Текст книги "Ты ненадолго уснешь..."
Автор книги: Марина Головань
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)
– Да уж! Высшая лига отмечена фамилией Ванмеер и если ты рядом с одним из них, ты можешь считать себя избранным, – задумчиво протянул Брайгель, на что Хоуп переглянулась с Крис и прыснули от смеха.
Эти слова прервали медлительные и путанные думы Хоуп, которая хотела находиться здесь, в этом баре, в данную минуту, зная, что через некоторое время отправится домой, где ее ждет отец. Ну как ждет... В свой законный выходной безвылазно сидит в саду и карнает разросшиеся кусты самшита, возомнив себя Аленом Баратоном, который в свое время был главным садовником в Версале.
Однако, была одна вещь, которая вызывала у нее тревогу.
Сэм Хартлоу.
Сегодняшний день был крайне продуктивным. Прожорливая медицинская страховка давно уже не покрывала огромных расходов на лечение Сэма. Благо, что опухоль при том что была злокачественной, вела себя не агрессивно и химиотерапия ее сдерживала, но уменьшаться новообразование, кажется, не собиралось. Тянуть до семилетнего возраста, когда хирургические инструменты без вреда для здоровых участков мозга смогут проникнуть в труднодоступное место дислокации и вычистить опухоль, было необходимо и как ни крути, жизнь ребенка стоила куда большего... Однако на деле, дом, где жил Сэм с отцом был давно заложен, на мистере Хартлоу висело несколько кредитов, мужчина каждую неделю писал запросы в благотворительные организации и фонды, в то время как Хоуп атаковала страховые компании, пытаясь им помочь.
Потому и опоздала утром на обход. Страховой агент Сойер Нокс– упертый, пронырливый и дотошный, дал добро для того, чтобы Хоуп собрала досье на Сэма и пообещал, что начальство рассмотрит его случай, чтобы расширить страховку мальчику.
Этой новостью доктор Ванмеер поделилась с мистером Хартлоу вечером, когда он приехал к сыну. Глаза мужчины на изнуренном лице, заблестели, благо, что он давно научился сдерживать слезы, а они рвались из-за благодарности, радости или чаще всего от отчаяния.
Но куда более остро стояла проблема того, что из-за своей тотальной занятости мистер Хартлоу не сможет остаться с сыном с больнице и ухаживать за ним. Редкие набеги в свободное от работы время, чаще всего вечером, ни в коем случае не заменят ребенку постоянного присутствия близкого человека, который может его поддержать и утешить.
У Сэма были и другие родственники, две бабушки и один дедушка. Мать Брайана Хартлоу жила в Сиэтле, но наблюдать за внуком в стенах больницы, а тем более ухаживать за ним женщина, которой недавно исполнилось семьдесят восемь, просто не могла. Когда внук находился дома, она безотказно помогала и приглядывала за мальчиком, но умоляла не просить ее делать это в больнице, потому что слабое сердце рвалось на части от тез картин, которые представали перед глазами пожилой женщины..
Мать и отец Джил перебрались после смерти дочери на восточное побережье в пригород Чикаго. Неизвестно насколько они были жестокосердными или это была попытка сбежали от той боли, которую пережили с болезнью и оборванной жизнью дочери.
Брайан давно оставил попытки надавить на их жалость, родители Джил помогали деньгами пару лет, но потом и эта нить оборвалась. Ни единой открытки, ни подарка, ни даже телефонного звонка. Четыре года тишины и безучастия в судьбе внука были красноречивей любых слов.
Предвзятое отношение к пациентам доктор Хантер пресекала на корню, а потому активное участие Хоуп Ванмеер проявляла не только в отношении Сэма Хартлоу. В отделении не для кого не было секретом, что семилетний мальчик буквально купается во внимании доктора Ванмеер, но исключительно потому, что у остальных ее пациентов, помощниками в лечении и присмотре были, как правило, оба родителя или близкие родственники.
