Текст книги "Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты"

Автор книги: Макар Бабиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 43 страниц)

Среднего роста, плотный и крепкий, этот горьковчанин пришел на флот еще в начале тридцатых годов. С первыми подводными лодками приплыл с Балтики на север. Перед войной был флагманским физруком бригады подводных лодок. Физическая закалка его вызывала у матросов почтительное уважение. Он многие годы занимался штангой и был одним из лучших тяжелоатлетов флота. Даже теперь, уже давно на пенсии, полковник в отставке Инзарцев выглядит все еще моложаво и сохранил свою спортивную фигуру. Живет он в Севастополе.

И потому, что бойцов в отряд подбирал Инзарцев, в людях этих можно было не сомневаться: Николай Аркадьевич хорошо знал, какими качествами должны обладать моряки, чтобы воевать в разведке.

VI

В один из первых дней жизни во Владивостоке мы собрались у Леонова. За стол сели Инзарцев, заместитель Леонова по политчасти старший лейтенант Гузненков, мичман Никандров, парторг отряда восточников старшина Козлов, мичман Чекмачев и я. Стали обсуждать, как структурно построить отряд, как расписать и расставить людей.

Хотя отряд теперь и покрупнее, чем на севере, все же решили держаться уже привычной нам и проверенной на опыте разбивки на два взвода и на группу обеспечения – еще примерно полувзвод. В этой группе будут связные, радисты, наш отрядный доктор Тимофей Гончарук с санитарами, матросы хозяйственной службы. Они остаются в непосредственном подчинении командира отряда.

Одним взводом поручено командовать мне, другим – мичману Александру Никандрову. Мичман старше меня почти на десять лет, опытнее, больше походил по вражеским тылам. И характеры у нас разные. Никандров уравновешен, выдержан, его трудно вывести из себя. Нервы у него удивительно крепкие. Я таким спокойствием не обладаю. Спит он крепко, засыпает сразу и тут же как бы проваливается в какую-то нетревожную глубину. Говорил нам, будто не представляет, что такое видеть сны. Здоровье у него отменное, никакая хворь к нему не пристает. Саша худощав, жилист, хоть ему и порядочно за тридцать – ни малейшего ожирения, сплошной сгусток мускулов. Этакое сухое, выстоявшееся дерево.

Люди в его пору имеют уже детей-подростков, а он еще холостяк. И не оттого, что женоненавистник. Срочная служба на флоте отхватила у него пять годков. Плавал на эскадренных миноносцах сначала на Балтике, а потом на севере. Демобилизовался за пару лет до войны. Не успел устроиться и осмотреться – война, вновь призвали. Опять четыре года службы. Не в пример молодым матросам отряда, не помышлявшим еще о женитьбе, но ухаживавшим за девчатами, или тем из нас, кто успел обзавестись семьей, Саша слыл в отряде домоседом, в увольнения ходил редко, знакомых в городе почти не имел. Женился он уже после войны.

Командирами отделений ко мне во взвод определили Степана Овчаренко, Виктора Максимова, Григория Тихонова и Сергея Бывалова. Помощником моим решили назначить Семена Агафонова. Народ все это опытный, обстрелянный, исходивший сотни километров по побережью Мотовского залива и по Варангеру. По отделениям матросов расписали так, чтобы возле каждых двух-трех восточников был кто-то из северян: надо учить, наставлять и тренировать ребят. Потом, когда разгорелась война, такая разбивка опытных и новичков принесла нам немало успеха, избавила от многих потерь и лишней крови. Но об этом позже.

Хлопотные дни начались и у нашего комиссара Гузненкова. Надо было присмотреться к десяткам новых бойцов, не только заглянуть в их анкеты, но и поговорить с ними, выспросить каждого о его жизни, прикинуть, кто и на что может пригодиться. Хотя народ в разведку всегда подбирается боевой, с характером, выверенный, как у нас (даже здесь, пополнившись молодежью, отряд наполовину состоит из коммунистов, а на севере в партии было большинство десантников), – замполиту в эти дни дел досталось по горло. Не то что доктору. Среди крепких, пышущих здоровьем молодых ребят наши доктора чаще всего совсем ничего не делали по своей профессии. На базе вместе со всеми ходили на тренировки, на стрельбы, занимались борьбой, лыжами. Помнится, еще на севере наш фельдшер Холин все сокрушался, что матросы не нуждаются в его помощи, что даже банки поставить некому, ни одного десантника и простуда не берет.

