Текст книги "Моя мать Марлен Дитрих. Том 2"

Автор книги: Мария Рива

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

– По крайней мере, позаботься о том, чтобы не забеременеть, – напутствовала она меня.

С этим мудрым и добрым наказом я и покинула материнский дом. На свадьбу я надела летнее серое платье с лиловыми фиалками. Погребальные тона я не выбирала заранее, но они, как оказалось, были вполне уместны. Бедный мальчик, незрелый и неприученный к обращению с жуткой неврастеничкой, которая ему досталась в жены. Наше «узаконенное сожительство» продолжалось ровно столько, чтобы принести еще одну золотую звездочку на учетную дощечку моей «матери-мученицы». Она нашла маленькую квартирку, подлинную роскошь в военное время, убрала ее и обставила. Создала маленькое «любовное гнездышко» для счастья неблагодарной дочери, «покинувшей» ее.

Конечно, отчаянная попытка побега, жалкая иллюзия нормальной жизни была обречена с самого начала. Так называемое «замужество» закончилось, не начавшись. У меня оставалось три возможности, кроме весьма очевидной четвертой – продавать себя на углу улиц Голливуд и Вайн. В пьяном виде я, возможно, испробовала бы этот способ, будь я уверена, что заработаю себе таким образом на жизнь, но я сомневалась, учитывая свои внешние данные. Стало быть – возвращение к матери, или к вечно ждущей Носорожихе, или автостопом через всю страну в карательное заведение отца. Я выбрала из всех зол меньшее… мать. Я не отличалась особой сообразительностью. Возможно, на моем выборе сказалось слишком раннее впечатляющее чтение «Гамлета», потому-то я и предпочла «знакомое» зло. Возвращаясь к матери, я, по крайней мере, знала, что меня ждет, чего ждать в будущем, включая ее глубочайшее удовлетворение от обретения вновь «главной любви ее жизни». Отныне хвост будет плотно зажат меж ее ног.

Своим приходом я доставила матери подлинное наслаждение. Более пятидесяти лет она напоминала всем вокруг, включая меня, как она, «всепрощающая мать», приняла меня, блудную дочь, в свой дом. Она даже присочинила трогательную сцену, будто я залезла к ней в постель среди ночи, жалобно моля:

– Мутти, я вернулась. Можно я посплю с тобой?

На самом деле я вернулась в полдень, хлебнула бурбона и, скрипя зубами, пошла каяться. Матери дома не оказалось: она все еще находилась у Габена. Но ее версия куда больше подходит для сценария о возвращении блудной дочери. Мне безразлично, какое зло мне причинили другие – самое большое зло я причинила себе сама.

Чаша терпения Габена переполнилась. Его страна потерпела поражение, его карьера в Голливуде зашла в тупик. Он воспользовался связями в дипломатических кругах, чтобы вступить в «Свободную Францию» – армию, которую де Голль формировал, находясь в Лондоне. Занук заверил его, что не будет ставить палки в колеса. Он не только симпатизировал верности Габена своей стране, но и радовался, что Габен освобождает студию от необходимости выполнять условия контракта – искать фильмы для актера, не делающего кассовых сборов. Мать плакала, но храбрилась. Ее возлюбленный делал то, что должен был делать – «уходил на войну выполнить свой долг». А уж она изыщет возможность последовать за ним на поле боя. Но в настоящее время она была связана контрактом с «Юниверсл» и запретом на свободу передвижения без официального разрешения по закону военного времени. И все же Дитрих преисполнилась решимости найти такой способ. Я не присутствовала при их прощании, но, вероятно, это было нечто. Туман и все прочие аксессуары!

Папи, сегодня Жан отбыл в Нью-Йорк. Ты прочтешь об этом в газетах. Моя великая любовь, похоже, слишком велика для него и слишком неожиданна: он долго полагал, что моя любовь несравнима с его всепоглощающей любовью. Я обещала ему не терять аппетита и беречь себя, пока он не вернется.

Я не буду работать, отменила тур по лагерям: я так несчастна, что не справлюсь с этой работой.

Я знаю лишь одно: я любила, позабыв про себя, безоглядно, старалась порадовать его, хоть и не всегда успешно. Теперь у меня все получится лучше, я постараюсь не цепляться за него, но мне хотелось бы стать наконец настоящей женщиной и не стремиться к недостижимым идеалам, ведь они не приносят счастья и очень быстро улетучиваются.

