Текст книги "Дочерь Божья"

Автор книги: Льюис Пэрдью

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

9

Одноэтажный мотель втиснулся на узкий шмат земли между латаным асфальтом Тихоокеанского шоссе и буерачистой набережной, уступами спускавшейся к пляжу. В сгущавшемся сумраке смутно мигала табличка «СВОБОДНО», тщетно стараясь завлечь постояльцев, которые обычно ездили по трассе № 5 в шести милях дальше в глубь материка, а останавливаться предпочитали в мотелях поновее, что липли к развязкам.

Портье, который час назад зарегистрировал Риджуэя, Страттона и всех остальных, теперь бесстрастно разглядывал сквозь пуленепробиваемое стекло проезжавшие машины, чьи фары бурили временные дыры в ткани тьмы. Если здесь по ночам всегда так оживленно, ему предстоит заселить разве что заблудшего автомобилиста, выбравшего не тот съезд с федеральной автострады и заехавшего слишком далеко на запад, да, быть может, морпеха с базы Кемп-Пендлтон неподалеку – с подружкой или чьей-нибудь женой. На что ему было глубоко наплевать. В конце концов, сдать он мог всего четыре комнаты.

Мотель был одним из тех заведений, от которых местные жители ждут, что они вот-вот закроются либо сползут в океан. Владельцы и портье сменяли друг друга постоянно, и ни один не задержался настолько, чтобы лично познакомиться с кем-то из местных. И уж точно никто не догадывался, что это здание с 1963 года имеет лишь одного хозяина – Агентство национальной безопасности США.

Портье выдал Страттону ключи от комнат со стороны океана. В спокойный летний день открывался дивный вид на побережье от Сан-Онофре до Оушнсайда, тихоокеанские волны, усеянные серферами, яхты и рыбачьи лодки. Но в этот вечер уходящий шторм все еще пробовал на прочность стены мотеля, свистя и завывая в щелях под дверью и в окнах. Шторы, которые Страттон сдвинул, чтобы не было сквозняков, мягко колыхались при каждом дуновении ветра.

– Черт вас побери! – орал Сет на Страттона. – Вы не имели права. Вообще никаких прав.

Это было сумасшествие. Сет Риджуэй снова и снова видел перед глазами эту сцену: салон лимузина, стонет от боли телохранитель Ребекки Уэйнсток на переднем сиденье, голова убийцы откидывается назад, лицо расслабляется, кровь, которую вытирают с лезвия складного ножа.

Сет сразу узнал Страттона. Но прежде чем он смог произнести хоть слово, чьи-то руки вытащили его из лимузина и перенесли в седан, ждавший неподалеку. Промокший и продрогший Риджуэй трясся на заднем сиденье седана, пулей летевшего от того места; за рулем сидел Джордан Хайгейт, напарник Страттона, сам Страттон сидел на переднем сиденье.

Хайгейт гнал седан на юг от Марина-дель-Рей. По дороге они заехали в торговый центр у Лонг-Бич, Страттон зашел и через полчаса вернулся с сухой одеждой, бумажным пакетом с туалетными принадлежностями и, самое главное, горячим кофе. Руки у Риджуэя так тряслись, что Страттону сначала пришлось поить его из чашки, как маленького.

В машине царила тишина. Хайгейт вел седан, профессионально объезжая забитые автострады. Сет напился горячего кофе, переоделся в сухое, но не спускал глаз со своего окровавленного халата с мокрой пачкой тысячедолларовых купюр в кармане.

Первые сорок пять минут Сет наслаждался жизнью, сухостью и теплом. Но по мере того, как его тело возвращалось к жизни, его все больше охватывало подозрение, а потом и гнев, когда Страттон с Хайгейтом объяснили ему, что работают на АНБ.

– Так значит, я не случайно встретился с вами в Цюрихе, – злился Сет. Шины шуршали по мокрой дороге. Он не сводил глаз со Страттона. – И вы следили за мной с моего возвращения из Цюриха.

– С того момента, как вы появились в консульстве, – кивнул Страттон.

