Текст книги "Ты ненадолго уснешь..."
Автор книги: Марина Головань
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)
– Это ты у нас такой храбрый, Алекс, не все могут похвастаться такой смелостью. Молодец!
Бенедикт метнул на нее взгляд и на секунду встретившись с проницательными глазами доктора Уиттон, почувствовал, как его грызанула совесть.
Прозаичное отступление от вполне сформировавшейся мысли, на которую подтолкнула безобидная фраза Алекса о том, что он готовился привыкать к столь неприятной процедуре, тем не менее заставило, Бенедикта поразиться тому, что ребенок в девять лет не надеялся на скорое выздоровление. В нем чувствовалось больше мужества и стойкости, чем в тридцатипятилетнем, зажравшемся куске мяса по фамилии Купер, который не желал постигать глубину трагедии каждого, кто проходил здесь лечения, или того, кто собственно говоря, боролся за жизнь пациентов, ведь это не его проблемы!
Когда доктор Уиттон незаметно кивнула Хоуп, давая понять, что с Алексом она закончила, та осторожно прикоснулась к запястью Бенедикта, чтобы он отпустил ногу мальчика.
– Не надейся, что так легко будет и дальше, – едва слышно прошептала она, когда Нэд пересадил мальчонку в кресло-каталку и вернувшись, занял свой наблюдательный пост. – Но ты молодец! Правда, не ожидала!
И как на это реагировать?!
Но Хоуп оказалась права, едва доктор Уиттон спросила, кто следующий, медсестра обреченно выдохнула:
– Кирби.
Уже в слезах в процедурную въехала каталка с худющей девочкой, у которой была абсолютно лысая голоса, отсутствовали даже брови, образ завершала мертвенно-бледная кожа и мешком висевшая на тщедушном тельце больничная рубашка на завязках.
– Я не хочу! Не хочууууу! Пустите меня, все равно не помогает. Доктор Уиттон, два дня назад только анализы брали.
– Кирби, детка, успокойся, это были не анализы, мы брали кровь на обработку, вот сейчас обратно вернем, ты же знаешь, это твои клетки, чистые и здоровые. По-другому никак..., – полный сочувствия голос доктора Уиттон, ни чуть не замедлил действий медсестер.
Одна из женщин махнула рукой Бенедикту, чтобы тот подошел и пересадил девочку из каталки на стол.
– А это кто? Хоуп лучше ты меня держи! – слезы катились градом по лицу Кирби и она лихо спрыгнула со стола, но тут же была на удивление ловко перехвачена руками доктора Ванмеер и эта непродолжительная борьба произвела на Бенедикта огромное впечатление. Он тут же захотел прервать этот кошмар и метнуться к двери, но словно завороженный подошел к Хоуп и помог усадить девочку обратно на стол.
– Хитрюга! В прошлый раз ты меня укусила за плечо, а мне оперировать скоро, – и снова звонкий голос Хоуп, лишенный тягостных ноток жалости, словно девочке предстояла обыкновенная прививка. – Это Бенедикт, помнишь, я его представила всем, как волонтера, он то и будет тебя держать. Оцени! Все же лучше чем со мной обниматься?
Каким-то чудом Кирби хохотнула, немного истерично и кажется притихла, когда Хоуп показывала Бенедикту, как правильно удерживать ребенка:
– Она тебя охватит руками, а голова окажется у тебя под рукой, смотри вот так.
Бенедикт только и смог кивнуть.
– Не переживай, Кирби хоть и буянит у нас, но прекрасно понимает, что малейшее движение приведет к параличу, тем более не все так больно.
Вот тебе и толерантность! Хотя, кто знает, как лучше было? Пугать и без того затюканых детей или говорить им правду?
Только Хоуп отпустила девочку, доктор Уиттон уступила ей свое место и она нацепив новую пару перчаток, деловито подкатила столик с инструментами, медсестра обнажила спину Кирби, развязав тесемки больничной рубахи. Началось осторожное ощупывание и девочка замерла, если не оцепенела, но Бенедикт чувствовал, как по его запястью, которое замыкало кольцом голову ребенка текли слезы.