Целую, люблю. Мутти

Тем не менее Дитрих не могла отпустить Габена без долгого прощания и полетела в Нью-Йорк. Там она еще раз увиделась с Габеном, танцевала с ним – воздушная, в облегающем черном платье и шляпе с перьями, а он был замечательно хорош в своей французской военной форме.

Радость моя, летать так легко, сказала она, едва переступив порог, пока шофер втаскивал за ней тяжелые чемоданы, – не надо менять платье по приезде, не видно за окном этих бесконечных кукурузных полей, никаких расписаний, чаевых – даже духоты этой нет! И почему мы всегда ездили на поезде? В следующий раз попробуем самолет вместо парохода!

Итак, появились самолеты. Дитрих изволила одобрить воздушное сообщение.

Теперь, когда я вновь поселилась с матерью, разбор почты снова вошел в мои обязанности. Поток любовных посланий от Габена был нескончаем. Военную цензуру осуществлял сначала французский цензор, потом письмо снималось на микрофильм, печаталось и лишь затем попадало в дрожащие руки матери, и уж тогда, жадно поглощая его, Дитрих могла вздыхать, плакать, тосковать.

11 февраля 1944 г.

Ма grande, моя любовь, моя жизнь! Ты здесь, передо мной, я смотрю на тебя. Ла Куинта, ты и я. В голове у меня только это. Я одинок, я, как ребенок, потерявшийся в толпе. Неужели возможна такая любовь? Ты думаешь, что когда-нибудь мы снова будем вместе, будем жить вместе, мы оба, только мы с тобой! Дождись меня… Даст ли Бог найти тебя снова, тебя, самую великую?.. Ты – в моих венах, в моей крови, я слышу тебя.

…В первый раз говорю тебе; ты мне нужна, ты мне нужна на всю оставшуюся жизнь, или я пропал.

Через несколько месяцев Габен писал ей чаще, чем она ему. Дитрих была целиком поглощена Орсоном Уэллсом. Дни напролет они рассуждали о его таланте. Орсон Уэллс превосходил Дитрих по интеллекту, и как всегда в таких случаях, она выступала в качестве его поклонницы. Орсон же, будучи Орсоном, не видел оснований не согласиться с тем, что он гений. Со своей стороны он готовил Дитрих в ассистентки своего магического действа. Они готовили шоу для военных лагерей и выступали вместе в большом пропагандистском шоу «Берите пример с этих ребят», собравшем целое созвездие голливудских актеров. Поскольку я какое-то время работала с Орсоном в его «Меркури Тиэтр», мать всегда немножко ревновала к нашему актерскому сотрудничеству и, обсуждая со мной Орсона, заявляла свои права на него: «Мой друг Орсон Уэллс». Когда Орсон влюбился в Риту Хейуорт, мать была в шоке.

– Такой интеллигентный человек, как Орсон, и вдруг влюбился в мексиканскую плясунью? Ты полагаешь, что знаешь его, вот ты и объясни – почему? Может быть, он обожает волосатые подмышки?

Мать была очень разочарована, но простила своего приятеля, как впоследствии прощала все его неудачные влюбленности.

– У Орсона потребность влюбляться, – говорила она. – Не спрашивай, почему. Ему просто необходимо все время кого-нибудь любить, бедняжке.

Лесли Говард, по слухам, важный английский шпион, погиб в таинственной авиакатастрофе, и Голливуд загудел, как встревоженный улей. Самой популярной версией была та, что британские летчики намеренно сбили его самолет, потому что пронюхали: он двойной агент и работает на нацистов.

– Слышала? А я что раньше говорила? – напомнила мать. – Такая бездарь, как он, должен был чем-то еще заниматься. После того, как он покрасил волосы в оранжевый цвет, от него можно было ждать что угодно!