Правда, в бою докторам нередко приходилось туго: они и дрались наравне со всеми, и спасали раненых, случалось, и гибли.

В цепи первых атаковавших вражеские орудия на мысу Крестовом, когда надо было захватить пушки, стрелявшие прямой наводкой по десантникам, оказался и доктор Луппов. В схватке с егерями он и погиб. Предшественник его фельдшер Холин, человек изумительной силы, закалки и выносливости, навсегда остался в глубине студеного Варангера: при атаке немецкого каравана неприятельский снаряд взорвался в баке с горючим, катер взлетел на воздух, из его экипажа и из десантников не удалось спасти никого.

У политработника всегда полно дел. И пожалуй, на базе, во время передышки, до боя, забот у него больше.

Принято считать, что качества политработника, партийная страстность его натуры, умение поднять людей на трудное и опасное дело проверяются поведением солдат и матросов в бою. Это бесспорно. Но это конечный результат. Способность влиять на людей, проникнуть в их душу, поднять настроение, вести их за собой, убедить их в справедливости того дела, за которое им придется драться и, может быть, умереть, заранее определить, куда и с кем пойти – в атаку ли, в поиск ли или в отражение неприятельского напора, – эта особенность комиссарской натуры наиболее отчетливо проявляется в его трудах до боя, в его умении слиться с бойцами еще до сражения. В боевой схватке времени для агитации не остается. Там политработник бьется с врагами в одном ряду с какой-то группой бойцов. Там ему подражают подчиненные, там он видит людей в деле.

В будничную повседневную работу и пришлось с головой уйти нашему Ивану Ивановичу Гузненкову. Нашего замполита, его и его предшественников, по многолетней традиции, еще с первого момента войны, десантники любовно зовут комиссаром. Полюбилось разведчикам это короткое, звучное, ненавистное врагам имя, олицетворяющее с давнего времени в нашем понимании образ стойкого, до каждой своей клеточки идейно убежденного посланца партии. Как-то случилось так, что не прижилось в повседневном общении, в обиходе длинное должностное имя «заместитель командира отряда по политической части». Он всегда для нас продолжал оставаться комиссаром по своей сути, по своему партийному призванию. Ведь на практике изменились лишь его права, но сохранилась суть обязанностей. Слово «комиссар» обычно связывалось у нас с революционной романтикой, с Гражданской войной. Даже теперь, когда после войны прошло более двадцати лет, мы при встречах по привычке сердечно называем наших замполитов комиссарами.

Сперва провели партийное, а потом и комсомольское собрания. Секретарем партийного бюро избрали тихоокеанца старшего сержанта Козлова, а заместителем его – северянина мичмана Чекмачева. Комсомольцы выбрали своим вожаком Павла Колосова.

В этих делах по слиянию с тихоокеанским отрядом, расписанию бойцов по взводам и отделениям, избранию партийных и комсомольских руководителей, представлению новому командованию прошла первая неделя нашего пребывания во Владивостоке.

VII

Девятнадцатого июня отряд в обновленном составе переехал на остров Русский. Остров этот надежно закрывает вход в обширную бухту Золотой Рог. В давние годы, еще до русско-японской войны, там были построены воинские казармы. С толстыми стенами, сводчатыми потолками, небольшими окнами они оставляли мрачноватое впечатление, напоминали мне матросские кубрики, перестроенные из монашеских келий на Соловецком острове. Казармы на Русском долго пустовали, были запущены. Метровые стены отсырели, влага местами сочилась из них. Кое-где по углам, у подоконников нависали поросли грибка. Мы счищали их, но они вырастали вновь. Вдобавок время наступило дождливое, мокрое. Оттого жилье наше было неуютным. В кубрик идти не хотелось. Промозглая сырость пронизывала все кругом. Ложиться приходилось в отсыревшую, влажную постель. Имущество пропиталось влагой, вещи плесневели. Мы с нетерпением ждали солнечного дня, чтобы просушить постели, обмундирование и обогреться самим.

