Текст книги "Ты ненадолго уснешь..."
Автор книги: Марина Головань
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)
– Доктор Ванмеер, анализы Финдлоу сразу передали в руки доктора Хантер, но я распросил Надин и она сказала, что у девочки все признаки печеночной недостаточности. Билирубин повешен почти в пять раз, увеличена активность сывороточных трансаминаз, фибриноген ноль шесть...
– О Боже! Почему она до сих пор не в интенсивной терапии? Где доктор Хантер?
– У нее сейчас встреча с представителями Фармджен, проходя мимо ее кабинета, кажется, я слышал крики.
– Найди доктора Фишер, хотя нет! Бегом к Мэнингу, пусть готовят для Луизы палату, скажи, что некроз печени в терминальной стадии, – Хоуп достала телефон и набрала номер Люси, при этом не выказывая никаких признаков волнения.
Бенедикт замер, будучи невольным свидетелем этого разговора, в очередной раз, поражаясь тому, как хладнокровно могла вести себя Хоуп. Она бросила на него быстрый взгляд, чертыхнулась и поджала губы, чтобы сдержать ругательство Люси не брала телефон.
– Говори! – она метнулась в коридор, врезавшись в стайку студентов-практикантов, которых вела сестра Санди.
– Закрепи меня за Сэмом. Ну, вроде сиделки... С его отцом я переговорил, тот даже обрадовался, что мальчик меньше времени будет проводить в одиночестве.
Резко затормозив, Хоуп обернулась и с прищуром глянула на Купера, он проигнорировал тот факт, что почти все молоденькие студентки до сих пор выворачивали на него шеи.
– Неужели тебя так волнует положение Сэма?
– Я люблю детей, как упоминал уже раньше и не пытаюсь играть на публику, если ты еще не поняла...
– Странно.
– Это не способ уклониться от тех функций, которые на меня здесь возложили, буду помогать по мере сил и другим пациентам.
– Я не про то! Просто меня на днях посетила та же мысль!
Почувствовав еще большую тревогу, Хоуп едва смогла отвести взгляд от лица Бенедикта, которое буквально светилось искренностью, что уже совершенно не лезло ни в какие ворота.
– То есть, ты не против?
Они уже неслись по коридору к ординаторской.
– Нет. Но учти! У мальчика критически низкое давление, это, так сказать его изюминка, кроме этого никаких осложнений нет и твоя задача следить за его питанием и настроением. Всеми легальными способами советую тебе поднимать и то, и другое.
– В смысле?
– И давление, и настроение...
Бенедикт так и не понял, шутила Хоуп или нет. Трудно было разговаривать с человеком, который не разделял переход от серьезного тона к сарказму, оттеняя его маломальской улыбкой.
Очутившись в ординаторской, Нэд снова чуть не врезался в эту маленькую серьезную докторшу, которая с мягким укоризненным взглядом обвела коллег, облепивших кофе-аппарат.
– Не правда ли мило, что хоть кто-то проявил заботу и о персонале? – нарочито громко спросил Бенедикт, желая выслушать в свой адрес крохотную похвалу.
И если все согласно закивали, а на лицах заиграли довольные улыбки, то Хоуп цокнула языком и прикусила губу.
– Кто-нибудь видел доктора Фишер? – обратилась Хоуп к присутствующим. – Да уж... По стоимости эта игрушка – чуть больше недели пребывания для одного из детей. Разумеется, это чудо техники нам нужнее, чем партия темозоломида или, скажем, оплаты исследования на томографе.
Шейла и Грейс переглянулись и отрицательно покачали головой, после чего опустили глаза в свои кружки, Саттеш просматривал утренние анализы и сортировал их по палатам, сидя за столом в дальнем углу, его глаза устремились на Хоуп, еще одна медсестра – Хлоя из общего отделения, забежала, чтобы взять что-то из своего шкафчика, задержалась из любопытства, чтобы увидеть, чем закончится этот разговор.
Желваки на скулах Бенедикта заходили ходуном, он почувствовал жгучую злость и выпалил:
– Неужели, чтобы вызвать твое расположение, нужно быть смертельно больным ребенком?!