Даже жадная до равноправия Сара Леттерман не пыталась возмущать по тому поводу, что доктор Ванмеер частенько катает Сэма Хартлоу по длинному коридору в редкие минуты свободного времени, читает вместе с ним географические альманахи, которые регулярно приносит мальчику и занимается с ним в игровой комнате.
Единственным человеком, который навещал Сэма была подруга Джил – Аманда. Став крестной мальчику, эта женщина свято соблюдала свои обязанности и старалась заменить ему мать, которую он даже не помнил, но работа и семья оставляли для этого слишком мало времени.
Круг замыкался.
После того, как Хоуп прошла аттестацию и получила допуск к проведению операций, Хантер практически, свалила на нее всю работу и с головой ушла в исследование случая Луизы Финдлоу. Ее торопили воротилы крупной фармакологической корпорации, которые были заинтересованы в окончании испытаний экспериментального препарата, который буквально был создан для сложного случая девочки. Кэрол можно было понять, такой шанс редко кому выпадает в карьере, тем более, что от вредной привычки осуждать кого бы то ни было, Хоуп давно избавилась в виду специфики ее профессии.
Непростая ситуация с Сэмом с одной стороны и поразительная готовность Бенедикта Купера во что бы то ни стало отработать положенное время именно в детском онкологическом отделении – с другой, не давала покоя Хоуп и на фоне приятной усталости после напряженного рабочего дня. В данный момент это еще больше украшало предвкушение возвращения в любимый дом, где ее не будут заставлять выдавливать из себя слова, чтобы не казаться странной и в голове верталась мысль, которую ни как не удавалось ухватить за хвост, она, уже почти обрела форму и была пропитана рассудительностью и логикой.
Добив залпом еще пиво, Хоуп обняла Крис и поцеловала в щеку Брайгеля, в связи с чем пришлось тянуться на цыпочках, даже не смотря на тот факт, что он сидел на стуле, после чего молча стала протискиваться к выходу, ловя чутким слухом дружеские насмешки про «неизменный английский стиль прощаться», которые летели ей в след.
Желтое такси остановилось около дома Ванмееров.
«Если пробегу по ступенькам быстрее, чем машина скроется за поворотом – завтрашний день пройдет, как по маслу!» – мозг генерировал условия, свойственные детям уже автоматически, в то время, как доктор Ванмеер забыв о почтенных тридцати пяти годах, сосредоточено неслась к веранде, затылком чувствуя, что проигрывает Вселенной по всем статьям.
Недовольно глянув через плечо, она поняла, что шустрое такси скрылось давно скрылось из виду, пожав плечами Хоуп направилась прямиком в сад. К ее огромному удивлению в застывшем зеленом царстве, не было и малейшего признака присутствия его бессменного правителя, что немало ее озадачило и порыскав в сумке, она нащупала ключи, отперла заднюю дверь и окунулась в прохладу дома.
– Пааап!
Звонкий голос, прогремел в просторной гостиной и тишина без намека на сожаления вернулась на свое место.
Какие такие дела могли быть у отца в его законный, священный выходной при том, что он имел за собой закоренелую привычку, практически всем делиться с дочерью, полностью наплевав на малейшую таинственность и право на личную жизнь?
Тишина перемешалась с запахом тревожности, которую могли принести даже самые крохотные перемены. Этих незваных гостей Хоп крайне не любила. Хоть она сама была причиной того, что пришлось перекроить собственную жизнь и с легкой душой, но тяжелым сердцем отказаться от семейной жизни с Грегом. Мысли на этой территории еще саднило, но правильность принятого решения не ставилась под сомнение. Может и отец на грани того, чтобы выкинуть фортель в тоже духе?
Хоуп сняла обувь и ступни тот час же запели от восторга, прикасаясь к отполированному деревянному полу. Пока «верхушка» металась в своем привычном нервотрепном ритме, «низы» уже вошли в режим отдыха, желудок молчал, но место, которое было расположено чуть выше этого ненасытного органа, требовало законного бокала вина, благо, что от употребленного пива не осталось и следа, а потому через несколько секунд, почти без промедления, был открыт шкаф, где лежа хранились бутылки и рука наугад выхватила одну из них.
