Текст книги "Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты"

Автор книги: Макар Бабиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 43 страниц)

Архип Фетисов рассказывает о ранении своего командира, а сам с трудом удерживает слезы. За два месяца он успел душой привязаться к Максимову. И сейчас, в бою, Архип все время был поблизости от него – Виктор держал его при себе, напарником. Но когда выбивали японцев из машин, Фетисов увлекся и не заметил, как пуля настигла Виктора. Потому он и терзается сейчас. Круглое лицо его жалостливо вытянулось, губы кривятся в гримасе, как будто он вот-вот заплачет, но брови нахмурены, сошлись у переносицы, а глаза сурово поблескивают. То, что он проглядел командира, не уберег его в бою, Архип тяжело переживает. И не наказания или осуждения друзей страшится он. Душевная жалость к товарищу, обида за свою промашку обливают кровью его сердце. И этот молодой девятнадцатилетний паренек нашел в себе силы не поддаться плаксивому настроению, не убиваться безысходным горем. Сколько я его видел – он старался искупить вину, которую сам за собой признал. То он в последней группе прикрывал отходящих, то бежал впереди тех, кому надо было пробить дорогу через японский заслон для остального отряда, то сам просился у меня в поиск. Все время в деле, все на глазах.

Посылаю связного к командиру отряда вызвать к нам доктора Гончарука, а бойцам приказываю дальше Максимова не тащить, положить тут в низине, быстрее найти Тярасова, чтобы сделать Виктору перевязку. Сами по канаве бежим дальше.

Метрах в двадцати, у раскидистого, ветвистого дерева, между канавой и обочиной дороги, натыкаюсь на убитого десантника. Он опирается на свою полуавтоматическую винтовку, склонившись до земли. Стоял он на коленях, стрелял прямо из канавы, прислонившись спиной к дереву, а не укрывшись за ним. Еще с моста я видел этого солдата: тогда он присел возле дерева и стрелял по японцам вдоль по шоссе.

Перевернул его и заглянул в лицо. Это солдат из высадившейся с нами роты автоматчиков. В суматохе высадки он оторвался от своих и прибился к нашему взводу. Видно, из числа молодых, необстрелянных бойцов. Почему-то он оказался в бою не в пилотке, а в фуражке с ярким кантом. Может, из лихачества: кое-кто из матросов тоже любил покрасоваться в бою в бескозырке. А может, просто по неопытности. Пуля попала ему прямо в лоб, чуть пониже звездочки. Метко стрелял японский стрелок, видно принял солдата по малиновому околышу фуражки за офицера. Немного не дожил до победы этот русский паренек, лишился жизни на корейской земле, на которую ступил всего лишь какой-то час назад. Совсем короткой оказалась для него эта война…

По канаве одолели еще метров двести. Тут вдоль края дороги, за бортиками, на скатах и в канавах потянулась цепочка наших бойцов. Упрятались за бетонными столбиками, за оградительным бордюром и шпарят очередями из автоматов. У японцев огонь реже, но звучнее: они отстреливаются из карабинов и винтовок.

Перебираюсь от Овчаренко к Бывалову. Матросы стреляют по японцам, которые укрылись в домах поблизости, попрятались за заборами. Отходить они перестали. Засели в каменных зданиях и отстреливаются теперь из винтовок, держат нас на почтительном расстоянии. Мы сблизиться с ними тоже не можем – автоматы наши их мало беспокоят. Запала для атаки у нас нет, да и соваться к укрывшимся японцам опасно. Если только обходом. Но оставлять захваченный мост взводу нельзя. А растянулись мы до предела. Так залегли друг против друга и перестреливаемся.

Постепенно огонь начинает слабеть. Приказываю Бывалову, Овчаренко и Тихонову выставить и замаскировать на этом рубеже посты, остальных бойцов отвести немного назад, подготовиться на случай, если японцы вознамерятся контратаковать нас. Надо расположить цепочку десантников по обеим сторонам дороги, захватив метров полтораста-двести в одну и другую сторону. Нам никак нельзя пропустить японцев к переправе. Сам со связным отправляюсь к мосту, где остались бойцы отделения Максимова вместе со своим раненым командиром. По дороге идти еще не рискуем, возвращаемся опять по канаве.