«Почему не доктор Уиттон? Почему в таком положении надо фиксировать? Кирби явно не первый десяток раз все это проходит и все никак не может набраться сил и потерпеть, тем более, что он слышал, что ей сделали анестезию».
И если до этого Купер почти с любопытством наблюдал, за работой доктора Уиттон, то теперь, когда Хоуп, до неприличия спокойная приблизила к спине девочки длинную иглу объемного шприца, ему поплохело, а от звука протыкаемой кожи, чуть не подкатила тошнота, но тут Кирби хрипло застонала и с такой силой вонзила пальцы в спину Бенедикту, что он поморщился – неизвестно откуда только черпало силы это тщедушное с виду создание.
– Молодец, солнышко! Вот так еще немного потерпи.
Но Кирби вдруг загудела, явно сдерживая вопль и чудом не дернувшись – игла добралась до спинного мозга. Это длилось не больше полуминуты, но Купер не помнил ни одного мгновения в своей жизни, когда ему было так страшно и противно, так и тянуло дать Ванмеер по рукам и накричать на нее, а главное стереть с ее лица это отвратительное умиротворение. Это была самая настоящая камера пыток!
Кирби с силой елозила пальцами по спине, в попутке нанести хоть кому-нибудь часть той боли, что чувствовала сама, а когда игла покинула ее тело, она со со странным оцепенением дождалась, когда ей наложат повязку, выпрямилась, посмотрела на Бенедикта, так, будто он перерезал всех котят на планете и со всех сил обрушила на его грудь слабые удары, вымещая чистую детскую злость.
Экзекуции длились час с небольшим, пока последний пациент – семнадцатилетний парень не скрылся за дверью.
Несмотря на прохладу, царившую в процедурной, одежда Купера насквозь пропиталась потом и он тяжело опустился на пол не чувствуя ног.
– Мистер Купер, Вы в порядке? – к нему осторожно прикоснулась доктор Уиттон, в то время как Хоуп даже не повернулась в его сторону, сосредоточенно делая записи в журнале.
– Да, сейчас только отсижусь.
– Вы нам очень помогли. Не знаю, как удержаться от соблазна и упросить Вас присутствовать на следующих процедурах... Поразительно, насколько Вы чутко отнеслись к каждому ребенку! Да и редкий мужчина с непривычки выдержит такое зрелище, сами видете, у нас тут чисто женская компания подобралась! Еще раз спасибо!
Кивнув в ответ головой, Бенедикт не мог даже вникнуть в смысл сказанного, закрыв глаза и чувствуя неимоверную усталость, как вдруг, раздался сигнал мобильного телефона. На звонок ответила Хоуп и в этот момент случилось настоящее чудо, ее голос сорвался и сипло выдал только одну фразу:
– Только не это!
Открыв глаза Бенедикт вздрогнул, потому что смотрел в свое отражение: бледное лицо, с налетом страха и леденящего душу отчаяния. Безвольно приоткрыв рот, Хоуп выронила шариковую ручку и со всех ног бросилась к двери.
-7-
Отец Луис был закреплен за небольшой часовней в медицинском центре Вашингтона почти пятнадцать лет назад и за все годы ни разу не пожалел об этом «назначении». Где, как не здесь, в месте, где концентрация людского горя достигала наибольших высот, ему еще служить Богу и помогать принимать Его благодать страждущим.
Духовный кризис был неотъемлемым спутником двадцать первого века и позабыв Создателя, люди не знали с кем поделить своей болью и страхами, но заприметив скромную дверь с простым католическим крестом, их будто, последним лучом озаряла надежда и растерянные лица представали перед падре. Поначалу они все замирали, не в силах произнести ни слова, пока душа проходила некую акклиматизацию внутри часовни, но всех без исключения «прорывало» и отцу Луису иной раз приходилось менять насквозь промокшую черную рубашку на сухую, благо, что он давно держал сменную одежду в нескольких комплектах.