Договаривая эту фразу, он уже понимал, что пожалеет о сказанном, но остановиться не мог. Повисла пауза и помещение заполнилось невыносимой, жуткой тишиной, которая парализовала каждого из присутствующих. Бенедикт спохватился поздно, когда женщины демонстративно громко вернули свои кружки с кофе на стол и вышли прочь, таким образом намекая Микки и Саттешу, следовать за ними. И все четверо прошли мимо Хоуп и Купера, окатив последнего осуждающими взглядами.
Однако, Нэд этого уже не заметил, он смотрел на Хоуп, которая за эти несколько секунд будто уменьшилась в росте, ссутулилась и ее нечеловеческая уверенность явно дала трещину. Это была не просто обида, а акт вандализма по отношению к чему-то священному. Вот бы сейчас, она обрушилась на него самыми гневными словами, но ничего страшнее не звучало для Бенедикта, чем эта звенящая тишина.
Даже воздух окружающий Хоуп, словно стал холодным и колючим, а если бы его можно было попробовать на вкус, то рот наверняка, бы заполнила нестерпимая горечь.
В коридоре кто-то истошно прокричал.
– Доктор Ванмееееееер!!!
Без Луизы и Роуз палата опустела и рассказ Бенедикта, конечно же, отвлек Сэма от этого факта, но далеко не обрадовал.
Мальчик сидел на кровати мрачнее тучи и тяжелым, взглядом, полным той самой чистой и сильной ненависти, которая бывает только у детей, буравил свою или своего «сиделку».
Как правильно, надо будет спросить у Питера!
– А что тут думать? Попроси прощения, если простит, то простит, а если нет, то … Ух! Попрошу у медсестер баночку для анализов, неделю спать не буду, но насобираю туда слюней и вылью тебе на голову в самый неожиданный момент.
– Только попробуй! Я тоже не промах, подготовлю такую же баночку и посмотрю, что ты семилетний! – парировал Нэд, изо всех сил сохраняя серьезный вид, хотя его распирал смех от услышанного. – Совет, разумеется, дельный, но с женщинами не все так просто. Тут прощение нужно делом подкреплять!
– Цветы, подарки? – авторитетно спросил мальчик.
Купер сморщил нос. Как же это банально прозвучало, но именно в таком порядке и выстраивались его дальнейшие действия.
– Не хотелось бы попасть впросак. Я Хоуп еще со школы знаю, но как оказывается, даже не догадываюсь, что ей нравится.
– Сначала поговори, а потом...Розы, конфеты, игрушки, – напрягая память, Сэм вспоминал, что сюда приносили многочисленные визитеры.
– Добрый день, Сэм! Физиопроцедуры я тебя отвлеку на часик? – сестра Санди появилась в дверях так не вовремя.
Бенедикт поднялся со стула и отошел в сторону, наблюдая за тем, как Сэм нехотя поднимается с кровати. Мальчик был заметно ослаблен и как-будто успел похудеть, но не это поразило Купера больше всего.
Пропитанный концентрированной женской обидой взгляд Милы Санди, которая была ветераном детского онкологического отделения, проработав здесь одиннадцать лет, прошелся по нему с головы до ног, без тени приветливой улыбки, украшавшей лицо медсестры еще утром, когда они виделись в ординаторской.
«Неужели все в курсе?» – догадался Нэд, понимая, что в столь локализованном коллективе, новости разносятся со скоростью света.
– Поменяйте белье! – выплюнула медсестра, обрушив в руки красивого, но, увы, хамовитого, мужчины стопку хрустящих простыней.
– Ты бы поискал Хоуп, пока без дела сидеть будешь, а то потом обед, анализы. Не успеешь опомниться, вот и вечер. Замотаешься, а она домой уйдет.
– Хорошо, Сэм, – Бенедикт оценил сочувствующий взгляд ребенка. Вот уж он не подумал бы, что это милое создание будет испытывать к нему жалость. Это было странное ощущение, над которым стоило поразмыслить.