На шоссе стоят отбитые у японцев полдесятка грузовых машин, три легковые. Часть все же успела в начале боя развернуться и умчалась обратно в город. Два грузовика совсем сгорели, остались от них лишь металлические остовы. Кругом следы только что утихшей схватки: на дороге и в канавах еще лежат неубранные погибшие японские солдаты – их наберется десятка два, валяются стреляные гильзы, асфальт во многих местах исковеркан гранатами, выщерблен пулями, кое-где тлеет и дымит сухая трава.

IV

Поднимаемся по насыпи к въезду на мост. Теперь тут тихо. Людей на проезжей части нет, они спустились к подножию насыпи, укрылись, где можно, у подходов к мосту. Он теперь в наших руках, японцы проскочить по нему на юг уже не смогут. И с той стороны подкрепления в город беспрепятственно не доберутся.

Напряжение спало, вспомнил, что надо закурить. Достал из-за голенища набитую про запас свою видавшую виды трубку и жадно затянулся. Удивительно приятна бывает эта первая затяжка после нескольких часов острого нервного возбуждения. Только солдат может объяснить то блаженство, которое испытываешь от перекура после боя. Тут даже необязательно выкурить всю трубку или цигарку, для первого раза достаточно нескольких глубоких глотков ароматного дыма. Уже потом, когда успокоишься, можно не спеша, смакуя и переговариваясь с товарищем, выкурить еще не одну трубку или «козью ножку». А теперь лишь несколько торопливых затяжек.

Большинство разведчиков-североморцев издавна привязались к трубкам. Разными путями добывали их себе – мастерили сами, покупали, выменивали, приобретали свои и заграничные. Трубка на войне, особенно для разведчика-десантника, имеет много достоинств: табак расходуется экономнее; не надо доставать и беречь такую дефицитную в военное время вещь, как бумага, а нам, разведчикам, вообще из газеты крутить цигарку не полагалось – по окурку неприятель может сделать некоторые выводы; в темноте огонь от трубки не заметен; при холоде горячая трубка руки греет, а когда табак совсем кончится и без него невмоготу – пососешь пустой мундштук, и застоявшийся запах хоть немного побудоражит кровь.

Пока докурил трубку, молодые матросы-тихоокеанцы Дегтярев и Фетисов, впервые попавшие в настоящую боевую схватку, перебивая друг друга, возбужденно рассказывают, как торопились к мосту, как громили автоколонну.

– Когда японские пулеметы положили нас на землю перед мостом, ну, думаем, конец свету, не подняться больше, покосят тут всех, так и останемся в этой ложбинке лежать навсегда. Аж небо показалось с овчинку. Ан нет, оказывается, не конец, еще не самое страшное. И тут нашелся выход. Спрятались за насыпь – и пулеметы не достигают. Опять ожили. Думать, выходит, везде надо, а прижали – быстрее соображай, осматривайся, да не торопись выскакивать. Прикинь, куда лучше бежать или ползти. И долго тоже не лежи, а то страх одолеет, не посмеешь вновь от земли оторваться. Как за насыпью глянули, что до моста можно проскочить без опаски, – тут уж и без команды кинулись вперед. Подобрались вплотную – гранатами по японцам, еще рывок – и мост наш.

Радуются ребята, хорошо, говорят, получилось. И ни царапинки у них ни одной, и машины не пропустили, да и японцев покосили немало.