Но одно дело, если одежда промокала от слез, а совершенно другое – когда от холодного пота. Отец Луис был невероятно скромным и тихим человеком, который каждое мгновение просил у Создателя только, чтобы тот его укрепил в вере.
Ведь если родные пациентов, или сами пациенты приходили сюда только со своими страхами перед болезнью и смертью, то немногочисленная паства из состава врачей и хирургов, изливала в редких исповедях на святого отца утаенные случаи врачебных ошибок, нарочитой халатности или отсутствия сострадания к неизлечимо больным, каясь в очерствении души.
Хорошо, если откровения сопровождались паузами, словно у «прихожанина», будто горло уже неделю от ангины болит, даже один затравленный взгляд давал надежду на то, что этот человек спасется через искреннее покаяние, но зачастую, отец Луис замирал в неподдельном страхе за бедную душу, которая почти изжила в себе способность воспринимать чужое горе и неумолимо двигалась во тьму.
Зная насколько обманчива внешность и показная строгость, отец Луис не на шутку был встревожен в данный момент глядя на своего давнего друга Альберта Ванмеера.
Блестящий хирург, невероятно умный и мудрый человек с парочкой трудноискоренимых черт характера, нередко заходил в больничную часовню, изливал свои страхи и сомнения на молчаливого падре. Бывало и так, что не произнеся ни слова, Луис, с невероятным пониманием и добротой устремлял свой взор на полного сомнений и тревог хирурга, а тот уже и сам находит ответ на вопрос, с которым пришел. Стоило только проговорить все в слух и немного убавить свою гордость
Но сегодня случилось нечто исключительное.
В состоянии крайнего оцепенения и ужаса, Альберт Ванмеер призраком появился в часовне и тяжело опустился на самую ближнюю ему скамью, прямо около выхода. Он пришел сюда сразу после операции, даже не переодевшись и крепко держал в руках компьютерный диск.
Отец Луис не потревожил его приветствием и тем более не стал навязываться для общения, потому что сейчас доктор Ванмеер будто разговаривал с голосом собственной совести, которые многие считают чуть ли не самым первым проявлением участия Бога в судьбе человека.
Многофазная операция, в которой участвовало сразу три хирурга шла образцово-показательно на протяжении всех пяти часов. Альберт все утро присматривался к Паунду и читал на умном лице, своего самого талантливого ученика только уверенность и спокойствие. Прогнав еще раз весь план операции, сверив анализы и просмотрев снимки МРТ, Грег распустил консилиум, чтобы все специалисты собрались в «открытой» операционной ровно через час.
Жесты, речь, плавные движения молодого мужчины, все указывало на его необыкновенную собранность, даже глаза не замирали, указывая на то, что он погружается в мысли, ведь помимо предстоящей операции, которая подведет черту под довольно сложным случаем, шок после расставания с Хоуп мог достигнуть своего апогея в любой момент.
Пациентка – сорока двухлетняя женщина – Элоиз Верхойзен, была Грегу хорошей знакомой. Кроме того, он был знаком с ее, довольно большим, семейством. Синдром Гиппеля-Линдау мог лечится только симптоматически. Этой операции предшествовали еще две, в разные периоды обострения, а учитывая состояние Элоиз, данное оперативное вмешательство было последним. Прогноз течения болезни не оставлял никаких надежд и кончина женщины, была уже вопросом времени. Миссис Верхойзен могла получить отсрочку на несколько лет или несколько месяцев.
Могла...
Присутствующие в операционной анестезиолог, медсестры и еще один хирург, были поглощены своими обязанностями и несмотря на непринужденную обстановку, легкую, расслабляющую музыку и присутствие двух светил медицины в лице Альберта и Грега, которые в своем тандеме уже были гарантом успеха, практически любой операции – никто из них не заметил микроскопического движения, когда кисть Грега Паунда дрогнула. Шел четвертый час операции.