– Вы использовали меня как наживку, ожидая, что кто-то клюнет, – сказал Сет. – Надеясь поймать тех, кто приходил сегодня к моей яхте.

Страттон кивнул снова.

– Черт бы вас взял, – кипятился Риджуэй. – Кто дал вам право играть Господа Бога в моей жизни?

– Здесь речь не идет о правах, – ответил Страттон у него за спиной в номере мотеля. – Мы через это уже прошли. Давайте обсудим все, когда вы справитесь, я надеюсь, с чувствами.

– Нечего здесь обсуждать, – бросил Риджуэй, повернувшись к Страттону, сидевшему на кровати. Хайгейт невозмутимо стоял у двери, пока Сет примерялся к размерам окон и дверного проема, оценивая свои шансы на побег. Страттон заметил.

– И не думайте, – сказал он. – Мы здесь как в сейфе. Стальные двери, пуленепробиваемые стекла, автономная подача воздуха. Дверь на электронном замке. Никто отсюда не выйдет, пока портье не нажмет на нужные кнопки, а он этого не сделает, пока я не дам ему нужный код. Никто не выйдет, никто не войдет… – Он уселся поудобнее. – Не вижу причин, почему мы не могли бы обо всем поговорить… О сотрудничестве…

– Ну вы и жук. – Качая головой, Сет подошел к Страттону. – Заперли меня в этой клетке и думаете, что я буду сидеть и запросто с вами болтать? – Сет помотал головой и отошел обратно. – Может, другие так и работают, мистер Страттон,но не я. Мне нечего больше с вами обсуждать.

– Но мы могли бы серьезно вам помочь, – настаивал Страттон. – Мы вам нужны, чтобы найти вашу жену.

– Вам стоило сказать мне об этом в Цюрихе. Тогда бы и посотрудничали, – рычал Сет.

– Но ведь это все уже в прошлом, – терпеливо продолжал Страттон. – К тому же тогда мы не знали того, что знаем сейчас.

– Могли бы тогда рассказать мне то, что знаете.

– Я не мог…

– Могли! – злобно рявкнул Риджуэй. – А с точки зрения любой морали и должны были.

Страттон погрузился в свои мысли. Вздохнул.

– Это был вопрос безопасности. – Сказал он это скорее самому себе. – Мне нужно было получать одобрения, подтверждения. Это было… это и сейчас секретное дело. Нужно время, чтобы получить все необходимые разрешения.

– Этот чертов пожар – секретное дело? – Сет вышел из себя. – Пропажа Зои не была секретом. Хер ли тут в бога мать вообще засекречивать?

– Не стоит богохульствовать, – тихо произнес Страттон. – Это ничему не поможет.

Сет недоверчиво посмотрел на Страттона и покачал головой.

– Послушайте, я знаю, вы в ярости, – снова начал Страттон, – и у вас есть для этого все причины. Как и для огорчений. Но лучший способ найти ее – наша совместная работа. – Риджуэй яростно помотал головой. – Я спас вам жизнь. Это чего-то стоит?

– Я был вашей приманкой. Вы меня вытащили из ситуации, в которую сами же и втянули. Вы вторгались в мою частную жизнь, прослушивали телефон, таскались за мной повсюду и следили за моей яхтой, чтобы поймать их. Кем бы они ни были. Вы проделали большую, заслуживающую доверия работу, в результате которой все, случайно исключая меня, погибли. С чего бы мне вам доверять? – Риджуэй опять помотал головой и сделал глоток кофе.

Страттон поднялся и подошел к кофейному столику. Потянулся за пластиковым стаканчиком, затем передумал, бросил стаканчик обратно и устало опустился в псевдоскандинавское кресло рядом. Потер ладонью лицо и откинулся на спинку.

– Стоило оставить вас этому живодеру, чтобы он вывалил ваши потроха рядом с шоферскими.

– Может, и стоило, – быстро ответил Сет. – Потому что от меня вам не будет никакой пользы.

Страттон устало покачал головой.

– Что это должно быть? – спросил он.

– Для чего?

Страттон прикрыл глаза и скорчил кислую мину. Потом глубоко вдохнул и протяжно выдохнул.