Перемешать дорогой напиток с пивом, Хоуп уже давно не чуралась, зная возможности своего организма.
Не поинтересовавшись этикеткой, она умело достала пробку штопором и приятное слуху бульканье нарушило тишину.
Первый глоток был сделан спешно, с жадностью, вино явно было дорогим, марочным, может быть даже коллекционным уж слишком тонкое послевкусие оставалось во рту, но отец никогда не мелочился и выражал недовольство от разорения винной коллекции только тем, что кидал безобидную фразу:
«Надеюсь тебе понравилось!»
Набеги на винный шкаф у дочери Альберта Ванмеера случались не так часто и мало мальские страхи о том, что дочь станет на шаткий путь алкоголика с годами оставили мужчину, уступив место новой идее, что пусть уж Хоуп лучше и чаще отдыхает, не суть важно как: на природе, с друзьями, шопинг, случайные связи. Жить в таком ритме, как жила она, редкий человек выдержит.
Не выпуская из рук хрустального бокала, Хоуп поднялась по лестнице, отмахиваясь от надоедливых картин, которые подсовывало воображение относительно спешного ухода из бара Люси и Купера. Приучившись не осуждать людей относительно их личной жизни, она добилась той степени бесстрастности, которая сводила ее почти к детской наивности, а потому не раз доктор Ванмеер попадала в неловкие ситуации, когда ее застигали врасплох повседневные вопросы о том, к кому она относит себя – либералы или демократы, порицает ли увеличившееся количество абортов, насилию среди молодежи.
Демонстрируя искреннее удивление она вскидывала брови и спрашивала, а кто сейчас у власти? Но вот, полная отрешенность дала трещину и старые грабли, которые хранились рядом со школьными воспоминаниями, замаячили перед лбом.
Так она и простояла перед дверью в свою комнату, углубившись в свои размышления и грустно буравя взглядом надпись.
Эта дверь была чуть ли не единственным предметом интерьера, который сохранился с момента капитального ремонта, почти в первозданном виде, а все из-за крохотной надписи, которую давным давно сделала ее мать, в попытке устыдить дочь за творящийся в ее комнате бардак.
«БАРДАКВИЛЛЬ!»
Царство загруженных одеждой стульев, миллиона стикеров с заметками, которыми были усыпаны стены, даже наляпистые плакаты Мадонны и Иглс были наполовину прикрыты «более важными» бумагами: расписанием занятий, вырезками из журналов с научными статьями, картину завершали стопки книг на полу и грязная посуда около компьютера.
Золотые деньки беспечности! Но все изменилось со второго курса медицинского колледжа и пытаясь оттолкнуть от себя хоть часть боли, с которой приходилось теперь проживать каждый день, Хоуп кроила себя и свой характер, чтобы свету явился новый человек. Свежая личность должна была служить инкубатором, для затягивающихся душевных ран, вплоть до тех пор, когда лицо вновь может озариться улыбкой.
Прохладный душ смыл с кожи смесь пота и запаха больничной дезинфекции, а удобная домашняя одежда, окончательно ввели Хоуп в состояние близкое к эйфории, но внезапно она нахмурилась и вот уже мысль с поразительной скоростью агрессивной инфекционной болезни с разбега бросилась на умиротворение, а все потому, что не может быть так хорошо долго.
Старая добрая примета работала на удивление бесперебойно, а паранойя, как злой цепной пес тут же набросился на шаткое чувство гармонии.
Потому вино было допито залпом и принято решение, что на сегодня алкоголя вполне достаточно.
Спустившись снова вниз Хоуп от неожиданности вздрогнула, когда увидела отца, сидящего за кухонным столом, он уже закупорил бутылку обратно и убрал штопор в ящик стола, его вид был задумчивым, а проницательные глаза смотрели куда-то вглубь собственных размышлений, которые и прервала дочь своим появлением.
