Текст книги "Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты"

Автор книги: Макар Бабиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 43 страниц)

Глава двадцать четвертая

Отряду поручили вновь наведаться на южный берег полуострова Варангер. Два шофера грузовых автомашин, захваченные в набеге на Лангбюнес, показали, что вдоль дороги размещены наблюдательные посты. Место для них выбирается с учетом обзора морской акватории и в зависимости от глубины, позволяющей подходить к берегу катерам или подлодкам.

Один из таких постов находился на мысе Скальнес.

В отделе решили высадиться немного в стороне от него, вне обзора с поста, пройти по дороге и вплотную к нему подобраться. Пленные рассказали, что особенно тщательно наблюдение велось, когда намечалось прохождение конвоя или совместное плавание группы боевых кораблей. В остальное время вахту несли с перерывами. Этим и решили воспользоваться разведчики.

Была поставлена задача постараться непременно живыми взять наблюдателей, забрать вахтенный журнал, таблицу позывных или опознавательных сигналов.

25 марта два торпедных катера приняли на борт отряд и около десяти часов вечера вышли в море. На головном, тринадцатом, где командиром был лейтенант Лихоманов, на задание отправилась группа Никандрова. С нею шли Леонов, оперофицер отдела Пасько, командир отряда катеров Колотий, переправщики. На другом – лейтенант Травин, группа Баринова и трое переправщиков.

Погода для скрытного подхода к цели выдалась как по заказу: снежные заряды чередовались один за другим, небо закрыто тучами, из которых временами сыпалась густая снежная круговерть. Идти морем пришлось по счислению, держать курс по компасам, наземные и небесные ориентиры не были видны.

Около полуночи подошли к цели. На берегу было спокойно.

Скомандовали высадку.

Сначала от борта катера отошла резиновая шлюпка с отделением Саши Манина. Остальные ждали сигнала с берега.

Не прошло и пяти минут, как Манин поморгал фонарем, что возле него все спокойно, можно высаживаться.

Отряд на шлюпках и понтонах отвалил от катеров. Те легли в дрейф и наблюдали за сушей и за морем.

– Толя, – обратился Леонов к Баринову, – ждите нас здесь. В любом случае вернемся сюда. Не спускайте глаз ни с дороги, ни с катера. Если будем отходить с боем – поддержите, чтобы успеть быстрее сесть в шлюпки.

Леонов оставил у берега группу Баринова, велел стеречь место для съемки, шлюпки и понтоны. Сам со взводом Никандрова собрался идти на дорогу. Она бежала совсем впритык к береговой кромке, всего примерно в трех десятках метров.

– Саша, – уже на ходу напомнил Леонов Никандрову, – грузовые пропускайте, пусть едут. А легковые постарайтесь обязательно прихлопнуть. Действуй сам, я с ребятами пойду к посту, попробуем застать их врасплох.

– Если не ждут прохода кораблей и спят, – ответил Никандров. И добавил: – Я со своими тут управлюсь.

– Залевского с двумя-тремя ребятами оставь здесь, пусть прикроют наш отход на этом отрезке. – Леонов показал рукой, где Залевский должен ждать возвращения уходящих к вражескому посту.

– Андрей, – повернулся он к Залевскому, – лежите тихо. Но если у нас завяжется перестрелка, бегите на подмогу.

Залевский с Петром Коваленко и Михаилом Колосовым остались на стыке между ушедшими с Леоновым разведчиками и группой Баринова, стерегущей берег. Остальных бойцов увел Леонов.

Почти весь взвод Никандрова вскоре скрылся из вида.

Подошли к двум стоящим особняком домам. Всюду тихо, темно. Выставили возле дороги в засаде пулемет, за ним залег Сергей Бывалов.

Одновременно постучали в оба дома. Зажегся свет, разведчиков впустили беспрепятственно.

Леонов спросил, далеко ли немецкий наблюдательный пост, как незаметно к нему пройти.

Мужчины постарше ответили, что в селении постоянного гарнизона нет. В домике на верхнем склоне холма, за дорогой, всего в полукилометре от них, находился наблюдательный пост. Там несли службу восемь-десять солдат с ефрейтором. Но на днях их увезли либо в Киберг, либо в Вардё, домик оставили на замке. Там больше никого нет.