Альберт удалял множество кист во внутреннем ухе и стоял на одной линии с Грегом, скашивая периодически глаза, и наблюдая за тем, как тот искусно и спокойно, шаг за шагом, продвигался к области, где «засела» ангиома в продолговатом мозге. Пациентке было необходимо удалить разросшуюся сеть сосудов и постараться не затронуть здоровые участки, но Альберт видел, как мимолетное замешательство и дрогнувший скальпель, на несколько миллиметров глубже иссек крупный сосуд.
Разумеется, кровотечение было неизбежным и никто не придал этому значение, сосуд тут же прижгли, а глаза Грега лишь на секунду затопил ужас, который испарился, едва он поднял их на коллег и попросил озвучить текущие показатели жизнедеятельности.
Прекрасно понимая, что его трудно будет улучить во врачебной ошибке, если пациентка протянет хотя бы пару дней, за которые аневризма, которую он не удалил до конца, прорвется и окончательно скроет его огрехи со здоровой тканью. Никто не догадается делать томографию при стабильном состоянии. Но для миссис Верхойзен смерть уже не была вопросом.
И доктор Ванмеер видел, что Грег хладнокровно продолжил операцию и справился блестяще с остальными скоплениями изуродованных болезнью сосудов.
Грег не мог не понимать последствий своей ошибки и та хладнокровность, с которой он завершил операцию, в какой-то мере, даже восхитила Альберта.
Погруженный в мрачные мысли, доктор Ванмеер сидел неподвижно в часовне уже долгое для медицинского персонала время, по больничным меркам, и лишь раз он спохватился, вышел на минуту за дверь, чтобы с кем-то переговорить по телефону, после чего вернулся обратно.
Падре Луис завершил свою горячую молитву, которую возносил Создателю за этого уникального человека, чтобы тот послал ему ответ на, без малого, вопрос жизни и смерти, а потому священник ничуть не удивился, когда двери часовни с грохотом распахнулись и в них, застыла невысокого роста фигура.
Лицо женщины можно было так и оставить в невнятной тени из-за резкого света льющегося у нее из-за спины из коридора. Сомнений быть не могло в ее личности.
Только Хоуп Ванмеер могла так бесцеремонно врываться в место молитвы и уединения.
Но праведного гнева ее действия никогда не вызывали у падре Луиса. Святой отец в подробностях мог представить себе, как она бесшумно неслась по лестничным пролетам, по привычке игнорируя наличие лифта, а лицо Хоуп, наверняка, было сосредоточенным, глаза серьезны и если проблема, на решение которой она торопилась, была ранее озвучена, то наверняка, у нее уже были наготове план А и план Б. Гибкий, подвижный и невероятный острый ум, не позволил бы никогда смириться с тем, что в мире существовали неразрешимые задачи или безвыходные положения.
Вот она, подавив странную неприязнь, робко шагнула в часовню и отец Луис удивился той буре эмоций, которые каскадом сменялись на тонком и благородном лице Хоуп – смятение, праведный гнев, ужас и – о, силы небесные! – даже растерянность.
Будто к смертнику с поясом взрывчатки на теле, она осторожно подошла к отцу и прикоснулась к его плечу, на что Альберт даже не вздрогнул. Он ждал ее.
Хоуп знала, что если увидит его раздраженным и снующим из стороны в сторону, то дело поправимо, но отец сидел неподвижно и даже не взглянул на нее, просто накрыл своей ладонью ее руку и сочувствующе сжал.
«Значит уже все решил!»
Стараясь восстановить дыхание после невероятной пробежки из детского отделения в корпус, где располагался оперблок и часовня, Хоуп сделала глубокий вдох и присела рядом с отцом.
– Пожалуйста, расскажи все по порядку. Я уверена, что ты просто перестраховываешься. Допустить явную ошибку Грег просто не мог!
– Каждый из нас не застрахован от подобного, Хоуп, – Альберт опустил голову и посмотрел на диск с записью операции, который держал в руке.
Доктор Ванмеер прямиком направился в техотдел, чтобы ему сделали копию и молил всех святых, чтобы он действительно оказался не прав. Единственное мнение, которое хотел услышать Альберт, это было мнение его дочери, ведь только она относилась к пациентам с тем же горячим желанием помочь им, что и он сам, а потому даже предвзятое отношение к бывшему жениху не помешает ей увидеть очевидного.