Не говоря ни слова Альберт со странной улыбкой пошарил в карманах брюк и достал ключ на брелке, который тут же мягко заскользил по столешнице в сторону Хоуп.
– Хотел вам с Грегом сделать подарок на свадьбу, но …
Он видел, что дочь чуть ли не судорогой свело все тело и она, чуть ли не до чесотки хотела что-то съязвить, но промолчала и только вопросительно посмотрела на него.
– Ну, теперь хоть будет где укрыться от твоей бабушки. График утвердим позже. Я решил, что хватить откладывать на жизнь и вложил деньги в милый домик на озере Юнион. Главное не поддаться соблазну и не уплыть на нем в океан куда подальше!
Недоумение сменилось на лице Хоуп настоящей детской радостью и Альберт поздравил себя с тем, что несмотря на баснословную цену, которую заломили бывшие владельцы хаусбота, приобретение явно того стоило. С недавних пор радовать своего единственного ребенка и самого любимого человека на свете, превратилось в жизненно важную потребность.
А когда Хоуп крепко вцепилась в отца, повиснув на шее, мотнув головой так, что пряди мокрых после душа волос намертво приклеились к его лицу, они оба весело рассмеялись.
– Вот это сюрприз! Пап, ты же хотел в Сидней съездить!
– Дойдет дело и до Сиднея.
– Я так понимаю, бабушке Уне ни слова?
– Она уже до тошноты насмотрелась на дивное отражение фасадов в водах реки Амстел, так что ничего нового в доме-на-воде она для себя не найдет.
– Ну, ты и конспиратор! Как утерпел не рассказал мне?
Улыбка вроде и осталась на лице отца, но теперь только номинально, а глаза мгновенно погрустнели и наполнились сожалением.
– Для тебя не секрет, какие ожидания меня переполняли...
– Папа, не начинай.
– Ты бы хоть поговорила с парнем. У нас завтра сложная операция, а он ходим сам не свой.
Деловито подбоченившись и серьезно раздумывая над тем, а не добить ли на пару с отцом початую бутылку вина, Хоуп с вызовом скрестила руки на груди.
– Ты будешь удивлен, но я поговорила с ним. Сама подошла к нему, с «белым флагом» смирения и подносом еды, прямо в столовой на виду у всех. Целое шоу! И Грег свою партию отыграл блистательно, в своем духе правда. Наговорил мне бессмыслицы, назвал лицемеркой и ханжой.
– В лицо?
– Нет, но это читалось между строк!
Альберт подозревал, что непростые характеры Хоуп и Грега однажды пересилят их желание быть вместе – крохотные предпосылки, от которых он предпочитал отмахиваться проскальзывали на протяжении тех пяти лет, когда они были вместе.
Молча поднявшись с высокого стула, Альберт подошел к кухонному шкафу и выудил бокал на тонюсенькой ножке, после чего откупорил бутылку и налил себе вина для дегустации.
Смотря себе под ноги, Хоуп чувствовала, как ее снова накрыло раздражение, едва сцена разговора с Грегом в столовой всплыла в голове, но последовательность звуков: пара глубоких вдохов через нос и чередующимися резкими выдохами через рот, едва различимый глоток и тут же булькающее полоскание рта с последующим процеживанием сквозь зубы, вновь заставили ее улыбнуться, так папа сдерживал себя, чтобы не заговорить.
Значит он на ее стороне.
Сейчас он дольет себе вина ровно на половину бокала и тогда будет вновь расположен к конструктивному диалогу.
– Я намерен, на какое-то время его отстранить от работы. Боюсь, что сейчас он не в лучшей форме, чтобы оперировать. Может даже на завтрашней операции заменю его.
Такого резкого поворота Хоуп не ожидала.
– Что ты такое говоришь?! – прошептала Хоуп не веря своим ушам и ее глаза округлились. – Грег почти сравнялся в профессионализме с тобой. Мелкие переживания из-за личных проблем для него не причина, чтобы руки затряслись. Ты не отстранял его, когда он сам об этом просил. Помнишь? Когда его дядя умер, а он его обожал. В тот момент ты как раз проверял его на прочность и даже на похороны в Орлеан не отпустил, так что извини, это чистой воды блажь!