Женщины и дети в разговор не вмешивались, лишь настороженно смотрели на незнакомых людей, увешанных оружием.

Пока беседовали с жителями домов, по дороге проехали два одиночных грузовика. Их пропустили, не трогая.

Никандров с отделением Валерия Коротких прошел по дороге метров семьсот-восемьсот. Наткнулись на пустой дом. Вернулись к тому месту, где Леонов беседовал с жителями.

По дороге на большой скорости в сторону Вадсё проскочила легковая автомашина. Ее заметили поздно, упустили.

Вскоре в направлении Киберга проехал грузовик.

Леонов решил попытаться захватить пленных и трофеи с автомашин.

Баринову через посыльного передали, что решено поохотиться и за грузовиками.

Вскоре от Вадсё к засаде взвода Баринова стал приближаться грузовик, посвечивая фарами. Еще далее смутно виднелись, временами исчезая, огоньки машин.

Баринов пропустил грузовик до засады Залевского, когда машина приблизилась к ним, махнул рукой, чтобы стреляли. Очередями из автоматов прострочили по колесам. Машина дернулась, притормозила и уткнулась капотом в высокий снежный завал, образовавшийся во время очистки дороги от снега. Два солдата выскочили из кабины, не сопротивляясь, подняли руки. Разведчики обыскали дрожащих солдат, осмотрели кабину. Там лежал карабин, в кузове – лопаты и цепь.

Залевский отправил пленных с Колосовым к шлюпкам, а сам с Коваленко пошел к Никандрову.

Четыре машины и автобус, что виднелись вдалеке, приблизились к разведчикам.

Леонов приказал пропустить вперед головные, а потом залпом сразу ударить по всем.

Под колеса полетели гранаты, из автоматов строчили по капотам. Образовался затор, машины остановились. У двух еще светились фары.

Из кабин выскочили люди и в замешательстве метались по дороге, бежали к снежному бугру, кое-кто спрятался под машину. В первые секунды было тихо.

Чуть очнувшись, из-за кузовов, из-под автомобилей немцы стали стрелять. Но их остановили несколько автоматных очередей.

В плен взяли двух обер-ефрейторов, двух ефрейторов и двух рядовых. Полтора десятка погибло.

Пленных отправили к катерам. Машины быстро осмотрели. Забрали четыре портфеля с бумагами, личные документы пленных и убитых, две полевые сумки, винтовки и карабины.

В автобусе оказалось много чемоданов, шубы, пишущие машинки, аккордеон, радиоприемник.

Быстро выгребли трофеи, чемоданы оставили. Все остальное взяли с собой.

С катеров дали сигнал возвращаться на посадку.

Со стороны Киберга засветились фары автомашин. Разведчики подорвали гранатами моторы автомобилей и автобуса.

Ехавшая с востока колонна метрах в 600 от разведчиков наткнулась на следы недавнего боя, остановилась.

Отряд подтянулся к берегу. Взвод Баринова прикрывал посадку. Сначала понтоны, а потом и шлюпки с разведчиками, пленными, трофеями уходили к катерам рейс за рейсом.

Посадка почти заканчивалась, когда со стороны Стурре-Эккерея в направлении катеров лег луч прожектора. Но в снежных завихрениях, смешавших и небо, и берег, и море, катера он не нащупал.

Большинство людей находилось на катерах, только часть взвода Баринова еще прикрывала посадку да двое пленных ждали своей очереди.

На дороге снова мелькали машины, шли они и с запада, от Вадсе, и с востока, от Вардё и Киберга. У места недавней схватки притормаживали, иногда останавливались, слышалась беспорядочная стрельба.

Пошел третий час утра. Прожектор от Стурре-Эккерея опять вспыхнул и стал светить в сторону моря.

На катере допрашивали первых пленных. Они оказались чехами. По их словам, проскочившая машина поднимет тревогу и из гарнизонов Киберга и Вадсё на место происшествия быстро подъедет подкрепление.