– Это то, о чем я думаю? – Хоуп кивком головы указала на диск.
– Да.
– Прекрасно, давай с этим покончим быстрей. Я должна увидеть запись. Надеюсь ты еще не подал отчет в дисциплинарный комитет?
Этот вопрос вполне мог сойти за неудачную шутку, но на лице Альберта не дрогнул ни один мускул, только серые глаза стали строже.
– Пациент еще пока номинально жив... Нужно твое мнение. Идем!
– Именно! В этом все и дело! Жив! А ты на Грега уже готов всех собак спустить.
На столь резкие слова, Альберт отреагировал довольно спокойно, поднявшись со скамьи, он еще раз глянул на деревянное распятие, которое украшало скромный алтарь и направился к дверям.
«Дело дрянь!» – пронеслась неутешительная мысль в голове Хоуп.
Они вышли из часовни и направились в кабинет Альберта, около которого нервно металась Сандра Веласкес – неприлично красивая девушка-мексиканка, которая была закреплена за доктором Ванмеером на посылках.
– Доктор Ванмеер, Вас разыскивает профессор Локерри. Консилиум на семь вечера, – девушка встревоженно осмотрела мужчину с ног до головы, подобострастно замерев перед ним.
Более двух лет работы на доктора Ванмеера не прошли бесследно и Сандра из пустоголовой вертихвостки взрастила в себе то, что у людей принято называть чувством собственного достоинства, а привычки и поведение доктора знала лучше чем свои.
Резко развернувшись к девушке лицом, Альберт, к удивлению своей дочери, не пылал гневом, ведь позволять вмешиваться в сумрачное настроение, он крайне не любил, а тут внезапно смягчившееся лицо и странная нежность в глазах.
– Спасибо, Сандра. Если можно, дай мне минут пятнадцать отсидеться в кабинете, а потом излагай расписание. Хорошо? – вкрадчивый голос, в конец сразили Хоуп и она даже на мгновенье забыла о ужасающей проблеме, которая нависла над Грегом Паундом дамокловым мечом.
К этой Сандре стоило присмотреться.
– Конечно, доктор. Как скажете! – девушка расцвела от столь обходительного обращения и скрылась за прозрачной дверью своего крохотного, но кабинета.
Мгновенно мышцы лица Альберта Ванмеера схлопнулись обратно в «я мир не уничтожу, он катится туда сам», едва дверь за спиной Хоуп мягко щелкнула замком. Она наблюдала за тем, как отец спокойно подошел к компьютеру и ввел свой пароль, после чего нажал кнопку, и через секунду послушно выкатился дисковод, куда Альберт вставил зеркально-серебристый диск.
Отойдя к окну, он сцепил руки за спиной, тем самым негласно давая Хоуп возможность просмотреть внимательно запись, и полностью погрузился в собственные мысли.
– Четыре часа шестнадцать минут, – только и подсказал он время, когда, по его мнению, была совершена фатальная ошибка.
Вглядываясь в простор, который представал перед глазами Альберта из окна его кабинета, он знал, что буквально через пару минут, Хоуп увидит это неуловимое движение скальпеля и то, как торопливо она щелкнула мышкой, чтобы перемотать этот момент, чтобы посмотреть еще раз, только подкрепило его уверенность.
От увиденного у Хоуп все похолодело внутри, но она никогда не забывала, что из любой ситуации можно найти выход. Цепочка событий, которые последуют друг за другом в подобных случаях, тут выстроилась во всей красе и женщина с ужасом искала прореху, чтобы разорвать ее.
Как же хотелось, чтобы сейчас отец повернулся и тем же мягким, утешающим тоном, что он говорил с Сандрой, пообещал не рубить с плеча карьеру Грега из-за этого случая, который мог быть первым и последним.
В конце концов Элоиз Верхойзен была еще жива.