Но вдруг, Хоуп осенила мысль, которая, казалось бы лежала на поверхности и она даже приоткрыла рот и выпрямилась словно ей ладонью по спине хорошенько приложили.
– Я так понимаю, сейчас будет написана новая глава к опусу «Портрет чудовища– Ванмеера», – флегматично прокомментировал Альберт и сделал глоток побольше, готовясь в мыслях слишком эмоционально не реагировать на очередное озарение своей дочери.
– Ты лепил из нас чету потомственных хирургов?! На железобетонном фундаменте общих интересов?! А теперь, когда один из компонентов не оправдал твоих надежд, ты потерял к нему всякий интерес и пытаешься искать недостатки? Вот скажи, меня бы ты тоже отстранил?
– Ты другое дело!
– Да неужели?!
– Я наблюдал за тобой на операции пациентки Ормонд. Хотел бы я похвалить Грега за ту бесстрастность, которая была у тебя в тот момент, но увы, – сквозь зубы спокойно процедил Альберт, удивляясь тому, что родное дитя может позволить себе подобные мысли, а ведь далеко не беспочвенно и потому ругать ее уже поздно за такую ересь.
– Правда?!
Замотав головой Альберт принялся теребить брелок, подталкивая его пальцев в разные стороны.
– Твоя право думать как угодно, но у меня плохое предчувствие!
– Нет! Плохое предчувствие у тебя должно было появиться, когда ты на меня Купера спихивал!
Сдерживая гнев, Хоуп уселась рядом с отцом и подставила свой бокал.
– Неужели натворил что-то? – едва пряча улыбку, Альберт подлил вина дочери.
– Нет, но под ногами путается страшно, благо, что завтра он примет правильное решение и попросится обратно к тебе. Благодетелю ведь не откажешь! Так что удачи!
– Что ты с ним сделала?
– Ничего! Поприсутствует завтра на пункции костного мозга, всего-то делов!
– Кто его туда допустит? Уиттон еще не выжила из ума!
– Его дело маленькое – помогать с тяжестями.
– Это ты так про пациентов?
– Это я так про единственный его талант – поднять, перенести или подержать ребенка.
– И малышей?
Хоуп замялась и в ее глазах мелькнул священный ужас.
– Ты что! Маленьких я сама помогаю держать, еще сломает что-нибудь. Сам знаешь, старшие не так сопротивляются, понимают все...
– Зато кричат так словно за это призы выдавать будут.
– Не смешно, – резко отрезала Хоуп, шестым чувством разделяя тревогу отца.
Будто прибывая на одной волне они одинаково переживали некие грядущие события, ход которых был неумолим и грозил катастрофой.
В гостиной повисло напряженное молчание, после чего, комнату почти синхронно облетели два тяжелых вздоха.
Можно было вступить в добротный спор и чего там греха таить, от души поругаться, выложить явно весомые аргументы и лишний раз продемонстрировать не дюжий интеллект, которым обладали оба собеседника, но они молча вцепились в бокалы, принявшись медленно потягивать чудесный напиток, пока, через четверть часа отец с дочерью не добили бутылку. Они сидели рядышком, уставившись в одну точку и даже не моргали.
Но вот, Хоуп набрала побольше воздуха в легкие и Альберт содрогнулся, что придется снова отбиваться в словесной перепалке, чего вовсе не хотелось.
– А что за случай?
Довольная улыбка тот час же медленно растянула губы отца и уголки глаз заполонили мелкие морщинки, которые ему так шли. Эти маленькие недруги женщин, преображали Альберта, добавляя ему харизмы и внутреннего достоинства с каждым годом все больше и больше. В этом была вся Хоуп, это было его наследие и отрада, малоразмерная копия, едва ли не клон, даром, что женского пола, с небольшими различиями во вкусовых предпочтениях и взглядах на жизнь.