От Комагнеса показалась еще колонна машин.

Время подошло к трем часам. Леонов, поднявшись на борт тринадцатого, сказал, что все люди с берега сняты и посажены на катера. Четверо пленных из 64-го зенитного полка и двое чехов из автодорожной роты ждали решения своей судьбы.

Катера взяли курс на Рыбачий. Через час они ошвартовались в Пумманках.

Глава двадцать пятая

Группа Сверре Сёдерстрема после полугодичной вахты, полностью выполнив задание, возвратилась на свою базу под Мурманском. На смену им пришли Алексей Чемоданов и Александр Чаулин. Они должны были дежурить у этой северной оконечности Европейского континента до осени.

Сёдерстрем, пока его напарники доставляли с подлодки груз для новых вахтенных и забирали трофеи уходящих домой, провел Чемоданова и Чаулина по своим недавним владениям, показал, в каких местах безопаснее всего укрывать имущество, откуда надежнее держать связь с базой.

Ни Чемоданов, ни Чаулин по-норвежски не разговаривали, поэтому в их задании не намечались встречи с местными жителями. Из радиограмм Сёдерстрема в отделе знали, что сотрудничество с жителями округи налаживается трудно. Но всех деталей из шифровки не узнаешь.

Сверре рассказал Чемоданову, что контакты с жителями прибрежных селений не получились, они запуганы массовыми арестами и казнями. Поэтому ходить в соседние поселки и хуторки смысла не было.

В обязанности Чемоданова и Чаулина входило наблюдение за морем и небом, за плаванием кораблей и судов, за полетами самолетов.

В задании особо оговаривалось, чтобы на связь выходили только при острой необходимости, когда обнаружат конвой или отряд боевых кораблей, либо при иных чрезвычайных обстоятельствах. Слушать их будут беспрерывно. Задания командования пойдут только по расписанию, поэтому радиограммы из базы предписывалось слушать в назначенное время. Если радист из Полярного не отстучит своих позывных – не волноваться, помнить, что им сидеть полагается как можно тише.

Потом все спустились к самому урезу воды, где горкой лежал весь их полугодичный запас, а имущество уходящих перенесли в лодку. Чемоданов и Чаулин распрощались со своими друзьями по отряду Степаном Мотовилиным и Виктором Нечаевым, перекинувшими их на берег. Шлюпки пошли к подлодке. Оставшиеся долго махали им вслед. Вспомнилось, как они с переправщиками и старшим лейтенантом Соколовым в губе Оленьей, подальше от лишних глаз, перегрузили все свое имущество с бота на подлодку и пришли сюда, чтобы принять вахту. Взгрустнулось. У Чаулина даже голос надломленно засипел.

Но долго горевать не пришлось. Впереди дел было невпроворот: поднять на себе от моря в гору весь груз, рассортировать его, разложить по таким укромным закуткам, чтобы в каждом находилось все необходимое, надежно упрятать от воды, от зверья, а особенно от чужого глаза.

Хлопот по обустройству ожидалось поменьше, их предшественники за полгода место обжили, кое-какое хозяйство оставили. Особенно ценной была железная печка, небольшой запас дровишек да шалаш из плащ-палаток и прутьев.

Два дня ушло на все эти хлопоты.

Потом заступили на дежурство. Обзор был отменный, время светлое, весеннее, все чаще светит солнце, на десятки миль никто незамеченным не проскользнет.

Командир группы Чемоданов годился радисту чуть ли не в отцы: Алексею исполнилось тридцать четыре года, а Саше Чаулину, недавно закончившему Соловецкую школу юнг, только, восемнадцать.

По привычке, которая сложилась еще в отряде, в Полярном, Саша обращался к командиру на «вы». Чемоданов старался как-то сгладить должностную разницу, просил Чаулина называть его просто по имени. Но Саша не мог фамильярно относиться к командиру, заложенное в семье почтение к старшим за два года флотской службы подкрепилось уважительным отношением к командирам. Единственно, чего смог добиться Чемоданов, – заставить Чаулина обращаться к нему безличным «командир», без слов «вы» и «товарищ». Сам он называл Чаулина по-отечески Сашей.