– Сестра Санди, не подскажете, где найти доктора Ванмеер?
– Она сейчас занята. Наверняка, будет в четвертой операционной. Экстренный случай.
«Разве, что в лоб не дала!», – усмехнулся Бенедикт.
– Спасибо, – только и произнес он вслух, аккуратно сложив чистое белье на тумбочку и спокойно убирая смятую простынь с кровати.
Все шло в точности по его плану, но с пунктом «закрепить за собой репутацию избалованного великовозрастного идиота», вышла неувязка, которая теперь ощутимой занозой кружила вокруг совести.
-10-
Усталость накатывала волнами и доктор Альберт Ванмеер всерьез раздумывал провести весь вечер в саду, в своем любимом плетеном кресле, любуясь на буйство цветущих георгин, гряда которых украшала северную часть сада.
Настроение было, мягко говоря, скверное. Сегодня, в одиннадцать сорок четыре утра, у Элоиз Верхойзен случилось кровоизлияние в мозг. Реаниматологам удалось запустить ее сердце, только через пятнадцать минут, когда мозг от нехватки кислорода умер. Миссис Верхойзен подключили к аппарату искусственной вентиляции легких, так как женщина числилась в списках доноров органов. Как ни странно люди страдающие от рака, вполне могли спасти жизнь кому-то и даже не одному человеку, лишь бы новообразование не было метастазирующим. Удивительно, но Элоиз могла похвастаться, на удивление, здоровым сердцем.
Значит не будет вскрытия, иссеченный Грегом сосуд, скроется за гематомой и о врачебной ошибке никто не узнает.
Доктор Ванмеер ходил остаток дня мрачнее тучи и когда пришлось объяснять родственникам миссис Верхойзен все тонкости произошедшего, то он с удивлением обнаружил среди них Паунда, который опередил его с исполнении нелюбимой функции любого хирурга. Более того, парень выглядел осунувшимся, в глазах плескалось неподдельное сочувствие и сожаление. Такое невозможно подделать и Альберт окончательно потерял покой, продолжая взвешивать свое решение, во что бы то ни стало предать огласке ошибку своего преемника.
А теперь еще предстояла встреча с матерью.
Ее приезд почти улегся в сердце Альберта, но эта беспокойная мышца еще вздрагивала изредка, а все от того, что в ней неистово боролись отчаяние и смирение. И не то чтобы он не любил женщину, которая подарила ему жизнь... Нет! Как раз наоборот!
Она не позволяла себя любить.
Альберт рос в странной обстановке полной семьи, не знавшей слова компромисс и уважение. Отец, кажется, так и не смог свыкнуться с мыслью, что своим достатком он обязан женщине. В нем бурлила кровь аристократа, которому с детства прививали чувство превосходства, он просто не смог перекроить своего характера.
Благо, что и Уна воспитывалась в строгости, а эквивалентом счастья было наличие к двадцати годам мужа и детей.
План был выполнен, а счастья не пребывало. Хорошо, что Уна не знала радости первой любви, томления и страсти, а потому Гаспар Октавиус Ванмеер буквально вбил ей в голову «правильное» видение семейной жизни. Это не было насилие в чистом виде. Открытой жестокости Гаспар себе никогда не позволял, тем более на глазах у единственного сына.
Все происходило за закрытыми дверями, поздно ночью, когда немаленький штат прислуги роскошного старинного особняка Ванмееров погружался в глубокий сон.
Не удивительно, что Уна ненавидела своего, уже давно покойного мужа в частности, и всех мужчин в целом, ведь за двадцать четыре года, которые длился ее брак она ни разу не испытала физического удовлетворения в постели, полагая, что это норма.
Она ненавидела себя, из-за полного отсутствия силы воли, за тщедушие и слабый характер. Какое-то время после свадьбы Уна нашла утешение в мысли, что ее отец в коем-то веке испытывал гордость за свою дочь.