Отремонтировали камбуз, обставили столовую, заполнили продуктами кладовую – баталерку, соорудили на ближайшем ручье запруду, а от нее прохладный душ – и зажили жизнью маленького самостоятельного гарнизона. Отряд сразу стал обрастать хозяйством: получили грузовой и легковой автомобили, шлюпки, оружие и боеприпасы. Всем выдали походное солдатское обмундирование.

Отрядный кок Алеша Антонов, которого мы с давних пор ласкательно зовем Антошей, сразу превратил нашу столовую в хлебосольное заведение. Не успели мы еще обжиться, как к нам повадились гости, чаще званые, а иногда и незваные, потом, после боев, в кубриках, в столовой, в кают-компании с утра и до позднего вечера было шумно от приезжих актеров, журналистов, фотокорреспондентов, да и просто друзей-товарищей. Правда, на первых порах меню было довольно однообразное. Четыре года войны везде сказались. Каждый день, да еще раза по два, к столу то на первое, то на второе подавалась рыба. Больше всего кета, основательно, почти по-селедочному посоленная, немало полежавшая. Даже после супа из этой кеты тянуло пить нестерпимо. И мы нередко с вожделением вспоминали свежую треску, которую иногда удавалось вылавливать и жарить на севере.

Всяким вспомогательным хозяйством отряд поневоле обрастал все больше. Время, когда мы жили на полном довольствии бригады подплава, давно кончилось. А это влекло за собой увеличение числа людей, занятых обслуживанием. Приходилось иметь кладовщиков, коков, экспедиторов, шоферов. Боевое ядро отряда все более сокращалось.

Превращать этих матросов в тыловиков, оторванных от участия в боевых делах, было равносильно сокращению численности отряда. Потому-то к боевой учебе, к занятиям на местности старались привлечь и тех, кто по расписанию числился в «обслуге». Это был наш живой резерв на напряженное время. Как правило, любой боец отряда, будь он кладовщик, кок, писарь или сапожник, должен ходить на боевое задание. Они имеют оружие, снаряжение и наравне со всеми проходят обучение и тренировки. Потому-то мобильность нашего отряда нередко многих удивляла. И не случайно в отряде почти не было таких матросов, которые бы не участвовали в боях. Наши коки Алексей Антонов и Тимофей Пименов, баталер Петр Коваленко, сапожник Николай Мальцев, оружейник Вадим Дараган имели не меньше наград, чем другие разведчики отряда. Некоторые из них, как Петр Коваленко, потому и попали в хозяйственную службу, что полученные ими ранения не всегда позволяли им участвовать в операциях, требующих большого физического напряжения.

За всю многолетнюю историю отряда было, быть может, всего два-три человека, которые под разным соусом уклонялись от походов во вражеское расположение, окольными путями уберегая себя от боевого дела. Одним из них был Боб Крапов. В первый период войны, примерно до конца 1942 года, он служил в отряде оружейником. Оружие он действительно знал хорошо. Специальность эта позволяла ему всегда быть на базе, ремонтировать, исправлять, налаживать винтовки, пулеметы и автоматы. Дело, конечно, нужное. Но он никак не мог решиться на поход в тыл противника. Или к этому времени с ним приключалась болезнь, или скапливалось для ремонта много оружия, но в операцию он выйти никак не мог.

