Текст книги "Ты ненадолго уснешь..."
Автор книги: Марина Головань
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 28 страниц)
– Я хотел с тобой поговорить по поводу назначения, – отец сразу перешел к делу.
Он по-прежнему не отрывался от своего занятия и изредка прерывался только для того, чтобы порыться в кипе подшитых анализов, чтобы найти интересующую его информацию.
– Да, я решила. Я хочу работать под твоим руководством, – Хоуп надеялась, что отец обрадуется ее решению. Он сам предлагал ей подобный вариант, однако, предупредив, что его требования будут к ней намного суровее, чем к остальным, чтобы избежать слухов о понибратстве.
– Поздно! Ты слишком долго думала. Я уже взял себе подопечного, – голос отца ничуть не изменился, а в скользнувшем по изумленному лицу Хоуп взгляду, не было ни капли сожаления или желания смягчить пилюлю.
Сквозь тягучую и тяжелую усталость, которая свинцом наполняла каждую мышцу и грозила сомкнуть веки, даже не смотря на неудобный дизайн кресел, Хоуп почувствовала обиду, а потому не смогла скрыть изумления.
– И кого?
– Грэгори Паунд. Толковый малый, талантливый... Но ему нужно много работать, иначе зазвездится.
Хоуп с трудом подавила горькую усмешку.
– Ты еще вчера меня торопил с выбором, а сегодня, у тебя появился некий Паунд.
– Да, признаю, все вышло немного спонтанно, – Альберт сдернул с глаз небольшие лекторские очки и пристально посмотрел на дочь. – Паунд станет блестящим хирургом, если я буду его учить, а ты...
– В том и дело, что я тоже хочу стать достойным специалистом, а ты лучший в нейрохирургии.
– Есть еще Витлтон, Зеерс. Они с руками тебя оторвут.
«Вот и похвалил», – подумала Хоуп, но уже не чувствовала ни малейшего желания ерничать.
– Кэрол Хантер, – задумчиво произнесла Хоуп, внимательно следя за реакцией отца.
Завидное самообладание Альберта Ванмеера лишь на долю секунды дало слабину и его глаза грозно блеснули.
– Прекрасный выбор, но подумай несколько раз над ним. Там не взрослые с онкологией лежат, а дети... И они умирают, а это разные вещи. Многие из персонала не выдерживают. Уверена, что тебе это по силам? Я поддержу любое твое решение, Хоуп, но там люди меняются не в лучшую сторону. Не думаю, что этично будет упоминать о прекрасных перспективах на этом поприще.
– Да, пап, с Кэрол Хантер я знакома, но, чем не лишний повод не дать ей окаменеть окончательно?
– Это не повод для шуток, – в голосе отца послышались грозные нотки и он поджал губы, обдумывая то, что сейчас выдала ему его дочь.
Хоуп замолчала и вовсе не от того, что не смела дальше дразнить отца. Они могли разговаривать на любые темы и между ними не было табу, просто для принятия выбора, который они ставили по факту перед собой требовалось время.
– Вопрос решен, – доктор Ванмеер вернул очки на нос и снова погрузился в написание истории болезни. – И да! Постарайся сегодня выспаться хорошенько. Ты будешь мне завтра ассистировать, вместе с Паундом. Как раз познакомитесь поближе.
– Опять не подпустишь меня и близко? Буду зажимы устанавливать и инструменты передавать?! – Хоуп поначалу пропустила мимо ушей деликатную вставку про знакомство, которую позволил себе отец, но быстро осеклась и вопросительно уставилась на него.
Личная жизнь дочери, как и полагалось отцу-одиночке, была темой болезненной и животрепещущей.
О том, как появляются дети, Хоуп, узнала еще от матери, но уже на долю Альберта выпали первые свидания, первая любовь и начало интимной жизни его девочки, за которыми последовали первые разочарования, от которых он не бежал, но и не наседал с нотациями.
Молча пополняя запасы презервативов, которые крайне медленно истощались, Альберт боялся, что Хоуп постигнет участь раннего материнства больше, чем неудачные отношения.