– Синдром Гиппеля-Линдау с поликистозом внутреннего уха.
У нее даже руки затряслись мелкой дрожью.
– Во сколько операция? В обзорной будет?
– Конечно, случай же редкий. В четыре часа начинаем.
– Черт! Не успею! Или успею?
– Не ругайся! – строго одернул отец.
Уж что-что, а чертыхания в доме были под запретом и Хоуп старалась относиться с уважением к тому насколько ее самый близкий человек был набожным.
– Прости...Так значит, Грег будет ассистировать?
– Нет, ассистировать буду я. Этого пациента ведет Паунд. Уникальное исследование длиною в несколько лет и завтра финишная прямая. Эта операция прославит его.
Но внезапно, Альберт осекся и с виноватым видом посмотрел на дочь, зная, что она ответит ему взглядом полным священного ужаса, но ничего общего с религией ее переживания, увы, не имеют.
Забегать вперед и приписывать операции успех – было плохой приметой.
– –
В процедурной витала прохлада и в унисон всем помещениям в отделении, где проходили лечение дети, стены были украшены яркими рисунками из диснеевских мультфильмов, но это было слабым подспорьем для маленьких пациентов, которым эти картинки были первым сигналом тревоги.
Хотя нет... Не первым. Паниковать дети начинали уже тогда, когда мама выводила из из палаты или выносила на руках и отдавала медсестре, улыбчивой, приветливой, знакомой, доброй – она точно не обидит, но едва перед глазами мелькали знакомые картинки, а мама пропадала из поля зрения, тогда услужливая память и рефлексы, в обход детского ума тут же выдавливала слезы и звали к ним в компанию страх. Казалось, в этот момент слух отключался у малышей и они на каждое утешительное слово реагировали, как на пытку.
И не важно, что за час до процедуры, ребенку дали обезболивающее, доза которого была выверена и оно будет действовать. Без анестезии это все равно, что удалять нерв из зуба – острая, пульсирующая боль, словно легкими прикосновениями тебя прожигают острой, каленой иглой, а так, только неприятные ощущения, дискомфорт. Исключения, конечно, бывают. Те несчастные, у которых выявлена аллергия на применяемые анестетики. Им приходилось искать замену, но, увы, не столь эффективную. Таких детишек на все отделением было только двое.
Мальчика, которому на вид было не больше двух лет, на процедурный стол уложила медсестра, он не плакал, нет – надрывно кричал и захлебывался. У него как раз была аллергия.
Его мать, сейчас заламывая руки, ожидала, когда ребенка принесут обратно в палату и тихо глотала слезы, не в силах его утешить. Эта женщина боролась за жизнь сына с самого его рождения и понимала, что слезы помогают снизить давление в груди и облегчают ее состояние, но никак не помогут ее мальчику, а потому к его возвращению, она должна быть спокойна, чтобы передать это благостное состояние и утешить свое чадо.
Другое дело мамы, которые находились в начале пути этой долгой изнуряющей борьбы. Их называли двойными пациентами, потому что приходилось давать успокоительное сразу двоим. Этим женщинам, к слову сказать, решительно настроенным и до поры до времени, уверенным в том, что над страшной болезнью будет одержан верх, еще только предстоит пережить несколько переломных моментов и на личном опыте узнать, что надежда в этих стенах больше напоминает кожу сильно обгоревшего человека, которая с огромным трудом нарастает, снова воспаляется, вот, вроде бы все позади, но неожиданно покровы лопаются и опять кровоточат, болят и наступает очередное испытание.
Проведя бурный вечер с Люси, Бенедикт отправился в студию, захватил оборудование и поехал на съемку, которая закончилась далеко за полночь, после чего отправился домой и с жадностью выспался, вплоть до того момента, как будильник вырвал его из сладостного забытия.
Объект страсти претендовал на звание «Женщины года» и не только из-за талантов, которые были проявлены в любовной горячке, Нэд не услышал, ни единого слова протеста или обиды, когда он спешно одевался, чтобы покинуть мотель. Выходной для врача был единственной возможностью нащупать свою «нормальную» жизнь и хоть немного привести ее в порядок, а потому мисс Фишер предпочитала не тратить время на слова.