Семейство Хогт получало бешеную прибыль от торговли с Америкой, расцвет бизнеса как раз пришелся за отрочество Уны, когда вторая мировая война была в разгаре. Бельгия бедствовала, а отец заблаговременно перевел капитал в Израиль к дальним родственникам, чем спасся от банкротства. Еда, медикаменты, элементарная одежда и товары повседневного обихода теперь считались роскошью и Александр Хогт пользовался этим без зазрения совести. Его самолюбие куда больше лелеяли упругие пачки денег, чем непонятный культ собственного достоинства. Мать Уны – Микаэлла Улрей Хогт тоже не была белоручкой, а ее единственным талантом было швейное мастерство.
Мать дала дочери несколько пространных советов, как вести себя в постели с мужем и строго на строго запретила ему в чем-либо перечить. Со столь нешуточным наставлением Хогты вытолкнули своего птенца из гнезда и со временем гордо задрали вверх подбородки. Аристократы! А что с этим делать и на какую стенку повесить так и не поняли до конца своих дней.
Рождение Альберта освободило Уну от «ночной» повинности, она блаженствовала наедине с сыном ровно год, пока Гаспар, будучи сведущим в механизмах восстановления женского тела, самолично не провел ее осмотр, сухо заявив, что один сын хорошо, а четверо – лучше.
Гаспар Ванмеер слыл одним из лучших хирургов в Западной Европе. В деньгах теперь не было нужды и он мог полностью посвятить себя медицине, помня лишь еще об одном священном долге – продолжении рода.
Со звериным упорством, он реализовал себя, как мужчину, но, увы, больше детей у Ванмееров не появилось. Это в конец испортило и без того не ангельский характер Гаспара. Приняв за знак столь не утешительный факт, он вознамерился вылепить из сына свою копию и Уна, буквально потеряла сына, когда Альберт в возрасте десяти лет был отправлен в престижную школу для мальчиков.
Тут бы и порадоваться, что теперь, огромный особняк на Амстел, недалеко от театра Карре, в ее полном распоряжении. Но подруг не было, а родители давно покоились на кладбище за городом. Деньги, драгоценности, возможность путешествовать, что-что, а Гаспар скупым никогда не был и когда вопрос с наследниками отпал, он перестал вспоминать о том, что у него есть супруга, плоть до того момента, когда Ванмеерам не приходилось выходить в свет. Вместо этого Уна погрузилась в отчаяние и позволила депрессии взять над собой верх.
Роскошный винный погреб Ванмееров стал пустеть и через несколько лет, женщина очутилась в частной клинике для богачей-алкоголиков. Такой ее и обнаружил Альберт, когда заявился к обожаемой маме после выпуска из школы, чтобы объявить свое решение о поступлении в медицинский университет в Штатах. На этой почве он поссорился с отцом, который наотрез отказывался отпускать сына в эту плебейскую страну развратников.
«Ужас» сексуальной революции, как раз накрыл Европу. А что тогда творилось в Америке?
Уна поддержала мужа, но вовсе не из-за страха, что единственный ребенок поддастся всем видам порока. Она боялась остаться одна, но опять же ее протест был вялым и бессильным, а потому почти незаметным для Альберта.
С годами Уна Ванмеер возненавидела саму себя за малодушие, за то, что не могла отстаивать свое мнение, ее обида на семью, которая забрала все ее силы и условно здоровье – действовала в том направлении, что к пожилому возрасту, женщина решила наконец таки не отказывать себе в мыслях, словах и поступках. И если Уна хотела высказаться, то это было подобно приговору. Теперь она не сдерживалась и говорила все, что думает глядя человеку в глаза.
На восемь вечера был назначен семейный ужин.