Фетисов что-то еще хотел сказать, а Дегтярев спешит со своим – как сбили японцев с дороги и вытряхнули из машин. Выскочили, говорит, на шоссе – машины навстречу. Запустил он очередью сразу чуть не на полдиска. И про гранаты забыл. А тут Соболев киданул. И пошла… Машины встали, японцы кто стреляет, кто прыгает через борт и бегом удирать. «Не успеваю поворачиваться, куда и стрелять. Прижал голову к плечам, пригнулся и не сразу пойму, что делать… Кругом пальба, пули и осколки свистят, не разберусь, вдруг попаду в своего. Такая суматоха – не сразу поймешь, в какую сторону и кинуться. Выскочил за машину, вижу, японец спрятался за колесом, боком ко мне. Запустил по нему очередь – смотрю, свалился. А следующая машина горит, я от нее в сторону, вдруг взорвется…»

– Ребята молодцы, уже схватили первую науку. Очертя голову в пекло не суются, – хвалит Фетисова и Дегтярева Петр Карачев. Он помощником у Максимова. Бойцы от похвалы сразу притихли, смутились, как будто своим рассказом сами напрашивались на поощрение.

Оставив ребят, я отправился к группе командования отряда. На поляне, слева от дороги, невдалеке от окраинных домиков, расположились Денисин и Леонов. Тут развернулся штаб десанта первого броска, здесь же наш полевой лазарет. Поблизости целым табором расселись на земле не менее сотни горожан. Начавшийся бой загнал их сюда. Тут женщины с детьми, немало мужчин, одетых в простую одежду, есть и довольно интеллигентного вида люди. Кто они такие, нет ли среди них японцев, а может быть, и переодевшихся военных – пока разобраться трудно, надо расспрашивать самих сидящих. Наш переводчик присел на корточки около группы корейцев и о чем-то беседует.

Корейцы говорят, что они хотели укрыться за городом, в сопках, но не успели. А при опасности решили быть возле русских моряков, чем поблизости от японцев. От них добра не жди. Что стричь шерсть на спине черепахи, что надеяться на доброту японского самурая – одинаково.

Немного поодаль от корейцев, в сторонке Денисин и Леонов допрашивают пленных. Их четверо: трое солдат и один унтер-офицер. Двоих захватили ребята из моего взвода и двоих бойцы Никандрова.

Чуть позже Леонов коротко сказал мне о показаниях пленных. Общих замыслов старшего командования гарнизона они не знают, никаких приказов на этот счет пока не объявляли. О возможности советского морского десанта предупредили. Но полагали, что выброска может быть предпринята завтра или послезавтра. Они никак не думали, что Тихоокеанский флот столь быстро, буквально на следующий день после Начжина, предпримет десантную высадку в Чхончжин. Уж очень короткий перерыв. Видно, русские подготовили крупные силы для десантов, раз столь быстро и, по мнению пленных, даже рискованно высаживают один десант за другим. После сегодняшнего утреннего появления советских торпедных катеров на подходах к бухте Чхончжина было приказано готовиться к отражению возможного десанта. Но на такой небольшой интервал никак не рассчитывали. По своему опыту они считали, что пройдут еще сутки или двое, пока после разведки сможет подойти десант к их городу. Столь быстрой высадкой мы смешали все их планы. Правда, они еще не догадываются, что это десант первого броска. Думают, что высадилось уже довольно много наших сил.

Для отражения попытки десанта к Чхончжину подтягиваются подкрепления из Нанама и подходят подразделения, стоявшие вблизи границы и отступившие через Унги и Начжин. Так что завтра и послезавтра они ожидают очень ощутимую поддержку за счет этих сил.

Узнав об этих надеждах японцев, мы сами рассчитываем упредить их, полагаем, что первый и второй эшелоны придут раньше, чем подтянутся японские подкрепления.

Мой помощник Семен Агафонов уже доложил Леонову, как взвод пробивался к мосту и захватил его, как перехватил автомашины и отбросил японцев назад в город.

В той стороне, где расположился взвод Никандрова, и оттуда, где, по расчету, должна находиться рота Яроцкого, все еще слышится стрельба. Правда, она не столь сильная, как полчаса назад, но все же чувствуется, что передышки там еще нет.

Сказав Леонову, что бой на участке моего взвода утих, а матросы готовят вдоль шоссе укрытия на случай, если японцы предпримут атаку, я пошел посмотреть наших раненых, навестить там Максимова.

