Текст книги "Ты ненадолго уснешь..."
Автор книги: Марина Головань
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)
– Тогда может и нам следовало принять твой чудо-препарат? Хоуп, как ты считаешь?
Чувствуя, что ее разбирает смех, Хоуп, тем не менее понимала, что ужин катится в тартарары. Она не успела сказать и слова, как Уна разразилась тирадой.
– Во-первых, это не препарат, а прекрасная микстура из сбора очень редких трав. Никакого вреда, побочных действий, только польза! А во-вторых, юморист ты наш, Ванмееры не страдают глистами, это как-то связано с географическими особенностями Бельгии, или генетикой ареала обитания бельгийцев, уже не помню. Мы, Ванмееры, вообще, записные долгожители. Вот мне скоро восемьдесят три, а по ощущениям не больше семидесяти и хоть бы одна болячка, кроме..., – в этом месте Уна якобы отвлеклась на то, чтобы погладить Гарда, который не сводил глаз с провисшими нижними веками со стола. – Не важно... Я хотела сказать, что если бы Господь хотел изощренно наказать наш род, то долголетие, это то, что нужно! Взять хотя бы твоего отца, Альберт. Гаспар, пусть земля ему будет пухом, еще продолжал бы радовать нас своим душевным теплом и по сей день, если бы не подавился рыбьей костью, она не оцарапала ему все горло и что там дальше случилось? Человек ни разу в жизни толком простудой не болел, а тут из-за царапины слег! Вот попомните мое слово – роду Ванмееров суждено сгинуть с этого света. А все почему? Фамильная страсть к свободе и самореализации, когда уж тут детей делать?! – Уна хохотнула, ее глаза заволокла грусть вперемешку с отчаянной радостью.
– И прекрасно! На этой захудалой планете и без нас уже народа много. Помрем и не заметят, хотя у вас двоих неплохие шансы немного наследить в гадостной истории человечества, точнее у тебя Хоуп. Твой отец давно профукал свои шансы, погнался за самым раздутым и красивым мифом о счастливой семье. А нет его – вечного счастья этого! Думаете тогда нужно было бы трястись над десятком заповедей, если бы этот балаган, где есть большая восьмерка и коммунисты звался раем? Чушь! И рай – чушь! А вот, кексы с гашишем, это эффективный способ оспорить мои слова, но и на них у меня не хватает духа.
– Мама, у отца сердце больное было, – с окаменевшим лицом, Альберт попытался вернуть эту женщину к реальности и дать понять, что выбранная ею тема для разговора, это верный путь к бурной ссоре.
– Как может болеть то, чего нет?! – старуха всплеснула руками и с аппетитом доела пирог, игнорируя тот факт, что у остальных присутствующих полностью пропало чувство голова. – Ванмееры, которые отправляются на кладбище раньше семидесяти, все как один умерли от несчастных случаев. Не своей тихой смертью! Это несчастье настолько внедрено в наше семейство, что передается даже тем, кто влился в этот род со стороны.
– Бабушка, остановись..., – Хоуп уже знала, что Уна подводит свою речь к излюбленной теме – «ты променял мать на американку».
– Нет, нет... Дорогая, это чистая правда. Знать это и молчать, я больше не могу. Виола до сих пор была бы жива, если бы Альберт не женился на ней, уйму лет назад, позабыв о долге заботы о родной матери, которая положила свою жизнь к его ногам.
Встретившись взглядом с отцом, Хоуп словно смотрела в зеркало, в котором блестели от еле сдерживаемых слез серо-голубые глаза, а губы были сжаты в тонкую линию, чтобы сдержать слова, способные только разжечь запал бабушки Уны и весь облик был обильно пропитан горьким вкусом трагических воспоминаний и безысходностью.
– Мне пора на работу, – догадавшись схватиться за вовремя звякнувший телефон, Хоуп сорвалась с места и бросилась вон из дому, подхватив сумку у выхода.
Тяжелый вздох облетел гостиную. Две пары глаз какое-то время сверлили входную дверь, Альберт очнулся первым.
– Ну и о чем ты хотела поговорить, мама? Удивлен, что ты продержала Хоуп за столом почти пол часа.
– Ей это полезно, а то скоро совсем забудет где ее дом.
– Не стоило так...про Виолу говорить.
– Завтра же схожу к ней на могилу и извинюсь, – не моргнув глазом парировала женщина, пригубив портвейна.
Это был тайный ход – начать разговор о долголетии, чтобы Альберт знал, что предстоит непростая беседа. Уна начала пользоваться этим приемом, когда не могла напрямую поговорить со своим сыном на определенные темы при муже, и всегда после ужина, она уходила на кухню, якобы отдать распоряжения относительно меню на завтрашний день, а Альберт появлялся спустя некоторое время.
– Девочке пора отвыкать от своей бабули. Боюсь, что это мой последний визит к вам двоим в Америку.
В сообщении, которое получила Хоуп не было ни одного слова, только плачущий смайлик. Его прислал Сэм, который и без того крайне редко беспокоил своего ненаглядного доктора по телефону. Его выдержке можно было позавидовать и от того, Хоуп решила не медлить, отказалась от мысли вызвать такси и в кое-то веке прокатиться на своем прекрасном «Мерседесе».
Бабушкино представление выглядело крайне натуральным. Задолго до ужина, Хоуп подговорила ее завести крайне неудобную тему для разговора и инсценировать легкий казус. Учитывая тот факт, что большая часть жизни Уны Ванмеер прошла в строгих рамках и контролем не то, что за собственным языком, даже за мыслями, на старости лет эта женщина решила не отказывать себе в искренности, которая порой переходила в настоящую грубость.
Ночь была тихой и Хоуп не смотря на жаркий воздух, который не собирался отпускать ни один градус тепла, не стала включать кондиционер, а просто открыла все окна в машине.
Да, прогулка по вертолетной площадке выйдет на славу!
Медицинский центр слепил обилием мощных фонарей, в большей половине окон горел свет. Самое бездарное время – девять часов вечера. Начинают маяться как пациенты, так и персонал.
В ординаторской было полупусто, практически все у кого была свободная минутка по традиции столпились около автомата с кофе, как в старые добрые времена. Излишество подаренное Купером, было неудел в рамках «злостного» бойкота, который ему объявили. Такая солидарность приятно удивила Хоуп, она даже не подозревала, что за нее молча вступятся практически все работники детского отделения, хотя с другой стороны, сейчас это была топовая история, которую обмусоливали и дополняли новыми неправдоподобными подробностями. Масла в огонь подливали подарки Купера и как оказалось, даже в них, он не мог проявить оригинальность.
В палату Сэма Хоуп зашла без стука.
Мальчик лежал на кровати, отвернусь к окну, его уши были заткнуты наушниками, а когда он повернул лицо, оно показалось безмятежным и почти счастливым. Эти два состояния для Сэма были настолько редкими, что Хоуп на секунду опешила, но быстро взяла себя в руки.
– Этот смайлик должен был меня разжалобить? – она присела на краешек кровати и похлопала мальчика по голове, мельком взглянув на монитор – давление было ниже нормы, но при его состоянии текущее значение можно было считать удовлетворительным.
– А то! – Сэм уже скручивал провод наушников вокруг крохотного, тонкого плеера.
– Ты же знаешь, что такие штуки со мной не проходят. Жалость стоит на последнем месте в списке моих недостатков.
– Ага, и поэтому ты приехала через двадцать минут после того, как я отправил смс, – мальчишка выдавил улыбку и еле заметно дернулся.
В голове что-то больно кольнуло, но он решил не обращать на это внимания, а то еще прогулка к вертолету отменится.
– Как себя чувствуешь, умник?
– Отлично! Так мы идем?
– Не так быстро. Сейчас глянем твои анализы, а то вдруг опять лейкоциты скачут.
– Никуда они не скачут, Люси мне уже все расшифровала. Знаю я про ваши лейкоциты и гемоглобин. Сам уже почти доктор.
Хоуп сдержалась чтобы не прыснуть от смеха, настолько у Сэма был скучающий и одновременно серьезный тон рассуждений.
– Я вижу ты в хорошем настроении...
– Это Купер постарался.
– Неужели? – Хоуп попыталась сосредоточиться на чтении результатов анализов, которые хранились в планшете, прикрепленном к кровати, но при упоминании имени этого хама, ее бросило в жар.
– Да. Бедняга, не знает, как вытащить из тебя прощение. Он мне все не признается, чем же тебя так сильно обидел, но как я понимаю, цветы уже не прокатили?
– Не прокатили...
– А я говорил! Надо пиццу и чтобы сыра побольше!
– Ох, и советчик ты! Поднимайся, я тебя немного приодену для улицы, – Сэм медленно поднялся и сел на кровати, отчего голова сразу закружилась.
– Зачем? Там же и так жарко?
– Это стерильный набор одежды хирурга для проведения операций, нам же не нужны всякий там микробы, ну, или пыль?
– Не нужны, – покорно согласился Сэм, прикидывая насколько смешно он сейчас выглядит в этой полупрозрачной шапочке. – Как ужин?
– Вкусно и грустно. Моя бабушка обладает весьма специфичным характером и чувством юмора, она мне неплохо подыграла и поэтому я быстро сбежала с этого семейного торжества.
– А твой папа не расстроится?
– Мой папа тоже очень хотел сбежать с этого ужина, но семейный долг для него не пустой звук.
– Тогда хорошо.
Хоуп подкатила кресло-каталку и широким важным жестом пригласила Сэма в него.
– А без этого никак?
– Никак!
Мальчик окончательно сник и молча уселся. Выкатив кресло в коридор, Хоуп столкнулась с Саттешем, который при виде этой сцены только улыбнулся и приветливо кивнул им двоим, торопясь куда-то по своим делам.
Поравнявшись с дверью палаты для «уходящих», они столкнулись с отцом Луисом, который как раз от туда выходил. В приоткрытую дверь, Сэм увидел, кровать с мальчиком. Он лежал с закрытыми глазами, а рядом сидела его мама и читала книгу. Чуть поодаль в кресле, расположился папа. Лица родителей были полны светлой печали и невысказанной боли, с которой давно свыклись и приняли.
Отец Луис поприветствовал Хоуп, на что она коротко кивнула и ускорила шаг.
Добравшись до лифта, Хоуп настолько распереживалась, что представшая сцена покоробит Сэма, но тот с детской непосредственностью рассматривал кнопочную панель внутри лифта и молчал.
С крыши медицинского центра открывался роскошный вид на весь комплекс, Хоуп подвезла коляску с метровому парапету, на который можно было опереться и осмотреть окрестности.
– Вот, как и обещала!
– Спасибо, – выдохнул мальчик с блестящими от восторга глазами впившись в махину вертолета. На окрестности ему было глубоко наплевать, пока что.
– Нравится?
– Вот бы на нем полетать! Здорово наверное.
– У тебя все еще впереди, обязательно полетаешь и меня еще позовешь!
Робкая, довольная улыбка слишком быстро промелькнула на лице мальчика, который забыл, что комплексовал по поводу каталки и смешного наряда. Каккое-то время он сидел неподвижно, а потом осторожно поднялся и без возражений позволил Хоуп придержать себя за локоть.
Находиться на свежем воздухе было упоительно, но эта духота...
Впитывая перемену эмоций на лице Сэма, Хоуп догадалась, что он формирует вопрос и кажется, весьма своеобразный.
– Отец Луис приходил к тому мальчику, потому тот умирает? – вот прогремел вопрос, от которого Хоуп поморщилась.
– Да.
– Он просил Бога, чтобы тот его быстрей забрал или просто встретил, когда тот умрет?
– Ты же знаешь, что я не верю... в Бога.
– По-твоему это выдумка?
– Нет, не так. Я верю немного по-другому.
– Это как?
– По-научному. Вот скажем, есть у нас мысли и чувства. Ты скажешь их нельза увидеть и потрогать, так?
– Так.
– А я скажу, что можно.
– Да ладно?!
– Ну, не потрогать, но увидеть не так как ты себе это представляешь. Наше тело содержит в себе вполне настоящее электричество. Мы его называет энергией и сами вырабатывает, пока живем. Оно заключено в нервной системе и проносится по ней каждую секунду словно по проводам.
– А как это можно увидеть?
– Нервные импульсы похожи на вспышки молний, но это нужно специальное оборудование, которое помогает диагностировать проводимость нервных окончаний. И когда человек умирает, эта энергия улетучивается, но она имеет свой вес, потому что все, что существует во вселенной состоит из крохотных частиц – атомов. Ничтожная масса, которую неимоверно трудно измерить, но она продолжает жить и это я называю душой. Как видишь плохая, или хорошая, но вера.
– То есть мы не умирает полностью?
– По-моему нет.
– А как же Бог? Кто-то же должен был создать эти атомы? Ничего из ниоткуда не появится.
– Это хороший вопрос. Бог это слово, которое объединяет в себе чувства определяющие направленность нашей энергии, нашей души. Во что мы верим, то с нами потом и случается после смерти. Позитивный заряд совокупности мыслительного процесса это тебе не хухры-мухры. Говорят же, что надо думать о хорошем. И это утверждение не безосновательно! Но что, за вопросы на ночь глядя?
– А вдруг и я скоро умру?
– Я бы тогда не взяла тебя на операцию. Безнадежные случаи меня не интересует, я для этого слишком честолюбива, – не моргнув глазом выдала Хоуп.
– Ох и утешила! Но я про другое, когда я умру, я же встречу свою маму.
– Вполне возможно.
– А ты свою...
Улыбка Хоуп погасла и медленно сползла с лица, ком подступил к горлу.
– Она тебе снится?
– Нет. Ни разу, – отозвался глухой голос.
– Мне моя тоже. Мне, вообще, ничего не снится. Только...
Мальчик осекся и быстро отвел пытливый взгляд.
– Только что?
– Не знаю, сегодня что-то точно приснилось, а что не помню.
– Это нормально, – Хоуп приобняла Сэма и похлопала его по плечу. – Кстати, как тебе моя музыка?
– Подборка отличная.
– Что-нибудь особо понравилось?
– Да! – мальчик наконец-тот обратил внимание на вид и восторженно крутил головой по сторонам. – «Стармен» Дэвида Боуи. Я смотрел «Инопланетянина». Классный фильм.
– Я тоже после него на эту песню «подсела».
– Сколько раз ты ее слушала?
– Не помню. Много... Я давно уже музыку не слушала, хотя в университете не могла расстаться с наушниками.
– Сейчас некогда?
В виду своего возраста Сэм пропустил мимо ушей грустные нотки в голове Хоуп.
– А еще «Буги вандерленд» понравилось! – продолжил он.
– У тебя отличный вкус, Сэм!
Оба вдруг замолчали, понимая, что разбавлять словами такую красоту, которая застилала глаза, было чистым кощунством.
– Как будто мы пришли на концерт и стоим на сцене, а эти огни, это зрители, – выдал Сэм.
Фантазия мальчика была развитой не по годам, хотя чему еще развиваться в стенах больницы, где грезы являются самым действенным способом сбежать из серой реальности.
– Хоуп, а Лулу поправится?
Вопрос был ожидаем, Хоутя вперед него она думала, что Сэм закидает ее вопросами по поводу мальчика, у которого «выпал» глаз.
– Мы вовремя спохватились, так что думаю да.
– У детей же быстрее идет восстановление здоровья? Ну, мы же растем быстрее, чем взрослые.
Неумелые объяснения развеселили доктора Ванмеер, но она поразилась тому, что Сэм выдал одну из неоспоримых истин – дети ввиду более ускоренного роста подвержены более интенсивной регенерации, в частности, в случае с Лулу – печень девочки удалось спасти хоть и чудом, но через несколько дней показатели должны будут стабилизироваться.
– И кого ты уже успел помучить вопросами?
– Про самовосстановлении клеток печени мне рассказал Бенедикт, а еще он сказал, что выпадение глаза у человека называется проптозом. Купер очень умный, почти как ты! Кстати, с тем мальчиком теперь все хорошо будет? Он же к тебе попал!
Ошарашенно переваривая выданную информацию, Хоуп почти поддалась панике от неожиданности. С какой стати Бенедикт Купер владеет столь узкоспециализированной терминологией? Не проще ли было отмахнуться от назойливых вопросов Сэма и спокойно отбывать часы общественных работ?
– Глаз спасти не удалось, но радует, что опухоль не успела поразить второе глазное яблоко. Пятидесяти процентная слепота лучше, чем кромешная тьма, да еще и с самого детства. Не так ли?
– Наверное, – промямлил Сэм всерьез задумавшись над сказанным. – А согласись! Все таки Бенедикт очень умный.
Выражая всем своим видом недовольство, Хоуп промолчала.
– Что ж, нам пора обратно. Иначе тебя потеряют, я не всесильна.
– Ладно, – Сэм плотно сжал губы и бросил еще один взгляд на вертолет.
До палаты эти двое добрались, храня полное молчание, на их лицах сияли похожие улыбки заговорщиков. Самочувствие Сэма заметно улучшилось и подключенные обратно датчики зафиксировали возросшее, практически, до нормы давление.
– Вот видишь! – довольно поддакнул маленький пациент. – Чаще меня выгуливать надо.
Это не была детская наигранность. Теперь Хоуп с охотой поверила бы в то, что у Сэма ничего не болит. Легкий румянец на щеках был слишком ярким доказательством положительного эффекта. Промокнув чистой салфеткой взмокший от жары, лоб ребенка, Хоуп устроилась рядом с его кроватью, предложив почитать ему на ночь, но Сэм отказался и довольно закрыл глаза.
– Лучше спой колыбельную, ту, что Тео сочинил. Он так редко ее нам поет.
– Доктор Хантер не любит, когда ее частоту кто-нибудь занимает.
Все палаты были снабжены приборчиками, которые были подключены к системе общего оповещения. Ими редко пользовались и Брайель предложил устроить новую традицию и иногда устраивал сеанс «всеобщей колыбельной» не позже половины десятого вечера, о чем предупреждал заранее, чтобы те кто не признает его творчества, отключили звук своих приемников.
Разумеется эти предосторожности были излишними. Дети, как заговоренные засыпали до самого утра, что многие врачи объясняли эффектом плацебо и даже Кэрол Хантер на подобные вольности закрывала глаза.
– Надо тебя психологу показать..., – Хоуп нахмурилась и всем своим видом показывала, что идя Сэма ее не обрадовала. – Моим голосом только мертвых поднимать.
– Есть немного, но мне нравится. Пожалуйста.
Мальчик с закрытыми глазами довольно улыбнулся, понимая, что ему просто не могут отказать.
Тихий голос, неровно выводил чудесный мотив, в большой палате, которая внезапно казалось такой пустой, после того, как Лулу перевели в интенсивную терапию. Эту колыбельную Тео написал на одном дыхании, тайком отрепетировал и в первое время многие из женщин, на утро выходили в коридор с опухшими от слез глазами. Слова песни трогали до глубины души и вмещали в себя, помимо прямого смысла такой глубины подтекст, что каждый находил в них для себя утешение.
Этой ночью Сэм Хагерди впервые за свою семь лет увидел сон, который отчетливо помнил даже утром. Он долго размышлял над ним, безотчетно ощущая странное тепло и умиротворение.
Вот значит как выглядит хороший знак!
В ином ключе воспринимать произошедшее Сэм просто отказывался. Монитор, тихое пиканье которого мальчик давно уже не замечал, перестал показывать красным светом показатели давления.
Цифры почти приблизились к норме.
Наконец-то совесть Хоуп обрела покой – сколько раз за последние дни она не находила времени, чтобы побыть с Сэмом. Та невидимая граница, которая отделяла понятия пациента и друга давно размылась в этом случае и доктор Ванмеер понимала, что нарушает все правила. В голове то и дело всплывали слова брошенные отцом и продублированные Грегом – это не твои дети.
Но с этим мальчиком Хоуп чувствовала некую связь – странную и далекую от простой привязанности. Может это было продиктовано, что они оба потеряли матерей и казалось, что только они могли понять горе, которое выпало на из долю.
Тихо прикрыв за собой дверь, Хоуп так и осталась стоять погружаясь в свои мысли. Ее пальцы так не отпустили дверную ручку и не известно сколько времени она здесь простояла, но низкий голос раздавшийся совсем близко около ее уха, заставил доктора Ванмеер подпрыгнуть от неожиданности.
– Нам надо поговорить.
Обернувшись, Хоуп встретилась глазами с Бенедиктом Купером и не сразу справившись с удивлением, на долю секунды она даже забыла о тез обидных словах, которыми он вызвал на себя волну всеобщей неприязни.
– Купер?! Ты что опять в ночную смену остаешься?
Его энтузиазм поражал и обиду приходилось поддерживать чуть ли не искусственно. Уж слишком много противоречий крылось в этом человеке. Репутация безответственного идиота, в последнее время, казалась только ширмой.
Похоже он только что вышел из палаты Ребекки Ормонд.
– Меня попросили помочь Бекки. Девочка не купалась толком больше месяца, – голос Бенедикта был полон сочувствия и заботы.
Он впервые видел ребенка, который перенес операцию по удалению опухоли головного мозга. Как и прочие обыватели в его сознании было сформирована картинка далекая от реальности. Ребенок получал избавление от заразы, которая съедала изнутри, но теперь трудно было поверить, что все самое страшное позади.
Бекки напоминала манекен, ее обездвиженный взгляд не оживал даже когда мать девочки попадала в поле зрения. Ребенок не сопротивлялся ни одной манипуляции, даже самой болезненной. Это уже третий раз за день, когда Купера просили помочь с Бекки: ее нужно было перевернуть на живот и придержать в таком положении, чтобы сделать профилактику пролежней. Осторожно и уверенно удерживая на себе ребенка, которого трудно было назвать упитанным, Бенедикт в то же время поражался, каким плотным и тяжелым казалось худенькое тело.
«Вот тебе и чудо!» – пронеслось в голове Купера, но его разочарование опять наткнулось на антагонизм в виде оптимизма и воодушевления, которое переполняло маму Ребекки. Отец девочки тоже часто оставался в отделении, чтобы помочь дочери и потому помощь Купера понадобилась как раз, когда тот отсутствовал.
– Спасибо, Нэд. Сейчас тебе лучше уйти. Процедуры с катетерем Фаллея не каждый интерн вытерпит.
Женщина с треском разорвала упаковку со стерильным набором, в котором была толстая трубка и прозрачный мешок.
Глянув на девочку, которая лежала на кровати – ее нижняя челюсть немного отвисла и из уголка рта начала стекать слюна, Бенедикт проникся жалостью к ней и ее матери. Он не стал хвастаться, что прекрасно знал, что такое катетер Фаллея – наконец-то амплуа идиота работало на него.
В пустом длинном коридоре было слишком много свободного пространства и как раз этой невесомой субстанции катастрофически мало было между телом Нэда и Хоуп.
– Сэм уже уснул? – почувствовав смятение Купер не знал с чего начать и чертыхнулся про себя. В кое-то веке им овладела неуверенность.
– Да, – последовал короткий ответ.
Запустив пятерню в волосы Купер взъерошил их, после чего устало провел ладонью по лицу. Пауза могла бы показаться неловкой, но была просто необходимой, чтобы не выпалить лаконичное «прости» и придать этому слову дешевизны.
– Мне очень жаль, Хоуп. Я не хотел тебя обидеть сегодня утром.
Тот факт, что Бенедикт произнес это глядя прямо в глаза этой маленькой женщины с железобетонным характером, произвел должное впечатление на Хоуп. Она прищурилась выражая сомнение.
– Купер, нам с тобой не пятнадцать лет. Делать мне больше нечего, как лелеять обиду к тебе! Мы взрослые люди, ну хотя бы одна из нас.
Уголок его губ почти дрогнул в улыбке, но «взрослое» заявление ничуть не вязалось с тем, что плескалось в глазах Хоуп. Обида! Самая натуральная, сильная, такая, какая бывает причиной кровной мести.
– Так что прекрати этот балаган с возложением цветов к двери моего кабинета.
Бенедикт подловил себя на мысли, что немного наглости в манере разговора, Хоуп не повредило бы. Сразу стало намного проще с ней вести диалог, а тут только снисхождение и та самая жалость, которую эта женщина не позволяла себе применять. Лучше уж обида и злость, но не этот странный коктейль эмоций, который почти унижал.
Внезапно Купер резко выпрямился и тут же поморщился от того, что его спину пронзил сильный спазм, к тому же его извинения не возымели должного эффекта и эта данность не на шутку его взбудоражила, если не сказать, что огорчила.
– Да, это тебе не жим гантели лежа. Здесь самые неудобные способы поднятия «тяжестей», а про статичные нагрузки, вообще, молчу. Езжай домой и отдыхай. Я сегодня побуду с Сэмом, а порывы героизма прибереги, у нас тут всякое бывает.
Тревога на мгновение заставило Хоуп спросить у Бенедикта где у него болит спина. Это был древний женский инстинкт заботы и как бы она не старалась отрицать очевидное – упоительное, горьковато-сладкое чувство сильной юношеской влюбленности то и дело всплывало в глубине души, не смотря на то, что его причина не обладало теми моральными качествами, которым полагалась быть первичными для возрождения теплых чувств.
Бенедикт так и остался стоять в коридоре, в полном одиночестве, с новым странным чувством наперевес – он и не предполагал, что с ним случится огромная редкость – проявится уважение, вперемешку с интересом к женщине, далекой от стандартов физической красоты.
Тем не менее, Хоуп Ванмеер была одной из немногих людей, глядя на которых, видишь человеческий гений и личность, глубину которой трудно постичь, от того и хотелось находиться в ее присутствии как можно дольше, слушать, наблюдать, подмечать особенности, как– будто в одном человеке открывалась целая вселененная. И это была уже иная, не подвластная времени красота и новая сущность.
Ближе к утру, мальчик, к которому приходил вечером отец Луис скончался. Сэм об этом догадался, когда заглянул днем в его палату. Дверь была открыта настежь, а медсестры уже успели застелить свежее белье. Безупречно расправленное покрывало, без единой складки навеяло больше страха, чем если сейчас отсюда доносились вопли и крики. Но нет... ТОлько тишина и пустая кровать, на которой почти можно было прочитать слово – "СЛЕДУЮЩИЙ".
-11-
«Причина ее неразговорчивости даже с друзьями, это сотни тысяч слов, которые она без устали отдает детям и их родителям, а вовсе не высокомерие.
Вздернутый подбородок – попытка не поддаться пронырливой сонливости, которая только и ждет момента, чтобы накинуться на свою полуживую жертву после тридцати шести часов рабочей смены с перерывом на сон в сорок минут.
Скупость эмоций в облике – это не холодность, а барьер, который и без того держится чудом, чтобы не сломить подобие нормальной психики».
С каждым проведенным с отделении днем, Бенедикт делал новое открытие к портрету Хоуп. Он вносил коррективы в тот образ, который въелся в его память еще со школы, но к сожалению, столь пристальное изучение перемен в характере худой замкнутой девочки, которая чудом преобразовалась в противоречивой персоне, не скрылось от глаз проницательной публики работников отделения.
Улыбчивая Люси, вызывающее поведения которой всегда балансировало на опасной грани, совершенно стушевалась. Впрочем, все было закономерно. Дружба с Хоуп не была попыткой выглядеть ярче на фоне неприметной внешности подруги. Наоборот, фокус срабатывал в противоположную сторону, что носило характер феномена и Бенедикт Купер не стал исключением.
Люси с горечью наблюдала знакомую перемену в поведении мужчины, который вполне годился для нее на роль идеального. С момента знакомства с Бенедиктом, она видела, что Хоуп доставался если не мимолетный, то взгляд пропитанный доброй насмешкой, а теперь на эти неприметный полтора метра с белокурыми волосами он смотрел проникновенно, без трепета, но с уважением, как смотрят на чудо, к которому стращно прикоснуться.
Только Бенедикт не замечал этих перемен. Он видел окружающий мир немного иначе и сколько раз, с отчаянием осознавал, что пора пронести в медицинский центр хотя бы «мыльницу» и тайком сделать несколько кадров, такие перспективы открывались его взору.
И не только доктор Ванмеер служила источником вдохновения, что само по себе коробило самолюбие достаточно гордого и своенравного мужчины. Обидное прозвище отпало от персоны Хоуп. Купер нашел альтернативу для выхода творчеству, которое не давало ему покоя.
Письменное разрешение на право фотосъемки было подписано мистером Хартлоу и Роуз Финдлоу без лишних вопросов. Обоюдно прозвучало только одно условие – не для печати.
Спустя неделю, Лулу к невероятной радости Сэма перевели обратно в их палату. Как и обещала Хоуп, состояние улыбчивой малышки заметно улучшилось.
Ну, как улучшилось...
Стабилизировалось настолько, что доктор Хантер наконец-то обозначила дату операции.
Шанс побороться за жизнь Луизы представлялся уже через неделю. О сложном случае девочке не судачили, разве что голуби за окнами.
Но общий настрой нельзя было назвать оптимистичным. Сэм, то и дело, невольно подслушивал мнение окружающий: мам, медсестер и санитаров. Женщины находили утешение в бесконечных обсуждениях чужих диагнозов и как раз Лулу была тем самым страшным примером, после которого говорили: «У нас, оказывается, не все так плохо...».
А, Хоуп окончательно оставила надежду на то, что Бенедикт хоть где-нибудь опростоволосится. Она думала, что его пребывание в отделении будет выглядеть, как минимум, жалким. Так было бы проще увязать размытый образ избалованного и жестокого мальчишки, со смешливыми, умными глазами, не в меру симпатичного и даже красивого мужчины. Полный провал! Так же , как и у самого Бенедикта, который искал и высматривал в миниатюрном теле необычной женщины-хирурга, которую в школьные годы он доводил до нервных срывов – забитую закомплексованную недотрогу.
Единственной отсылкой к тому образу, сформировавшемуся в пору юности, была странная и удивительная способность Хоуп смотреть свысока на людей, которые были выше нее ростом даже на две головы. Но тут была виновата далеко не гордость или высокомерие, а скорее осознание, что у нее мало с кем найдутся общие интересы, что было на самом деле правдой.
Интересы Хоуп и Бенедикта были диаметрально противоположными, как и образ жизни, хотя бы потому, что она давно нашла себя и практически ни в ком не нуждалась, а он до сих пор маялся со своим творчеством и потребностью нести этому миру пользу.
Темы разговоров доходила до Кэрол Хантер посредством старых добрых сплетен и это только усугубляло мрачное расположение духа заведующей, у которой уже вот несколько дней был жутко заложен нос из-за разбушевавшейся аллергии на пыльцу.
– То есть, это длится уже несколько дней и балагану не будет конца пока наша звезда, не соизволит снизойти до прощения?
Как обычно, со скоростью света поглощая нехитрый обед в виде лапши быстрого приготовления, при этом, одной рукой набирая какой-то текст на компьютере, доктор Хантер почти с пристрастием допрашивала Энди Шуст, которой надоел всеобщий затянувшийся праздник, переросший в марафон принципиальности со стороны Бенедикта Купера. Параллельно, заведующая разбирала кипу документов, из-под которой ее стола почти не было видно. Ее рука вдруг повисла в воздухе, бегающий взгляд застыл, когда она увидела ходатайство Хоуп Ванмеер о выделении средств из больничного фонда на проведение операции Сэму Хартлоу.