Хотя и близок Нордкин и нередко еще задували с полюса, от леденящей Арктики холодные ветры со снегом, солнце с каждым днем поднималось выше и выше, грело жарче. Снега таяли все быстрее. Сначала обнажились каменные гряды, за ними вылезли из-под снега южные скаты. И вот уже зазеленели полянки, среди мшаника зажелтели крохотные, не набравшие силы и яркости цветочки. Зарумянился иван-чай, появились листочки на карликовых березах.

На вахте днем можно было сидеть без полушубка, ушки у шапки подвязывать не у подбородка, а на голове. Но ноги без валенок стыли, а вечером поверх ватной фуфайки приходилось еще набрасывать полушубок.

Плывущие конвои стали обнаруживать почти с первых дней. Обычно они шли один за другим с интервалом в несколько суток. О них доносили на базу.

Днем все чаще усаживались на скамеечке вдвоем, молча глядели на море. Иногда завязывалась неторопливая беседа. Спешить им было некуда, впереди были долгие месяцы сидения на берегу, где кончается суша и простирается необозримый океан воды и льдов.

Чаще всего говорили о войне. Обсудив прослушанные сводки, прикидывали, где последует очередной удар советских войск. Когда тема обсуждения иссякала, переключались на дела домашние.

Чемоданов тосковал о семье. Он редко об этом говорил вслух, чтобы лишний раз не бередить душу, но иногда накатывала гнетущая грусть о доме, о родных, о жене… Он отчетливо помнил отца, которого лишился в одиннадцатилетнем возрасте, ласковое прикосновение его шершавых рабочих рук, гладивших сына по вихрастой чернявой голове. Часто вспоминал мать, Вассу Ивановну, растившую его в деревне Нижние Баки Шарканского района Удмуртии. С нею он не расставался до самого ухода на военную службу. В 1932 году его призвали в пограничные войска. Отслужил срочную, вернулся домой, но через два года по комсомольскому набору поехал на строительство Мурманска. Здесь его застала война.

Сразу же после мобилизации его послали во флотскую разведку. С лета 1941 года для него начались пешие дальние походы, высадки на вражеский берег с моря. Много дорог исходил, еще больше изведал.

Жена – Зоя Михайловна Тимофеева – с начала войны была в эвакуации в Ижевске и работала в военном госпитале. Разлука не позволяла теперь самому почитать дорогие строчки, написать теплое, душевное словечко. Только время от времени в короткой радиограмме с базы сообщали, что жена жива-здорова, просит не беспокоиться. Это хоть немного утешало.

Как-то сидели под пригревающим солнцем на дощечке, положенной на два плоских камня, отчего она походила на короткую скамью. Соорудили ее еще их предшественники. За многие месяцы наблюдения с нее за морской далью она так залоснилась, что стала отполированной.

Теплая погода, безветрие, пустынный простор моря навевали спокойствие, настраивали на неспешные разговоры.

– Вот кончится война, командир, и жизнь наступит интересная. Я ведь еще по-настоящему и не пожил. В шестнадцать лет пробился в школу юнг. В отряде походил да сюда. – Чаулин, отбрасывая прутиком от ног галечник, склонил голову, чтобы командир не заметил его потускневшее лицо.

Родился он и рос в деревне Высоково Муромского уезда, потом родители переехали в Выксу, там отец поступил работать на оборонный завод.

– Да, маловато ты повидал в мирной жизни. Это я хватил и сладкого, и горького вдоволь, соленого оказалось даже через край. Жду, что после войны сладкое с горьким уравняю, – размышлял Чемоданов.

– Я сначала пойду учиться. Хочу получить основательную специальность. На высшее пока не замахиваюсь, а техникум хочется закончить.

– Это тебе вполне доступно. Молодой, семьи нет. Три года проучишься и станешь техником.

– Я иногда раздумываю, может, после войны пойти по другой дороге…

– Не советую. Иди по своей сегодняшней. И учиться будет легче, и специалистом станешь классным. Такого опыта, как у тебя, нынче не часто найдешь. После войны примут на учебу с распростертыми объятьями. Было бы желание. – Чемоданов настраивал Сашу на реальное дело.