– Что нужно сделать, чтобы вы согласились работать с нами?

Сет мрачно покачал головой, беря кофе, и сел на другую кровать напротив Страттона.

– Вы не понимаете, – сказал Сет. – Я вам не доверяю. А я не работаю с теми, кому не доверяю.

– Мистер Риджуэй, я уважаю ваши принципы, – возразил Страттон, – но мир не в состоянии себе их позволить. Мы впутались в то, что может повлиять на стабильность во всем западном мире, и в ваших руках может оказаться ключ. А вы предпочитаете цацкаться со своими ненаглядными принципами, пока весь остальной мир катится в тартарары!

Риджуэй закатил глаза, вскочил с кровати и вновь подошел к кофейному столику.

– Вы – маньяк, – сказал он. – И друзья у вас такие же. – Он долил себе кофе в пластиковый стаканчик. – Я не впервые слышу от людей эти слова. «Ой, мы сейчас не можем позволить себе принципы», – передразнил он Страттона. – У власти бандиты и психопаты. В исключительное время нужны исключительные люди. Так говорили фашисты, коммунисты и все ультраправые диктаторы… Я слышал это в участке, на улице, на военных сборах. Я даже серьезно об этом думал. Порой меня так и подмывало действовать вне закона, защищая то, что я считал справедливостью, но это превращало меня из полицейского в бандита. Можно быть только тем или другим. Совмещать не получится. Страттон, вы же сами вроде копа. Может, стоит начать действовать, как они.

На лице Страттона расцвела мудрая улыбка шлюхи на проповеди Армии спасения.

– В других условиях я бы с вами согласился, – возразил он, – но факты этого дела уникальны. История настолько странная, что я сам в нее верю с трудом.

– Ну так подкиньте мне пару фактов для начала, – сказал Риджуэй. – Посмотрим, может, я и смогу помочь взглянуть на дело по-новому.

– Я не смогу вам ничего рассказать, пока вы не дадите подписку о неразглашении всего, что я вам скажу.

– Вы знаете, что я на это не пойлу, – раздраженно ответил Сет. – Так почему бы вам не отложить ненадолго свои предписания, угрозы и секретные классификаторы и не сказать мне такое, во что я поверю?

Очередной шквал отстучал чечетку по стене мотеля. Мужчины прислушались к ярости природы снаружи.

– Я могу сказать вам правду, – наконец сообщил Страттон. – Хотя вы вряд ли в это поверите.

Риджуэй посмотрел в открытое лицо и не увидел даже намека на ложь. Если этот сукин сын врет, то он чертовски хороший актер.

– Согласен на правду, – сказал Сет.

Страттон благодарно кивнул. Посмотрел на свою обувь, задумчиво прикусил нижнюю губу. Неожиданно Риджуэй понял, что передним не злобный махинатор, который был мгновением раньше, а просто человек, профессионал, который пытается собраться с мыслями.

– Наш отдел АНБ недавно перехватил информацию об операции российских спецслужб и русской мафии, связанной с произведениями искусства, вывезенными нацистами, и какой-то религиозной реликвией. Прошел слух, что после серии финансовых кризисов Матушке-России стало не хватать твердой валюты. Их правительство было в отчаянном положении, они готовы брать доллары, дойчмарки – все, что можно. Любыми средствами. Не задавая вопросов… Все наши сведения обрывочные, в основном – из перехватов и прослушки. Наши источники сообщают, что проводится множество подобных операций, направленных на сбор валюты любыми средствами. Ну и вот, оказалось, что одна из этих отчаянных операций проводится совместными силами российских спецслужб и их союзников в мафии, которые связаны с «Соколами Жириновского» – это как раз те ребята, которые чуть не пришили вас сегодня утром. Как и все прочие, эти зайчики добывали деньги, но наткнулись на старые данные военной разведки о картинах, которые нацисты захапали во время Второй мировой. Денег только за них могло бы хватить, чтобы выкупить пол-России. Но что гораздо важнее, стало известно, что с помощью одной из картин нацистам как-то удавалось во время войны шантажировать Ватикан.

Риджуэй перестал хмуриться.