Виктор лежит на травяной подстилке. Глаза его закрыты. Тимофей Гончарук на мой немой вопрос отвечает, что положение его неважное. Сердце сжимает жалость. Неужели опять такая жертва в этих завершающих боях? И на севере в конце войны отряд постигло непоправимое: буквально в последнем бою при освобождении Печенги погибли наши ветераны Анатолий Баринов, Александр Манин, Иван Лысенко, Владимир Фатькин…

Озорной, словоохотливый, остроумный Макс – Максимов пришел к нам почти три года назад, после тяжелых потерь, понесенных отрядом осенью 1942 года. За последующее время Виктор очень многое постиг в науке разведки, уже более года он командует специальным отделением. Максимов настолько сросся со своими боевыми товарищами, стал своим и близким в нашем кругу, не слишком падким на внешнее проявление сердечной привязанности, что как-то трудно представить отряд без него или его в каком-то другом месте. Он, наверное, не пропустил ни одной операции, а может, даже побывал во вражеском тылу больше кое-кого из тех, кто пришел в разведку вместе с ним. Хранящего в своей памяти неисчерпаемое множество всяких затейливых историй, Виктора часто можно было видеть в окружении товарищей. Перебирая пальцами, как бы стараясь размять свою непослушную шевелюру, чуть-чуть картавя, он не спеша, с серьезной миной, потешал друзей несусветными историями и анекдотами.

Жизнь Виктора очень похожа на судьбу многих его сослуживцев по флоту. Детство и школьные годы прошли в Ленинграде, городе, которому история уготовила роль родоначальника русского флота. Правда, в семье его моряков не было.

Ленинград всегда всей своей жизнью был связан с морем, с Балтийским флотом. Накануне Великой Отечественной войны и после нее базы Краснознаменной Балтики были вынесены далеко на запад, перед флотом открылись дальние горизонты и новые широкие просторы. А до этого основная масса моряков находилась в Ленинграде и в Кронштадте. На глазах ленинградских мальчишек и юношей кипела их жизнь. Многие буквально с младенчества впитывали в себя обычаи и традиции флота, мечтали о морской романтике.

Увлекся морем и Виктор Максимов. И когда после окончания школы его спросили, куда он пойдет дальше, у него был готов ответ: в Высшее военно-морское училище. Иногда с грустью он говорил нам, что учебу эту он принужден был прервать по здоровью и отправился служить на север. А тут и застала его война.

Был он хорошим спортсменом, особенно хорошо плавал и некоторое время служил в Полярном инструктором по плаванию. Как и всем другим разведчикам отряда, в то время называвшегося добровольческим, Максимову после настойчивых просьб удалось добиться перевода в семью морских разведчиков. В своем рапорте на имя командования флота он просил оказать ему доверие, чтобы тут, на севере, драться за истерзанный, осажденный врагом, но несгибаемый родной Ленинград. И написано это было в рапорте не для красивой фразы. Коммунист Максимов выдержал высший экзамен своей принадлежности к партии.

Как-то в операции на мысе Лангбюнес в Северной Норвегии отряду удалось неожиданно напасть на немецкую автоколонну и разгромить ее. Отделение Максимова, как и другие разведчики, укрылось за высокими снежными буграми, за зиму накопившимися при очистке шоссе. Когда более десятка фургонов поравнялись с десантниками, одновременно в головную и хвостовую машины полетели противотанковые гранаты. Сразу же возникла пробка. В суматохе внезапного ночного нападения бойцы Максимова выпотрошили немцев из нескольких задних машин. Те, кто оказал сопротивление и пытался бежать, – навсегда остались на том холодном норвежском берегу, четырех офицеров скрутили и на надувных резиновых шлюпках доставили на катера. Собрав штабное имущество, матросы подожгли машины и подорвали пушку, которую немцы везли на прицепе.