Саша представлял будущее смутно. Он верил, что на смену войне придет совсем другая жизнь для всех людей. Какая она будет, точно не представлял, но что она станет лучше, в этом не сомневался. Он не мог вообразить, сколько трудностей свалится на людей, не знал, какой неимоверный труд потребуется, чтобы залечить военные раны.

– Доживем до победы, вернемся домой и заживем в достатке, – мечтательно говорил он Чемоданову.

– Почему ты так считаешь?

– Много горя выпало людям, натерпелись они бед всяческих. По-другому теперь будут строить мирную жизнь, не забудут уроков прошлого.

– Я думаю, это светлое завтра наступит не скоро.

– Отчего?

– Много глубоких ран оставит война, долго будут они напоминать о себе.

Умудренный жизнью Чемоданов подсказывал своему молодому напарнику, что там, где прокатилась война, – все кругом изрыто, исковеркано, выжжено. И все это надо воскресить из пепла. Сколько людей она не вернет в родные дома! Четвертый год она уничтожает самых трудоспособных тружеников, и в тылу люди работают на износ. Как совместить, чтобы после победы восстановить испепеленное войной и дать роздых людям? Наверное, совесть не позволит глядеть бесстрастными глазами на порушенное и обгорелое. Вот и придется опять работать не покладая рук.

– Да я не думаю, что после войны все сложат ладони на коленях и станут умильно глядеть на небо. Оттуда манна не посыпется. Но ведь и сознание людей будет другим. Придем мы с тобой, истосковавшиеся по доброй мирной жизни… Что же, опять горевать станем? Я считаю, радость наступит и счастье. Ведь плохих людей не останется, их война выметет.

– Конечно, дряни на земле накопилось с излишком. И фашистов, и предателей, и злодеев… Несомненно, война покарает их. Но кое-кто по темным щелям попрячется, подальше от глаз людских постарается скрыться. – Чемоданов строже оценивал людей, не считал их одинаковыми.

– Всех найдем…

– Не удастся. Это народ ушлый, не захочет за грехи расплачиваться. Станет себя другой краской красить, даже нас с тобой попробует очернить.

– Ну уж дудки. Ведь ясно, кто какую сторону баррикад себе выбрал. – Чаулин возмущенно привстал.

– Все не так просто. Многие маскировались, другие свидетелей с дороги убрали. Вспомни, сколько здесь, в Норвегии, погибло наших ребят, скольких норвежцев покарали. Ведь кто-то доносил? Их нелегко вывести на чистую воду.

– Так будем их искать, вылавливать и отдавать на суд человеческий.

– Трудно это.

Чемоданов вспоминал довоенные годы. Он сопоставлял то время с сегодняшним и понимал, что безропотно те, кто жил иными принципами и надеждами, из жизни не уйдут, от своих идеалов не отступят.

– И все равно заживем на зависть. Я верю в людей добрых, порядочных. О них читал в книгах, учил в школе. – Чаулин не прятал свою чистую душу.

– Ты прав. Таких людей большинство. Посмотри на нас. Ради чего несем такую тяжелую службу? Для чего каждый день жизнью рискуем? За светлую жизнь сражаемся, потому что верим в нее. Не было бы веры, не шли бы люди на смерть. – Чемоданов приводил Чаулина к мысли, кто станет созидать новую жизнь.

– Я об этом же толкую да и тебя убеждаю.

– Меня убеждать не надо. Я с тобой не спорю. Только думаю, что светлое будущее не поспешит само нам навстречу.

– Долго, по-твоему, оно не придет?

– Не знаю. Не пророк, но времени пройдет немало.

На следующее утро, когда солнце еще едва поднялось, сидевший на вахте Чаулин заметил, что на север, к морским просторам пролетели одна за другой две большие группы вражеских бомбардировщиков и торпедоносцев. Он разбудил Чемоданова, показал ему на гудящие самолеты. Быстро сообщили на базу, какие самолеты, сколько и каким курсом пронеслись над ними.