Прокрутив в шестой раз на одно и то же место видео, Хоуп чувствовала, как ее подмывает отчаяние, но старалась не подавать вида. Абсолютную тишину, царившую в кабинете, нарушало только тиканье часов, но даже этого звука было достаточным, чтобы закипеть от негодования и испытать неодолимое желание запустить ими в стену. Сдерживая сотню сформировавшихся оправданий и предостережений, Хоуп прикусила фалангу пальца и наконец оставила запись операции в покое.
– Это еще ничего не значит!
– Ты бы спустила подобное кому-нибудь из персонала, кто подчиняется тебе? – прозвучал голос отца, пронизанный стальными нотками.
Ставить себя на место других, было очень полезно, но объективность Хоуп в коем то веке дала слабину.
– То есть, случить такое со мной, ты бы не моргнув глазом вынес это суд?
Вопросом на вопрос дочь давно научилась отвечать у своего отца, что не могло не вызвать у него слабую, печальную улыбку.
– На этот суд, ты бы сама побежала..., – горько усмехнулся Альберт. – Но если тебе интересно мое мнение.
Он устремил на нее настолько пронзительный взгляд, что Хоуп почувствовала, как сердце сжалось.
– Почему ты думаешь, я взял Грега пять лет назад, а не тебя? – прозвучал голос, полный отеческой заботы.
– Значит ты не советоваться меня сюда позвал? Распирает груз ответственности? Решил переложить это и на мои плечи? – Хоуп подскочила со стула не скрывая своего возмущения. – Почему тогда Грега ты не поставил в известность в первую очередь о своих намерениях?!
– Ты сама не преемлешь жалости, вот и я не собираюсь ее проявлять даже к нему. Просто хотел, чтобы ты узнала все от меня.
Голос отца зазвучал тверже и он продолжал буравить ее взглядом, в котором она прочла на нем те же эмоции, что разрывали ее саму.
– Хорошо... Тогда можешь мне кое-что пообещать?
– Что именно?
Хоуп пронзила догадка, что отец не только ради совета рассказал ей о случившемся, каким-тот образом, подсознательно, он и сам хотел, чтобы его остановили, чтобы карьера Грега, несомненно блестящая, не оборвалась от одной роковой ошибки.
– Пообещай не торопиться. Пациент жив и …
– Пока...жив.
– Тем не менее! Сохрани статус «кво». Договорились?
С видимым облегчением, Альберт кивнул, давая дочери обещание, которое могло отсрочить одно из самых трудных решений в его жизни. И, да! Он не зря все рассказал! Ведь после короткого, торопливого «спасибо», доктор Ванмеер, знал, что под наспех надетой маской смирения, его дочь, едва скрывшись за дверью, тут же схватится за телефон и приложит все усилия, чтобы встретиться с Джимом Брандом – единственным человеком, которому шумиха, вокруг одного из лучших нейрохирургов, принесет только сотни часов консультаций с юристами и шквал проверок.
Странное оцепенение защитным колпаком накрыло Хоуп с головой, она даже смогла улыбнуться, знакомым врачам, которые проходили по коридору. Спокойно достав телефон, она набрала номер, и нырнув в один из тупиков, уперла левую руку в бок, пока другой держала телефон. После второго!!! гудка, ей ответил немного сонный голос.
– Да, доктор Ванмеер! – Микки Дьюри изо всех сил старался справиться с зевотой и не спалиться перед своим грозным полуначальством, что бесстыдно уснул в половине седьмого вечера в преддверии ночного дежурства.
– Мик, сию же секунду ноги в руки и дуй к мистеру Бранду, чтобы тот не покинул центр. Мне надо с ним переговорить. Срочно!
Логичное «а что же Вам самой мешает сделать то же самое?» Дьюри проглотил мгновенно и послушно кивнул в трубку, потому что еще ни разу в жизни не слышал такого спокойного и ужасающе холодного голоса Хоуп Ванмеер.
– Я подойду максимум через пятнадцать минут.