– Одной из картин? – Он поежился, когда вспомнил последние слова Ребекки Уэйнсток. – Рассказывайте дальше.

– Мы не очень много об этом знаем, – ответил Страттон. – Вроде бы картину написал какой-то заштатный художник по фамилии Шталь… но это не важно. Важно то, что в Ватиканской Курии существует секретный отдел, который уже сотни лет охотится за этой реликвией. Мы это знаем потому, что русские прослушивали их телефоны, а мы прослушивали телефоны русских…

– Для Жириновского сейчас Ватикан – цель номер один, – неожиданно подал голос Хайгейт. Риджуэй обернулся и посмотрел на него: он по-прежнему подпирал дверной косяк, безучастный, как гвардеец у Бекингемского дворца. – Российские ультранационалисты заинтересованы в нейтрализации Ватикана. И они понимают: все, что помогало в этом Гитлеру, сгодится и для них.

Хайгейт взглянул на Страттона, и тот кивнул:

– К тому же то, что сработало против Ватикана, может сработать и против Русской православной церкви, которую Жириновскому тоже надо будет подмять под себя, если он хочет добиться тотального контроля, о котором он так мечтает. А это, как вы понимаете, изменит картину мира по наихудшему сценарию. Не забывайте, что Жириновский грозился оккупировать исламскую нефтяную республику – Азербайджан. Он будет проводить политику «Россия для русских», не останавливаясь перед геноцидом коренных народов. В его предвыборной платформе были пункты о возвращении всех бывших союзных республик и их зачистке для безопасной жизни русских. Все его речи и публикации пестрят доброжелательными ссылками на Гитлера… Пока люди Жириновского, – продолжил он после паузы, – не знают о существовании тайной ватиканской команды, они, да и все остальные, считают шантаж Папы Пия XII лишь одним из слухов времен Третьего рейха. Я и сам так считал, пока не прослушал пленки и не просмотрел донесения. И хотя мы довольно слабо понимаем пока, что происходит, мы точно знаем – что-то во всем этом есть.

– Так чтоже происходит?

– Этого я не знаю, – покачал головой Страттон. – В самом деле не понимаю, почему эта картина так важна.

– Хм-м… А я думал, вы, ребята, все знаете, – снова начал заводиться Сет. Он сжал кулаки в карманах новых брюк, купленных ему Страттоном, и облокотился о стену у окна. – Как во все это впуталась Зоя?

– Мы следили за Ребеккой Уэйнсток около недели, – ответил Страттон. – С того момента, как услышали ее имя на одной из ФСБ-шных записей. Она, судя по всему, – богатый австрийский коллекционер – теперь уже была им. Пыталась приобрести коллекцию из Кройцлингена, в которой, по мнению ФСБ, была и картина, за которой они охотились. Так ФСБ руками своих подельщиков из числа боевиков Жириновского добралось до нее и до вас прежде, чем это сделали мы.

– Вы… у вас есть какая-то информация о том, где может быть Зоя?

– Нет, – покачал головой Страттон, – но мы надеемся, что она все еще в Швейцарии и до сих пор жива.

Риджуэй еле заметно кивнул самому себе, оттолкнулся от стены, отодвинул угол шторы и посмотрел в окно на штормовой мрак. Так же, как снаружи, было сейчас у него на душе. Придется с ними сотрудничать, решил он. Просто нет альтернативы. Сам он никогда ее не найдет. Однако придется быть осторожным, чтобы пользоваться и не быть использованным. У АНБ репутация безжалостных убийц, которой могли бы гордиться Борджиа.

– Хорошо, – сказал Сет, отвернувшись от окна. – Будем работать.

– Я знал, что мудрость восторжествует, – улыбнулся Страттон.

– Но у меня есть несколько условий, – сказал Риджуэй. – Я работаю независимо. Мы делимся информацией. Вы прекращаете слежку за мной. Если русские на вас насядут, я не хочу, чтобы они и мне упали на хвост.

– Что ж, пусть так. – Страттон старался выглядеть невозмутимо. – Только я надеялся, что наше сотрудничество будет теснее.