Через несколько дней Чаулин вернулся к прерванному разговору:

– Помнишь, в прошлый раз ты сказал, что для достижения заветной жизни понадобится много лет. Неужели за пять или за десять годков не возродим все из пепла?

– Это можно сделать. Пройдет совсем немного времени, и люди будут сыты, обуты, одеты. И следов войны не останется, все приберем, почистим, и кров над головой каждый получит.

– О чем же еще беспокоиться? – недоуменно пожал плечами Чаулин.

– Какие сами люди будут.

– Какие… какие… Счастливые. И душа у каждого чистая, раскрытая.

– Чистые души не сами собой появляются, на это время надо. Дома-то построим. А вот все ли жильцы в них порядочными окажутся?

Чемоданов по-отечески внушал своему молодому напарнику, что люди неодинаковы. Одни работают не покладая рук, а другие стараются напрягаться поменьше, а урвать побольше.

– Мы с тобой бессребреники. Когда пошли сюда на задание, все нам для жизни на полгода дали. А торговались мы с тобой, сколько нам за это заплатят? Даже мысль такая в голову не пришла.

– А что еще надо?

– Нам – ничего. Но есть и такие, которые сначала спросят: а что я от этого буду иметь?

– Таких в разведке нет. – Чаулин не сомневался в своих сослуживцах.

– За всю разведку не говори. В нашем кругу не водятся. А в других местах есть. Я их видел и знаю.

– Разве есть такие?

– Есть. Опасные это люди. На языке у них елей, сладко говорят, а в мыслях – темно.

– Что же они смогут сделать?

– Войну мы скоро выиграем. В этом сомнений нет. Но идеальных людей в одночасье не народим.

– Я уже говорил, что фронтовики на свой манер жизнь исправят, с мерзавцами, если те останутся в какой щели, разделаются.

– Хотелось бы… Но это трудное дело. Сознание – штука сложная. Возьми хотя бы собственность. Как ее затронешь – за вилы, за ружье хватаются. Сколько честных людей за нее погубили! После войны не все будут жить в достатке. И кому-то захочется иметь больше, чем у соседа. Он и пойдет на хитрости. – Чемоданов помнил, что случалось, когда кого-то лишали собственности.

– Тем себя и обнаружит.

– Он не настолько глуп, чтобы лезть напролом. Найдет лазейку и будет поживать.

– А межнациональные проблемы. У нас в отряде большинство русских, но есть и украинцы – Михайленко, Лысенко, Григоращенко, Овчаренко, Коваленко… и армянин Джагарьян, и чуваш Толстов, и коми Черных, Артеев, и якут Катаев есть. Вместе в походы ходим, жизнью одинаково рискуем, друг друга из боя ранеными выносим. С норвежцами опасную службу делим, рядом гибнем.

– Так и должно быть. Мы же братья по классу.

– Все намного сложнее. До войны нам казалось, что братья по классу по ту сторону фронта сразу повернут винтовки против своих угнетателей. А вот уже три года воюем. И руки вверх они дивизиями не поднимают.

– Но мы-то ладим!

– Нас в отряде немного. Народы нашей страны связаны общей бедой, за общий дом дерутся.

– Что же, после войны поссорятся? – спросил Чаулин.

– Думаю, до того не дойдет. Будут возрождать страну. Но вера у людей разная, кто верует в Христа, кто в Магомета…

– Думаешь, и после войны будут верить?

– А как же?.. Нынче в церквах молебны за победу служат. После войны станут погибших поминать.

– Теперь за веру не будут резать друг друга. Другая грамота.

– Кто его знает… Иногда в одном общежитии не ладят. Неумело дела пойдут – и ссоры возможны. Ведь не все встали на защиту родины. Армия генерала Власова против соотечественников воюет. Вот мы слушали по радио, что делают украинские националисты, прибалтийские… Передают, будто с Нижней Волги да с Северного Кавказа множество народа переселили. Легко это дело не кончится.

– Кому же все это налаживать?

– Нам с тобой. Придем с войны, засучим рукава да и будем строить новую жизнь.

– И я об этом говорю.