Альберт с грустью подумал о том, чтобы взять ночную смену свехурочно, но отказался от заманчивой идеи. С матери станется, Уна вполне могла заявиться к нему в медицинский центр и устроить сцену. В конце рабочего дня, Вльберт решил проведать Хоуп и за одно напомнить дочери о знаменательном событии, потому что по телефону не мог дозвониться, но к своему огромному удивлению почти никто в детском отделении, понятия не имел о том, где сейчас находится его своенравное чадо. Люси рассказала о внеплановой операции мальчику, у которого «вывавился» глаз, Кэрол Хантер сама почти рвала и метала от того, что не могла найти свою заместительницу, а Грэйс Стоун предположила, что доктор Ванмеер скрывается от общественности из-за утреннего инцидента с мистером Купером, не объяснив толком, что именно произошло. Микка Дьюри спрашивать было бесполезно – парень готовился испустить дух всякий раз, как Альберт обращался к нему с самым невинным вопросом.
Слова сестры Стоун проливали свет на роскошный букет цветов, который словно у подножия памятника, подпирал дверь в кабинет Хоуп. Кандидатура Грега отпала сразу, так как за пять лет отношений, тот ни разу не позволил вынести на всеобщее обозрение свои теплые чувства к дочери Альберта.
Оставался последний бастион. Хоуп, наверняка, скрывалась за своей железобетонной дружеской стеной в лице мистера Робсона, но и кабинет Брайеля был закрыт на ключ, однако, Альберт мог поклясться, что слышал внутри шаги. На забывчивость дочери можно было не надеяться, подсознательно он надеялся на то, что случится одно из тех многочисленных незаметных примирений, которые были так свойственны взаимоотношениям с его девочкой. Хоуп уж точно не забудет за злополучный ужин, с ней, точно все в порядке, если не считать того факта, что она избегала своего отца вполне намеренно, а значит до сих пор на него злилась.
Роскошный сад, достойный быть запечатленным кистью самого Сезана, будь тот жив, предстал во всей красе, а потому уродливое несовершенство вытоптанной гряды георгин бросилось в глаза мгновенно и Альберт застыл не в силах пошевелиться от досады, накрывшей его с головой.
Виновник столь вопиющего акта вандализма, впрочем, не заставил себя долго ждать и подтвердил себя в качестве основного подозреваемого, продемонстрировал последовательность нехитрых манипуляций с бедными цветами.
Мощными, резкими движениями задних лап, Гард с упоением «скрывал» следы справленной нужды, как было заложено в мозгу собаки природой, от чего доктор Ванмеер почувствовав ярость, подхватил первый попавшийся ему камень и запустил нарочно чуть поодаль от животного, просто чтобы остановить творящееся безобразие..
– Второй день, а уже покушаешься на единственного, кто полезен мне в этой жизни? – послышался голос матери, в которой сквозило знакомое ехидство, вперемешку с застарелой, прокисшей печалью и странной нежностью, которая рвалась из сердца женщины помимо ее воли.
Пес бросился в дом, поджав хвост, недовольно рыкнув на Альберта.
– Здравствуй, мама! – мужчина не сдвинулся с места, хотя объятие было бы уместно в подобной ситуации, но еще в детстве от подобной привычке его отладили.
Отвыкла и сама Уна от подобного проявления чувств, хотя годы пробили брешь в ее выдержке и сентиментальность порой накрывала с головой, но женщина из упрямства воспринимала ее, как нечто вредное для здоровья.
Вздернув подбородок, она постаралась придать себе строгий вид и даже немного расправила вечно сутулые плечи. Прозрачные серо-голубые глаза оценивающе осмотрели сына.
Между ними была разница в двадцать лет. Нравоучения и полезные советы он сам давно раздавал на право и налево. Морщинки в уголках глаз, Альберта совершенно не портили. Уна вспомнила себя в свои шестьдесят, правда, не без труда.
Она так хорошо не выглядела.
И вообще, это была самая несправедливая вещь на свете – женщины, которым красота была более свойственна от природы, только портились с годами, стареют в основном, некрасиво, с дряблой, провисшей коже на щеках, руках и коленях, а мужчинам, наоборот, возраст им был к лицу, если не брать в расчет лишний вес.
Но в случае с ее сыном, все было именно так, как ее бесило. Наверняка молоденькие студентки до кровавых мозолей напрягают свои умишки, чтобы охмурить его.
Гордость локтями растолкала праведный гнев и выползла на амбразуру.