Он все время повторял, что профессия врача сама внесет постыдные коррективы в жизнь, зачастую самые удачные любовные истории случаются именно между коллегами. В противном случае, простым смертным трудно принять жесткий график работы, понять, почему проще отменить празднование важных семейных событий, нежели внезапный консилиум, а истощенное тело отказывается принимать все кроме сна и со временем секс сходит на нет.
Хоуп прошла эти этапы, редко заводя тяжелый разговор с отцом и требовала от него открыто подтвердить, что одному быть проще, а он печально улыбался каждый раз и отрицательно качал головой, уверяя, что обязательно рядом должен быть человек, который сможет разделить трудности. Именно трудности, не в равной пропорции с радостями, которые пропагандирует классическая идеология семьи, преследуют тех, кто первее дает клятву Гиппократа, чем клятву любить одного человека до конца своих дней.
Разумеется Хоуп пропустила мимо ушей совет отца, который он дал скрипя сердцем. Мало того, что его дочери приходилось черстветь и становится строже по отношению к восприятию такого горя, как человеческий недуг, так свою ложку дегтя вносили горе-ухажеры.
Да, это были другие интерны, врачи или водители скорой... Насмотревшись на смерть, увечья, кровь, стоны, крики и глаза полные ужаса, нужно было избавляться от этого опасного багажа воспоминаний и переживаний. И все по-разному боролись с умерщвлением души, не стопроцентным, разумеется, но какая-то часть обязательно подвергалась удалению. Эту часть выжигали работой на износ, вредными или полезными привычками, или сексом. На полноценные свидания или флирт, времени порой не хватало, а под боком всегда находился человек, который нуждается, без лишних слов и суеты, в том же «лекарстве».
Альберт знал, что дочь, в итоге, выбрала работу на износ, полностью разочаровавшись в других способах, знал, что она более чем хорошо переносит одиночество, так же как и знал то, что его скверный характер, в отношении мед персонала, не играет на руку его советам. Нашлась пара мерзавцев, которым хотелось использовать Хоуп, чтобы втесаться в доверие к Альберту Ванмееру, тем самым предвкушая стремительное развитие карьеры, но результат получался прямо противоположный и он, без угрызений совести избавлялся от нахалов. Благо, что перед этим Хоуп самостоятельно доходила до мысли, что ее используют.
Как ни странно, но инициатором разорвать, даже довольно крепкие отношения, выступала именно она. Отчасти, потому что ее все больше увлекала врачебная практика, отчасти, потому что девушка не могла себе позволить рвать сердце на части из-за страха потерять еще одного близкого человека и любые новые привязанности воспринимались, как угроза здравомыслию.
– Познакомлюсь?!
Глаза отца забегали и он пожал плечами.
– Да. Тебе есть чему поучиться у него.
– Меня больше волнует, дашь ли ты мне сделать трепанацию?
– Сколько часов ты отработала в морге? – Альберт метнул серьезный взгляд. Он сам не раз присутствовал на вскрытии, которые проводила его дочь под руководством патологоанатома и прекрасно знал, что она прекрасно чувствовала скальпель.
– Четыреста тридцать.
Альберт колебался. Он знал, что Хоуп проведет трепанацию с легкостью, но формально она, сначала, должна была сдать экзамен на спецификацию и пройти узкопрофильную практику. Одно дело «тренироваться» на трупах, другое дело – живая ткань.
– Поговорим об этом в следующий раз, – доктор Ванмеер ответил довольно строго, на что Хоуп снова устало усмехнулась. – Я не собираюсь торговаться. Если хочешь, присутствуй, но подобных манипуляций я тебе не доверю. Решай сама. Случай непростой... Глиобластома с множественными метастазами исходного очага, правый мозжечковый угол.
Хоуп затаила дыхание, не веря своим ушам. Просто присутствовать на подобной операции уже огромная удача.