Зато в клубе, на танцах, среди девчат это был лихой парень. Вытянутые в ниточку, подбритые сверху и снизу черные усики, густо напомаженные блестящие волосы, зачесанные на пробор, выпуклые, нагловатые глаза и оттянутый нос на худощавом бледном лице – первое, что сразу оставалось в памяти о его внешности. Голову увенчивала моднейшая бескозырка – блин с длиннейшими ленточками, бог знает откуда приобретенными. Клеши непомерной ширины, из одного кармана их торчит чужестранный фонарь, а из другого – кожаные перчатки. Фланелевка заправлена не в брюки с поясом, как у наших матросов, а по образцу английских моряков вытянута из штанов навыпуск и плотно обтягивает тощий зад. Шинель укорочена почти до колен, наподобие лапсердака. Кстати, ко всякого рода заграничным вещицам он питал болезненную страсть, и всякой вновь приобретенной пустышкой очень любил похвастаться.

Полусогнувшись, упрятав свою впалую грудь, вульгарным жестом обняв партнершу, виляя бедрами, он на танцах выделывал какие-то замысловатые фигуры, напоминающие нервно-издерганное трясение в твисте. Ему очень хотелось, чтобы на него обращали внимание. Таких тогда на флоте называли «жоржиками». В послевоенное время к ним приклеилось удачное наименование – стиляги. Будучи в отряде инородным телом, Боб не мог долго держаться среди разведчиков, боевые ребята не терпели этого ловеласа, и командование списало его в какое-то другое подразделение.

Годами в отряде сложился такой порядок, что, когда большая часть бойцов уходила в операцию, нести службу по охране здания и имущества приходилось тем, кто выздоравливал после ранения или болезни, кто провинился в чем-нибудь (и такое бывало). Самым тяжким взысканием для разведчика считалось отстранение от участия в выполнении боевого задания, лишение права пойти с оружием в руках в тыл противника. Но таких провинившихся было немного, костяк группы для охраны обычно состоял из выздоравливающих. Если же здорового и непровинившегося оставляли для несения службы, – это всегда воспринималось с глубокой обидой и расценивалось как несправедливое наказание.

Пользуясь случаем, хотел бы высказать мою давнишнюю точку зрения на этот счет. Таким узкоспециальным и маневренным подразделениям, в которых каждый человек на счету и где любой боец должен сочетать в себе несколько специальностей и быть способным к выполнению боевой задачи, ни в коем случае нельзя обрастать подсобными, вспомогательными службами. Всякого рода обеспечением, снабжением непременно должны заниматься те, кому это положено уставами и расписаниями.

VIII

Еще по дороге с запада и в первые дни после приезда во Владивосток мы много думали и советовались между собой о том, как быстрее обучить боевым навыкам совсем не обстрелянных молодых тихоокеанцев, как успеть самим за короткое время освоить новый театр военных действий, приготовиться к войне в непривычных условиях. Все склонялись к тому, что надо хорошенько изучить топографию тамошних мест, особенно ближайшего побережья, прикинуть, сколь пригодна для высадок береговая полоса, постараться овладеть неприятельским оружием, иметь представление о внешнем виде и обмундировании солдат и офицеров вероятного противника, оттренировать как следует новичков для десантирования, отработать умение скрытно ходить пешком на большие расстояния, достигнуть хорошей физической закалки и выносливости всех разведчиков. В обучении одинаково нуждались все – и северяне и восточники. Североморцам здешние условия были совершенно непривычны. Пути-дороги в разведку тут могли пролегать через города и большие поселения, проходить возле крупных предприятий. В боевом походе будет трудно миновать местных жителей, плотно осевших на прибрежных землях. В отличие от голых заполярных скал здесь в горах и в долинах густые леса. Там мы мокли, мерзли, зарывались в снегу. Здешнее солнце так нещадно печет, будто старается прогреть нас до печенок за многолетнее вымораживание на севере.

А молодое наше пополнение, привыкшее к здешней природе и климату, совсем не имеет боевого опыта, почти никто из них даже выстрела из вражеской винтовки не слыхал.

И по возрасту они молоды, служат на флоте всего по году, по полтора.

После споров и обсуждений составили хорошую программу специальной подготовки. Командование разведотдела ее одобрило, и занятия сразу же начались.