– Нет, ты утверждаешь, что жизнь наступит хорошая. А я говорю, что за нее еще придется основательно побороться. – Чемоданов разъяснял различные понятия. – На вас, молодых, вся надежда. Нынешние ребятишки тяготы войны на себе перенесли сполна. Они и будут главной опорой, на их плечи основная нагрузка ляжет. Успеть бы твердость духа в них укрепить, веру в наше дело в душах основательно закалить.

6 июня вахту нес Чаулин. Был солнечный летний день, припекало. Чемоданов сошел на ближней лощине собрать валежник, сухих веток для костра. Шагал спокойно, неторопливо. Время от времени посматривал по сторонам. Иногда останавливался и из-за кустов или валунов оглядывал округу.

Вдруг заметил, что кто-то мелькнул впереди. Алексей плюхнулся на землю, прополз между кочками и кустиками к камням, затаился возле них. Минут через пятнадцать силуэт в полроста юркнул за гребень невысокого увала. Алексей раздумывал, как ему быть. Тревожная мысль, как бы не взяли в клещи и не отрезали путь отхода, подтолкнула Алексея покинуть это место поскорее.

В ложбине густели кусты морошечника. Ягоды еще не распустились. Из-за этих кустов снова наблюдал за округой, никого не увидел. Но беспокойство росло. Выискал взглядом бугристый завал камней, пополз к нему. Добравшись, отдохнул, отдышался. Локти, коленки, одежда на животе промокли насквозь.

Снова приподнял голову и обшарил взглядом покатый спуск к югу от себя. Отчетливо увидел, как в сторону моря, к Оксе-фьорду, поспешно уходил человек, по виду гражданский, без оружия, с рюкзаком на спине.

Алексей, пригнувшись как можно ниже, пошел почти напрямую к своей точке. Мысль лихорадочно билась: прозевал наблюдателя, не уследил. Человек наверняка понял, что бродит по тундре не местный житель, поэтому и не пошел навстречу, а постарался скрыться.

В тревожном настроении Чемоданов вернулся к Чаулину, рассказал о случившемся.

Посчитали, что дело это очень неприятное. Ходивший по тундре их обнаружил и ушел. Как он себя поведет – неизвестно. Сёдерстрем предупреждал, что местных надо остерегаться. Как быть? Ждать нового визита или сразу уйти? Позицию жаль. Наблюдение здесь отменное, донесли уже почти о десятке конвоев, плывущих как на экране. Но враг может устроить облаву.

Вышли на экстренную связь с базой. В вечернем сеансе получили ответную радиограмму. Им предписывалось точку покинуть, уйти на запасную, предусмотренную в задании. Взять с собой все необходимое, сколько смогут. Остальное сжечь.

Чаулин отбил еще одну короткую шифровку, указал квадрат, куда сбросить груз.

Остаток ночи лихорадочно собирались в путь. До отказа набили рюкзаки, навьючили на них батареи к рации, заполнили патронташи и подсумки патронами и гранатами, запасные магазины к автоматам засунули даже в голенища. Переоделись во все чистое.

За полночь над округой повис туман. Он сгустился очень кстати. Подчистили все оставшееся имущество, снесли к мусорной куче, облили керосином и подожгли. Костер разгорелся факелом, но за туманом его наверняка не было видно.

Взгромоздили на себя поклажу и пошли к новому месту.

Конец ночи и первые утренние часы шли на север. В такое время редко кто ходит по тундре. Едва забрезжило, залегли, замаскировались кустами и отлеживались целый день. Люди в поле их обзора не попадались. Вечером опять двинулись по намеченному курсу.

К следующему утру вышли к Зунд-фьорду. Побережье здесь пустынное, безлюдное, жилья поблизости нет. Невдалеке Нордкин. Наблюдать отсюда за морем удобно, обзор далекий, караваны и суда непременно плывут перед глазами. Но тут заметно холоднее, ветер дует почти непрерывно. Оттого комаров было меньше, чем на прежней базе, воздух более сырой, колючий, пронизывающий.