Она тут же себя одернула, ведь подобные мысли не делали ей чести, так как пациент, которому поставили столь страшный диагноз, вряд ли бы оценил ее воодушевление.
– Во сколько? – ее голос зазвучал бодрее.
– Десять тридцать. Последний инструктаж в десять.
– Спасибо.
Альберт научился по голосу дочери различать ее истинные чувства и переживания и они звучали для него не тише небесного горна. Вот и сейчас она смотрела на него с ядреной смесью злости и благодарности, еще пару лет назад ему пришлось бы выслушать длинную и горячую тираду на тему того, каким деспотом он является, но теперь дочь молча перебирала очевидные слова у себя в голове, не сводя своего взгляда, в котором читался упрек.
Наконец она всплеснула руками.
– Как всегда! На тебя невозможно злиться, пап. Хотя, порой, ты этого очень даже заслуживаешь.
– Езжай ко мне, иначе уснешь в такси пока доберешься до своей квартиры.
– Хорошо.
– И покорми, пожалуйста Окси.
Хоуп поморщилась. Старый, толстый кот недолюбливал ее и это было взаимно. Эта животина была подарком матери и Хоуп возненавидела кота, который пережил самого дорогого ей человека. Окси чувствовал неприязнь и пренебрежение, со временем полностью отдав свою скупую кошачью любовь Альберту. Как ни странно, эта дружба со временем окрепла до того, что доктор Ванмеер не мог представить себе, что пятикилограммовая урчащая тушка не будет придавливать его колени, когда он коротает редкие минуты досуга в любимом кресле за чтением.
– А ты, значит, забыл? В конце концов, есть Мэгги...
– Не забыл. Дал ему утром таблетку от глистов. Есть нельзя два часа, а то все вырвет. Ты же знаешь у Окси слабый желудок. Да и Мэгги придет только к полудню, – доктор Ванмеер с растерянностью вновь отвлекся от писанины. – Тебе, что, трудно?
В этом и был весь Альберт Ванмеер. Он преподносил единственной дочери в качестве подарка на ее день рождения возможность наблюдать за достаточно кровавым зрелищем, с легкостью бил ее по рукам, в открытую заявляя, о своем недоверии, хотя был уверен в обратном, не переживал, что эти слова могут ее ранить, но сама мысль о том, что где-то голодает старый кот, которому не помешает диета, сеяла в его душе тревогу.
– Покормлю..., – махнула рукой Хоуп и с удовольствием поднялась с неудобного кресла, обошла стол и крепко обняла отца, который удовлетворенный переговорами снова вернулся к заполнению формуляров.
– Кошачий корм в шкафчике, внизу, левее от мойки, а для тебя, свежая моцарелла в холодильнике.
– Ну, хорошо! А то, меня уже ревность подмывать начала. Но все стало на свои места... «Доча, кот на первом месте, но за тебя я тоже не забыл!». Забота и внимание достаются всем поровну, но сначала коту, а потом мне! Любовь по -Ванмеерски!
– Надеюсь, ты закончила? – Альберт угрюмо вскинул брови, не разделяя сарказма, который так и сочился из Хоуп.
Дверь в кабинет мягко захлопнулась и сконцентрировавшись на прогнозе лечения, доктор Ванмеер про себя поблагодарил дочь, за то, что она избавила его от раздутых слов благодарности, хотя, эту заслугу он с гордостью приписывал своему спонтанному методу воспитания и гордился, едва ли не больше остальных отцовских лавров – лаконичность.
«Неплохо», – подумал доктор, заканчивая писать третью страницу мелким сбитым почерком, в то время, как Хоуп уснула прямо в такси, спустя всего несколько минут после того, как пробубнила адрес водителю.
Дом Ванмееров располагался в уютном зеленом районе на Сербер-драйв, на юго-востоке районе Лорелхерст. Двухэтажный, современного типа, этот дом только внешне остался нетронутым, после смерти миссис Ванмеер.