– Не будет, – отрезал Сет. Оба скрестили взгляды, пытаясь проникнуть за шелуху слов друг друга. Страттон все еще колебался. Поглядел на Хайгейта, на потолок, потом снова на Риджуэя.

– Ладно, – решился он. – По рукам.

Зоя прошла с Талией в галерейную часть блока и опустилась в мягкие кожаные объятия роскошного кресла. Талия подала ей бокал вина и села напротив на софу из хрома и кожи.

Они так расслаблялись уже не впервые, обычно – по ночам, когда работа заставляла их засиживаться допоздна. Они нарочно не брали самые известные марки, поэтому их набеги на коллекцию вин Вилли Макса вызывали ворчание и недовольство тюремщиков, но, слава богу, не наказания.

Талия закрыла глаза и покатала вино на языке. Затем открыла глаза и сказала:

– Самое поразительное, с чем я столкнулась, живя в Нью-Йорке, – это как американцы, особенно некоторые мужчины, умудряются напрочь похерить все удовольствие от вина.

– Поразительное? Что именно? – с любопытством склонила голову набок Зоя.

– Мне кажется, они его боятся, – задумчиво произнесла Талия. – У них явные проблемы с чувственностью вина… сексуальностью, если угодно. – Она покрутила бокал, любуясь рубиновым цветом напитка. – Им хочется рассуждатьо вине, а не чувствоватьего. Чувства пугают их до смерти, и они начинают выхолащивать вино, пытаясь его исчислить – сыплют цифрами о процентном содержании кислот и сахара, пускаются в бесконечные разглагольствования о производителях, метеорологии и дюймах осадков. Им нужно коллекционировать вино, а не наслаждаться им. В их полусектантском мирке заправляют самопровозглашенные бонзы – сомелье, коллекционеры, прочие чокнутые, которые даже разговаривают на известном только им языке. У них свои догмы – какое вино хорошо, а какое – нет, под какое вино какая закуска, какие бокалы использовать; у них такие ритуалы – куда там любой религии. У них свои книги и журналы, которые заучиваются наизусть, как «Отче наш». Они исповедуют концепцию вина, а не пьют его – сплошная болтология. – Талия презрительно взмахнула рукой. – Все они смахивают на трутней из секты Муна. Их проблема в том, что они настолько загружены своим логическим и счетоводческим дерьмом, что уже не могут насладиться чувственностью или просто получить удовольствие… Более того, мне кажется, они делают это специально, – продолжала Талия, – потому что боятся того, что не могут сосчитать, ведь если сосчитано, значит – под контролем. В религии все то же самое. Страх ощущений, раболепный ужас перед тем, что чувствуешь, противопоставленным тому, что не можешь чувствовать, – вот почему религии мужского господства изгнали Великую Богиню: она чувственна и сексуальна. Мужикам понадобилось укоротить Бога так же, как они делают это с вином.

Талия прервалась и глотнула вина.

– И ты все это поняла из того, как некоторые мужчины пьют вино? – изумленно спросила Зоя.

– Это все, – пожала плечами Талия, – о восприятии невыразимого, о том, что чувства превалируют над мышлением, о том, что в ощущении вина и Создателя есть много общего. И то и другое должно быть прочувствовано, пережито,а не постигнуто разумом и заанализировано до смерти. Логика создала западную цивилизацию, но логикой нельзя объять бесконечность или объяснить чувство. Богиня – это создательница мира и жизни. Порождение – сексуально, испокон веку эта функция принадлежит женщинам и неподконтрольна мужчинам. Вот в чем проблема. Им же необходимо все контролировать, а раз уж они не могут контролировать собственные побуждения, приходится контролировать их результаты… Большинство законов о сексе ограничивают поведение женщин, а не мужчин. Мужчины преступают закон, подмигивая и ухмыляясь, а женщин за такое пригвождают к позорному столбу, чураются или сжигают заживо. Много веков манипуляторы «мужских» религий не могли справиться с непостижимой чувственной природой Великой Богини-Создательницы, так что они постепенно оттерли ее до положения мелкой богини плодородия и превратили секс из приятного духовного опыта в грязное сношение. Только так они могли создать видимость контроля головы над головкой.