– Как твое здоровье, мама? – Альберт задал животрепещущий вопрос, чтобы прервать сеанс рентгена от мамы.
– Было бы намного лучше, если бы единственный сын одарил меня улыбкой, а не этим оскалом.
– Но Гард...!
– Справлял естественную для животного нужду и скажи спасибо, что не в доме! Можешь не благодарить за естественное удобрение, а эти кусты..., – дребезжащий старческий голос на какое-то мгновение даже окреп.
– Георгины, мама!
– Плевать мне на твои георгины! Отрастут и будут еще лучше! Это, как с волосами, короче пострижешь – гуще вырастут.
– Это миф!
– Не спорь с матерью!
Спрятав плещущийся в глазах гнев, Альберт принялся рассматривать носки своих ботинок.
– Что ж, я рад, что с тобой все в порядке, – наконец-то смирившись с усмешкой ответил он, все же отметив про себя, как сильно сдала мать.
– Ты один приехал? А Хоуп? Ужин через четверть часа.
– Она скоро будет.
– Прекрасно, – промямлила Уна и преодолев две ступеньки, медленно, но все с той же прямой спиной, которую буквально ломило от боли, направилась в дом. – И будь любезен прими душ. От тебя... никак не пахнет. Проклятая стерильность, она еще хуже, чем вонь от пота...
Годы шли, здоровье пропадало, но характер Уны Ванмеер креп и обрастал новыми гранями, правда, увы, не в том направлении, когда милые старушки сидят в креслах-качалках и неровно вяжут по четыре пары носков в день.
Ее плотный трикотажный брючный костюм, мог ввести в тепловой удар при одном только взгляде на него, три нитки тяжелого крупного жемчуга на шее, должны были смягчить образ и придать некой романтичности, короткая элегантная стрижка и выправленный цвет волос, когда невозможно было понять седина это или результат усилий парикмахера, была к лицу женщине, а бессменные «Шанель №5», которые на вкус Альберта были невероятно резким парфюмом, забили нос, грозясь не пустить туда ароматы от приготовленных кушаний.
Собственно, ужин состоял из традиционного слоеного бельгийского пирога с начинкой из ветчины, яиц и сыра, легкого салата и фруктов. Уна отвергла помощь Мегги, предоставив той только функцию посудомойки.
Хоуп явилась домой за пять минут до обозначенного времени, пролетев вихрем в свою комнату и на ходу поприветствовав родных.
Краем глаза она увидела, что отец и бабушка наслаждаются аперитивом в полной тишине, сидя в удобных креслах напротив камина. Быстро приняв душ, она глянула на часы и мысленно пообещала, что задержится на этом семейном торжестве не дольше чем на час. Она и так уже нарушила все обещания, которые дала Сэму.
К тому же, Хоуп посетила прекрасная мысль, куда деть огромный букет цветов, который дежурил под дверью ее кабинета, в качестве извинения от болвана Купера.
Она решила разделить его на несколько букетов по-меньше и разнести по палатам. Родственники пациентов и без того нередко балуют детей цветами, но у кого-то это маленькое счастье случается довольно редко из-за скромного финансового положения.
Чтобы порадовать бабушку, Хоуп с кислой миной втиснула себя в платье, которое могло сгодиться для похода в церковь, наспех высушила волосы, полувлажные скрутила в узел и закрепила шпильками.
– Ты прелестна, дорогая моя! – бабушка опередила отца буквально на долю секунды, чем заслужила его долгий тяжелый взгляд, который та, разумеется, проигнорировала.
Тот факт, что внучка задержала ужин на целых десять минут Уна также пропустила мимо внимания, но будь на ее месте Альберт, то грозная отповедь оттянула бы трапезу еще на четверть часа.
Мегги смиренно ждала сигнала, что можно подавать блюда. Пирог следовало держать в едва теплой духовке, с емкостью, наполненной водой, чтобы тесто не высохло, а сыр не застыл.
