Текст книги "Дочерь Божья"

Автор книги: Льюис Пэрдью

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

24

Сквозь теплую ночь по Рами-штрассе неспешно двигался темный седан. В салоне, настороженно осматривая улицу, сидели четыре человека. Под строгими деловыми костюмами в кобурах дорогой выделки у них было смертоносное оружие.

В богатом городе Смерть должна носить дорогие костюмы, чтобы выглядеть неприметно.

– Вон там, – произнес по-русски тот, кто сидел рядом с водителем. Остальные посмотрели в сторону дома, на углу Рами-штрассе и Цельт-Вег. Водитель медленно подъехал и остановился у обочины, напротив въезда на многоэтажную стройку. – Наверху, под самой крышей, – сказал тот же человек. Остальные, выгнув шеи, послушно посмотрели на крышу. В окнах верхнего этажа горел свет; рядом сияли прожектора стройки и грохотали рабочие, спеша закончить, пока позволяет погода.

– Поверни здесь направо, – сказал человек. – Встанем чуть дальше и вернемся пешком.

Водитель кивнул, нажал на газ, и машина тронулась.

– Уберите, – сказал Сет, выйдя из лифта. Он чувствовал скорее не страх, а раздражение. – Хватит с меня людей, которые тычут автоматами в лицо.

Йост посмотрел на Сета холодно и оценивающе. Словно компьютер, сопоставляющий изображение человека, стоящего перед ним сейчас, с тем, что хранилось в памяти. Затем Йост кивнул и опустил ствол автомата.

– Добрый вечер, – поздоровался он и улыбнулся. – Простите за некоторые неудобства, но несколько раз они спасали жизнь моему отцу.

– Начинаю понимать, – сказал Сет. Йост проницательно улыбнулся, резко повернулся и пошел в глубину холла. Сет двинулся следом, глядя на живописные полотна и акварели, развешанные на стенах. Словно идешь по маленькому, но очень богатому музею, подумал он. Некоторые полотна он узнавал по вчерашнему рассказу Йоста-младшего.

Йост объяснил, что подобные меры безопасности вот уже больше тридцати лет принимаются отчасти из-за ценных картин, а отчасти – из-за того, что видел его отец в Альт-Аусзее.

После войны, рассказывал Йост, отец перебрался из австрийского района соляных шахт, где Гитлер прятал награбленные шедевры, в Цюрих. Фашизм он ненавидел так, как способны лишь те, кто столкнулся с абсолютным злом. После войны, продолжал Йост, его отец дал знать нужным людям, что заинтересован в приобретении шедевров мирового искусства, которыми эсэсовцы покупали себе свободу. К тому же, намекнул он, у него имеются связи, которые могли бы помочь бывшим нацистам переправиться в безопасные страны за определенную плату. Двое его друзей, которым довелось пережить то же, что Йосту-старшему, приглашали нацистов, пытающихся сбежать от правосудия, в лавку для экспертной оценки шедевров. А пока Йост осматривал то, что они приносили, двое его друзей казнили очередного посетителя в задней комнате.

Смертельный конвейер работал почти пять лет. Секретность играла им на руку. Нацисты приходили к ним один за другим, руководствуясь слухами. А когда человек бесследно исчезал, они решали, что Йосту в очередной раз удалось переправить «камарадов» в безопасное место.

Схема дала сбой в июле 1949 года, когда на пороге их дома появились два оберлейтенанта СС, заявившие, что будут бежать вместе, и никак иначе. Один почуял западню; ему удалось скрыться. С тех пор, объяснил Якоб-младший, отец вынужден скрываться от бывших нацистов – конечно, не их самих, в силу преклонного возраста никого не убивавших, но способных деньгами и влиянием купить услуги лучших киллеров.

Все, что удалось, Йост-старший вернул законным владельцам, но многие работы остались невостребованными – их владельцы или погибли, или пропали без вести. Эти бесхозные шедевры и помогли отцу превратить лавку подрамников в художественную галерею.

– Здесь его любимые, – сказал Йост и обвел рукой стены. – Самые лакомые кусочки отец оставил для себя. – Едва Сет тоже остановился, чтобы задать вопрос, Якоб открыл дверь в конце холла. – Прошу.

Сет вошел в заставленный книжными полками кабинет. Желтоватый свет падал на огромный письменный стол, заваленный книгами и стопками листов, исписанных убористым и неровным, но все еще твердым почерком.

В дальнем конце комнаты, в кресле у отделанного мрамором камина, где приветливо горел огонь, покойно сидел старик. Его укутанные пледом ноги лежали на оттоманке. Кресло располагалось чуть поодаль от другого такого же кресла, между ними – низкий столик, на котором лежали книги, бумаги и стоял графин с янтарной жидкостью. Старик читал толстую книгу.