Облаченный в стерильную одежду, с маской на лице, Бенедикт стоял тихо в углу и ждал распоряжений от доктора Уиттон, усердно рассматривая полы. Заявившись за пол часа до обозначенного времени в ординаторскую, он увидел, что Хоуп находилась там только ради того, чтобы молча схватить его за рукав и отправить переодеваться, даже не пытаясь скрыть тот факт, что она самым натуральным образом принюхивалась к нему в надежде уловить запахи спиртного, но таковых просто не было и короткая пробежка, а по-другому перемещаться по длинным больничным коридорам, эта женщина, кажется, просто не умела, прошла в полном молчании.
Поступив в распоряжение доктора Уиттон, Бенедикт получил краткие и простые инструкции, после чего он с облегчением выдохнул, узнав, что ему не доверят «сохранять неподвижность» детей младше семи лет.
Напряжение читалось на лицах всех кто присутствовал в процедурной, но одинаковые переживание здесь ничуть не сыграли на то, чтобы Бенедикт унял дрожь в руках, только взглянув на Хоуп, он невольно проникся завистью к ее умиротворенному облику, от которого вдруг стало тошно. Словно почувствовав на себе пристальный взгляд, доктор Ванмеер резко подняла глаза на Купера и к его огромному удивлению подбадривающе кивнула.
Будто вечность отделяла Бенедикта от того мгновения и до надрывного детского крик, от которого кровь в жилах сворачивалась, заставляя мышцы деревенеть.
Пока Хоуп укладывала мальчика себе на сгиб локтя, облокотившись на процедурный стол, она все время что-что болтала на тарабарском детском языке, отвлекая внимание ребенка, темнокожая медсестра плотной, атлетической комплекции по имени Хэтти, ловко продела его ножку в стальной корсет, который изнутри был отделан чем-то мягким и зафиксировала конечность в неподвижном состоянии, широкими ремнями.
Со стороны казалось, что Ванмеер едва-едва касается малыша, но Бенедикт видел, в каком напряжении были натянуты мышцы на ее руках, а застыв в неудобной позе, она перекрывала собой вид для мальчика на доктора Уиттон, которая с поразительным хладнокровием и точностью, ощупала бедро, обработала участок кожи антисептиком и вооружившись большим шприцем с двухсантиметровой иглой, проткнула острием кожу и через секунду, добравшись до кости, стала совершать вращательные движения, пробираясь к костному мозгу.
Лицо малыша сначала покраснело, а потом от натужного вопля мимические мышцы, достигнув своего предела сжатия, стали бело-серыми, даже слезные каналы были сдавлены, перекрыв ход жидкости.
Завороженно наблюдая над тем, насколько все были сосредоточены, а лица женщин нельзя было назвать иначе чем непроницаемой маской, Бенедикту пришлось приложить усилия, чтобы не подойти ближе к ребенку и утешить. Каким чудом Гремелке удавалось и здесь сохранять бодрость в голосе и обещать каждую секунду, что все сейчас закончится – оставалось задагкой.
Быстро отобрав нужное количество жидкости, которая была очень похожа на кровь, доктор Уиттон вынула игру, передала материал второй медсестре и обработала место прокола, в то время как ребенок уже икал и судорожно хватал воздух ртом, захлебывался слезами. Истошные крики прекратились, Хоуп несколько раз выдала смешной звук, чем отвлекла мальчика и на секунду он замер в недоумении, чтобы с новыми силами обиженно поджать губы и продолжить жаловаться на жестокий мир бессловесно и громко, как умел.
Следующие двое детей были старше: четыре и пять лет. Девочка жалась к рукам Хоуп, плакала, невнимательно отвечала на отвлекающие вопросы и все норовила следить за тем, какие инструменты держит в руках доктор Уиттон. В свои четыре года она уже понимала, что надо терпеть, но пока не могла смириться с этой необходимостью и потому долго не отдавала свою ногу для заключения в подобие кандалов.