Точку эту командование выбрало, видимо, потому, что трудно предположить, будто с суши сюда кто-то придет. Место нелюдимое, непривлекательное. Даже за ягодами редко сюда забредают.

Нашли крохотную полянку между торчащих из мшаника гранитных острых бугров, на ней устроились, сложили рюкзаки.

База сообщила, что 12 июня им сбросят продукты. Прождали весь день, но самолет не видели, хотя гул за облаками был слышен. Выброску не засекли. Походили по окрестностям километра на два-три, ничего не нашли.

Через пять дней получили новый сигнал базы о вылете самолета с грузом. И опять неудача.

Рюкзаки опустели. Жевали шоколад с холодной водой. Изредка попадались грибы, но ни сварить их, ни поджарить было не на чем. Ягоды еще не поспели, висели на веточках мелкие и зеленые. С голодухи жевали жесткие ранние ягоды черной водяники. Они забивали рот множеством жестких зерен, но своим обильным водянисто-сладким соком немного освежали рот. Хотя они и не очень вкусны и питательны, но люди считают их целебными.

К востоку прошел караван – три судна в охранении семи сторожевиков. Выждали часа два, пока он скроется за мысом Нордкин, потом донесли.

Голод все более донимал. Минуло уже двадцать дней, как они ушли с прежней точки. Пробовали ловить рыбу, не получалось. Однажды все же в ручье перегородили камнями протоку выше и ниже заглубленной ложбинки, где плавала форель, забрели с двух концов и рубахами стали тянуть, как сеткой. Рыба металась, пришлось гоняться за ней. Вымотались, устали. После нескольких заходов рыба прыгнула на берег, где проворный Чаулин накрыл ее рубахой.

Ее очистили и крепко засолили, часа через два съели. Стало повеселее, потянуло ко сну.

Наконец, через несколько дней самолет вышел точно на них, сбросил тюки почти к выложенному сигналу. Все посылки получили в целости и сохранности.

Дежурство возобновилось. Сидели в накидках. Растянули из таких же накидок палатку. Собирали валежник, плавник, жгли костерок. Грели консервы, кипятили воду. Шел июль, верхушка лета. Потеплело. Опять возобновились дневные беседы.

Чаулину хотелось, чтобы скорее началась спокойная жизнь без потрясений, без постоянных нехваток. Война, думалось ему, все расставила по своим местам, обозначила позиции каждого. И он не раз возвращался к этой теме:

– Я думаю, немало мы по-другому осмыслили. То, что казалось темным, не стало светлым, однако его должно стать много меньше, сорняки эти люди выкорчуют.

– А я так не считаю. Большие усилия понадобятся, чтобы выскрести всякую шелуху и отребье. И еще, пожалуй, труднее сделать всех людей честными, бескорыстными. Тысячелетиями человека с младенчества учили – это твое, никому не давай, зубами вцепись, но свое сохрани.

– Но ведь мы и воюем за то, чтобы человек не лишал другого жизни ради присвоения себе чужого добра.

– Мы воюем не только за это. Мы бьемся за справедливое общество, за равенство, за братство людей. И я не сомневаюсь, после победы народ добьется этого. Засорена земля сорняками да паразитами. Из войны не все выйдут с такими убеждениями, как у нас с тобой.

– Почему?

– Да хотя бы потому, что не все сегодня взялись за оружие, чтобы защитить советскую Родину.

– Всем и не надо. Кто-то должен делать оружие, кормить, одевать, обувать нас. – Чаулин чувствовал, сколь недешево он обходится своему народу.

– На каждого из нас не один, а десяток людей должен работать. А этого и раньше не все хотели, не каждый рьяно брался.

– Я также думаю, что лодырей в одночасье не выведешь. Даже у нас в отряде.

– Дело не только в лодырях. Общество заставит их работать.

– Как?

– Кормить перестанет. Голод – не тетка, есть захочешь – на всякую работу пойдешь.

– Так кого же?

– Хитрецов. Кто как будто и на деле какую-то обязанность, пусть даже самую неприметную, на заводе или в колхозе правит. Но весь вопрос: как эту работу исполнять? По совести или время отбывать, чтобы оплата сама собой карман наполняла.