Немецкие артиллеристы так были ошеломлены неожиданным ночным нападением и парализованы бесцеремонностью, с какой их вытряхивали из автомобилей, что никак не могли уразуметь, что на них напали русские матросы, и заплетающимся языком бормотали что-то невнятное. Только оказавшись на катере, они пришли немного в себя и тогда объяснили, что им показалось, будто колонну обстреляли советские ночные самолеты.

Или еще такой случай. Командованию флота надо было выяснить характер обороны противника на одном из приморских участков. Предстояло это сделать очень скрытно, неприятель не должен был ни в коем случае узнать о пребывании наших разведчиков на этом берегу.

В операцию отправилось отделение Максимова. Долго и тщательно готовились бойцы к выполнению задания.

Высадили их на вражеское побережье глубокой штормовой зимней ночью. Пройдя по пурге около двух километров до назначенного места, разведчики зарылись в снег и стали ждать рассвета. За ночь снежным бураном не только занесло их следы, но и засыпало самих так, что обнаружить можно было с трудом.

При свете короткого полярного дня разведчики делали зарисовки местности и укреплений, фотографировали боевую технику и немецких солдат, которые ходили совершенно безбоязненно и свободно. Когда наступала ночь, зарывшиеся в снегу бойцы засыпали чутким сном.

Так прошло трое суток. На морозе, лежа в снегу, почти без движения, моряки зафиксировали весь распорядок немецкого гарнизона: когда сменяются наряды, как работает связь, по какой дороге и в какое время ведется сообщение с другими подразделениями, где и как расположены орудия и огневые точки. Коченеющими пальцами в блокноты было записано все до деталей.

Ушли с берега моряки незамеченными и следы своего пребывания старательно скрыли. Когда вернулись на базу, не скоро удалось залечить обмороженную на лицах и на руках кожу. А там, на чужом берегу, никто из них и не подумал, что можно встать, размяться, согреться, только снегом растирали ноющие от холода пальцы. Зато добытые сведения сберегли жизнь многих бойцов в последующих операциях.

Владел фотоаппаратом Максимов отлично и в нашей лаборатории вместе с Петром Алексеевым нередко колдовал над расшифровкой замысловатых снимков или составлял экспозиции заснятого района.

И сегодня из-за профессиональной привычки фиксировать все примечательное, схватить на пленку какой-нибудь необычайный кадр, Максимов так увлекся, что забыл на время про осторожность.

Доктор перевязал Виктора, дал что-то утоляющее боль. А что еще можно сделать в походных условиях?

Гончарук говорит, что если удастся вскоре доставить Виктора на базу, то можно надеяться на благополучный исход. Пока же ему нужен полный покой. А как же его не трогать и не тревожить, если каждую минуту японцы могут заставить подняться и быстро переместиться в другое место? Уж если прижмут и придется уходить отсюда – только кому-то из крепких матросов надо будет нести его на плечах.

Виктор пришел в себя, потяжелевшим взглядом обвел нас, склонившихся над ним, пересохшими губами чуть слышно попросил попить. Горлышко фляги стучит о зубы, струйка воды течет по щеке на шею и за ворот гимнастерки. Напившись, откинул голову и снова замолк. Я постоял еще с минуту и больше не смог тут оставаться: тяжелым камнем и на меня навалилась постигшая Виктора беда.

Леонов приказал Владимиру Оляшеву и Николаю Зубкову помогать Гончаруку, ни на минуту не оставлять Максимова. Сейчас только он в таком тяжелом состоянии. Все остальные наши раненые могут ходить сами.

V

День стал клониться к вечеру. Уже пятый час. Денисин и Леонов передали донесение командованию флота о результатах высадки десанта в Чхончжин и об обстановке в нем.

Из штаба флота получили радиограмму, в которой вице-адмирал Фролов сообщил, что Военный совет возлагает на сводный десантный отряд задачу держаться в Чхончжине в ожидании подкреплений дольше, чем это было предположено первоначальными расчетами. Выход первого эшелона из Владивостока задержался, придет он в Чхончжин только завтра утром, а не сегодня, как предусматривалось планом. В ближайшие часы для поддержки будет высажена еще одна пулеметная рота. Надо во что бы то ни стало продержаться в городе до утра, сохранив за собой захваченный плацдарм.

