Текст книги "Отряд особого назначения. Диверсанты морской пехоты"

Автор книги: Макар Бабиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

– Таких сами люди разглядят и на всеобщее обозрение выставят.

– Кого-то выведешь, а другой так пристроится и прикроется, что к нему и не подкопаешься. Да возле него такие же присосутся. Или сам их к себе приголубит. И будут ходить возле работы ни шатко, ни валко. И жить припеваючи.

– Я думаю, такие не расплодятся. Что подобные людишки и после войны выживут – тоже не сомневаюсь, но жизни долгой им не будет. Честные да прямые им ходу не дадут. Мы с тобой первые.

– Таких, как мы с тобой, и нынче большинство, и после войны тоже достаточно будет. Но и дармоеды и прихлебатели в обиду себя не дадут.

– Почему?

– Вот ты как пришел в разведку? – повернулся вдруг лицом к Чаулину Чемоданов.

– Добровольно, рапорт командованию подал.

– И я тоже добровольно. И отряд наш с первых дней войны назывался добровольческим. На такое рискованное дело нужны люди с крепкими нервами и выдержкой, идущие по своей охоте. Лучше всего на него посылать по их желанию, надежнее. Сколько таких с флота под Сталинград отправилось… Там нужнее.

– Но ведь большинство флотских профессий не требует согласия.

– Да, на те посылают по распределению. Да ведь на флот берут не всякого. А кто и пришел по призыву – служат честно. В этом гвоздь. Вот сачки, или, как их точнее зовут, захребетники, будут искать удобные места и хитро в них приспосабливаться.

– А мест таких хватит?

– Если не хватит, они для себя их придумают. Одно дело – быть горновым у печи, уголь в шахте рубить, другое – ходить с мерным угольником и дощечкой и записывать, сколько бабы успели сжать. Или так: один в небе летает, его собрат в штормовом море ходит, а иной за бесценок что-то добывает в одном месте и втридорога перепродает в другом. Даже здесь такие встречаются. Придут с караваном из-за границы и приторговывают то чулками, то помадой. Да не втридорога, а побольше.

– Их отлавливать полагается, – считал Чаулин.

– Если попадаются, больше их не пускают в плавания. Долго придется от них избавляться.

Подошло время, когда они обычно слушали Москву. Столичные передачи радовали душу, поднимали настроение. Армия успешно наступала. Короткие сводки Информбюро запоминались сразу. Часто настраиваться на Москву не позволял запас батарей, пользовались ими бережливо. Этому их настойчиво учили и инструкторы на базе, и вернувшиеся с таких же заданий товарищи.

Москва передавала в те дни, что началось освобождение польских земель, в Минске состоялся парад партизанских соединений Белоруссии, а по московским улицам проконвоировали более 57 тысяч пленных, захваченных Белорусскими фронтами.

– Воевать осталось не так уж долго. Свои земли почти все вернули. Теперь предстоит вызволить соседей из неволи.

– И союзники наконец-то второй фронт открыли. Теперь дело пойдет быстрее. Может, и нам с тобой полегчает.

– Каким образом?

– Норвежцы тоже почуют скорый конец войны. Не всякий поспешит доносить немцам о ком-то из наших…

– Ты мне не единожды говорил, что советуешь после войны учиться. Я сам об этом и раньше думал, а теперь твердо решил: пойду добывать образование.

– Ты к верному выводу пришел. В мирной жизни наука понадобится на меньше хлеба.

– Только ведь нелегко будет. Сколько сразу после десятилеток ребят в армию забрали… Мы вот, недоучившиеся, вернемся. Да те, кто нынче учится в школе, не остановятся, пойдут дальше. Нам, может, и мест в техникумах да в институтах не хватит.

– Я думаю, что для фронтовиков предусмотрят привилегию.

– И от учебы мы отвыкли, парта стала узкой.

– Была бы тяга к знаниям, а привычка да усидчивость привьются.

– Придется еще на несколько лет подтянуть ремень. Стипендия ведь не ахти какая.

– Нам не привыкать. Не разбалованы обильными харчами. Выдержим и это.

– Я в себе не сомневаюсь. Добьюсь своего. Но ведь не все готовы к этому. – Чаулин пытался представить себя в окружении однокашников по техникуму.

– А всем и не надо. Пусть учатся те, кто науку по-настоящему постичь жаждет да у кого есть способности. Соберется, скажем, кто-то учиться на врача, а голова у него агрономова. Зря займет чужое место да и свое время попусту убьет.

– Выбрать профессию по себе не каждый способен. Если бы все разумели, меньше было бы плохих портных, неспособных архитекторов. Даже в футбол гонять, и то талант требуется.

– Призвание иногда проявляется не скоро, к зрелым годам. До этого человек немало намыкается, шишек набьет.

– Тут наставник нужен.

– Да, очень бы пригодился. Но иногда попадаются такие поводыри, что направляют человека не в ту сторону. И будет он маяться, портить жизнь и себе, и людям.

На исходе был пятый месяц их вахты, почти три из которых они дежурили на новой точке.

Кончался август. Временами с моря уже задувал ветер со снегом. Тундра потемнела, зелень стала тусклой, поникшей, ягоды переспели, вытекли.

Ребята прикидывали, когда их снимут. По подсчетам, оставалось сидеть у моря всего с месяц. Впереди был сырой и холодный сентябрь.

В последних числах августа им снова сбросили груз. По набору продуктов и вещей да из записки оперативного командира поняли, что снимать их не обещают, да и дела им добавится.

Весть эту приняли без восторга. В холодную осень оставаться не хотелось. Скоро разыграются такие штормы, что подлодке подойти сюда за ними будет опасно.

Они чувствовали, что назревают какие-то события. Несмотря на непогоду, оживилось движение вражеских судов и кораблей.

В передачах московского, немецкого, норвежского радио все чаще упоминался север. Вероятно, приближалось время наступления и на этом направлении.

Теперь реже сидели вместе. Все больше донимал холод. Свободный от вахты промышлял в поисках топлива. Костерок жгли маленький, аккуратный, в очажке из некрупных камней. Разговоры вели, глядя на огонек и на тлеющие угли.

Чаулин, вспоминая о прошлых беседах, говорил, что в их нынешнем деле тоже специалисты нужны. И после войны надобность в разведке не отпадет. Чемоданов считал, что им с Сашей, наверное, придется расстаться с разведкой. Ему годов много, новое образование добывать поздно. А Чаулину лучше продолжить занятия радиоделом, либо работать на новейшей радиостанции, либо самому такие изобретать да делать.

– Война повыстригла народу тьму-тьмущую. Все они домой не вернутся. Другие должны будут встать в трудовую шеренгу. – Чаулин пытался прогнозировать послевоенную судьбу.

– Много станков да полей обезлюдеет. Вся надежда на юность новую, на молодняк, на подростков.

– А фронтовики?

– Их не хватит на все. Жена мне писала, что в деревнях больше половины мужиков, ушедших на войну, погибли. Похоронки чуть не в каждом доме. Осиротела земля и оскудела. А раненых сколько придет, изувеченных. Они ведь тоже не работники. – Чемоданов задумывался, каково будет безруким, безногим, слепым…

– Тягостная ребятишкам жизнь уготовлена. В войну радости не видели и после не поедят досыта, зато работы будет вдоволь.

– Что поделаешь?.. От войны не убежали и от послевоенных тягот и неустройств никуда не денемся. Всем достанется нести эту ношу.

– Если бы несли ее все поровну, легче каждому пришлось. Поймут, я думаю, люди и все в этот воз впрягутся.

– Сомневаюсь. Ты ведь знаешь, незадолго до нашего ухода в Мурманске выловили банду. С оружием, подлецы, были. Людей грабили, отнимали скудные харчи да одежонку. Ничем не брезговали.

– Таких надо казнить на месте. – Чаулин на пакости смотрел бескомпромиссно.

– Может, кого-то и покарать надо. Но по закону. Самосуд нельзя устраивать. Так можно и безвинного обидеть. Но я говорю о том человеческом отребье, которое не воюет и не работает, а живет за счет людского горя. Так вот меня беспокоит, что они останутся, когда мир наступит.

– Не может того быть. Люди такого безобразия не потерпят. Они потребуют, чтобы от этой скверны землю очистили.

Пошел последний месяц тому заданию, на которое их послали. Тоска по Полярному, по отряду, по друзьям становилась с каждым днем все острее. Временами накатывала вялость, не хотелось делать что-то долговременное. Топливо собирали на берегу только на ближайшую неделю-полторы. Теплого шалаша или землянки себе не строили. Зимовать на этой точке не собирались.

Громом среди ясного неба обрушилась расшифрованная Чаулиным радиограмма, в которой им предписывалось хозяйство свое свернуть, все ненужное и лишнее уничтожить, а самим возвращаться на базу «по зеленой».

В первые мгновения настолько опешили от неожиданной вести, что не могли вымолвить ни слова. Первым опомнился Чемоданов:

– Тут что-то не то. Нас, наверное, с кем-то перепутали. Отсюда топать «по зеленой» – сколько сот километров? Силы на исходе, дойдем ли?..

– Ошибки быть не может, командир. Позывные наши. – Чаулин сказал это как-то отрешенно.

– Да я не о радисте сказал, об отделе. И то сгоряча. Такие вещи не путают. Давай посмотрим на каргу.

Достали из планшета карты. Положили одну, заметили свое место, прошлись пальцами и взглядом по ней до кромки, приложили к ней следующую. Потом еще одну… Только в конце пятого листа нашли ту точку, где обычно случаются встречи с нашими передовыми частями у оконечности «зеленой». Измерили маршрут. Получилось 360 километров. Это по прямой. Не считая зигзагов, обходов гор, болот, озер, переправ через бесчисленные реки и ручьи.

Сели в раздумье. Для чего требуется идти в такую даль пешком? Ведь подлодка может снять их прямо с нынешней точки, нужно только спуститься к урезу воды…

– Саша, пиши радиограмму, что возражаем. Очень устали, силы на пределе, такой путь не одолеть. Просим снять отсюда.

Чаулин отстучал радиограмму в базу. Через два часа получили ответ, но он не принес ни малейшей радости. Приказ о пешем марше подтвердили.

– Пиши новую радиограмму. Продукты на исходе, в маршрут идти не с чем.

Ответ на нее готовили в Полярном дольше, пришел он через шесть часов. Им сообщили, что продукты и все нужное сбросят, куда они укажут. На марше держать связь по расписанию.

Последняя надежда на скорый возврат домой исчезла.

– Давай, Саша, поедим, потом будем думать.

Развели костерок, вскипятили воды, разогрели консервы. Плотно покушали. Впервые за едой сидели молча. Каждого угнетали думы о нежданном задании. Рассудок не мог смириться с приказом.

После еды опять разложили карту. Неторопливо стали выбирать маршрут, вглядываясь в сопки, лощины, ручьи и речки, прикидывая, куда идти, чтобы миновать селения, дороги, посты.

С тоской и горечью начали разбирать имущество. Теперь его было меньше, но для похода полагалось отобрать только самое необходимое. Не обойдешься без продуктов, нужны батареи к рации, при себе должны быть автомат, пистолеты с патронами, гранаты. Понадобятся плащ-палатки.

Котелок, изношенную одежду, немного продуктов, что не втиснулись в рюкзаки, сложили в кучу и сожгли.

Начался трудный переход. Брели по неглубокому снегу. Местами было скользко, на откосах наледи, шагать приходилось осторожно. Вырубили посошки. Руки и ноги непрерывно находились в деле: то из одной в другую посошок перекидывали, то автомат придерживали, то рюкзак или подсумки подправляли.

Перед утром прошли через свою старую базу. Хотя ее припорошило снегом, но чувствовалось, что кто-то тут побывал.

Задерживаться не стали.

От материковой вершины Оксе-фьорда пошли берегом ручья. Он через порожки, как через ступеньки, взбирался к своему истоку на юго-востоке, откуда был почти прямой путь к узенькому перешейку с Нордкина на материк.

Прошагали маршем двадцать километров с двумя малыми привалами. Устали основательно. Рассвело. Устроили себе большой дневной привал.

Как только сгустились сумерки, снова отправились в путь. Рассчитали, что перед утром должны проскочить перешеек и выйти в горы на материке. Там надеялись надежно укрыться и опять днем отлеживаться в ожидании вечерней темноты для очередного марша.

Этот бросок тоже удался. Перешеек пронырнули в темноте. В домах хуторочков справа и слева не светилось ни одно окно.

Подъем на гранитный скат за перешейком оказался крутой, тяжелый. Почти отвесные спуски с него обращены к северу, их залепило снегом, местами потеки талой воды протянули длинные, на несколько метров наледи. По ним еле-еле вскарабкались наверх. Прошли еще километра полтора и опять остановились на привал.

От Зунд-фьорда ушли почти на полсотню километров. Впереди было более трехсот.

– У меня не выходит из головы, зачем нас отправили пешком? – После того как подготовили себе в кустах лежанку из нарубленного лапника, Чаулин заговорил с Чемодановым о том, что было в мыслях каждого.

– Я тоже ничего не понимаю. С моря подойти хотя и опасно, но можно.

– Может быть, решили дать нам новое задание на марше? С кем-нибудь связаться или кого-нибудь выручить?

Но доводы эти казались не очень убедительными.

Шли по маршруту день за днем. Селения попадались все чаще. Обходили их стороной. Видели и людей, но встреч с ними избегали. Еще через два дня перешли дорогу, что протянулась от Киркенеса к западному побережью Норвегии вплоть до Тромсё. Перескочили ее ночью, когда у шоферов наступала пауза на отдых и машины не ходили.

Повернули на юго-восток. Снегу стало меньше, он лежал местами и неглубоким слоем. Идти легче, сапоги намокали не сильно, на привалах их удавалось проветрить, подсыхали и портянки: их сушили на ходу, подвесив к рюкзакам.

Автомобильная дорога пробегала недалеко, на привалах разглядывали ее в бинокль. Груженые машины катились на запад с короткими перерывами. Иногда их считали. Об увиденном и замеченном радировали на базу.

Проходили за сутки километров по тридцать, иногда и более, если путь оказывался не очень тяжелым, не было крутых спусков и подъемов, переправ через большие ручьи и глубокие речки. Холмы от Лаксе-фьорда до Тана-фьорда невысокие, покатые, поросли густыми зарослями кустарника и ветвистыми искривленными деревьями. Без особой боязни шли через них и днем. На марше почти не разговаривали.

С каждым километром приближались к Сер-Варангеру. Селения встречались все чаще, граница со Швецией суживает проход до моря в узкую горловину, прижимая шоссе к берегу фьорда.

В тундре и перелесках было людно. Разведчики опасались всякого глаза, но особенно остерегались охотников: ведь разрешения на оружие давались только тем, кто был в доверии у полиции и в чести у немецких властей.

Невдалеке лежал Тана-фьорд с впадающей в него широкой и глубокой рекой Таной. Переходить его по мосту у Сейды немыслимо, там находились контрольные посты, через них без проверки не проскочишь. Идти вблизи берега реки тоже рискованно, селения и хуторки встречались часто. А там всегда люди. Повернули на юг, чтобы где-то поблизости от границы со Швецией пересечь реку.

Чуть южнее селения Скиперкарст вышли к берегу. Остановились у крутого спуска, впереди бурлила широкая река.

Наблюдали из засады целый день. Машины шли довольно часто, люди ходили по дороге и возле нее. Видели на реке лодки. Последили, где они пристают.

Днем переходить дорогу и реку было немыслимым. Прождали весь день и вечер.

Ночью осторожно пошли к поселку. Еще не все огни в домах погасли, когда они пересекли дорогу и спустились к самой воде. Прошли берегом чуть больше полукилометра. Носом на обсушке стояло несколько шлюпок, якоря с цепями вынесены подальше от воды. Взяли первую попавшуюся, внесли якорь, бесшумно сложили цепь, столкнули лодку в воду, вскочили в нее и ухватились за весла. Гребли изо всех сил, старались, чтобы не снесло вниз. Все время поглядывали на приближающийся правый берег, стараясь не попасть к селению.

Причалили к отлогому берегу. Лодку подтянули носом на сушу, уцепили за землю якорь и, не мешкая, заторопились подальше от этого места.

В очередном разговоре с базой попросили сбросить им продукты на западном берегу озера Гарше, указали квадрат. Полярное ответило, чтобы приготовились принять груз 9 октября. В этот день рано утром пришли к назначенному месту, отстучали короткую радиограмму.

Перед вечерними сумерками самолет прошел над ними, сбросил тюк. Разведчики видели, где он упал, нашли сразу. Хотя оболочка и порвалась, продукты и вещи не пострадали. Забили под завязку рюкзаки, сменили белье, одежду, обувь. И снова пошли на юго-восток.

Одолели почти полпути. Устали, намерзлись и намокли. Спали урывками то днем, то ночью, под открытым небом. Моросил дождь, сыпала снежная крупа, до костей пронизывал штормовой ветер. Но с каждым километром приближалась своя земля. Согревала надежда на скорый приход домой, подталкивала ноги шагать быстрее, снимала усталость.

Вышли к дороге невдалеке от Нейдена. Впереди самый узкий участок норвежской суши между шведской границей и Варангер-фьордом.

Невольно пришлось приблизиться к шоссе. Их удивило необычное множество машин и конных повозок. Колонны с грузом, иногда с солдатами ехали днем и ночью сплошной чередой.

Включили приемник послушать известия. Радио передавало сообщения о начавшемся наступлении советских войск в Заполярье.

– Вот в чем причина, а мы с тобой недоумевали, отчего такое обилие транспорта на дороге, – воскликнул Чаулин.

– Теперь нам надо беречься пуще глаза. Наверняка немцы поставили дополнительные посты да и подвижные дозоры добавили. Будем держаться подальше от дорог, днем больше не пойдем.

В следующей радиограмме им приказали выйти к дороге Петсамо – Рованиеми, выбрать позицию, старательно замаскироваться и доносить о том, что увидят.

– Вот, оказывается, зачем нас сюда отправили. – Чаулин, принявший радиограмму, раньше командира узнал ее содержание, но выдержал, пока Чемоданов прочтет маленький листочек.

– Да, теперь ясно, зачем нас заставили топать сюда. Только неужели других сюда нельзя было забросить? Ведь мы отмахали почти триста километров.

– Может, все на постах? Ведь началось наступление…

– Двоих всегда найти можно… – Чемоданов старался осмыслить суть приказа, понять, почему именно их заставили идти в такую даль для выполнения задания, но убедительного объяснения так и не нашел. У командования были какие-то свои соображения.

– Нам надо забиться в такую щель, чтобы коршун не высмотрел, – продолжал он размышлять вслух и советоваться со своим молодым напарником. – Залезть в нее и носа не высовывать. Если фронт двинулся, он и сюда докатится. Только бы своих дождаться…

Разложили карту, склонились над ней, выбирая, куда и как идти на новое задание, выискивая место, где можно спрятаться и видеть все нужное.

Долго изучали карту.

– От нас до Нейдена всего километров десять. Ночью пройдем лесом между городом и границей. Потом повернем на юг.

Их дальнейший путь шел почти все время по равнине, болотами, через множество ручьев, возле мелких озер.

Разобравшись, куда идти дальше, сели отдохнуть. Разведчики одолели длинный и тяжелый путь. Почти рукой подать до своей земли. Дорогу к ней «по зеленой» Чемоданов знал отменно, ходил по ней много раз начиная с лета 1941 года. И он не сомневался, что пройдет этот путь по осенним сумеркам без ошибок. Только сначала надо выполнить задание, не напороться на засады, не ухватить за собой погоню.

Радио сообщило, что советские войска выбили немцев с Западной Лицы, отбросили через границу. Десанты высадились в Лиинахамари, рядом с Петсамо. Фронт приближался. Только бы выдержать последний рывок, успеть выскочить из ловушки, в которую они поневоле лезут. А затем родная земля, дом, отдых, друзья. И быть может, война для них на этом закончится.

Поздно вечером 14 октября вышли к Нируду. Подыскали невысокий бугор с нагромождением валунов наверху, по склонам которого разросся кустарник, а на вершине несколько извилистых берез с опавшими листьями. Лучшего места в округе и искать не надо было. Основная дорога на противоположной стороне реки, всего в полукилометре, видна отчетливо.

Тут и устроились. Устлали землю лапником, возле кустов наставили наломанные ветки ельника. Долго наблюдать лежа утомительно и холодно, приходилось вставать и разминаться. Далеко отойти нельзя – могли заметить. Ходили пригнувшись да приседая. Ночью отходили подальше размяться и погреться.

Против ожидания, машины и обозы ехали почему-то не на юг, а на север. В колоннах везли на прицепах орудия, боеприпасы, тащили тяжелые минометы. Ночью на северо-востоке временами по краю неба сияли сполохи, слышались звуки артиллерии.

Дежурство несли по очереди, спали часа по два-три, дольше не выдерживали от холода, потом менялись вахтами. Раз в сутки передавали радиограмму, сообщали, что видели со своей точки.

Была поздняя осень, ненастье, слякотно. Ветер менялся за сутки не единожды. Если он дул с материка, с юго-востока, то сыпал зернистым, крупитчатым снегом, засыпал их на лежбище, под ним меньше продувало, было теплее. Но как только поворачивал с севера, с моря, приносил морось, мокрый снег, а то и дождь. Тогда на точке мочило сверху и снизу. Хуже, чем при морозе. Слякоть пронизывала, студила, сводила руки и ноги. Согреться было нечем, огонь развести не могли, а холодное небо низко висело над головой. За седьмой месяц пребывания на воздухе ни разу не посчастливилось заглянуть в помещение. Надышались свежего воздуха до отвала.

Во второй половине дня 20 октября дежуривший на приемном центре радист принял экстренную радиограмму: «Окружены… Отстреливаемся… Прощайте…»

На этом связь прервалась. Навсегда.