Эта женщина могла спокойно прожить жизнь в бесконечном «дне сурка», пробиваясь сквозь гущу почти неразрешимых задач, в виде сложных случаев заболеваний. Да, это были именно задачи, а не проблемы. Сложные, но решаемые с четко определенным конечным результатом. Это для всех остальных «рак» был сродни «чуме», не даром его так прозвали в двадцать первом веке, но ужас остался тот, средневековый, мистический и сковывающий.
Но там, где другие видели только смерть, боль и страдания, Хоуп, отмахиваясь от этих неотъемлемых спутников онкологии, сразу смотрела в корень, а со временем и вовсе перестала воспринимать трагичность своей профессии и специализации.
Другое дело, что из-за нелепой ошибки, которая непременно приведет к смерти пациента, под вопрос становится деятельность блестящего хирурга – это была проблема. Повторится в будущем этот печальный опыт или нет, ее не волновало. Непоколебимая уверенность в том, что отец, как всегда будет отсекать и давить людей, не давая скидку на человеческий фактор – будили в Хоуп гуманность, которую она редко проявляла к тем кому перевалило за восемнадцать.
Хотя, положа руку на сердце, стоило признать, что она делала это только из-за чувства вины, осознавая, что их разрыв мог настолько сильно повлиять на Грега.
Это была настоящая проблема! Именно она внесла коррективы в реальность, а на фоне подсознания, противно, монотонно и назойливо, словно вода, капающая из крана, пульсировала, словно заноза, которую хотелось вытащить сразу, но с каждым ударом сердца, она протискивалась в тело только глубже, подгоняемая током крови.
***
Роуз Финдлоу боялась дышать и почти умоляюще следила за аккуратными передвижениями Сэма по палате.
Лулу уснула. Впервые за восемнадцать часов. У девочки весь день скакала температура, а желтуха, которой доктор Ванмеер пророчила короткий срок, никуда не делась. И едой дело обстояло еще хуже. Чудом проглоченные несколько ложек картофельного пюре, Лулу через несколько минут вырвала. Благо, что с обезболиванием проблем не было, но пичкать ребенка сильными препаратами было нельзя. Даже доктор Шуст не могла с уверенностью сказать, что вызывает рвоту – химиотерапия, новый препарат или транквилизаторы. Печень ребенка, просто не справлялась с таким потоком лекарств.
Терпеливая и улыбчивая малышка не плакала, но канючила и не слезала с рук матери.
Все это время Сэм с любопытством наблюдал за метаниями Роуз, проникаясь пониманием. Он вел себя все тише и тише, вплоть до того момента, когда Лулу не уснула. Тогда мальчик, чуть пошатываясь слез с кровати, взял с тумбочки толстый журнал и вышел из палаты, практически, бесшумно.
Роуз и хотела бы расплакаться от облегчения и благодарности. Сколь стыдно бы ей не было за такие низкие желания, но понимание того, что придется неизбежно хлюпать носом тогда, когда ее дочурка, прижавшись к боку матери спит, было непростительным эгоизмом.
Слезы откладывались. Впереди была длинная ночь, такая же, как сотни предыдущих. Самое страшное, непредсказуемое и длинное время суток. Ведь ночью обостряется все. Изнуренный бессонницей и отсутствием свежего воздуха организм, мог легко сорваться до банальной истерики, которая тут же, мгновенно передавалась ребенку.
Под мягкий стрекот техники,обрамлявшей, кровать Лулу, Роуз сомкнула глаза, не забыв произнести короткую молитву, в которую с недавних пор включила имя Сэма Хагерди. Она упомянула имя мальчика, почти в самом начале, потому что знала, что сон настигнет ее почти мгновенно и произнесет ли она молитву до конца, Роуз не была уверена.
Бенедикт отсиделся в процедурной на холодном полу, дождавшись, пока голова перестанет гудеть. Он устало поплелся к двери, только когда его об этом дважды мягко попросили медсестры, потому что помещение нужно было закрыть. Порядок!