– Целая теория, – покачала головой Зоя и сделала глоток вина.

– Ну, у меня было несколько лет, чтобы сформулировать мою всеобщую теорию поцов, – сказала Талия. – Но я не для этого разоряю винные запасы. Расскажи мне про своего друга-фальсификатора.

– Вот уж был поц, – сказала Зоя.

– Какая жалость, – посочувствовала Талия.

– Вовсе нет, – шаловливо рассмеялась Зоя, поставила бокал и развела руки в рыбацком жесте «вот такая сорвалась»: – Всем поцам поц.

Талия расхохоталась так, что пролила вино себе на платье.

– Ладно тебе, расскажи, – сквозь смех попросила она. Зоя подняла бокал и, отпив еще глоток, начала:

– Я познакомилась с Эриком в Амстердаме на летних каникулах, по-моему, между вторым и третьим курсом УКЛА. У меня была практика в «Стедлийк Музеум», и я жила в голландской семье, у которой был дом у Фондельпарка – это их местный Сентрал-Парк – недалеко от музея. Как-то раз – а работала я там еще недолго – один из ассистентов куратора попросил меня помочь ему вернуть картины – тем художникам, кому отказали в экспонировании. – Зоя печально покачала головой. – Это был самый мрачный день в моей жизни. Очень грустно.

– Отвергнуть работу – отвергнуть художника, – понимающе подтвердила Талия.

– Я серьезно, – вздохнула Зоя. Она прикрыла глаза, вспоминая подробности того дня. – И вот последний адрес, куда мы должны были заехать в тот день, был в огромной кирпичной развалине западнее Зеедейка – основного района «красных фонарей». У нас оставалось несколько сюрреалистических картин одного голландца по имени Эрик ван Броек.

– Ван Броек? – переспросила Талия. – Он же знаменитость. Его картины уходят по сотне тысяч долларов.

– Мне и самой понравились, – согласилась Зоя. – Фактически первые комиссионные, которые я получила, когда стала брокером, были от продажи его картин в США. Но тогда еще критики живого места на его работах не оставляли.

– Критики, – прошипела Талия. – Эти бесталанные неудачники, которые пытаются оправдать собственную бесполезность, смешивая с грязью работы, которые сами не в состоянии создать.

– О, я вижу, ты встречалась с моими знакомыми, – удивленно приподняла брови Зоя. Обе улыбнулись. – Как бы там ни было, то была наша последняя остановка, и я одна перла эти картины в студию на третий этаж. Раньше там был пароходский склад. Я была для Эрика человеком новым, так что когда он открыл дверь, лицо у него было любопытным и открытым. И потным. Он был очень, ну просто оченьвысокий, как и большинство голландцев, под семь футов… жилистый, мускулистый – как профессиональный баскетболист. – Зоя снова прикрыла глаза, мысленно возвращаясь в то время. – Его руки торчали из заляпанной краской толстовки с оторванными рукавами. Ниже – спортивные шорты, но они почти не скрывали эти неправдоподобно мускулистые ноги; а на его плечах висело полотенце. – Зоя открыла глаза и посмотрела на Талию. – За его спиной, внутри на потертом полу стоял спортивный тренажер со штангой. И по всему телу Эрика стекал пот.

– Судя по твоему голосу, тебя от этого зрелища как молнией шарахнуло.

– Еще как, – сказала Зоя, вяло улыбнувшись. – Шарахнуло. Разряд у него получился что надо. Мир вокруг испарился в мгновение ока. Может, это был запах пота, может, вид его замечательного тела, но я застыла как соляной столп. Вдруг я почувствовала, что у меня все намокло. Мне было двадцать, и я никогда не была настолько ошеломлена. – Зоя притихла, глядя куда-то в пространство.

– Ну и дальше? – напомнила Талия.

– Я была настолько ошарашена, что выронила обе картины. Стук упавших картин разбил мгновение вдребезги. Художник взглянул на меня сверху вниз, понял, зачем я пришла, забрал картины и захлопнул дверь перед моим носом.