Решение переделать все внутри было обоюдным. Хоуп долго думала над поставленным отцом вопросом, который, казалось, не мог даже на стены смотреть спокойно, чтобы воспоминания не лезли в голову и не рвали сердце. Альберт Ванмеер был человеком верующим, но никогда не навязывал религиозность своей дочери, аргументируя это тем, что его выбор был сделан только после того, как он прошел долгий и нелегкий путь, на котором атеизм и просто безразличие не давали ему необходимого покоя и гармонии. В конце концов, он каким-то образом смог увязать науку и основные религиозные догмы, чтобы хоть немного смягчить характер Хоуп.
Девочка росла нелюдимой, в школе ее дразнили ботаником, друзей было мало, а ее полнейшая непробиваемость бесила сверстников еще больше. После смерти матери, уже будучи студенткой медицинского колледжа Хоуп на некоторое время пустилась во все тяжкие, но вскоре сама взяла себя в руки и начала собственную священную войну со смертью.
Несчастные случаи, которые отнимали жизнь у людей, были от того и обиднее, что за человека, практически не было возможности побороться. Автомобильные аварии, ломали судьбы, а их жертв привозили порой уже просто для констатации факта смерти.
Таксист растолкал свою пассажирку, только после того, как на счетчике выпрыгнуло ровно двадцать пять долларов, таким образом и девчонке дав поспать, и себя не обделив.
Хоуп с трудом вылезла из машины и поморщилась от яркого солнечного света. Ее помятая форма, которую она не удосужилась переодеть, контрастировала на фоне зарослей олеандра, шарообразных кустов лаванды, багровых листьев барбариса и выглядывающих розовых, мохнатых пиков астильбы.
Дом окружали высокие клены, а на заднем дворе рос огромный дуб, которым отец особо гордился. Хоуп прошла мимо буйно цветущего сада, едва ли не с закрытыми глазами. Она с облегчением выдохнула, когда очутилась внутри дома, где царила прохлада и полумрак. Прижав спиной входную дверь, она тут же услышала, как солидная по весу туша спрыгнула с немаленькой высоты и топот лап, довольно быстрый, оборвался где-то неподалеку. Хоуп открыла глаза и тут же послышалось не дружелюбное шипение.
– Угомонись, жирдяй! Я с миром, а сейчас еще и с едой буду!
Отмахнувшись от недовольной морды кота, который был явно заласкан и не знал отказа, судя по своим размерам с упитанного французского бульдога, Хоуп сразу пошла за кошачьим кормом, чтобы избавить себя от этой недовольной мины.
Окси заинтересованно мурлыкнул, когда заветный шкафчик распахнулся и довольно дернул хвостом, когда расстояние, между банкой и его миской стало стремительно сокращаться, а до ушей донесся божественный звук открываемой крышки.
Кот подошел ближе и требовательно мяукнул, Хоуп не стала церемониться и светло-коричневая мясная масса ляпнулась в миску, так, что пара брызг отлетела прямо в морду животному и тот недовольно зажмурился.
– Не благодари, – девушка довольно оскалилась и тут же открыла холодильник.
От вида гладких боков, внушительного шарика нежного сыра, рот наполнился слюной, но тут уже стоило подумать о гигиене. Томящее предвкушение редко баловало Хоуп своим наличием в ее жизни, а потому им нельзя было лишний раз пренебрегать и несмотря на усталость и состояние мышц, которые напоминали вату, девушка отправилась в душ, на ходу обдумывая мысль, что переезд на съемную квартиру был явно неудачной идеей и независимость не стоила своих сомнительных свечей, ведь ее отец был редким гостем в собственном доме, мало что запрещал ей самой, потому что вся жизнь Ванмееров протекала на работе, а посещение родового гнезда, больше напоминало попытку создать видимость нормальной жизни и семьи.
Отец отговаривал Хоуп переезжать и жить отдельно, но не настаивал. В итоге он оказался прав. Как и в тех случаях, когда говорил, что время почти все лечит, что Хоуп сможет обходиться без матери, что работа, со временем, заменит и его самого, и что это вполне нормально для врачей.
Он слишком часто был прав. Это пугало.