Известие это нас не обрадовало. На плацдарме десантников всего полторы сотни, а вражеских войск в городе и его окрестностях не менее четырех-пяти тысяч, и что они предпримут за это время – еще неизвестно.

Сейчас очень нужен был бы сведущий «язык», чтобы выведать о планах японского командования. Те несколько младших чинов и рядовых японских солдат, которых успели допросить, пока ничего путного о намерениях своего командования нам не рассказали. Удалось лишь выяснить у них примерную численность гарнизона, расположение основных оборонительных сооружений.

Уже много лет в Чхончжине размещается кавалерийский полк. Казармы его в северо-западной части, на окраине города. В городских казармах живут солдаты пехотного полка. Вчера и на рассвете сегодня и пехотинцы и кавалеристы почти все были выведены из казарм и отправлены на оборонительные рубежи севернее города. Остальным приказали находиться в городе и в порту и быть готовыми к отражению советского десанта. Утром поездом из Нанама приехали курсанты офицерского училища.

Не исключено, что вражеские солдаты, питая еще какие-то надежды на благоприятный поворот событий для себя, стараются скрыть от нас нужные нам сведения.

Решили попытаться порасспросить корейцев, может быть, они помогут нам пролить свет на замыслы японского командования. К тому же это хорошая возможность выверить правдивость показаний японских военнослужащих.

Отозвав в сторону нескольких горожан, спросили их, что они знают о численности японских войск в городе, были ли пополнения в последние дни. Все они вполне искренне, как нам кажется, стараются помочь нам и рассказывают, что видели и слышали. Они тоже подтверждают, что сил у японцев тут много. Как началась война, никакие части из города ни на север, ни на юг не уходили. Сколько точно солдат в гарнизоне – это, конечно, было для них секретом, но, наверное, тысячи три или четыре, а может быть, и больше.

Много японцев на батареях полуострова Комалсандан и на оборонительных позициях вокруг города, но туда корейцам было запрещено соваться под страхом смертной казни. На карте они показали, где, в каких местах японцами установлены береговые и зенитные батареи. Танков, говорят, в городе нет, их тут не видели. Военные корабли были раньше, крупные приходили редко. А небольшие военные суда, но с пушками, наверное сторожевики, ушли из бухты дня три назад.

После допроса пленных и разговора с горожанами не остается никакого сомнения, что японцы не собираются оставлять Чхончжин, более того – они пополняют гарнизон подкреплениями. Оборонительные рубежи на подступах к городу удерживаются постоянным гарнизоном, орудия береговых и зенитных батарей сохраняются на своих позициях. А все это означает, что город этот взять и удержать так бескровно, как Унги и Начжин, нам не удастся, за него придется еще драться и на улицах, и на внешнем поясе. В этой тревожной обстановке нам надо найти в себе силы удержаться на плацдарме самое малое полсуток, если не больше.

– Что подкрепления подойдут не скоро, пока людям не говорить, нечего зря их нервировать, – предупреждает нас Леонов. – Займите их возведением оборонительных укрытий, проверьте место у каждого, как оборудуют огневые точки. Чтоб все диски и магазины были заряжены. После вашего доклада все осмотрю сам.

По пути к своему взводу пытаюсь прикинуть, почему так опаздывает первый эшелон, но строить догадки бесполезно и они не дают ничего утешительного. Видно, случилось что-то непредвиденное, так просто командование оставить нас на ночь одних не могло. Уже позже стало известно, что посадка как первого, так и второго эшелона на десантные суда заняла больше времени, чем было рассчитано планом. Это оттянуло время их выхода из порта, а соответственно, и прибытия к месту назначения. Поэтому все сдвинулось не на минуты, а на многие часы.