– Вряд ли тебя это остановило.

– Что ты. Нисколечко. Он меня приворожил. Каждый день до работы, после работы и почти каждый обеденный перерыв я зависала в маленьком баре через канал напротив его студии и ждала, когда он появится. Довольно скоро я стала понимать, кто к нему ходит: поставщики, люди в машинах с шоферами, личности в собственных дорогих авто. Я поняла две вещи: первое – он не просто очередной нищий художник, и второе – мне действительно нравятся его картины.

– До или после того, как у тебя взыграли гормоны?

– До… и очень «после», – ответила Зоя. – Короче, как только он выходил из здания, я шла за ним.

– Следила?

– Можно и так сказать. Но прошла неделя, и стало ясно, что каждый вечер около восьми он ходит обедать в маленький индонезийский ресторан на Рембрандтсплейн. Как часы.

– Так ты и стала поклонницей индонезийской кухни.

– Кстати, она и правда очень хороша, – не стала отказываться Зоя. – В первый вечер, когда я там сидела, он сердито на меня взглянул и прошел мимо. В следующий вечер он сделал вид, что меня не заметил, и попросился за столик подальше – насколько вообще было возможно в этом ресторанчике.

– А в третий вечер?

– До третьего вечера я зашла в магазинчик на Кальверстраат и купила самый тонкий, самый откровенный и самый просвечивающий вязаный топ, который только смогла найти. К тому же на размер меньше, чем я обычно носила, и я надела его без лифчика. Чтобы добраться до ресторанчика без хлопот, пришлось накинуть сверху блейзер, но когда Эрик зашел в «райсттафль», я выскользнула из блейзера и слегка потянулась. Целый день репетировала.

– Попробую угадать. Он подсел к тебе за столик?

– Ах-ха. Как только челюсть с пола подобрал, – хихикнула Зоя. Талия тоже захихикала.

– А потом что?

– Ну, толком не помню, что мы там ели, о чем разговаривали. Зато прекрасно помню фейерверк, который чуть не разорвал меня той ночью.

– Твой первый оргазм?

– Ага, первый без батарейки.

Талия снова хмыкнула.

– Как бы то ни было, после этого мы целый месяц каждый вечер встречались, и каждый вечер – «райсттафль» и секс. Но время шло, и мы все больше говорили о его искусстве, о критиках, о реставрационном деле, которое, по его словам, приносило ему основной доход. И чем больше он злился, тем более волнующим был секс после… Однажды утром, – продолжала Зоя, снова глядя куда-то в пространство, – в июле, насколько я помню, я встала раньше него и отправилась бродить по его студии. Зашла в помещение, где он работал над своими картинами. Помню, там был дивный фламандский свет – он падал сквозь забрызганный битумом стеклянный потолок, и вся комната выглядела сияющим натюрмортом Вермеера: кисти, краски, баночки с растворителями, коробочки, шпатели… Я прошла через студию в его реставрационную мастерскую. Там на мольбертах стояли, дожидаясь своей очереди, с полдюжины полотен на разных стадиях очистки и реставрации. Помню, там был Сезанн, которого прислала ему галерея из Германии, Гейнсборо, присланный из Америки. Критики могли ненавидеть Эрика, но даже враги признавали его талант реставратора.

Зоя поставила бокал на край стола из стекла и хрома, встала и потянулась.

– Раньше я никогда не заходила дальше реставрационной комнаты, но в то утро я дошла до двери в дальнем ее углу, которая обычно была заперта на висячий замок. В то утро замок был не заперт, и я зашла в комнату, где света было даже больше, чем в художественной мастерской Эрика. Так же, как в реставрационной, на мольбертах стояли шедевры, которых я не видела и о которых даже не слышала. Там были Моне, Ван Гог и Мондриан – множество мольбертов с их полотнами. Подойдя ближе, я увидела, что ни одна картина не подписана. А Моне и Ван Гог были даже не закончены. У меня мелькнула догадка, и тут же я услышала за спиной шаги. Я повернулась и увидела в дверях Эрика – его лицо выражало смесь гнева, удивления и страха. На мгновение мне показалось, что его глазами на меня взглянули безумие и смерть, но это мгновение было таким мимолетным, что я до сих пор не уверена, может, мне это просто показалось.