Я часто думала о бабушке и тете Дизель. Какова их судьба? Мать никогда не заводила разговора про них, слова не молвила, вела себя так, словно их не существовало. Мало-помалу слухи о невероятных зверствах нацистов дошли и сюда. Всплыли неизвестные ранее названия тех мест, где нацисты, при всем размахе их зла, творили нечто неправдоподобное. Тем не менее не было очевидцев и вещественных доказательств этого ада на земле, и люди не верили, что такое возможно. Через два года мать ненароком обмолвилась, что бабушка в Берлине, жива и здорова, а Дизель живет в Бельзене. Но когда ужасные слухи оказались чудовищной реальностью, мы заключили, что Дизель находилась в том самом Бельзене, единственном Бельзене, который в то время был у всех на уме. Концентрационным лагерям давали названия городов, возле которых они находились, и это представлялось совершенно невероятным. Слишком уж все обыденно: география обозначает название ада. У меня тоже не было оснований думать иначе, я приняла трагическую версию матери и очень тревожилась за Дизель, хрупкую маленькую женщину.

В Нью-Йорке умер Тедди. Просто не верилось, что его больше нет в этом мире. Много лет спустя его дух воплотился в черном коте с лоснящейся шерстью, который вдруг объявился перед моей дверью и стал моим другом. Тедди никогда не испытывал враждебности к кошкам.

Мать узнала, что Габен находится в Алжире. Как ей удалось раздобыть такую информацию, относится к числу тайн, связанных с Дитрих. Это усилило ее потребность последовать за своим возлюбленным на войну. Она начала кампанию среди людей, наделенных властью. Эйб Ластфогель из влиятельного агентства Уильяма Морриса возглавил все шоу для военных лагерей по всей стране. Таким образом, на гражданскую организацию возложили ответственность за концерты артистов, поднимающих боевой дух солдат, где бы они ни находились. Всемогущий Ластфогель стал главной целью Дитрих. Она ежедневно атаковала его звонками:

– О Эйб, дорогой…

Настойчивость Дитрих произвела на него должное впечатление. Ластфогель обещал запомнить ее страстное желание и сделать все возможное, чтобы его удовлетворить, добавив, что уважает ее храбрость и патриотизм. Джек Бенни уже был в Европе, как и Дэнни Кэй, Полетт Годар и другие. Ингрид Бергман условилась провести Новый год в войсках, расквартированных на Аляске. Ожидая нового назначения, Дитрих подписала контракт с «Метро-Голдвин-Майер».

Небо заиграло красками рассвета, когда мы оказались за массивными воротами студии «МГМ». Четырнадцать лет зависти, и вот наконец Дитрих получила приглашение на студию, где работала Грета Гарбо, – через три года после того, как она перестала там сниматься. Мать провела руками вдоль ног – вот уже пятый раз она проверяла, на месте ли швы ее нейлоновых чулок. Она явно нервничала. Ей следовало действовать очень осмотрительно. Она полагала, что сценарий фильма «Кисмет» весьма тривиален, студия «МГМ» – вражеское логово, а ее партнер, бывший любовник, ныне женатый на очень умной и проницательной женщине, не станет плясать под ее дудку.

– Дорогая, помнишь, как мы все терпеть не могли «Песнь песней» и тот, другой глупый фильм, который мы снимали с Кордой в Англии? Мы все считали, что это сущий кошмар, но, по крайней мере, эти фильмы снимались до войны! Но эта картина! Кто же пойдет смотреть, как Рональд Колман строит глазки Дитрих а lа Багдад? Ты его знаешь – англичанин до мозга костей, сколько бы тюрбанов ни напялили ему на голову. К тому же, почему он не воюет в Англии? Единственный кто может спасти картину – Дитрих, если она будет невероятно блистательна. Слава Богу, Ирен займется костюмами, а Гилярофф – париками.

Хоть они с Ирен целые годы работали над секретом граций для туалетов Дитрих, используя их и для ее личного гардероба, и для костюмов в фильме «Леди согласна», теперь они совершенствовали самую суть грации.

В 1944 году они еще обходились толстым шелком. Только после войны, когда знаменитые итальянские шелкоткацкие фабрики, такие как Бираннчини, начали снова производить свои замечательные ткани, моя мать открыла для себя шелк суфле. Точно соответствуя своему названию, эта ткань была и впрямь как «дыхание» шелка, легкая и невесомая, как паутина, и в то же время прочная, как холст. С тех пор мать шила свои грации из этого шелка – с Лас-Вегаса и до конца своей карьеры в кино. Ритуал одевания грации никогда не менялся, всегда проводился, как секретная операция, очень серьезно. Мать почитала это своим самым важным долгом и требовала от помощниц абсолютного внимания.

Сначала она влезала в грацию, и мы закрепляли внутренний пояс вокруг талии. Потом пристегивался треугольник из эластика, проходивший между ног. Здесь важно было обеспечить минимум необходимого натяжения, чтобы не натереть промежность. Мать наклонялась, свесив груди, и просовывала руки сначала в одну пройму, потом в другую. Далее она подбирала отвисшие груди и заключала их в скроенный по косой бюстгальтер, причем каждый сосок попадал в специально предназначенное для него отверстие. Уложив грудь, она подхватывала ее руками снизу и, удерживая грацию на месте, быстро выпрямлялась, а мы с Ирен затягивали молнию сзади. Если грудь колыхалась, или один из сосков был скошен на ширину волоса, вся процедура повторялась. Если же сделанная на заказ невероятно тонкая молния рвалась от чрезмерного натяжения, мать переживала, словно умер кто-нибудь из близких, хотя под шелковыми чехлами размещались еще три дюжины граций, выжидая своего часа, чтобы свершить магическое действо превращения тела Дитрих в совершенство, о чем она мечтала всю жизнь. Как только она надевала грацию, лишь два места могли выдать ее секрет любопытному глазу линия у основания шеи, где грация кончалась, и линия молнии, стягивавшей грацию от основания шеи до конца позвоночника. Шею она прикрывала всевозможными украшениями, ожерельями, а молнию грации идеально совмещала с молнией туалета. Затянутая в потайную грацию, моя мать превращалась в статую. Она едва дышала, каждое движение рассчитывалось, становилось излишней роскошью. В фильме «Кисмет» она застывала в одной позе средь атласных подушек гарема. Дитрих всегда восхищалась солдатами, способными долго и терпеливо стоять по стойке «смирно»; она приветствовала такие проверки физической дисциплины.

Гений модельера Ирен, фантастическое воплощение ее замысла Каринска и неустанное стремление к совершенству создали самые яркие костюмы для Дитрих. Потребовались и столь же изощренного вида парики, соответствующие общему напыщенному стилю. Тут уж потрясающая изобретательность Сидни Гилярофф не подвела Дитрих. Моделируя замысловатые парики и наколки, Гилярофф открыл для себя поразительную способность и желание Дитрих терпеть физическую боль для создания образа, если нельзя было обойтись иными средствами. Как мать с помощью Ирен стягивала тело, чтобы придать ему искусственное совершенство, так и Гилярофф подтягивал ей лицо. Тот факт, что она легкомысленно экспериментирует с, и без того совершенным, лицом, ее нисколечко не смущал. Это не было осознанным решением. Дитрих делала то, что, по ее мнению, было необходимо, не тратя времени на обдумывание и оценку. В тот момент, когда она увидела свое лицо на экране в фильме «Дьявол это женщина», она безумно влюбилась в его совершенство. С того времени другой облик ее не устраивал. Поскольку фон Штернберга, создавшего этот, столь любимый ею образ, рядом не было, она вознамерилась создать его сама любыми средствами. Теперь они с Гилярофф брали мельчайшие пряди ее тонких жидковатых волос и заплетали их в тугие косички, подтягивали шпильками с изогнутыми, как у рыболовных крючков, концами, скручивали косички, пока кожа головы выдерживала натяжение. Боль она терпела адскую.

«Мгновенная подтяжка лица» – теперь это делают многие, но тогда было новинкой. После перерыва процесс приходилось повторять. Натяжение ослабевало, и лицо моей матери обретало собственную естественную красоту. В фильме «Кисмет» она шла на многие безумные поступки. Прилагала любые усилия, по ее мнению, необходимые, чтобы добиться нужного эффекта. Возможно, причиной была ее внутренняя ярость: она снималась в заведомо обреченном на провал фильме на площадке, где блистала Грета Гарбо; возможно, она рвалась на фронт, возможно, и то и другое вместе. Мать пыталась «вытянуть» фильм или, по крайней мере, сделать его «дитриховским». Они с Ирен смоделировали шальвары из тончайших золотых колец, собиравшихся, как викторианские шторы. Шальвары, облегавшие ноги, нужны были для эпизода «танец в гареме». Дитрих, никогда раньше не исполнявшая танцевальных номеров на экране, очень опасалась этого эпизода.

В тот день волосы так туго стягивали кожу головы, что у корней волос появилась кровь. Дитрих едва дышала, опасаясь порвать молнию грации, ее тело стягивали варварские металлические украшения, коловшие приподнятые груди, как тысяча тонких иголок, ноги ломило от тяжести шальвар весом в двадцать фунтов. Они, по замыслу, должны были придавать волнообразное движение соблазнительным формам Дитрих под узорчатой лестницей дворца султана. Скажу лишь, что мать старалась, а вид у нее был, как у разъяренной страусихи с мигренью, пытающейся изобразить сексуальную змею, но она старалась. В конце концов ее спас звукооператор. Когда она двигала ногами, колечки подпрыгивали и создавали шум, заглушавший музыку. Все единодушно пришли к выводу, что от шальвар нужно отказаться! Она притворилась огорченной: ведь ее идею сочли потрясающей! Но вот мы пришли в ее гримерную, она откупорила бутылку шампанского и вздохнула с облегчением, а когда мы освободили ее ноги от золотых цепей, улыбнулась.

– Слава Богу, с этим кончено. Но что теперь делать с дурацким танцем? Вы видели, как я танцую «Теда Бара а la Арабиа»? Смешно! Но ведь надо же что-то придумать! Они хотят, чтобы я танцевала, но все, что движется, производит шум! Что бы такое волнующее, невиданное нанести на ноги, которые не движутся?

У всех появились разные идеи, но их отвергли. Наконец Дитрих заказала кисти и банки с краской в художественном отделе студии и намазала ноги золотой краской! Ее артистическая уборная наполнилась вредными запахами, кожа ног позеленела под толстым слоем металлической краски. Ее день за днем мутило, пучило живот, она была на грани тяжелого отравления свинцом, и все же золотые ноги Дитрих вытеснили известие о битве под Монте-Кассино с первых страниц газет! Это единственный кадр, оставшийся в памяти от всего фильма.

Моим самым большим удовольствием за время подготовки к съемкам этого ужасного фильма была возможность побывать у своей подруги. Как только мне удавалось скрыться от деспотического взгляда матери, я тайком убегала на съемочную площадку, где снимали фильм «Встречай меня в Сент-Луисе», мир рюшечного очарования и сверкающего таланта. Уже в начале съемок фильма, обреченного на успех, возникает чувство, которое не выразишь в словах. Что-то носится в воздухе, какое-то энергетическое поле заряжает таланты до самого высокого напряжения. Это редкий феномен. Он возникает в любом артистическом содружестве. Но когда такая неведомая сила наполняет огромный съемочный павильон, это воистину магическое действо.

– Привет! – сказал голос, теперь такой знаменитый, мгновенно узнаваемый.

– Привет! Боже, ты выглядишь невероятно здорово! Как ты дышишь в этом корсете?

– Сносно. – Она вздохнула в доказательство своих слов. – Но вот парик такой тяжелый, шею ломит.

– Зато он фотогеничный и подвижный! Потрясающе! Гилярофф свое дело знает. Ты бы видела, что он с моей матерью соорудил для нашего фильма! Фантастика! Но она именно такого эффекта добивалась. А вообще-то мы делаем провальный фильм.

Ее смех звучал, как камешки, перекатывающиеся под водой. Девица из многочисленного обслуживающего персонала пришла узнать, кто монополизировал звезду.

– Мы уже готовы, мисс Гарланд.

Джуди бросила на меня «солдатский» взгляд. Со времени своего рабочего детства она сохраняла способность мгновенно собраться. Даже когда она была так больна, что в конце концов сломалась, жесткая водевильная выучка ее поддерживала. А жаль. Она лишь продлила ее страдания.

Где-то в середине съемок студия «МГМ» получила запрос из Службы безопасности с просьбой проверить лояльность Дитрих. Студия с готовностью дала ей зеленый свет. Ее обещали отпустить до начала предполагавшихся съемок второго фильма: на студии уже видели отснятый материал!

Наконец настал день, когда мать получила официальное уведомление о том, что ее просьба удовлетворена. Дитрих и специально подобранную сопровождающую группу должны были, согласно графику, перебросить в Европу – развлекать солдат, как только закончится ее нынешний контракт со студией «МГМ». Она проделала первую серию предохранительных прививок как раз накануне съемок любовной сцены с нашим «Ронни». С самого начала они избегали друг друга, и это уже становилось смешным. Дитрих и Колман терпеть друг друга не могли. Дитрих скрывала свою неприязнь и рассказывала повсюду, что Колман боится ее, не решается до нее дотронуться, опасается даже смотреть в ее сторону.

– Знаете, он смертельно меня боится. Наверное, жена сказала ему еще до начала съемок: «Только попробуй подойти к ней поближе!»

Тут она делала паузу, давая возможность своим слушателям придумать свою собственную версию того, каким страшным наказанием запугала Бенита Хьюм своего мужа, попади он в когти Дитрих. И вот в тот день, когда предплечья матери распухли и пылали от противостолбнячной и паратифозной прививок, Рональд Колман, «забывшись», заключил ее в страстные объятия. Дитрих вскрикнула, он отшатнулся.

Позже, в гримерной, прикладывая к распухшим рукам пакетики со льдом, она смеялась.

– За весь распроклятый фильм он ни разу до меня не дотронулся! А сегодня, когда у меня руки воспалены от уколов, он вдруг ощутил прилив «страсти». Типичный англичанин! Не угадаешь, когда они вдруг позволят себе раскрепоститься и загореться страстью. Глупый человек.

У меня тоже всегда было такое чувство, что наш Ронни прекрасно знал, что делает, но не раскрывал своих мыслей.

«Кисмет» закончился, как и начинался, пустотой, несбывшимися надеждами. Моя мать была готова последовать за своим возлюбленным на войну. Она не зашла так далеко, как героиня в шелковом платье на высоких каблуках из «Марокко», но эмоции были те же. Дитрих получила приказ явиться в штаб-квартиру организации в Нью-Йорке для репетиций и последующей отправки за океан. Мать торжествовала.

Папи, моя холерно-тифозная прививка еще пылает, но уже не болит. Я, по-моему, упаковала все, кроме личных вещей, нужных в поездке. Пожалуйста, напиши Жану и не забудь про цензуру. Меня называй «La Grande» или «Луиза». Пиши: Жан Габен, Французское отделение связи АРО 512 с/б, Начальнику почтового отделения, Нью-Йорк.

Шпионы действовали повсюду, передвижения войск держались в строгой тайне. Лозунг гласил: «Болтливость топит корабли». Солдаты не знали, куда их отправляют, пока не покидали страну. Чтобы выпить кофе в голливудской столовой, солдаты предъявляли удостоверения от ФБР! И тем не менее, Дитрих, немка по рождению, знала, что ее посылают в Европу, а не на Тихий океан. Удивительно! Далее она писала:

Вечером ужинаю с Гейблом – с чистейшими намерениями. Но выбор нелегкий: Синатра звонит беспрерывно, а он маленький и застенчивый. Я пришлю тебе его пластинки, они пока не продаются. Гейбл говорит, что у него на ранчо нет света и тепла из-за шторма. Похоже, все складывается не лучшим образом, но я не хочу отменять встречу.

Письмо передам почтальону. Уже почти десять часов. Надеюсь вылететь во вторник, но заранее пришлю телеграмму.

Адью, моя любовь. Мутти

Багаж матери уже находился в пакгаузе «Бекинс». Она со слезами вложила мне в руку чек и полетела выигрывать войну.

А я осталась учить людей, у которых были деньги для осуществления своей мечты, даже если не было таланта, ставила пьесу за пьесой на одном и том же заурядном уровне, пила, спала со всеми, кто называл меня «хорошенькой» или «любимой», никогда не знала, где проснусь и с кем, искала все более глубокой степени забытья и все бежала, бежала, оставаясь на месте.

Как-то я провела уик-энд в каньоне, в лесной хижине Генри Миллера, где собрались его поклонники и ученики. Один из его «тропиков» здорово шокировал читающую публику, и молоденькие девушки кидались ему на шею с самозабвением бунтовщиц. Он принимал такую пламенную жертвенную любовь, как должное, и сам выбирал понравившихся девушек, не считаясь с их, порой весьма нежным, возрастом. Я с ним не спала. Учитывая мое обычное, затуманенное алкоголем состояние, это было замечательное достижение. Все остальные – спали. Миллер любил собирать многочисленные компании, способные оценить его сексуальную мощь. Потом, вместо того, чтобы закурить сигарету, он читал отрывки из своей запрещенной цензурой книги, будто произносил Нагорную Проповедь.