Военные действия на востоке с первого же дня приобрели исключительно скоротечный характер. Темп развертывания боевых операций даже для нас был непривычным. Через два дня после начала войны мы уже высадились во вражеский порт, не прошло еще суток – и снова, не заходя на свою базу, высадка в другой город. Лишь короткая пятичасовая передышка – и опять десантная выброска уже в третий город. И каждый раз прямо в порт, на городские причалы. Мы задумывались над этими быстрыми и дальними рывками, понимали, что за ними кроется какой-то важный замысел. Но полного объяснения найти, конечно, не могли. Пытаясь теперь проанализировать события тех дней, я прихожу к мысли, что мы сами способствовали этим быстрым темпам. От нас командование флота узнало об отходе неприятельских войск из Унги и Начжина, о сосредоточении их вблизи Чхончжина. А раз так, то штабу флота, командующему стало возможным принять решение о форсированном наступлении флотских соединений по восточному корейскому побережью. Несомненно, наше флотское командование знало об успехах фронтов, наступающих по сухопутью. Что управление вражескими войсками в значительной степени удалось парализовать – это тоже уже было известно. Перевес в силах в нашу пользу был неоспорим. И командование, надо полагать, решило использовать эти благоприятные преимущества. Потому-то нам, десантникам первого броска, пришлось вертеться как чертям на сковородке. Конечно, наши столь быстрые высадки сбивали японцев с толку, деморализовывали японских солдат. А это имело весьма немаловажное значение.

Но в такие короткие сроки посадить, отправить и высадить целые десантные соединения, видно, флоту приходилось с перенапряжением сил. И вот в этой обстановке десантникам первого броска пришлось не только разведывать обстановку и захватывать плацдармы, но и держаться на них за счет упорства, стойкости, превосходства в вооружении и боевом мастерстве.

Теперь, более двадцати лет спустя после этой операции, этот очень существенный недостаток признан и в официальной печати. В вышедшем недавно военно-историческом очерке «Тихоокеанский флот» прямо указывается: «Сейсинская десантная операция имела и ряд существенных недостатков, главный из которых – чрезмерно растянутая по времени высадка войск. Наращивание сил в порту проходило медленно, что ставило десантников порой в крайне тяжелое положение».

Эту мысль подтверждает и последняя высадка отряда в Вонсан. Но об этом позже, в своем месте.

Тогда, в те часы, мы всего этого не знали, могли только догадываться. И раньше, еще на севере, не раз случалось, что приходилось держаться на плацдарме совсем не столько времени, сколько рассчитывалось до выхода в операцию. Так, думали мы в тот момент, случилось и в этот раз. Горько, нерадостно это сознавать. А держаться надо. Только так выполнишь задачу. Только в этом лучшая возможность сохраниться самим.

Приказано держаться – ищи и думай, как это выполнить. Перекинулись об этом с Сашей и расстались.

Никандров пошел в свой взвод, Гугуев и Толстиков побежали для передачи приказания в роту автоматчиков.

Ходер и Гузненков вместе с переводчиками отправились к корейцам, намереваясь побеседовать с ними.

Мы с Агафоновым обошли все отделения нашего взвода, посмотрели, как устроился каждый из десантников, еще раз предупредили, чтобы ничто не застало их врасплох. Убежденный, что все будет в порядке, я вновь вернулся к группе командира отряда, оставив во взводе Агафонова.

Леонов ушел к Никандрову. В ожидании его я отправился к Ходеру и Гузненкову послушать их беседу с корейцами.

Неторопливо один за другим горожане рассказывают о событиях последнего времени. О том, что военные действия могут вот-вот прийти в Чхончжин, его жители поняли на второй-третий день войны.

Они давно уже мечтали об освобождении своей родины от японских оккупантов и потому с радостью встретили известие о наступлении Советской Армии.

После вчерашнего прорыва в бухту нескольких торпедных катеров мирное население стало уходить из города. Люди двинулись в горы, подальше от риска, от возможности оказаться в зоне боев, где будут свистеть пули и рваться снаряды, которые не разбирают ни правого, ни виноватого, ни военного, ни гражданского, ни корейца, ни японца. Ушло большинство жителей. Те, кто остался, думали переждать еще денек-другой, им казалось, что бои могут докатиться сюда завтра-послезавтра.

