Текст книги "Таинственная история заводного человека"

Автор книги: Марк Ходдер

– Сейчас к вам обратится сэр Роджер Тичборн лично, – объявил он. Приветственные крики быстро сменились выжидательной тишиной. Претендент оскалился и заговорил, как обычно растягивая слова:

– Жестоко преследовали… они… меня. Да-с-с. Но, конечно… я вижу… что много честных люде-э-эй… под… поддерживают меня. Я… я призыва-а-аю британское общество… защитить… меня. Да-с-с. Я призываю вас помочь… слабому против… против сильных.

Бёртон с удивлением посмотрел на Фиджета. Маленький пес ощетинился, шерстинки на спине встали дыбом. Королевский агент оглянулся. Взгляды большей части собравшихся сосредоточились на Претенденте, однако слева от него разгорался спор между маленькой группой джентльменов и рабочими, стоявшими вокруг. И еще… Бёртон мигнул и уставился в туман. Бисмалла!В безостановочно волнующемся белом пару двигались… фигуры.

– Смотрите! – прошипел он друзьям. Но ни Суинберну, ни Траунсу, ни Честену не хватало роста, чтобы посмотреть через головы окружавших их людей. Один Бёртон увидел смутные просвечивающие фигуры, которые материализовались среди толпы, рассеивались, вновь сгущались, становясь видимыми, и в то же мгновение исчезали. Он видел их лишь искоса; как только он пытался рассмотреть их ясно и отчетливо, они мгновенно таяли.

Бёртон потер рукой лицо, потом плотно закрыл и опять открыл глаза. Внезапно слева от него один из джентльменов закричал от боли.

– Что там? Что случилось? – спросил Траунс.

– Я настаиваю… на… – объявил Претендент, – честной игре… для каждого… челове-э-эка!

– Драка, – ответил Бёртон. Он стал протискиваться влево, Фиджет жался у его ног, Суинберн и оба детектива следовали за ними.

– Я смотрю… на рабочий класс! – громко, но невнятно рявкнул жирный оратор. – Это… самая благородная… ча-а-асть… британского общества!

Толпа оглушительно заревела. Бёртон увидел, как с чьей-то головы сбили цилиндр.

– Гляди, куда прешь, вонючий козел! – выплюнул человек, которого оттолкнул королевский агент.

– Эти законники… называют меня… плохими имена-а-ами, да-с-с, – громыхал Претендент.

Бёртон едва не споткнулся о лежащее тело. Он взглянул на траву и увидел хорошо одетого юношу: из носа у него лилась кровь. Рядом стоял звероподобный человек постарше, одетый в полотняные штаны и грязную хлопковую рубашку: он с размаху бил лежащего ничком юношу сапогом в бок. Бёртон оттолкнул хулигана:

– Оставь его, слышишь?

– Ого! Тоже захотел получить? – агрессивно ответил тот.

– Эй, Джеб, скажи ему, чтобы держал свой чертов нос подальше отсюда! – добавил кто-то из толпы. Суинберн наклонился над молодым человеком, пытаясь помочь ему встать на ноги, но внезапно икнул, потерял равновесие и упал на него.

– Упс! – сказал поэт. Юноша оттолкнул Суинберна, бросил на него подозрительный взгляд, подобрал смявшийся цилиндр, вскочил на ноги и попятился. Траунс и Честен встали по обе стороны от королевского агента. Человек по имени Джеб подошел к Бёртону вплотную и попытался посмотреть на него сверху вниз:

– Эй, приятель, твои кореша так и будут путаться у меня под ногами?

– Мои кореша– из Скотланд-Ярда, – спокойно ответил Бёртон, мрачно и угрожающе глядя на Джеба. Тот посмотрел на Траунса, потом перевел взгляд на Честена, и снова на Бёртона.

– А, так тебя защищают бабы? А самому что, слабо и пальчиком пошевелить?

– Ай! – вдруг заверещал Суинберн. Джеб взглянул вниз и увидел маленького пса, вцепившегося в щиколотку рыжеволосого поэта. Потом он посмотрел наверх и увидел кулак, летящий ему в лицо. Сильнейший удар между глаз свалил его наземь; из носа полилась кровь, заливая его приятелей. Траунс и Честен бросились вперед и схватили его за руки. Он сопротивлялся, что-то невнятно крича. Бёртон вгляделся в сумасшедшие глаза Джеба и содрогнулся. Лица в толпе поворачивались к нему, слышались ругательства и проклятия. Он резко повернул голову, когда что-то вдруг пронеслось справа от него. Ему показалось, что это была призрачная фигура, но увидел он только завитки тумана, крутящиеся и извивающиеся.

– Убирайся отсюда, босс, – прошипел чей-то голос, – сматывайся, пока цел!

Бёртон обернулся и с удивлением увидел рядом с собой Герберта Спенсера. Его маленькая плоская шляпа была туго натянута на лоб.

– Спасибо, – пробормотал юный джентльмен с окровавленным носом и присоединился к трем хорошо одетым молодым людям, стоявшим неподалеку. Вся компания стала протискиваться наружу, вслед им неслись насмешки и оскорбления.

– Тихо! – со злостью крикнул Траунс.

– Попробуй заткнуть нам рот! – послышался еще более злобный ответ. Честен одной рукой заломил руку Джеба за спину, а другой достал из-за пояса дубинку. Траунс последовал его примеру.

– Эти при… приви… привилегированные классы… решают судьбу… честных людей! – продолжал Претендент. – Я не сомне… ваюсь, что законники могут много… сделать, да-с-с. Они часто делают… делают так, что черное… кажется белым. Мне очень жаль, но… еще чаще они заставляют белое… казаться черным!

Бёртон нахмурился. Претендент никогда так не говорил: было ясно, что он повторяет написанный кем-то текст.

– Сейчас будут неприятности, – прошептал Спенсер. – Видал призраков? Это те самые, что были у озера в Тичборн-хаусе. Зуб даю, они подогревают толпу!

– Похоже, ты прав, – ответил Бёртон, поглядев на море искаженных злобой лиц. Траунс и Честен стали пробиваться сквозь толпу, таща за собой своего пленника. Они протискивались мимо людей с лицами, перекошенными от ярости, а те ругали и оскорбляли их.

– Привет Герберт, – сказал Суинберн, который только заметил Спенсера. – Интригующе, да? Ты можешь сопротивляться влиянию? Я – да!

– Алджи, – спросил Бёртон, – что ты несешь?

– Меня пытаются заставить поверить, что вот эта связка жирных кишок и есть Роджер Тичборн! – ответил поэт. – Я чувствую, как они тычутся в мою голову. Но на сей раз им это не удалось! – Он поднял руки и потряс кулаками в воздухе: – Чертовы призраки, я вам не дамся!

Фиджет снова его укусил.

– Агр-рх!

– Перестань, пьяная задница, – оборвал его Бёртон, – успокойся! И пошли отсюда, пока еще не поздно!

Суинберн покачнулся.

– Черт побери! Я совершенно пьян, – проворчал он, нащупывая фляжку. Все трое и Фиджет последовали за двумя полицейскими. Где бы они ни проходили, на них обрушивался вал оскорблений. Перед Бёртоном возник какой-то большой бородатый парень и попытался ударить его в челюсть. Королевский агент пригнулся, пропуская удар над собой, и со страшной силой ударил бородача в живот.

– Ублюдок! – крикнул кто-то. Над суконными шляпами зазвенел голос Кенили:

– Вы слышали слова моего клиента. Я уже говорил и повторю: это заговор! Правительство пытается обвинить человека, прекрасно зная, что он не совершал никаких преступлений! И ясно, почему: они хотят сохранить огромное поместье Тичборнов в руках Арунделлов и Даути, но все знают, что представителей этих двух семей можно найти чуть ли не во всех частях английского общества. Католические семейства! Католики! Неужели мы допустим это?

– Нет! – взревела толпа.

Траунс и Честен, таща за собой извивающегося Джеба, уже почти вырвались из толпы. Спенсер, Суинберн и Бёртон с Фиджетом следовали за ними. Бёртон заметил, что четверо молодых джентльменов, которых он видел несколько минут назад, опять оказались в руках громил. Те сбросили шляпы юношей на землю и потоптались по ним, а трости сломали. Только Бёртон решил отправиться к ним на помощь, как от толпы отделились несколько человек и, подбежав к Траунсу и Честену, набросились на них с кулаками. Кряжистый тип ударил Траунса в затылок – полицейский упал. Бёртон подбежал к бандиту, схватил его сзади за пояс и швырнул на землю. Тем временем Джеб, чью левую руку железной хваткой держал Честен, извернулся и ударил полицейского освободившейся правой. Честен успел откинуть голову назад, удар просвистел мимо, и полисмен с силой ударил Джеба дубинкой по ребрам. Здоровяк застонал и повалился на колени. Траунс, пытавшийся подняться на ноги, перехватил сапог, летевший ему в лицо, и с силой крутанул его. Человек, с чьей ноги сняли сапог, грохнулся наземь. Какой-то неприятный парень запустил пальцы в плечо Честена. Бёртон схватил его за воротник, развернул и отправил в толпу тех, кто торопился повеселиться. Все они бесформенной грудой повалились на землю.

– Хватай Суинберна и тащи его отсюда! – рявкнул Бёртон Спенсеру. Философ шагнул к поэту, но споткнулся, когда невысокий жилистый человек ударил его по лбу железной палкой. Спенсер рухнул на Суинберна, и они оба упали на траву. Посмотрев вверх, Суинберн увидел, что у напавшего на них человека огромный нос.

– Тысяча чертей! Да это же Винсент Снид! – воскликнул он. Именно Снид был его хозяином, когда поэт маскировался под трубочиста во время расследования дела Джека-Попрыгунчика. – Привет, Рубильник!

В поросячьих глазках Снида сверкнули искры злобы:

– Как ты, сука, назвал меня? – прошипел он. – Рубильник, да? Рубильник? Эй ты, чертова кукла, ты кто?.. – И тут его глаза расширились. – Ни хрена себе! Это ты? Тот самый проклятый молокосос, который бросил меня в беде?

– И с большой радостью, ты, бессердечный мерзавец! – заявил Суинберн, вскакивая на ноги. – Но за каким дьяволом ты перебрался сюда из Ист-Энда?

Снид выставил вперед свою тощую грудь и гордо объявил:

– Теперь я чистильщик воронок!

Чистильщики воронок работали на огромных винтокораблях технологистов, прочищая все трубы и дымоходы. Эта работа, безусловно, была шагом вперед для скромного мастера-трубочиста: за нее платили достаточно хорошо – человек мог выбраться из трущоб и снять более приличное, хотя и дешевое, жилье.

Взгляд Снида пробежал по модному костюму, пиджаку и брюкам коротышки.

– Чо эт-ты вырядился, как чертов джентльмен?

– Потому что, мистер Рубильник, – ответил Суинберн, – так получилось, что я… ик!.. и есть джентльмен! И как таковой считаю своим моральным долгом…

Не потрудившись закончить фразу, Суинберн испустил пронзительный крик, низко пригнул голову, бросился вперед и ударил лбом прямо в живот Снида. От недостатка воздуха ошеломленный кокни [104]104
  Насмешливо-пренебрежительное прозвище уроженцев Лондона из низших и средних слоев.


[Закрыть]застонал, но сумел ухватить поэта за пояс и поднять вверх ногами.

– Ну, мелкая крыса, я… – начал он.

– Нет, не ты! – крикнул Герберт Спенсер и заплел его ноги снизу. Трубочист упал на спину, и плечо Суинберна поразило его в пах.

– Уф-ф! – только и сумел выдохнуть Снид, и, когда поэт скатился с него, свернулся в клубок и остался лежать на траве; его рвало.

– Ха! Это научит тебя, грязная свинья! – Поэт принял стойку, которую считал боксерской, и, покачиваясь, крикнул: – Вставай, и я снова положу тебя на землю!

– Прошу прощения за непочтительную речь, – прервал его Спенсер, схватив за запястье, – но тебе не выстоять против этого негодяя и пяти секунд. Так что дуй за мной подальше от этой заварушки!

– Что? Ну нет! Я хочу разбить его чертов нос, Герберт! Этот злодей жестоко бил меня, когда я…

Следующие слова Суинберна утонули в шуме нарастающей драки, и Спенсер потащил его к краю толпы. Снид, который наконец сумел сделать вдох, заорал ему вслед:

– Я достану тебя, мелкий урод! Мы еще увидимся, и, клянусь дьяволом, я поджарю тебя живым на медленном огне!

Бёртон тем временем помог Траунсу встать на ноги:

– Траунс, скорей! Честен, брось этого парня! Бежим!

– Он арестован! – запротестовал сильно потрепанный Честен.

– От него слишком много проблем! – крикнул Бёртон и подобрал с земли Фиджета. Появился Герберт, тащивший за собой Суинберна.

– А-аргх! – крикнул поэт, потом он вырвался из рук философа, размахнулся, изо всех сил треснул воздух, споткнулся и упал. Спенсер подобрал его и вскинул на плечо. Бёртон и его товарищи бросились из толпы. Рабочие выкрикивали оскорбления и потрясали кулаками.

– Черт побери, что происходит? – выдохнул Траунс.

– Начинается бунт, – сказал Бёртон, – и мы должны уносить ноги. Как ты? Тебя очень сильно ударили по голове.

– Знаю. Болит страшно.

– У меня тоже, – заметил Честен. – А ведь меня не били.

– И меня. Но под черепом всё равно что-то пульсирует, – отметил Бёртон.

– А я в ажуре! – вмешался Спенсер. – Может быть, жизнь на улице делает человека сильнее?

Наконец ругань и угрозы остались позади. Быстро миновав Уголок ораторов, они вырвались на Парк-лейн. За ними уже лился поток рабочих. Зазвенели разбитые стекла, послышались крики и вопли. Бёртон оглянулся и увидел, как одна группа рабочих перевернула кэб. Другая остановила паросипед, стянула на землю седока и принялась его избивать. Королевский агент и его товарищи бежали до угла Эджуэр-роуд. Мимо прогрохотал многоножка-омнибус, который называли многобус; выброшенная им туча окутала всю оживленную улицу. Клубы пара сформировали две призрачные фигуры, которые, однако, быстро растаяли.

– Спусти меня вниз, – проворчал Суинберн. Спенсер поставил поэта на ноги, и коротышка тут же согнулся вдвое, схватившись за голову. Бёртон взял своего друга за руку и спросил:

– Ведь это та самая боль, которую ты испытывал в лабиринте Тичборн-хауса, не так ли?

– Да. Стук в мозгу. Говорю тебе, Ричард, они словно пытаются проникнуть ко мне в голову!

Траунс взглянул на Суинберна и сказал:

– Клянусь святым Иаковом, я понимаю, что он имеет в виду!

– Непонятная невидимая сила, которая пытается подчинить наш разум, – ответил Бёртон. – В прошлый раз ей удалось проделать это с Алджи, но теперь он в состоянии сопротивляться.

Детектив-инспектор Честен обернулся к своему коллеге:

– Вызываем подкрепление: бунт разрастается – может стать совсем плохо!

Траунс схватился руками за лоб:

– Конечно! Я совершенно забыл о своем долге! И вообще почти не в состоянии думать. Капитан Бёртон, прости, но мы с Честеном вернемся к работе: позовем констеблей и попробуем утихомирить толпу.

Бёртон спустил Фиджета на землю и отстегнул поводок, потом потряс руки обоих полицейских:

– Очень хорошо! Удачи вам! И будьте поосторожнее!

Честен и Траунс бросились прочь, а Бёртон обратился к бродячему философу:

– Спасибо, Герберт, ты вытащил нас из большой беды! Но что ты вообще там делал?

– Работал в толпе, босс.

– То есть просил милостыню?

– Точно.

– Но ты же работаешь и хорошо получаешь!

– Более или менее, но, как говорится, люблю держать себя в форме. Правда, сегодня только время потерял. Если они что и давали, так одному лишь чертову Претенденту, а не мне! – Спенсер поглядел на Суинберна, который едва стоял, тяжело навалившись на Бёртона. – Ну, парень, как ты?

– Хочу бренди!

– Хватит с тебя на сегодня! – фыркнул Бёртон.

– Проклятый Винсент Снид! И все остальные!.. – простонал поэт.

– Герберт, пошли ко мне: я перевяжу твою рану на лбу, – сказал Бёртон.

Они пошли по Эдвард-роуд, потом свернули на Сэймур-плейс. Мимо, в том же направлении, пробегали люди. Грохотали кэбы и паросипеды, выбрасывая дым в и без того душную атмосферу: все они тоже бежали от бунта. Бёртон отчетливо видел, как хорошо одетый призрак материализовался в струях пара и подплыл над булыжной мостовой к уличному певцу, который стоял, прислонившись к фонарному столбу. Его глаза были закрыты, он не обращал внимания ни на приближающегося призрака, ни на панику вокруг и печально пел песню «Молли Малоун»:

 
Торговала ракушкой ее мать-старушка
И батюшка Молли, покойный Малоун.
Тележку таскали повсюду, кричали:
«Ракушки и мидии свежие, оу!»
 

Призрак закружился над певцом. В какой-то момент привидение стало полностью непрозрачным, превратившись в силуэт высокого бородача, потом снова растаяло. Бард остановился, вздрогнул, тряхнул головой и опять запел, но песня изменилась, хотя, похоже, он сам об этом вряд ли подозревал:

 
Мне нужен тот, в чьем сердце честь,
А не мерзавец важный.
Пусть он расскажет всё как есть,
Как Кенили отважный.
 
 
Вот честный стряпчий, не бурбон:
За Роджера он стал.
За ним права, за ним закон —
Он правду нам сказал.
 
 
И люди скажут: наплевать,
Король ты, лорд иль нищий,
За правду должен воевать,
Как Кенили и Тичборн! [105]105
  Перевод Дмитрия Горбатова.


[Закрыть]
 

– Да! – крикнул проходивший мимо лоточник. – Да здравствует храбрый сэр Роджер!

– Ура! Ура! Ура-а-а! – отозвалось множество голосов.

– Все аристократы ублюдки! – завопил разносчик молока. – Долой чертовых ублюдков! – Он нагнулся, подобрал с земли камень и запустил его в окно.

Бёртон и Спенсер, волоча за собой Суинберна и Фиджета, добрались до Монтегю-плейс и поднялись по ступенькам дома номер четырнадцать. Парадная дверь оказалась открыта, стол в прихожей перевернут, картины висели криво; юный Оскар Уайльд, продавец газет, собирал с пола куски разбитой вазы. Его лицо выглядело так, словно по нему прошлись острые когти. Из чулана под лестницей доносились глухие крики и шлепки.

– Что здесь произошло, Язва? – воскликнул Бёртон, сгружая Суинберна на стул.

– О, это вы, капитан! Наконец-то, – ответил Оскар. – Я шел мимо и услышал какой-то непонятный шум, доносившийся из дома. Вы же знаете: торговля газетами надоела мне хуже горькой редьки, и я предпочитаю совать нос в чужие дела. Похоже, ваша служанка совсем сбрендила: она напала на миссис Энджелл.

– Что? Элси? А где миссис Энджелл? Она цела?

– Не беспокойтесь, капитан, она в полном порядке, просто отправилась вниз немного отдохнуть. А я пока навожу порядок.

– Спасибо, Язва, ты славный парень! – Бёртон поставил стол на ножки. – Так ты запер Элси в чулане, верно?

– Конечно. Иначе эта юная мисс разнесла бы весь дом. Ну и коготки же у этой дикой кошки!

Бёртон вздохнул:

– Ладно, пусть остается там, пока не успокоится. Я бы спросил, что на нее нашло, но, увы, я знаю ответ: Тичборн!

– Да, похоже на то. Она что-то непрерывно верещала о подавлении рабочего класса.

– Тичборн не рабочий класс, – пробормотал Суинберн.

– Вы совершенно правы, мистер Суинберн! Но человек, который утверждает,будто он Роджер Тичборн, скорее всего, именно рабочий, как вы думаете?

– Мне это кажется совершенно очевидным, – сказал Бёртон, – но тех, кто думает иначе, подозрительно много. Судя по тому, что я видел сегодня, его поддерживают три четверти лондонцев, хотя, безусловно, им известно, что он лгун и шарлатан. Это какое-то всеобщее умопомешательство!

– Ну, теперь я точно знаю, что вы в своем уме, – ответил Оскар, – несогласие с тремя четвертями британского общества – явный признак душевного здоровья!

Глава 7
БЕДЛАМ

«Лучшая в мире поваренная книга – КНИГА МИСС МЭЙСОН ПО ДОМОВОДСТВУ.

Всего 12 шиллингов и 6 пенсов [106]106
  65,375 грамма серебра.


[Закрыть]в полусафьяновом переплете.

Две тысячи страниц текста; сотни иллюстраций, многие цветные.

ПОЛНОЕ РУКОВОДСТВО ПО КУЛИНАРИИ ВО ВСЕХ ОБЛАСТЯХ, А ТАКЖЕ:

„Ежедневные обязанности“, „Хозяйка и гости“, „Как составишь меню“, „Уход за больными“, „Поведение служанок“, „Покупки и счета“, „Как вывести пятна от табака“, „Евгеническое питание“, „Забота о детях“, „Механические помощники“, „Автоматические животные“, „Домашний врач“, „Домашний адвокат“, „Как выровнять бакенбарды“ – и еще многое другое!

Во всех книжных лавках или у издателя: „Стагг, Боско & Ко., Лимитед“, Солсбери-сквер, Лондон, Е. С. 4».

Из рекламного объявления

Скрестив ноги на кресле с седельным вьюком, Алджернон Суинберн принял из латунных рук Адмирала Лорда Нельсона уже второй стакан кофе, установил его у себя на щиколотке и стал рассматривать темную жидкость.

– Какой бы головной болью ни страдал я вчера, сегодня ее сменила другая: похмелье. Но, странное дело, я этому рад!

Герберт Спенсер, сидевший напротив и внимательно смотревший на механического слугу, рассеянно кивнул и отпил из своего стакана. Бёртон, вечный наблюдатель, стоял у окна и глядел на улицу. Кое-где он заметил следы вандализма, но в целом бунт миновал Монтегю-плейс, хотя, судя по отдаленным крикам, в других местах он был в полном разгаре.

– Полагаю, еда пошла тебе на пользу, Алджи? – полюбопытствовал королевский агент. – Как хорошо, что миссис Энджелл приготовила нам поесть, несмотря на вчерашние события!

– Ее характер полностью соответствует имени, – скаламбурил Суинберн, [107]107
  Энджел – по-английски «ангел». – Примеч. перев.


[Закрыть]– с полным желудком я чувствую себя намного счастливее.

– Для тебя есть еще кое-что радостное. Я собирался рассказать раньше, но всё было не до того. В моем гараже стоит второй винтостул – личный дар Его Величества.

– Вот это да! Подарок от короля? Великолепно!

– Не советую особенно радоваться: пока не закончено дело Тичборна, нам надо быть поосторожнее с летающими машинами. Враги уже продемонстрировали сверхъестественную способность ломать пружины, часы, заводные фонари и спусковые механизмы револьверов. А поскольку в моторе у винтостула используются пружинные клапаны, то, боюсь, пока нам придется ограничиться лебедями.

– Черт побери! У меня новая игрушка, а я не могу с ней поиграть!

– Кроме того, мне всё больше кажется, что Джон Спик к этому делу непричастен. Что бы там ни происходило, все подозрения на его счет нам, похоже, придется отбросить.

– Почему?

– Банальная кража бриллиантов обернулась общественными волнениями. Это совсем не стиль Джона: он слишком эгоистичен, чтобы даже думать о таких делах.

– Тогда кто? Эдвард Кенили?

– Нет, парень, – вмешался Герберт Спенсер. – После вашего отъезда из имения там был спиритический сеанс, и чертов Кенили советовался с леди Мабеллой. Если хотите знать мое мнение, то за все веревочки дергает этот треклятый призрак.

Бёртон хмыкнул в знак согласия, но тут в его памяти всплыли слова: «Кукольница – сама кукла».

– Очень странно, – сказал он, – когда сэра Альфреда волокли через весь дом на смерть, привидение предупредило меня. Оно сказало: «Не вмешивайся!»– но услышал я это как бы внутри себя.И даже узнал акцент. Отчетливый русский акцент.

– А почему это странно? – спросил Суинберн. – Ну, не считая очевидного.

– Леди Мабелла – англичанка, родом из Хэмпшира. Вот почему привидение, посещающее Тичборн-хаус, – кем бы оно ни было, – это непризрак той, которая в свой смертный час ползла вокруг пшеничных полей. На самом деле, я даже сомневаюсь, что это вообще привидение.

– А мне кажется, очень похоже.

– Тогда как ты объяснишь, почему оно простукивало стены, а не проходило сквозь них?

– А ты?

– Я никогда не верил в привидения, но много читал об эфирных проекциях, они же астральные двойники. Спириты и оккультисты утверждают, что, будучи в астральной форме, можно проходить сквозь твердые предметы, однако если заниматься этим слишком часто, то разрушается связь между физическим и эфирным телами. Полагаю, что мы видели такую эфирную проекцию, которая предпочитала уплотнять пальцы и обыскивать дом, вместо того чтобы рисковать навсегда расстаться со своим материальным телом.

Пока Бёртон говорил, руки и ноги у Суинберна подергивались, что явно свидетельствовало о его всё растущем возбуждении.

– То есть ты хочешь сказать, что мы имеем дело со спиритизмом, столоверчением и всё такое?

– Да, теперь мне кажется так. Эта леди Мабелла, или кто она там, похоже, умеет управлять камбоджийскими камнями и южноамериканским Глазом для передачи и усиления медиумных проекций. Я почти убежден, что именно таким образом она и вызвала массовые волнения, притом лишь для того, чтобы поддержать Претендента, которого любой в здравом уме сразу же сочтет самозванцем. Но для меня остается загадкой: почему эти эманации влияют не на всех, а только на некоторых? Ты, вероятно, очень чувствителен к ним, хотя, когда пьян, сопротивляешься сильнее. Мы с Траунсом и Честеном едва ощущаем их, а Герберт не замечает вовсе.

– Мне кажется, что наиболее подвержены этому воздействию рабочие, – предположил поэт, – едва ли я могу причислить себя к этой категории. А вот Герберт…

– …чертов философ, – прервал его бродяга. Он с трудом оторвал взгляд от механического человека и взглянул на поэта из-под густых бровей, при этом одна из них вопросительно приподнялась.

– Хорошо-хорошо, – уступил Суинберн, – прости меня за это наблюдение, дружище, но, мне кажется, ты крайне неудачливый философ. Что у тебя за философия? Может быть, природа твоих мыслей как-то связана с твоей невосприимчивостью к эманациям Претендента?

– Очень любопытная гипотеза, – оживился Бёртон и обернулся к обоим гостям: – Расскажи нам, Герберт!

– Хм-м, – хмыкнул Спенсер, – дайте мне пару минут на подготовку: боюсь, не так-то просто всё это изложить.

– Давай, готовься. Мы подождем.

Королевский агент и его помощник с интересом наблюдали, как бродяга отставил стакан, уперся локтями в ручки кресла, сплел пальцы у лица, закрыл глаза и откинул голову на спинку. Потом Спенсер расслабился: похоже, им овладело спокойствие. Суинберн взглянул на Бёртона, который почти беззвучно прошептал:

– Самомесмеризм.

На каминной полке тихо постукивали часы. С улицы доносились отдаленные крики и шумы… Пара минут прошли. Герберт Спенсер глубоко вдохнул, прочистил горло и начал говорить. Причем заговорил он языком безупречно образованного человека:

– Джентльмены, – начал он, не меняя позы и не открывая глаз, – я готов предложить вам немного пищи для ума. Представьте себе, что вы ослепли и не знаете, где находитесь. Вы вытягиваете руки и медленно идете вперед, пока не натыкаетесь на стену. Это может быть одна большая стена, преграждающая вам путь, а может быть и стена в комнате: этого вы не знаете. Однако вы уверены, что стена существует. Что вы сделаете? Я не имею понятия. Но вот что я знаю совершенно точно: какое бы действие вы ни выбрали, вы будете исходить из того, что дошли до стены. Может быть, вы переберетесь через нее, может быть, попытаетесь ее разрушить, а может быть, построите дом, прилегающий к ней.

Бёртон и Суинберн переглянулись, потрясенные красноречием и великолепным голосом своего друга; кроме того, они пока не понимали, куда он клонит.

– Зададим себе вопрос: если бы вы были не единственным слепым, который уперся в стену, – скажем, рядом с вами еще двадцать таких же слепых, – то кто из вас способен лучше всего справиться с ситуацией? Я не говорю о наиболее сильном, умном или решительном – нет. Я спрашиваю: кто из вас обладает способностями и качествами, которые помогут лучше приспособиться к существованию стены? Вы меня понимаете?

– Конечно, – ответил Суинберн. – Помнишь, когда мы первый раз встретились, ты сказал: «Выживают наиболее приспособленные»? Ты ведь это и имел в виду, не так ли?

Спенсер открыл глаза, странно остекленевшие, и выставил в сторону поэта палец:

– Именно так. Только не ошибитесь, считая, будто наиболее приспособленные – это самые здоровые, умные или еще что-нибудь в этом духе. Нет, я имею в виду, что, например, квадратная свинья наиболее приспособленак квадратной дыре. Приспособленный человек устроен так, что подходит именно к тем условиям, в которых он оказался. Это связь в обе стороны: особая природа личности противостоит особой природе реальности. Или, я бы сказал, тому, чем реальность кажется.

– Кажется? – спросил Бёртон.

– Конечно. Ибо невозможно узнать, правильно ли мы воспринимаем реальность. Мы можем иметь дело лишь с собственным представлением о ней – не более того.

Бёртон нахмурился и кивнул:

– Невозможность полного знания? Мы видим – или, в случае с вашими слепыми, ощущаем – только наружность.

Спенсер опять закрыл глаза и сплел пальцы у лица:

– Да, что-то в таком духе, но я не исхожу из того, что наши чувства обманывают нас. Пусть мы знаем лишь малую часть реальности – тем не менее это реальность, и мы постигаем ее, так что наше представление о ней имеет определенную ценность. Я утверждаю, что само существование есть непрерывное приспособление внутренних связей ко внешним условиям. И это приводит нас к главному вопросу, ибо если бы наше существование зависело не от способности приспосабливаться, а от силы, выносливости и здоровья, притом что реальность была бы целиком и полностью нами измерена и изучена, тогда определить индивидуальные возможности выживания одного человека по отношению к другому было бы относительно просто. Именно на этом основании евгеники предлагают улучшить человеческую породу. Но они ошибаются, ибо не замечают, что поскольку реальность одного человека не обязательно совпадает с реальностью другого, то и желаемые качества у разных людей тоже будут различны.

Суинберн возбужденно подпрыгнул на стуле:

– Понял, понял! Человек, который преодолевает барьер, нуждается в ловкости и силе, чтобы перелезть через него. Человеку же, который считает его основанием, больше подойдет талант архитектора и строителя.

– Именно так, – не открывая глаз, кивнул философ. – Разнообразные понятия о жизни и о том, как лучше приспособиться к ней, заставляют человеческую расу развиваться в сторону разнообразия. Каждый специализируется во всё более узкой области и изменяется таким образом, чтобы как можно лучше приспособиться к своему собственному восприятию реальности. Поэтому, для того чтобы компенсировать такое разнообразие, человеческий род развил способность интегрировать в наше общество почти любого. И я уверен, что если мы разрешим евгеникам изменять породу в соответствии с их бесконечно узкими критериями, то результатом окажется разрыв всех связей между людьми, и они будут обречены на неизбежное вымирание.

Не спуская глаз со Спенсера, Бёртон подошел к своему любимому креслу и сел в него:

– Я мог бы согласиться с тобой в том, что касается взаимосвязанных различий, – задумчиво сказал он, – но не кажется ли тебе, что преобладающее разделение способно погубить общество? Я говорю о том, что мы видели сегодня: о разделении общества на элиту и простонародье.

– Да, капитан Бёртон, ты попал в самую точку. Подход евгеников, конечно, ошибочен, но они совершенно правы, утверждая, что наше общество должно либо измениться, либо погибнуть. Именно это заставило меня спроецировать теорию Дарвина на общественные отношения.

– Что-что?

– Видишь ли, если мы перенесем механизм естественного отбора из биологии в социологию, то немедленно увидим, что сейчас взаимосвязь достигла такого состояния, которое блокирует всякую эволюцию: специализация индивидуумов зашла слишкомдалеко. Возьмем нашего доисторического предка. Он умел разводить огонь, делать оружие, охотиться, сдирать с животных шкуры и прикрываться ими, готовить их мясо на костре и поедать их плоть, делать из их костей инструменты и так далее. Что из всего этого может сделать человек девятнадцатого столетия? Ничего! Зато у нас есть инженеры, кузнецы, портные, повара, ремесленники и строители: каждый из них – замечательный специалист в своей области и совершенно ничего не смыслит в других!

Спенсер снова открыл глаза и обернулся к Адмиралу Лорду Нельсону, стоявшему на своем обычном месте у бюро.

– Говорят, что империя развивается. Ничего подобного: это коварный миф! Посмотрите на этого латунного человека: развиваются наши орудия труда – не мы! Мы же идем в противоположном направлении. Пока элита, всё больше отделяющая себя от простого народа, собирает информацию о том, куда идет мир, большинство населения постоянно совершенствуется в одной-единственной области, всё меньше понимая остальные.