Горячая вода, окутывала уставшее тело и Хоуп стояла под упругими струями, наслаждаясь тем, что можно не шевелиться, что нельзя было сказать о ее мыслях. Она основательно обдумывала слова отца о том, что в детском онкологическом отделении она долго не задержится. Там все труднее и каждая эмоция возводится в совершенно иную степень.
От того и лишний повод придать своей жизни большего смысла и хотя бы попытаться облегчить жизнь и детям, которые борются наравне со взрослыми и их родителям, которым, порой, нужна еще большая поддержка. Хоуп знала, что ее мать одобрила бы ее выбор и подбодрила.
– «Когда ты чего-то хочешь всеми фибрами своего существа, на тебя работает вся Вселенная, а значит, ничего невозможного нет».
Эти слова мама повторяла Хоуп каждый день, вместо молитвы. Она всегда заставляла запоминать только хорошее, ведь по ее личному убеждению именно порыв сделать лучше, пусть омраченный страхом и сомнениями, дает настоящий импульс к развитию и заставляет стремиться к большему. Именно мать вбила в голову Хоуп, что смерть понятие не конечное и тем важнее зацикливаться не на ней, а на жизни, что этим и занимается ее отец, которого постоянно не было дома.
Хоуп всегда любила детей, но не торопилась заводить собственных в виду объективных причин, первой из которых значилось почти полное отсутствие свободного времени. Она подозревала, что много сил уйдет на борьбу с жалостью, но тут огромное спасибо отцу – Альберт Ванмеер буквально вытравлял это чувство из сердца своей дочери, на словах и на деле, подкрепляя собственным примером, что эта субстанция только вредит настоящим врачам, которые должны сочувствовать, но не скатываться до жалости, которая отупляет и заставляет руки дрожать, а хирургам это верная тропинка на покой.
Хоуп не хотела никому, даже самой себе доказывать, что ей подобная работа под силу, она знала, что справится с ней, не из-за того, что она железобетонная Ванмеер с каменным сердцем. Наоборот, Хоуп надеялась, что в детском онкологическом отделении ее саму спасут от превращения во взрослого, серьезного человека.
Решение было принято и первый вселенский подзатыльник был уже наготове.
Хоуп блестяще сдала экзамен и поступила в распоряжении к доктору Хантер.
За первые годы работы с детьми, она не поймет, в какой момент ее душа станет напоминать наждачную бумагу, ее пациенты малыши и подростки, каждый раз будут сдирать эту огрубевшую корку, чтобы та снова и снова нарастала. Иногда медленнее, иногда и за один день, когда жизнь одного из них обрывалась или после операции, или до нее, когда нестопроцентная статистика успешной борьбы со страшным недугом, упрямо отбирала себе крохотные цифры детских жизней.
После появления на свет маленького Сэмми, его мать Джил Хангроу прожила еще три с половиной года, благодаря блестящей операции, которую провел Альберт Ванмеер и Эвар Чен по удалению метастаз из печени и почек.
Кому-то может показаться, что это напрасные усилия и недолгая отсрочка, но ни разу за это время Джил не пожалела о своем выборе, даже, когда ее посещала предательская мысль о том, что сын будет расти в одиночестве, а его отец не утешится существованием ребенка взамен его матери. Тяжелая, изнуряющая работа станет благородной причиной для постоянного отсутствия его дома и Сэм рано научится ценить внимание отца, рано повзрослеет и рано научится говорить себе «нет».
Имя Сэма Хангроу, Хоуп забудет, за несколько лет, вплоть до того дня, когда на приеме нового маленького пациента в детском онкологическом отделении, не увидит его вписанным в медкарту с поставленным диагнозом глиома ствола головного мозга.
-2-
"Папа, мне страшно... Ведь не днями исчисляется период, который предшествовал завтрашнему дню, а годами. Я так не боялась, когда была практика у Чейни, когда ассистировала доктору Хантер по удалению макроаденомы гипофиза, и там был уже подросток, тринадцатилетний... Да и удаление было произведено эндоскопически, а здесь будет краниотомия. Как не бояться?»