Только короткое «Ой» резко вылетело из ее рта, когда игла проткнула кожу, а на манипуляции с костью, она тихо заплакала и крепко держась за руки доктора Ванмеер, только и спрашивала: «Уже все?». Но едва девочка начинала приподниматься, к ней тут же осторожно, но торопливо подходила Хэтти и мягко придерживала за плечи, да так и оставалась стоять, пока доктор Уиттон ей не кивнула, что можно отпускать.
Впитывая в себя каждое действие и слово, Бенедикт замерев от шока, стоял с лицом, оттенок которого приближался к цвету маски, закрывавшей его лицо. Перед глазами мелькали шприцы, зажимы с ватными тампонами, пробирки, белая форма четырех женщин, короткие приказы доктора Уиттон и, как точка опоры для разума, спокойные, улыбчивые глаза Хоуп.
Присутствие Купера внесло в напряженную атмосферу некую непринужденность и в кратких перерывах между тем, как менялись маленькие пациенты, медсестры давали советы и шутливо подбадривали.
Но, вот, в двери процедурной появился мальчик, на вид которому было не больше шести, только рост и выдавал тот факт, что он был немного старше. Волосы на голове были обриты – первый признаки стремительного выпадения только так и маскировали, щуплый, но не затравленный, он заметно нервничал, но старался не подавать вида, только когда дверь за них мягко захлопнулась, он с опаской оглянулся и тут же прижался затылком к доктору Ванмеер, которая стояла за ним, обняв рукой за плечо.
– Алекс, помнишь, я тебя с Нэдом знакомила? Вот и пригодился его единственно ценный для нас талант, если ты меня понимаешь...
Но куда там, Алекс смотрела на высокую фигуру малознакомого мужчины с недоверием и страхом, подталкиваемый Хоуп к процедурному столу, он делал крохотные шаги.
– Бенедикт смелее, – доктор Уиттон пресекла замешательство и он, отлепившись от стены, решительно подошел к мальчику, приспустив маску с лица.
– Алекс, ты не поверишь, но для меня это впервые и я уже такого страху натерпелся, так что я рассчитываю на твою помощь и сотрудничество, – не в меру серьезный тон и разговор на равных возымел свое действие и мальчонка просиял.
– Бывает, я в первый раз тут так кричал, что меня в палатах было слышно.
– Покажешь, как мне лучше тебя держать?
Бенедикт растеряно протянул ему руки, а Алекс и не заметил, как уже сидел на столе и укладывал широкие лапищи Бенедикта, строго на строго наказывая, чтобы нога не двигалась, старательно повторяя слова врачей и по-детски коверкая термины. Доктор Уиттон не могла сдержать улыбки, в то время, как Купер ощущал животный ужас от того, что это дите дало себе труд запомнить трудные слова и не подавлять свой страх, чтобы только чувствовать себя задействованным в чем-то большем, чем страшные, болючие уколы.
Неожиданная бравада и готовность, с которой мальчик откликнулся на хитрый прием Купера, выбили уверенность в том, что он все же переживет эти три часа, проглатывая подступающий к горлу ком.
Хоуп стала у изголовья стола и осторожно гладила Алекса по голове, распрашивая какие мультики он будет смотреть вечером и что давали на завтрак, но вот он поморщился, когда игла вошла в кость и глубоко вздохнул. Нэд почувствовал, как напряглись слабые детские мышцы по его пальцами, но Алекс не позволил себе шевельнуться больше.
– Ну, вот! Не больнее же, чем в прошлый раз?
– Нет, скоро уже привыкну.
Ногой дергать, а тем более вырываться мальчик даже не собирался, а потому буравя взглядом тонкую конечность, которую Бенедикт удерживал без особого труда, возник закономерный вопрос о том, настолько ли нужна его помощь. Словно прочитав его мысли, доктор Уиттон, вытягивая поршень шприца кивнула:
