинберну, и они вдвоем отправились в гараж. Через несколько секунд они выехали на Уиндем-мюз и направились к Лейстер-сквер. В чистом вечернем небе, темном и глубоком, уже мерцало несколько звезд. Легкий ветерок бесцельно и лениво шевелил теплый воздух. Ленты пара медленно вились вдоль мостовой, иногда приподнимаясь, как змеи, готовые к удару. Они неохотно отползали прочь от изредка проезжающих карет и паросипедов, а потом возвращались обратно.

– Куда же все подевались? – проорал Суинберн, пытаясь перекричать пыхтение мотора своего пенни-фартинга.

– Скорее всего, дрожат за дверями, закрытыми на все замки, – ответил Бёртон. – Или отдыхают после тяжелого дня мятежа.

– Ну и ну, сколько битых окон! Словно сквозь город пронесся торнадо…

– Лучше гляди, куда едешь: на дороге могут быть обломки… Эй! Ты куда?

– Давай сюда: срежем! – провизжал поэт, внезапно свернув в узкий переулок.

– Черт побери, Алджи, что ты затеял?

– За мной!

В боковой улочке пар оказался намного гуще: это было плотное молочно-белое одеяло, очень похожее на то, которое поднималось над Карачками в Тичборн-хаусе. Верхний слой пелены колыхался на уровне сидений паросипедов – примерно на высоте головы человека среднего роста, – и два пенни-фартинга, грохотавшие сквозь нее, оставляли за собой расходящийся след, словно катер на воде. Яркие газовые лампы подсвечивали белый туман, стены и углы зданий на другой стороне переулка отбрасывали резкие тени.

– Давай помедленнее, Алджи, а то я не вижу мостовую. Ты уверен, что знаешь, куда ехать?

– Не беспокойся, я ходил здесь тысячу раз.

– Куда?

– В «Вербену Лодж».

– В бордель?

– Именно!

– Я должен был дога… даться. – Зубы у Бёртона клацнули, когда паросипед подпрыгнул на выбоине.

Они свернули направо, в одну плохо освещенную улицу, потом налево – в другую, и сразу же очутились в центре какого-то скандала. Вдруг раздался громкий хлопок, похожий на револьверный выстрел, и Суинберн исчез. Королевский агент заметил, как маленькое колесо паросипеда его помощника взлетело вверх и снова исчезло в тумане. Мотор яростно заработал, потом закашлялся, затрещал и затих. Бёртон нажал на тормоз, заглушил мотор, спрыгнул с паросипеда и погрузился в облако.

– Алджи! Ты обо что-то ударился? Ты в порядке?

– Ричард, сюда! Я…

Вжик!

– Ой!

Бёртон двинулся в направлении переругивающихся голосов, напряженно вглядываясь в какие-то фигуры, мерцающие впереди во мгле.

– Алджернон?

– Ой!

Из клубящегося тумана вылетел мужчина. На нем были рваная окровавленная рубашка, цилиндр, пара носков, поддерживаемые гамашами, – и больше ничего.

– Да она рехнулась! – проныл он и проскочил мимо. За ним последовал другой джентльмен, босой, на ходу застегивающий свои штаны:

– Бегите отсюда: шлюха распустила коготки!

Потом появилась женщина в цветастом пеньюаре и проорала им вслед:

– Эй! Сэр Джордж! Мистер Фидлхэмптон! Вернитесь! Вернитесь назад: вы не заплатили вашей чертовой Гувернантке! – Женщина посмотрела на Бёртона: – Ты кто, чертов легавый, или как? Если легавый, получишь от меня шиш с маслом!

– Я не из полиции. Что за шум? Кто кричит?

Вжик!

– Ой! О! О! Ха-ха!

Алджи!

– Что происходит? Отвечай!

Женщина показала пальцем через плечо:

– Это ж Бетси, не узнал? Да-а, кнуты у нее – то, что надо!.. Эй, если ты не легавый, мы могли бы…

Бёртон проскользнул мимо нее и шел до тех пор, пока не оказался в маленькой толпе полуодетых мужчин и девушек, образовавших широкое кольцо вокруг привлекательной брюнетки с пышными формами. Она была сильно накрашена, и, кроме тугого черного корсета из китового уса, французских панталон и сапог на высоких каблуках, на ней не было ничего. В левой руке она держала кнут, его конец был обмотан вокруг шеи мужчины, стоящего на коленях и одетого в одни подштанники. В правой руке она держала другой кнут и с ожесточением стегала маленькую фигурку, которая подпрыгивала, дергалась и плясала перед ней.

Ну, конечно, Алджернон Суинберн!

Вжик!Кожаный кнут обвился вокруг тощей задницы поэта.

– Ох! Ух! Да! Но, Бетси, что ты хочешь…

Вжик!Она стегнула его по талии, разорвав рубашку и пояс.

– Ай! Нет! Оу! Оу! Что ты хочешь сделать с…

Вжик!Штаны Суинберна соскользнули на лодыжки.

– Ах-хм! Уф-ф! A-a-a!.. с этим бедным джентльменом?

Бёртон бросил взгляд на пленника шлюхи. Потом он посмотрел более внимательно и узнал его: это был Уильям Гладстон. [110]110
  Уильям Юарт Гладстон (1809–1898) – выдающийся британский государственный деятель: министр торговли (1841–1843), дважды министр по делам колоний (1835,1845–1847), трижды лорд-канцлер казначейства (1834–1835, 1852–1855, 1859–1868), четырежды премьер-министр (1868–1874, 1880–1885, 1886, 1892–1894).


[Закрыть]

– Мистер Гладстон, – тихо спросил Бёртон, протискиваясь мимо проституток и разозленных клиентов, – что вы здесь делаете, сэр?

– Заткнись! – рявкнула женщина с кнутом, которую Суинберн назвал Бетси.

– Всё в порядке, Ричард, – выдохнул поэт, – я контролирую ситуацию.

– Вижу, – саркастически отозвался Бёртон.

– Кто вы, сэр? – горделиво осведомился стоящий на коленях политик.

– Сэр Ричард Бёртон.

– Я сказала: заткнись! – приказала Бетси.

– Головорез Пальмерстона?

– Ну, я не стал бы использовать столь сильный эпитет…

Вжик!Бёртон вскрикнул и, схватившись за голову, упал на колено; из раны над левым ухом потекла кровь.

Вжик!Хлыст обвился вокруг его предплечья и шеи, сжался, разорвал рукав и соскользнул. Королевский агент упал на булыжники и быстро откатился в сторону; хлыст опять свистнул в воздухе и ударил рядом.

– Эй, эй! – крикнул Суинберн. – Стегай меня, не его!

– Заткни пасть! – скомандовала Бетси.

– Да уж, – согласился Бёртон, – помолчи, Алджи.

К общему шуму добавились позвякивание и лязг: приближался краб-мусороуборщик. Толпа стала таять – люди заскользили в туман.

– Бёртон, – сказал Гладстон, – не поймите превратно то, чему вы стали свидетелем. Я просто пытался спасти этих падших женщин.

– В подштанниках?

– Они украли мою одежду!

Бетси оскалилась, обнажив желтые зубы, и прошипела:

– Тиран! Лицемер! Заговорщик!

– Бетси, дорогая, – успокаивающе сказал Суинберн, – середина улицы не место для дискуссий… Кстати, а что мы, собственно, обсуждаем?

– Извращенец!

Вжик!

– А-а-х! У-у-у-х! Ты хотела сказать: поэт?

– Довольно! – нетерпеливо прорычал Бёртон. Тремя длинными шагами он покрыл расстояние до проститутки и схватил ее за запястья. Она яростно взвыла и стала извиваться и кусаться.

– Алджи! Надень-ка свои чертовы штаны и помоги мне!

Суинберн подтянул штаны и, поддерживая их одной рукой, другой начал снимать хлыст с горла Гладстона.

– Я женат, – торопливо заговорил политик, – и никогда не позволял себе изменить жене!

– Если бы вы сказали это на судне, – усмехнулся поэт, – моряки бы вам не поверили. Вот так: теперь вы свободны.

– И вам лучше убраться отсюда до того, как прибудет полиция, – добавил Бёртон.

– Полиция? – в ужасе воскликнул Гладстон и, вспрыгнув на босые ноги, тут же исчез без оглядки.

– Хотел бы я посмотреть, как он явится домой! – мечтательно сказал Суинберн.

– Проклятие! – заорал Бёртон: зубы Бетси вонзились ему в запястье. Королевский агент оттолкнул от себя проститутку и начал отступать, Суинберн последовал за ним. Женщина, державшая по кнуту в каждой руке, сплюнула и завыла как дикий зверь. Толпа рассеялась: мужчины сбежали, женщины вернулись в бордель.

Вжик!Кончик кнута ударил Бёртона по лбу. Он покачнулся. Тонким ручейком потекла кровь, затекая в глаза. Бетси кружила около них обоих.

– Тичборн невиновен! – внезапно выкрикнула она. Позади нее из тумана выплыла громоздкая серая фигура мусорного краба. Механизм громко стучал по мостовой всеми восемью ногами; две дюжины тонких щупалец свешивались у него с живота и метались взад-вперед, подбирая грязь и отправляя ее в пылающую утробу.

– Отошли бы вы в сторону, мадам, – посоветовал ей Бёртон.

– Почему бы тебе не закрыть свою поганую пасть?

– Бетси, у тебя за спиной мусорный краб, – пропищал Суинберн.

Бетси безумно хихикнула:

– Никогда еще не видала таких идиотов!

– Он же вас… – начал было Бёртон. Проститутка пронзительно вскрикнула и замахнулась для очередного удара. Королевский агент отпрянул, но в этот момент кончик кнута отлетел назад и обвился вокруг одного из ищущих металлических щупалец. Кнут яростно дернулся и сбил Бетси с ног. Упав на землю, она подкатилась под подъехавшего краба, и все двадцать четыре щупальца замолотили по ней. Женщина закричала, выгнулась и потеряла сознание. Через несколько секунд активизировалась система безопасности: краб застыл, в спине у него отворилась заслонка, и оттуда с воем повалил сжатый пар – одновременно завыла аварийная сирена.

Бёртон обошел машину, нагнулся и посмотрел на лежащее ничком тело.

– Она мертва? – воскликнул Суинберн, пытаясь перекричать сирену.

– Нет, но здорово поцарапана.

– Слава богу, – облегченно вздохнул поэт, – это одна из моих любимиц!

– Неужели?

Суинберн кивнул, улыбнулся и пожал плечами. Его штаны тут же упали.

– Не пожимай плечами, пока не найдешь новый пояс, – посоветовал ему Бёртон. – Пошли, давай убираться из этого чертова борделя! Бетси скоро очухается, а сирена краба очень быстро привлечет внимание констебля. И пусть с этой девицей разбирается полиция, я уже ею сыт по горло!

Они вернулись к своим пенни-фартингам, завели моторы и проехали мимо громадного чистильщика улиц.

– О! А! Да! У-у-у! – запел Суинберн. – Знаешь, Ричард, эти костетрясы – не лучшее решение для моей свежеотхлестанной задницы!

– Сделай одолжение, Алджи, избавь меня от подробностей!

Они выехали на большую улицу.

– Это подтверждает… ох!.. твою теорию, – сказал поэт.

– Каким образом?

– Девушки в «Вербене… a-a-a!.. Лодж» – это жертвы обычной… у-ух!.. печальной судьбы. Ты ведь знаешь, как это бывает: они начинают работать служанками, потом их соблазняют… о-о! а-ах!.. хозяева, они беременеют, и их хладнокровно выбрасывают на улицу, где они должны заботиться о себе сами.

– Подлецы! – прорычал Бёртон.

– Но самое печальное… оуах!.. что всё это повсеместно распространено.

– А своей вины ты не чувствуешь, когда злоупотребляешь их несчастьем?

– Ричард, умоляю! Я же никогда… ой!.. не трогал их и пальцем. Я плачу им только за то, чтобы они меня отхлестали, больше ничего!

– Хм-м…

– Так или иначе, Бетси – исключение. Она не пострадала от жестокой судьбы: она из тех немногих, кто… ой!.. родился в борделе. Она дочь… а-ау!.. мадам. Другими словами, она не знает ничего… уф-ф!.. другого – и, вероятно, никогда не мечтала стать никем иным, чем… ох!.. шлюхой в борделе.

– Рассудок, пойманный в сеть…

– Совершенно точ… ах!.. точно.

Дальше они ехали без приключений и через четверть часа оказались на Лейстер-сквер, около итальянского ресторана Бартолини. Дверь была заперта, а окно, по-видимому разбитое, заколочено. Бёртон постучал, и Бартолини выглянул наружу. Его глаза полезли на лоб, когда хозяин увидел кровь на голове посетителя, но он быстро взял себя в руки и действовал так, словно не произошло ничего необычного.

– Vi prego di entrare, signori, – сказал он, слегка поклонившись. – Il ristorante è chiuso, ma i vostri amici sono al piano di sopra.

– Grazie, signore, [111]111
  – Пожалуйста, входите, сеньоры. Ресторан закрыт, но ваши друзья наверху.
  – Благодарю, сеньор (ит.).


[Закрыть]– ответил Бёртон.

Миновав общий зал, они вошли в дверь с надписью «Частный кабинет» и поднялись по лестнице на второй этаж. В большом уютном помещении, обшитом деревянными панелями, обставленном дорогой мебелью и даже имевшем собственный бар, они нашли своих друзей по Клубу Каннибалов: капитана Генри Мюррея, доктора Джеймса Ханта, Томаса Бендиша, [112]112
  Томас Бендиш (1827–1866) – английский писатель.


[Закрыть]Чарльза Брэдлафа [113]113
  Чарльз Брэдлаф (1833–1891) – британский политик. Один из самых известных атеистов Англии, основатель Национального светского общества (1866).


[Закрыть]и, конечно, Ричарда Монктона Мильнса.

Высокий и статный, но при этом загадочный и мрачный, Мильнс был верным сторонником и одним из лучших друзей Бёртона. Когда всякие ничтожества пытались отравить существование знаменитому исследователю, Мильнс неоднократно использовал свое богатство и влияние, чтобы им помешать. У него была обширная библиотека эротической литературы, возможно, богатейшая из всех частных коллекций: например, в ней было всё написанное маркизом де Садом, а также еще тысячи запрещенных томов, посвященных колдовству и оккультизму. Естественно, Мильнс был либертином, хотя на эмоциональном уровне он отделял себя от них, предпочитая выстраивать все свои отношения на основе чистого интеллекта. Некоторые считали его чопорным. Другие, включая Бёртона, понимали, что он лишь наблюдает или изучает жизнь, сам не увлекаясь ничем. Движение либертинов гармонировало с его темпераментом, но не сумело затянуть достаточно глубоко: Мильнс редко участвовал в их политических выступлениях и прочих делах.

Войдя в комнату, Бёртон и Суинберн увидели его стоящим в центре и рассуждающим о новинках технологистов:

– …и вот они взяли представителей вида Scarabaeus sacer, [114]114
  Священный скарабей (лат.) – черный матовый жук до 4 см в длину. Обитает на юге Европы и на севере Африки.


[Закрыть]– говорил он, – более известного как скарабей, а евгеники увеличили их до размера молочного фургона!

– Ни хрена себе! – воскликнул Брэдлаф.

– Как только жук вырастает, – продолжал Мильнс, – технологисты убивают бедное насекомое, вычищают его внутренности и крепят спереди сиденье с рычагами управления, а сзади – скамью и мотор. Таким образом, человек садится в жука, сажает назад всю свою чертову семью и едет куда хочет!

– Разрази меня гром, – воскликнул Мюррей, – ведь это же еще один вид транспорта!

– Нет, дорогой мой, – возразил Мильнс, – ты не совсем понял, в чем дело! Это не просто вид транспорта – это вид насекомых, притом священных для древних египтян! Евгеники выращивают их на фермах, а потом сразу убивают, безо всяких там «с вашего разрешения», – и только ради их панциря. Особая наглость здесь в том, что технологисты назвали эту машину по-немецки: «Фольксваген», то есть народный фургон.Но ведь это же не фургон – это жук! Живое создание, которое люди безжалостно используют в своих целях. Это святотатство!

– Интересно: ты бранишь ученых за эксплуатацию жуков, тогда как большая часть населения Лондона бунтует из-за эксплуатации рабочих аристократами, – заметил Бёртон. – Или, по-твоему, рабочие ничем не лучше жуков?

– Ричард, – воскликнул Мильнс, обернувшись к гостям, – как приятно видеть тебя! Сколько же тебя не было? Но, клянусь святым Иаковом, почему твое чертово лицо в крови? Неужели очередная потасовка? Или, может быть, ты пьян? Привет, Суинберн!

– Мы оба абсолютно трезвые.

– Причем у меня небольшое похмелье, – уточнил поэт.

– Бедняги! Хант, старая кляча, приготовь-ка этим добрым джентльменам выпить, да побольше! В медицинских целях! Мюррей, будь другом, принеси таз с водой.

Бёртон и Суинберн упали в большие кожаные кресла, с благодарностью приняв предложенные бокалы.

– Что стряслось? – спросил Бендиш. – Неужели ты наткнулся на толпу рабочих, как Брэбрук?

– А что с Брэбруком?

– Получил лопатой по голове. Проходивший мимо уборщик ни с того ни с сего напал на него, безо всякой причины.

– Он не слишком пострадал, – добавил Брэдлаф: – легкая контузия и неприятная рана на лбу, но он будет на ногах через пару дней.

– Бедный старина Брэбрук! – воскликнул Суинберн.

– Вы тоже оказались в самой гуще, не так ли? – спросил Мильнс.

– Похоже на то, – ответил Бёртон. – Мы были в Уголке ораторов, когда началась потасовка.

– Ага, – радостно воскликнул Бендиш, – так, значит, это началось там, верно? Неужели всех спровоцировал юный Суинберн, выступив с речью?

– Нет, не Суинберн. Это был Претендент Тичборн.

– Бог мой, – воскликнул Мильнс: – определенно, этот тип наступил на осиное гнездо!

– Да, притом он продолжает его топтать. Мы сумели выбраться оттуда, но потом, по пути в клуб, на нас напала какая-то шлюха.

Все расхохотались.

– Но, конечно, бизон Бёртон не дал себя избить?

– Уверяю тебя, мне было не до смеха! И давай без «бизона», если не возражаешь.

– Она почти обезумела, – перебил их Суинберн, – и хлестала нас кнутами! – Он усмехнулся и вздрогнул от удовольствия.

– Как же тебе удалось вывести ее из себя, мой мальчик? – полюбопытствовал Мильнс.

– Держу пари: попользовался бедной девочкой – и не дал даже шиллинга! – гоготнул Бендиш.

– Ничего подобного, – буркнул Бёртон, – мы ехали сюда, и нас схватили прямо посреди улицы, безо всякого повода.

– Грязные люмпены сошли с ума! – отрезал Мюррей, только что вошедший в комнату с тазом горячей воды в руках и с белыми полотенцами на локтях. – Всё это дело рук Претендента Тичборна.

– Мильнс только что говорил об этом, – согласился Брэдлаф.

– Претендент стал какой-то марионеткой, – продолжал Мюррей, – для низших классов он воплощает всё плохое в аристократах и всё хорошее в рабочих, притом в весьма утрированной форме. Явный абсурд!.. На, оботри кровь с лица: ты ужасно выглядишь!

– Мне кажется, – сказал Бёртон, – что это чудище не набрало бы такой силы, если бы общество было против. Генри, налей еще стакан портвейна, если тебе нетрудно: первый я проглотил залпом и не распробовал. – Бёртон взял полотенце, смочил его уголок в воде и протер лицо. Потом он взглянул на Мильнса: – На самом деле, мы здесь как раз из-за Претендента. Каким-то образом он обзавелся телохранителями из «развратников». Ты не знаешь почему?