Уна по традиции заняла место во главе стола, справа от нее расположился сын, а слева внучка. Последовательность действий была настолько отлажена, что Мегги поразилась синхронности движений и полному отсутствию каких-либо вопросов, милой беседы, которая, обычно, завязывается между родными, которые долгое время не виделись и прочей атрибутики семейных ужинов.
Все трое сложили руки в молитвенном жесте и опустили глаза, вот только Хоуп делала это по заметному внутреннему принуждению, без положенного благоговеяния, которые ясно читались на лицах Уны и Альберта.
– Отец наш небесный, благодарим тебя за посланный Тобой дар, за невероятную милость к нам грешным и любовь. Аминь.
– Аминь! – отозвались эхом Альберт и Хоуп.
Красивые резные кольца для салфеток, выполненные из темненного серебра были сняты почти одновременно и плотная ткань улеглась на колени присутствующих за столом. Альберт приподнялся, чтобы поухаживать за своими дамами и разрезал пирог, из которого тут же потек мягкий, ароматный сыр.
Еле сдержав усмешку, он оставил без комментариев тот факт, что в «сыре» пирога не обнаружилось. Блюдо, явно готовилось с расчетом угодить только одному человеку – любимой внучке.
– Как вкусно! Спасибо, бабуль! – Хоуп прилагала усилия, чтобы сдерживаться и не смести угощение за традиционные для нее пять минут. Бабушке досталась полная нежности улыбка, но потом взгляд Хоуп нехотя прикоснулся к отцу.
– Как дела, папа? Как миссис Верхойзен?
Без тени уязвленной гордости, обиды и даже намека на «я же говорил» Альберт сдержанно отложил столовые приборы по обеим сторонам тарелки и подхватил бокал с вином.
– Сегодня диагностировали клиническую смерть. Жизнедеятельность ее тела будет поддерживаться еще двое суток, а потом за свою работу примутся трансплантологи. Как оказалось, она донор органов
– Ну, вот! Разве такое можно говорить за столом?! – в отличие от сына Уна не собиралась проявлять деликатность и ее нож с вилкой обрушились нарочито громко на дорогой фарфор. – Вы двое вообще кроме, как о своей работе можете еще о чем-нибудь поговорить?
Уна разве что не метала глазами молнии, но ее гнев стал стихать, когда она заметила, как побледнела внучка. Громко кашлянув, она постаралась вывести Хоуп из ступора.
– На этом пожалуй стоит закрыть медицинскую тему. Хорошо?
– Разумеется, – Альберт слишком быстро согласился. – Извини, мама.
– Мышонок, пожалуйста, только не начинай сейчас рассказывать мне о умирающих детях во всяких сопутствующих подробностях.
– Я не в хосписе работаю, бабушка. У меня не умирающие дети, а просто тяжело больные, – включив свою прагматичность, выработанную годами, Хоуп вернулась к пирогу, но его вкус уже так не радовал.
Все же отец оказался прав на счет Грега! Но даже если и так, то от ошибки никто не застрахован.
– Хм, не думала, что больные раком могут быть донорами, – как бы между прочим пробубнила Уна, вздернув редкие брови.
– При условии не метастатирующей опухоли, могут, – в один голос, с отсутствующим видом, ответили Альберт и Хоуп, не отвлекаясь от содержимого своих тарелок, словно у них сработал некий рефлекс, потому что они явно были погружены в свои неприятные мысли.
– Все же люди – странные существа. Готовы принимать чужие куски мяса из умирающих тел. Ой, фу! Это вы виноваты! Сейчас мне станет дурно! Мегги! Сельтерской стаканчик принесите, будьте добры!
Следующие несколько минут, за столом были слышны только звуки стучащих друг об друга приборов.
– Да, сменим тему! Поговорим о чем-нибудь приятном, – пригубив минеральной воды прокрехтела бабушка Уна.
– С удовольствием! – натянуто улыбнулась Хоуп, переглядываясь с отцом. – Ты уже видела, как буйно в этом году цветут георгины? Их еще мама сажала. Мы с папой бережем эти клубни, на зиму выкапываем, а каждую весну высаживаем обратно.