Много часов мы, подобно ювелирному мастеру, вооружившись лупой, провели, рассматривая аэрофотоснимки чужого побережья, учились их дешифровывать. Подробные топографические карты раскрывали перед нами береговую полосу, показывали доступные и труднопроходимые места. По ним мы прикидывали наиболее возможные маршруты движения. В наших руках были справочники о селениях, о жителях, о их имущественном состоянии. Мы могли почерпнуть сведения, к кому можно обратиться за содействием, а к кому нельзя совать носа. Таких материалов у нас на севере в первые месяцы войны, конечно, не было, больше приходилось добывать самим.

В недалекой лощине часами гулко трещали автоматы, басовито отстукивали пулеметы: матросы учились метко стрелять из того оружия, с которым неминуемо вскоре придется идти в бой. Каждому хотелось выверить надежность своего автомата.

Надували резиновые шлюпки и то по двое, то вшестером учились ходить на них и в штиль и при накатной волне, которая нередко опрокидывала шлюпку у берега. И десантнику ничего не оставалось, как вброд добираться до суши, срываясь со скользких камней, цепляясь за водоросли, таща за собой шлюпку.

Не так легко приучить себя прыгать со шлюпки в воду: и мокнуть не хочется, и не сразу определишь – глубоко ли до дна. А надо. Противник ведь любезно не выложит трап, чтоб ты не замочил свои ножки. И ребята учились, не задумываясь, прыгать в синеву залива.

Доберешься мокрый до берега – и там не лучше. С тебя течет, в сапогах чавкает вода, а тебе надо либо бежать в гору, либо ползти на животе по грязи, по глине, которая разбухла от дождей и стала такой вязкой, что едва отрываешь от нее то локти, то колени.

Только доберутся матросы до сопки, а тут новая команда: спуститься вниз и бегом одолеть ее снова. Стоит духота, от земли идут обильные теплые испарения. И пока взбежишь на сопку – мокрый, будто тебя окунули в кадку с водой. Ребята взмокли, устали, дышат тяжело, прерывисто. Дашь небольшой перекур – и снова марш. Рюкзак на спине, автомат на шее – и цепочкой в чащу, в кустарник, в высокую непролазную траву.

И так день за днем.

У меня разболелась нога. Пролежал неделю в кубрике, не выдержал, поднялся и пошел с костылем на занятия. Бегать сам не могу, но команды ребята слушают и как исполняют их – вижу.

Станет погода уж очень ненастной или наступит вечер – соберутся матросы в кубрике, рассядутся за столы или на койках, и пошел разговор то о прежних операциях, то о том, что нового почерпнули из присланных разведотделом пособий. А материалов – только успевай читать.

Передавая нам справочники о странах бассейна Японского и Желтого морей, знакомя с картами, схемами и фотоснимками, офицеры разведотдела все больше обращали наше внимание на изучение восточного корейского побережья. Не называя прямо места будущей высадки, командование уже в те дни исподволь стало готовить нас к действиям на корейской земле.

На глубоко вытянувшемся в море полуострове издавна сложилось Корейское государство, с трех сторон оно омывается морями. Лишь меньшая часть страны углом вдается в материк на севере. Море – преграда, естественный рубеж, оберегающий страну. Не всякий сможет переплыть его и проникнуть в эту приморскую державу. И в то же время морское побережье оставляет наиболее широко распахнутые ворота в этот благодатный край: охранять столь протяженную береговую полосу можно только большими морскими и сухопутными силами.

Нам, десантникам, это обстоятельство приходится учитывать как первостепенное. Но берега, особенно восточные, для десантных операций неудобны, они гористы и обрывисты, имеют мало бухт и хороших подходов. В стране множество гор, некоторые вершины достигают высоты полутора и даже двух километров. Горы вплотную подходят к побережью и как бы спускаются в море.