«Все боятся, Хоуп, и чем больше, тем лучше, по моему мнению, – Альберт помнил каждое слово, которое он произнес вчера дочери. – Пусть тебя трясет, колотит, пусть сомнения одолевают, это все нормально. У меня тоже так было, да и сейчас, в особо тяжелых случаях бывает.»
«Но у тебя не дрожат руки. Сколько раз я наблюдала с остальными студентами, через стекло смотровой операционной. Ни напряжения, ни нервоза, даже не потеешь.»
«Ты знаешь, что меня успокаивает...»
«Ах, да! Конечно... Ты молишься. Твоя вера, тебя ведет! Но у меня этой опции нет.»
«Эта опция есть у каждого. И если, ты так боишься, откажись от операции. Кэрол ее проведет.»
«Я не могу.»
«Почему?»
«Потому, что знаю, что могу помочь...»
«Наверняка?»
«Наверняка, никто не знает, но моя уверенность не беспочвенна и оправдана.»
«Может, доктор Хантер лучше справится?»
«Не лучше меня»
В голосе дочери уже звучала злость вперемешку с возмущением.
«Вот, в чем вера твоя... Ты веришь, что можешь помочь».
«Это другое....И как перестать бояться?».
«Узнаешь завтра. И это не «другое»... Это начало твоего собственного пути. Завтра поймешь, я тебе обещаю!»
Первая операция, которую провел Альберт Ванмеер, почти тридцать лет назад сопровождалась теми же сомнениями, что сейчас съедали его дочь. Да, что уж там кривить душой?! Даже сейчас, будучи с многолетним опытом за плечами, он каждый раз чувствовал трепет и нетерпение, любопытство и страх, только с годами игнорировать их становилось все легче и легче.
Альберт обнял Хоуп, а на душе скребли кошки, и слегка подмывало возмущение от того, что продолжительные отношения с Грегори Паундом, который решился сделать его дочери предложение руки и сердца, оборвались чуть меньше недели назад, по ее инициативе.
Непростой разговор пока не состоялся. Хоуп поставила отца в известность и наблюдала за его угрюмо сведенными бровями который день, ожидая, когда момент назреет, словно фурункул. Сравнение, как ни крути, самое удачное. Многое могло обойтись без участия слов, благодаря невероятному взаимопониманию, но, наверное, именно поэтому Альберт Ванмеер и чувствовал беспокойство, которое грозило перерасти в панику – ведь впервые за много лет, он не смог предвидеть подобного развития событий и его представления о натуре родной дочери дали трещину.
Там, где появляется непредсказуемость, контроль может быть сброшен в любой момент и всего одно необдуманное решение может перечеркнуть потрясающий труд и невероятный талант, просто потому что Хоуп может не выдержать тяжелой ноши, которую не с кем будет разделить.
Правда, была еще одна, более прозаичная причина для тревоги – ни одна женщина не переносит расставание с партнером спокойно, без сомнений и истерик. Всматриваясь в лицо дочери, Альберт видел явный признак того, что она на грани нервного срыва – ее глаза беспокойно бегали по сторонам, она постоянно смотрела себе под ноги и потирала лоб.
Он серьезно подумывал промыть ей мозги хорошенько, но накануне столь ответственной операции это было равнозначно нанесению тяжких физических повреждений.
Нотации откладывались...
Альберт знал, что его никто не видит. Доктор Ванмеер стоял спиной к толпе студентов, которые приникли к нескольким экранам, висевшим на стене, и, затаив дыхание, следили за последовательными и плавными движениями хирурга. У многих были приоткрыты рты и Альберт отвернулся, чтобы никто не заметил, как он улыбнулся.
Его перестала интересовать операция после того, как на зафиксированной , обритой голове одиннадцатилетней девочки, после обработки дезинфицирующим раствором, был выпилен костный лоскут с помощью краниотома и хирург остался один на один со своими сомнениями, страхами и цитаделью человеческой личности – мозгом.