Помимо очевидных впечатлений, его неприятно поразило одно открытие – какие угодно взгляды, Бенедикт привык ловить на себе, но только не снисходительные. Да! Лучше и не описать, того, как смотрела на него Хоуп Ванмеер: без осуждения, гордости, надменности, без зависти и тем более восторга или вожделения.
Столь неожиданная реакция, заставила Купера перебрать ответные эмоции и они были, увы, не утешительными. Хоуп не судила его, но отмеряла ему мерой, которая могла бы показаться весьма самонадеянной, ведь этим неблагодарным воображаемым инструментом служила она сама. На мгновение Бенедикт увидел себя со стороны, вкупе с тем, что он творил в прошлом и картина представала, в лучших традициях гротэска.
Глубоко задумавшись Нэд вышел в коридор, где царил слабый, курсирующий поток детей и их мам, медсестер и людей неопределенной принадлежности, которых можно было с легкостью отнести к уборщикам или волонтерам. Воздух не разрывали надрывные крики и плач, ни разу даже не прорвалось хлюпанье носа. Как видно, обитатели онкологии были отходчивыми. Даже легендарная Кирби, которую взгляд выхватил в одной из палат, уже выглядела вполне...нормально. Хотя, о какой норме здесь могла идти речь?
Преодолев распашные двери, которые отделяли общее отделением с нейрохирургическим, Бенедикт наконец достал телефон, который то и дело дергался от шквала сообщений.
Викки их прислала пару десятков. На предпоследних была уже откровенная обнаженка и призыв провести бурную ночь, а в последнем пышущее уверенностью заявление, что она будет ждать своего «героя» на стоянке медцентра, чтобы приободрить. И не одного сообщения от Люси! Контраст между этими двумя женщинами усугублялся и далеко не в пользу разбалованной модели.
Меньше всего сейчас хотелось выслушивать непрерывное и разрозненное щебетание этой красотки, но отвлечься действительно, не помешало бы.
В голове прояснилось и не известно откуда Бенедикт почувствовал прилив сил, вкупе с раздражением. Стараясь больше не смотреть по сторонам, Нэд шел торопливо, чтобы его никто не перехватил, хотя несколько раз его пейджер все же пискнул, а особо удачливые мамочки, даже послали вслед своему «помощнику» взгляды, молчаливые и лишенные укора, от которых самое каменное сердце начинало ныть. Они не хватали за рукава и не здоровались нарочито громко. Если человек в медицинской форме шел быстро, значит его уже куда-то вызвали.
Побег уже почти увенчался успехом, когда Бенедикт едва не налетел на мальчика, который странным образом разгуливал по коридору от одной стены к другой.
Сэм! Его имя промелькнуло в голове и Бенедикт увернулся от ребенка, который кого-то явно ждал, потому что его глаза шарили по лицам людей. Все были не те! Явно!
Но что еще больше поразило Нэда, так это произошедшая метаморфоза в облике Сэма. Подвижный, живой мальчик с румянцем на щеках, облаченный в просторную, удобную одежду, которая ему была велика минимум на размер – казался теперь более худым, хотя это был оптический обман и не более того, но лицо!
Тонкие черты Сэма будто тянуло вниз – то ли усталость, то ли больничная обстановка творила свое унылое дело. Он выглядел уставшим, а кожа приобрела серо-белый оттенок.
– Простите, мистер Купер, а доктор Хоуп еще в процедурной?
Осведомленности мальчика можно было только позавидовать.
Так, так...
Это был мини фан-клуб Гремелки и сам председатель во плоти.
Нехотя притормозив, Бенедикт обернулся и мотнул головой.
– Ее срочно куда-то вызвали. Тебе плохо? Здесь есть другой врач?
«Ну, вот... Не хотел проявлять особого участия, а вопросы вырвались сами собой!»
Сэм заметно приуныл, но тут же едва заметно встрепенулся и крепче сжал в руке, свернутый толстый журнал.
– Все в порядке. Она обещала зайти. Я подожду еще...
– Может, тебе пока прилечь? Ты что-то бледный.
– Ааа, – последовал жест рукой, словно Сэм отмахивался от мухи, – давление.