О богатстве гор и лесов этого восточного края нам немало приходилось читать и слышать и раньше. Но теперь мы вчитывались в описание природы уже не столь отвлеченно, как в школе, а смотрели с точки зрения пригодности для похода в разведку: где можно хорошо укрыться и через какую чащобу не проберешься. Лесов на севере Кореи много, особенно в горах и в удалении от побережья. Они тут густые, переплелись и перевились между собой. Суровая, почти непроходимая тайга перемежается лиственными рощами, и чем дальше к югу, тем все более переходит в сплошные заросли вечнозеленых и субтропических растений. Разнообразие древесных пород богатейшее. Двигаясь с севера на юг Кореи, можно наблюдать как бы смешение привычной нам русской природы с буйной южной. Близкое сходство с северной корейской растительностью нам пришлось видеть на сопках и в долинах Приморья во время наших учебных походов. На севере больше всего растут аянская и сибирская ель, серебристая пихта, даурская лиственница. Встречаются тут черная и каменная береза, и монгольский дуб, и амурская рябина. Можно увидеть здесь и приглядевшуюся нам, россиянам, осину. Ближе к восточному побережью сохранились рощи могучего дуба, есть корейский клен, а по соседству с ним уживаются ясень и липа.

На тактических занятиях в лощинах и на склонах сопок мы с трудом пробивались через густую траву выше нашего роста. Вот такая же трава, высокий плотный кустарник и лианы образуют часто сплошную непроходимую стену и в лесах Кореи. Эти леса, кустарники и травы могут быть удобны для тех, кто их отлично знает, привык к ним, умеет в них ориентироваться. Осока и камыши в низинах – очень непривычное для нас, северян, препятствие. Многим из нас они доставят немало хлопот и трудностей.

IX

С каждым днем мы все отчетливее осознавали, что война с Японией неизбежна, что военное столкновение здесь, на востоке, приближается с неумолимой быстротой.

Обстановка все более сгущалась. Мы, конечно, в те дни не знали о Ялтинской договоренности о времени вступления нашей страны в войну с Японией. Но не надо было обладать большой проницательностью, чтобы понять, зачем на восток подтянули такое количество войск. И у нас, на Русском острове, накопилось множество морских пехотинцев.

Нам не надо было долго объяснять главную цель нашего пребывания здесь. Мы хорошо понимали и чувствовали: на-, стало время покончить с последним очагом войны на земле. Наша победа над империалистической Японией – главной союзницей фашистской Германии – означала бы для всех долгожданный конец Второй мировой войны.

На политзанятиях нам напоминали о неоднократных наскоках Японии на наши восточные рубежи, о зверствах интервентов на Дальнем Востоке, о многолетней войне в Китае. Мы вспоминали Сергея Лазо, Волочаевку, хасанские события, еще раз задумывались о том, сколько советских судов погибло в последние годы от атак «неизвестных» подводных лодок.

Теперь мы вовсе не сомневались, что предстоит нам вскоре драться с опытным и сильным неприятелем. От давно захваченных земель на материке он не отступится, без боя пощады просить не будет. Корею японцы считают своим заморским генерал-губернаторством. Редкостные богатства ее недр, возведенные потом и кровью тысяч корейцев фабрики и заводы, прекрасные рисовые плантации, миллионы скудно оплачиваемых подневольных тружеников – все это японские захватчики так легко не оставят. Только силой можно их отсюда вышибить. Мы все отчетливо осознавали, что только изгнание японских колонизаторов вернет Корею ее народу.

По соседству с Кореей, в Маньчжурии главным образом, и частично в Корее была расквартирована самая крупная часть японских сухопутных войск – Квантунская армия. Это главная и наиболее мощная группировка наземных сил императорской Японии в то время. Она считается надеждой Японии на суше, оплотом государства. Если в войне на море и на островах Япония опирается на военно-морской флот, то на материке расчеты микадо и высшего генералитета строятся на Квантунской армии. Это миллионная армия. Ей подчинены как вспомогательная сила сто семьдесят тысяч войск правителя Маньчжурии Пу И и около двухсот тысяч полицейских. Она имеет некоторый боевой опыт, полученный в боях при захвате Северо-Восточного Китая, в операциях против Китайской красной армии, в столкновениях с нашими войсками на дальневосточных рубежах. Шесть полевых армий, сведенных под общее командование Квантунских войск, опираются на мощную сеть укрепленных районов, аэродромов, коммуникаций. Эта армия создана для агрессии против Советского Союза и для захвата советского Дальнего Востока. Свои цели японское командование не только никогда не скрывало, но широко афишировало и прививало их солдатам. На наших занятиях особенно подчеркивали, что личный состав этой армии обладает высокими боевыми качествами, хорошо обучен, умело владеет оружием, отличается стойкостью в обороне и не утратил еще наступательного духа. В офицерскую среду людям из простонародья доступ закрыт, офицеры крепко сохраняют кастовые традиции, пользуются почти феодальной неограниченной властью над солдатами. Генералитет и офицерство всегда воспитывались в духе фанатичной преданности императору, не потеряли еще веры в него, и большинство не предвидит грозящей катастрофы поражения.

Девять пехотных дивизий сведены в так называемый 17-й фронт, охватывающий Корейский полуостров.

В приморских городах и портах размещены гарнизоны, снабженные в достатке стрелковым оружием, береговой дальнобойной, зенитной и противокатерной артиллерией. На аэродромах стоят сотни бомбардировщиков и истребителей.

Япония – крупнейшая морская держава, и у нее мощный военный флот. Правда, расширив военные действия на обширные районы Тихого и Индийского океанов, японское командование вынуждено было рассредоточить его на огромных пространствах. Да и потери он понес весьма ощутимые. Но линкоры и авианосцы в японском флоте еще есть. На порты восточного корейского побережья базировались транспортные суда и отдельные отряды боевых кораблей, главным образом сторожевики и корабли охраны водного района. Однако в случае надобности крупные силы флота могли быстро перейти сюда из метрополии.

Разложив на столах карты, схемы, фотоснимки, расставив миниатюрные макетики кораблей и фигурок, обозначающих сухопутные части, мы учились понимать положение вражеских сил и прикидывать, как поступать самим, когда придется идти не в учебный, а в боевой поход на чужую землю.

К концу июля мы успели отработать уже многое из нашей программы. Надо было выверить эту учебу в многодневном отрыве от базы. Решили провести большой учебный поход на материк.

Получив все нужное по требованиям боевого похода, отряд собрался проводить большие учения на высоте «Лысый дед».

В разведотделе нас предупредили, чтобы связь работала четко и бесперебойно. Сеансы радиопереговоров установили довольно частые. Дали понять, чтобы мы были начеку, – учение может быть прервано со дня на день.

Шестого августа отряд отправился на учения. Намеревались неделю походить по таежным тропам, по сопкам и падям.

Вышли к месту выброски на торпедных катерах. Высадились на отлогий песчаный берег и ускоренным маршем отправились в лесную чащобу. По пути наши молодые восточники учились пользоваться картой, компасом, ходить по азимуту. Разведчики лучше стали ориентироваться в густых зарослях лесов и кустарников, смелее пробираться в высокой труднопроходимой траве и камышах. Разбивались на мелкие группы и сходились в условленное время на выбранном на карте месте. Отрабатывали и проверяли непременное качество разведчика: умение ходить скрытно, не оставляя за собой следов ни на марше, ни на привале. В походных условиях отстреляли оружие, сами из бревен сооружали укрытия и учились подрывать их гранатами.

Учение предполагалось завершить «захватом» опорного пункта, который должен был «оборонять» взвод Никандрова, а мой – «штурмовать».

Но этот итог учения подвести не удалось. Его подвела война. В ночь на 9 августа экстренной радиограммой было приказано срочно возвратиться к условленному месту съемки.

Отряд ускоренным маршем отправился назад к побережью. На рассвете в небе над нами загудели эскадрильи бомбардировщиков. Поутру наткнулись на поселок, колхозники сказали, что по радио передано Заявление Советского правительства об объявлении войны Японии.

К полудню вышли к месту назначения. Катера уже ожидали нас. Без задержки погрузились и полным ходом двинулись навстречу начавшейся новой войне.

Что-то она сулит нам?