Эта упругая масса, заполняющая череп причудливыми изгибами, была пронизана сетью сосудов и мельчайших капилляров. Мозг выглядел так обыкновенно и от того, Хоуп чувствовала, насколько непритязательно может выглядеть самое настоящее чудо. Отец был прав, едва она переступила порог операционной, сквозь ее тело, начиная от ступней, будто прошла невидимая огромная рука, которая добравшись до головы, за одно мгновенье забрала с собой ее тревоги и дрожь.
Спокойствие, которое расслабило каждую мышцу в теле, своим внезапным появлением могло напугать не меньше, но Хоуп догадалась, что невидимая рука не исчезнет, а притаится за дверью, крепко зажав ее мандраж в кулак, это сомнительную ценность ей вернут с процентами, а пока, здесь, она в безопасности.
Все знания, тысячи часов практики и навыки, выстроились каждый на своем месте, в точности, как все кто присутствовал в операционной. Сейчас центром вселенной для Хоуп был участок мозга, который погибал от переродившихся клеток, они грозили отобрать мысли, возможности, радость, аппетит, слух или зрение, даже, способность двигаться.
Вплоть до того момента, как Хоуп надела специальные очки, в которые проецировалось изображение флуоресценции опухолевой ткани, Альберт Ванмеер с облегчением вздохнул, потому что видел, какое умиротворение царило в ее неподвижных глазах, когда она приподняла и повернула голову, глянув себе за плечо, будто чувствовала его взгляд.
Приближенное изображение на мониторах, впечатляло четкостью, как и ювелирная работа по удалению опухоли, которая была размером с небольшой грецкий орех. Студенты напряженно молчали и, казалось, только тихая речь доктора Хантер не давала услышать биение сердец почти двух десятков человек.
– Пациенту, перед операцией введена 5-аминолевулиновая кислота. Данный препарат приводит к накоплению люминисцентных протопорфиринов в клетках злокачественных глиом. В данном случае астроцитома, в правом полушарии мозжечка...
Женщина с низким, спокойным голосом, бесстрастно комментировала каждое движение хирурга, изредка делая короткие паузы. Когда она в очередной раз замолчала, незаметно приблизившись к доктору Ванмееру, который не отводил взгляда от стекла, она больно ткнула его пальцев в плечо, после чего он, не удосужившись обернуться на столь грубый жест, сунул руку в карман белоснежного халата и достал ее с зажатой между средним и указательным пальцем банкнотой. Он периодически хмурился, но вовсе не от того, что его не устраивало зрелище перед глазами.
«Отвлекает».
Именно это слово нарушило покой Альберта Ванмеера и терзало своим глубоким скрытым смыслом, коим, несомненно обладало. Ведь это слово выпорхнуло из уст Хоуп, за которой водилась привычка обдумывать все, прежде чем что-либо сказать.
Именно таким образом она подвела черту под семилетними отношениями с Грегом, отмахнулась не как от назойливой мухи, но вполне серьезно приняла этого мужчину за угрозу ее призванию.
– «Он меня отвлекает».
Ни высокомерия, ни скуки, ни злорадства, ни наигранности и тем более никакого бахвальства. Это был факт, который совершенно не укладывался в голове у Альберта. Реакция самого Грега делала честь этому блестящему во всех смыслах кандидату на роль супруга, и неудобная тема для разговора ни разу не поднималась между ним и доктором Ванмеером. Достоинство и терпение, с которым Паунд принял удар поражало не меньше, чем выбор слова для обозначения столь неожиданной развязки, которую преподнесла Хоуп.
Сотенная купюра перекочевала в руку Кэрол Хантер, и она победно дернула широкими, неухоженными бровями.
– Она тебе, скоро фору даст. Становишься сентиментальным, Берти!
Альберт, по привычке скрестил руки на груди, его лицо было сплошной непроницаемой маской, но Кэрол Хантер слишком хорошо его знала и столь фривольное обращение могла себе позволить, так же как и знала, что это, мягко говоря, выводит его из себя.