– Что-то теперь будет, – спрашивают они, – вдруг сражение затянется, завяжутся тяжелые уличные бои и люди пострадают?

И они просят нас, чтобы мы как-то быстрее разделались с японцами, скорее и раз и навсегда изгнали их из города, сохранили бы жизнь и имущество корейцам.

Гузненков старается уверить их, что наши войска взяли город всерьез и не оставят его, что им нечего бояться возвращения колонизаторов. Но в душе мы вовсе не убеждены, что все обойдется удачно, что горожанам опасаться не следует.

На всем участке отряда наступило затишье. Японцы отошли куда-то в глубину города. Может, собираются с силами или продумывают, как перехитрить нас.

Мы с Никандровым присели в сторонке, закурили. Я спросил Сашу, как дела у него во взводе, что он слышал о роте автоматчиков.

Его взвод, рассказал мичман, занял оборону правее группы командования, сомкнувшись флангом с ротой автоматчиков. Река Сусончхон и железнодорожный мост через нее теперь у него за спиной. Весь берег от моста и до самого устья, до залива в руках десантников. От японцев его полностью очистили.

Когда мой взвод, продвигаясь вдоль насыпи и по низине, оставил позади себя железнодорожный мост и устремился вслед за японцами к шоссейному, отходящие из города японцы бросились к железнодорожному мосту, надеясь перебраться на юг через него. Тогда Никандров несколько оттянул своих бойцов с городской окраины и отрезал подходы к мосту.

Около часа японцы, прикрываясь ружейным и пулеметным огнем, пытались пробиться к переправе, но матросы успели залечь крепко, и сбить их не удалось. Не добившись успеха и, видно, решив не терять больше зря людей, остальные вражеские солдаты отошли в город.

После этого Никандров снова несколько продвинулся вперед, и теперь его бойцы выбирают позиции и готовят укрытия на случай оборонительного боя. Убитых у него пока нет, но ранено трое. Высадившуюся одновременно с нами роту автоматчиков, похоже, японцы пощипали крепко, там долго шла частая стрельба, и связные сообщают, что много раненых относили в сторону порта.

Никандрову удалось поговорить с двумя бойцами этой роты. Они рассказали, что японцы намеревались оттеснить роту обратно в порт и сбросить ее с причалов в залив. Несколько раз они пытались сблизиться с автоматчиками вплотную. Но десантники отбили все атаки. Командир роты Яроцкий как будто ранен. Связь с двумя взводами, которыми командует старший лейтенант Мухамедов, непостоянная, но они удерживают участок между торговым и военным портом.

Когда взвод Никандрова овладел железнодорожным мостом и отбил все попытки японцев пробиться на другую сторону реки, мичман решил оттеснить их от окраинных домов и иметь перед собой пространство пошире, чтобы уберечься от неожиданного нападения. Разведчики быстро проскочили пустырь и добежали до окраинных домов. Часть японцев бросилась убегать по улицам, другие засели в домах и продолжали отстреливаться. И хотя уличные бои для нас еще тоже в новинку, ребята успели уже приладиться и хорошо забрасывают дома гранатами. Сам Никандров, прострочив очередью из автомата одного японца, заскочил во двор и почти в упор столкнулся с двумя вражескими офицерами. Мичман, наставив автомат, крикнул, чтобы те подняли руки вверх. Но один офицер бросился на него с саблей. Никандров успел отразить удар автоматом, а Володя Оляшев, заметивший, что командир взвода нырнул в калитку один, кинулся следом и, прыгнув сбоку, треснул японца автоматом по голове. Другой офицер счел за благоразумие просить пощады. Володя отвел его в лагерь, где собралось уже немало пленных. Саша говорит, что Оляшев молодец, не сплоховал, а то худо могла кончиться для мичмана эта «экскурсия».