– И правда, очаровательное зрелище! – наконец-то смутилась и Уна. Ее лицо было похоже на гротескную маску, в которой смешались остатки гордости и раскаяния.
– Гард, правда, внес некоторые коррективы! – вмешался Альберт.
– О чем ты говоришь?
– Чуть не забыла! Я же вам подарки привезла! – Уна почти подпрыгнула на стуле, у нее был вид человека, который совершил разом все смертные грехи. Откуда-то из-под стола она выудила красивую шкатулку из эбенового дерева, отделанную янтарем и протянула внучке.
Альберту достался почти умоляющий взгляд, чтобы тема георгин покоилась отныне с миром, иначе взгляд, в любую секунду мог превратиться в убийственный,
– Они не передавались из поколения в поколение. Твой прадед был единственным состоятельным человеком в роде Хогтов, но ведь ценность украшений возрастает не от того сколько аристократический рук перелапало их? Не так ли?
Приняв подарок, Хоуп щелкнула крохотный замочек на шкатулке и вполне бы себе ахнула, если бы не была равнодушна к драгоценностям. На бархатной подкладке лежал роскошный комплект – ожерелье, серьги, браслет и брошь. Украшения не были массивными, но вполне хватало того, что на них не было свободного места от бриллиантов и изумрудов.
– Тебе всегда шел зеленый цвет, – мечтательно вздохнула Уна, смахивая невидимую слезу. – Как и мне...
– Спасибо, бабушка. Они великолепны! Но все же не стоило...
– Стоило! – резкость в голосе старушке тут же вернулась на свое постоянное место. – Они пылятся у меня уже двадцать лет. И когда я их надевала в последний раз, на один и раздутых светских раутов, моя ближайшая подруга Одетт Ван ден Лаутен онемела почти на час, упокой Господь ее душу. А это дорогого стоило!
– Альберт! Для тебя тоже кое-что есть, – Уна произнесла это снисходительным тоном, будто говорила с десятилетним мальчиком, который весь год вел себя плохо и не заслужил подарка от Санты. – Кстати, ты сейчас убедишься, что Гард, может и пользу приносить. Гард! Принести!
Затаив дыхание, отец с дочерью следили за тем, как важно собака поднялась со своей подстилки у окна, на которой до этого момента мирно дремала. Как оказалось, рядом с псом лежал сверток грубой холщевой ткани.
– Они принадлежали твоему отцу. Когда я разбирала хлам на чердаке, то случайно наткнулась.
Вот, пожалуйста! Хоуп старинные шкатулки с бриллиантами, а ему пропитанный собачьей слюной раритет в буквально чумовой упаковке. Тем не менее Альберт взял презент в руки прямо из клыков Гарда и не доставил матери удовольствия показать брезгливость, тут же развернул его.
Это оказался набор старинных хирургических инструментов, с рукоятками из слоновой кости. Они пожелтели и практически не использовались, кроме того их следовало отдать в руки толкового реставратора, но сейчас этим вещицам не было цены.
Альберт почувствовал, что его в кое-то веке подмывает обнять мать и расцеловать в обе щеки, но он не хотел лишний раз быть зачинщиком неловкой сцены. Вполне хватило его растерянного вида.
– Спасибо мама, я очень тронут.
– И то хлеб! Хоуп, дорогая, а где же Грегори? Я привезла ему чудесное средство от глистов.
Это было уже выше всякого терпения и Хоуп подавилась вином.
– Интересно какие мысли сподвигли тебя на подобный подарок, мама? – Альберт в свою очередь ничуть не удивился такому повороту событий, мужчина виновато обернулся и посмотрел на Мегги. Посторонний человек мог принять его мать за сумасшедшую.
– В последний мой приезд три года назад, у него на спине я заметила сыпь и при том обширную, слева, сбоку на ребрах, а как известно, аллергии зачастую это следствие загрязненной печени, причиной чему могут быть отходы жизнедеятельности паразитов.
В ответ Альберт только снисходительно улыбнулся, решительно отложив вилку и нож, всем своим видом показывая, что для него ужин завершен.