Ее колкость осталась без ответа.
– Кэрол, а что тебя отвлекает от работы? – Альберт сделал акцент на слове, которое разве что у него на лбу не выпирало и жадно следил за реакцией Хантер, которая не заставила себя ждать.
Ее всклокоченные, черные, вьющиеся волосы, которые высились на голове непокорной копной, тут же встряхнулись, но женщина ничуть не удивилась вопросу и похоже, что приняла его за шутку.
– Жизнь вне этих стен, – не моргнув глазом ответила она. – Та самая, которую вот эти сводят к внешности и сексу.
Кэрол небрежно махнула рукой в сторону практикантов, которые благо не слышали их разговора.
– Мои дети, мой муж, необходимость создавать вид, что мне крайне интересны их проблемы, когда своих у меня по горло. Я-то хотела вырастить Нору и Найджела циниками, чтобы они меня мысленно похоронили и спокойно занимались своими делами, но муж опередил и сделал из меня святую мученицу. Ты не представляешь, скольких сил стоит мне это вопиющее несоответствие.
– Но ты их любишь.
– Деваться некуда! – Кэрол серьезно кивнула, но ее жесткий взгляд заметно смягчился и потеплел. – В итоге, ведь все как-то сложилось и я даже не хочу начинать думать о том, что все могло быть иначе. Да, все могло быть проще, но это не значит – лучше... Извини, за «похоронили».
– Не бери в голову, – Альберт отвел глаза.
– Я и не беру! Это ты дергаешься до сих пор! Каждый день мы приходим сюда, и смерть хлопает нас по плечу, как старых знакомых. В онкологии, из неудобной темы, она превращается в избитое, даже временами, приемлемое явление. Сам знаешь, с другим мировоззрением здесь не продержаться. И, увы, в этом нет ничего романтичного, как вот эти олухи думают. Это не бой с драконом, который раз и закончился, у нас неизбежные, продолжительные, каждодневные переговоры с упертым террористом. И на восемь случаев из десяти приходится наш успех... А еще, ты не представляешь, насколько мне легче становится, когда я могу этим, вот так просто, поделиться.
Доктор Хантер не сводила взгляда с рук Хоуп, которая и не подозревала, насколько тривиально и буднично описывают ее деятельность те люди, которых она сама себе ставила в пример. Кэрол немного нервничала, когда отправляла свою ученицу в качестве основного хирурга на сложную операцию и только сейчас с облегчением поняла, что Хоуп давно была готова, а вечные отнекивания были обыкновенной блажью и трусостью.
Внезапно, доктор Ванмеер резко дернул головой, но не повернул ее, как обычно бывает, когда люди реагируют на некое раздражение, а нахмурился и его подбородок едва не коснулся грудной клетки.
«Подслушивает!» – догадалась Кэрол и пробежала глазами по группе. Студенты заметно оживились и обменивались комментариями. Внимание всех, по прежнему, было приковано к мониторам, кроме двух девушек, которые едва слышно шушукались в дальнем углу, и которых толком не было видно в полумраке помещения.
– Главное попасть к нему на практику! У меня подруга на третьем курсе здесь учится...
Кэрол знала, что у Альберта феноменальный слух, и она не понимала, что так его насторожило, поэтому обошла незаметно группу и приблизилась с тыла к девушкам.
– Ванмеер большой охотник до симпатичных практиканток. Да, придется попотеть, он слишком разборчив.
– Ой, знаю, я этих старых, похотливых козлов!
Студентки разговаривали действительно очень тихо, прикрывая рот ладошкой и сопровождая реплики глупыми ухмылками.
Доктор Хантер задохнулась от возмущения, но кто бы она была, если мгновенно выставила неподобающее поведение на суд публике? Девочки, очевидно, не заметили присутствия предмета своего разговора, и злость Кэрол тут же поутихла, когда Альберт повернулся к ней, поджал губы и резко провел ладонью, около подбородка, будто отмахивался от назойливого насекомого.