– Людей убивали и по менее существенным поводам, чем амбиции художника, – сказала Талия, – не говоря уже о деньгах.

– Он мог. Ага, – сказала Зоя. Задумчиво гуляя по комнате, она погладила греческий мраморный бюст III века по щеке костяшкой пальца и повернулась к Талии. – Но он только сказал: «Это ведь останется нашим секретом, киса, правда?» – потом обнял меня за талию, и я растаяла. Кивнула. Но потом откуда-то во мне взялись силы и остаток разума, чтобы сделать шаг назад и заключить бесценную сделку. «Согласна, – сказала я ему, – но при одном условии: ты научишь меня всем своим трюкам». Он вздрогнул, будто я ему пощечину влепила. В глазах снова проскочила искра безумной жажды убийства и тут же погасла. Он согласился.

Зоя вернулась к своему креслу и снова уселась.

– На этом наш бесподобный секс закончился. Я стала ученицей, угрозой и обязательством, и до конца лета его простыни не остывали от непрекращавшегося потока тусовщиц, проходивших через его постель и до моего появления. Тогда я поняла, как он на самом деле тщеславен, насколько ему ничего не нужно, кроме его искусства, и что я в любом случае получила бы отставку через пару недель.

– Должно быть, это было больно, – посочувствовала Талия.

– Не особо, – покачала головой Зоя. – Это случилось уже когда я выяснила, насколько сама одержима искусством. Секс был замечательным, к совершеннолетию он на многое открыл мне глаза, но все это не имело особого значения, потому что остаток лета я провела за изучением самых передовых методов подделки. Многие и сейчас знакомы далеко не всем ловцам фальсификаторов.

– Замечательно, – прокомментировала Талия. – И что, он все еще подделывает мастеров? Его работы ведь продаются очень недурно.

Где-то в глубине склада громыхнула железная дверь.

– Идет, – сказала Талия и стала спешно уничтожать улики набега на запасы коллекционного вина Вилли Макса. Зоя спешно унесла бокалы на рабочую территорию и поставила их за полку.

– Нет, он больше не занимается подделками, – ответила она. – Но фальшивки помогли его карьере в той же степени, что и его талант.

– Как это?

– Ну, сначала он делал фальшивки для денег, потом – из мести.

– Мести?

– Он намечал себе критиков, которые его отвергали, – а таких было большинство. Как ты знаешь, критики – создания мимолетных модных поветрий, а не здравого смысла и крепкого суждения. Сначала Эрик хотел их уничтожить – и с парочкой это ему удалось.

– Как?

– Ну, фон Глейк из Гамбурга был одним из самых непримиримых его критиков…

– Фон Глейк? – мягко переспросила Талия. – Его репутация была уничтожена в связи с подделками.

– Не случайно, – продолжала Зоя. – Так уж вышло, что фон Глейк много разглагольствовал о том, какой он великий специалист по Джексону Поллоку.

– По чиханию краской на холст.

– Точно, – согласилась Зоя. – И Эрик принялся выдавать на-гора «неоткрытых» Поллоков… думаю, каждая картина занимала у него не больше получаса. Реставрационный бизнес помог Эрику «отмыть» фальшивки через неразборчивых покупателей, не открывая реального источника их появления. Как и планировалось, фон Глейк едва не рехнулся от открытия «неоткрытых» Поллоков, повсюду их превозносил, заверял их подлинность, чуть не облизывал их. А потом – серия анонимных намеков владельцам галерей и коллекционерам, купивших картины, на маленькие скрытые несоответствия, которые он позаботился туда вписать.

– Он подставил фон Глейка и тем самым подтолкнул его к пропасти, – тихо сказала Талия. – Так что самоубийство фон Глейка оказалось скорее убийством.

– Эрику было наплевать, – сказала Зоя, слушая, как приближаются шаги за дверью. – Харпер-Боулз из Лондона и ле Пэн из Парижа оказались не такими впечатлительными, но и их карьера закончилась так же.