– Неужели? – удивился Мильнс. – Мне это кажется очень странным.

– Мне тоже. А что вообще поделывают «развратники»? И кто теперь их новый предводитель?

– Хм-м, боюсь, я знаю довольно мало… Секта окружила себя завесой секретности: до сих пор она никогда не была настолько законспирированной. Насколько я знаю, их новый предводитель русский, и прибыл он в начале февраля. Кто он и где остановился – на эти вопросы у меня нет ответов.

– Он? Или она? – уточнил Бёртон.

– Не могу сказать… Женщина? Это кажется невероятным. Но одно я знаю точно: с тех пор как появился этот таинственный лидер (неизвестного нам пола), «развратники» стали устраивать спиритические сеансы.

– А вот это уже интересно! С кем же из покойников они пытаются пообщаться? Быть может, с Лоуренсом Олифантом? Или с Генри Бересфордом? [115]115
  Реальный Лоренс Олифант тогда был еще жив.


[Закрыть]

– Не знаю, Ричард, но если они и в самом деле беседуют с усопшими, то, скорее всего, нес их бывшими предводителями.

– Почему?

– Потому что «развратники», которые были действительно близки к Олифанту и «Безумному маркизу», [116]116
  Прозвище маркиза Анри Бересфорда в лондонском свете: см. сноску № 31.


[Закрыть]в последние месяцы покидают секту: новый режим усердно избавляется от сторонников старого.

– А кто близок к новому предводителю? Ты можешь назвать имена?

Мильнс на мгновение задумался, потом пожал плечами:

– Я бы помог тебе, Ричард, но я не знаю никого из этой новой толпы.

– А нет ли там парня по имени Бойл или Фойл? – спросил Суинберн. – Такой высокий, сутулый, с длинной бородой и в очках с проволочной оправой.

Мильнс покачал головой:

– Не припомню такого.

– Может быть, ты имеешь в виду Дойл? – спросил Брэдлаф.

– Не знаю. А что, похож?

– Под описание подходит, и он, несомненно, «развратник». Он был на вечеринке у меня дома несколько месяцев тому назад. Прямо перед Рождеством. И ты там был, пьяный в стельку. Правда, и я тоже, если откровенно.

Суинберн картинно вскинул руки:

– Я был у тебя дома?

Брэдлаф хихикнул:

– Неудивительно, что ты ни черта не помнишь, поскольку набрался задолго до того, как появился у меня! Как только мой лакей открыл дверь твоей кареты, ты тут же шлепнулся лицом на брусчатку, а твой цилиндр закатился в сточную канаву. Впрочем, если это тебя утешит, Дойл – гораздо худший пьяница, чем ты.

– Ничего не знаю о нем! – фыркнул Бендиш. – Было время, когда… – он запнулся: Бёртон крепко сжал его руку.

– Извини, Том, но это может оказаться очень важно! Скажи, Брэдлаф, этот парень, Дойл, кто он такой?

– Иллюстратор из Эдинбурга, Чарльз Альтамон Дойл; он брат моего друга Ричарда Дойла, тоже художника. Ты, вероятно, видел его картины: он довольно известен. [117]117
  Ричард Дойл (1824–1883) – английский художник ирландского происхождения. Чарльз Альтамон Дойл (1832–1893) – его родной брат; отец знаменитого писателя, автора рассказов о Шерлоке Холмсе. Умер в сумасшедшем доме от эпилепсии, вызванной алкоголизмом.


[Закрыть]Чарльз, напротив, настолько не от мира сего, что не хочет никому о себе рассказывать. Он ужасно мнительный тип: всегда в мрачном настроении и в постоянной депрессии – мне кажется, именно поэтому он и пьет. Настоящая трагедия. У него молодая жена и бог знает сколько детей, которых надо содержать, но он пропивает буквально всё, что зарабатывает. Обожает красное бургундское и не остановится ни перед чем, чтобы его добыть; а если его нет, то пьет всё, что только может достать. Ходят слухи, что однажды, оказавшись в таком отчаянном положении, он выдул бутыль политуры для мебели.