– Отец? – позвал Йост, войдя в комнату. Старик в кресле положил книгу на колени и повернулся к ним:

– Да, Якоб?

– Твой гость, мистер Риджуэй.

Якоб Йост-старший надел очки и посмотрел на Сета, близоруко щурясь.

– Что ж, проходите и садитесь, мистер Риджуэй, – немного брюзгливо произнес Йост-старший. – Надеюсь, вы не собираетесь стоять в дверях, пока не превратитесь в старую развалину вроде меня?

Якоб-младший указал кивком на свободное кресло, и Риджуэй подошел ближе. Старик был одет в толстый шерстяной халат, перехваченный поясом. Из-под халата торчали пижамные брюки, а ноги были обуты в домашние тапочки. Присмотревшись к старику, Сет отметил, что его круглое лицо значительно больше похоже на лица двоих толстяков, управлявших галереей, чем на аскетичную физиономию старшего сына – полковника швейцарской армии. Подойдя к старику поздороваться, Сет услышал, как за его спиной Якоб-младший вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

– Мистер Риджуэй. – Старик пожал протянутую руку Риджуэя неожиданно сильной ладонью. – Добро пожаловать в Цюрих, добро пожаловать в мой дом. Прошу прощения, что приветствую вас сидя – артрит в коленях совсем измучил меня в последнее время.

Сет посочувствовал и присел в кресло, стоявшее слева от Йоста. Садясь, он обратил внимание на руку Якоба-старшего, лежавшую на подлокотнике. Она была жутко изуродована и покрыта шрамами; не хватало большого пальца. Сет из вежливости отвел взгляд, но Йост успел заметить потрясение и криво усмехнулся.

– Это, – поднял он искалеченную руку, – часть моей истории. Но сперва я хочу услышать вашу. – Йост поерзал в кресле так, чтобы удобнее было смотреть на Сета. – Как я понимаю, вы ищете свою жену, у которой, предположительно, должна быть картина «Обитель Владычицы нашей Небесной»?

Сет кивнул:

– Она исчезла полгода назад из нашего номера в отеле «Озерный рай».

– Я слышал об этом, – сказал Йост. Он на мгновение погрузился в раздумья. Паузу в разговоре заполнил треск поленьев в камине и механический гул работавшего за окном башенного крана. Сет посмотрел в окно и сквозь полупрозрачные занавески разглядел, что стрела крана находится почти вровень с окном.

Наконец Йост отвлекся от своих мыслей.

– Я никогда не смогу забыть эту картину, – сказал он, – и никогда не забуду человека, который мне ее принес. – Он прервал себя почти на полуслове. – Но это тоже часть моей истории. А мне хотелось бы все же услышать сначала вашу, так что начинайте.

Прежде чем Сет начал рассказывать историю последних шести месяцев своей жизни, Йост выудил откуда-то из-под бумаг со стола табачный кисет. Сет разглядел на кисете название табачной лавки на Рами-штрассе. Пока Сет рассказывал, Йост достал из складок халата большую вересковую трубку, аккуратно набил ее, примял табак и раскурил. Ароматные клубы дыма неспешно заструились к камину.

Сет рассказал о поисках в Цюрихе, Ребекке Уэйнсток, киллерах в Лос-Анджелесе, киллерах в Амстердаме и о тех, кто теперь охотился за ним в Цюрихе. Когда его рассказ закончился, Якоб Йост успел выкурить две трубки.

– Простите за вчерашний дебош в магазине, – извинился Сет, – я готов возместить убытки.

– Не извиняйтесь, – хмыкнул Йост. – Это, наверное, самое яркое событие в тепличной жизни этих тупиц. – Он снова рассмеялся. – Якоб, – он кивнул на закрытую дверь, – единственный из моих сыновей, у кого есть голова на плечах. Но он воспринимает все чересчур всерьез. – Йост вздохнул и нагнулся, чтобы выколотить трубку в исполинской стеклянной пепельнице. Затем почистил трубку ершиком и наконец снова посмотрел на Сета. – Я совершенно не удивлен, – сказал он. – Наверное, теперь стоит рассказать вам почему. – Он ненадолго прервался, чтобы снова набить трубку. – Все началось в 1939 году, когда мне в лавку принесли эту картину. На дворе было лето, я только окончил университет и помогал отцу в работе. Моей учебной специальностью была история искусств, и я собирался стать реставратором… Посетитель вел себя с бесцеремонностью мелкого служки очень важных персон, – вспоминал Йост. – Он вышел из черного автомобиля и зашел в лавку с картиной без рамы. Ничего особенного не было в том пейзаже, написанном маслом по дереву. Краска была свежей, чувствовалось, что художник рисовать умеет, но звезд с неба не хватает. Человек хотел, чтобы рама для картины была готова к вечеру. Просьба необычная, но выполнимая. Я справился с работой к сроку без особых хлопот… Позже я выяснил, что этот человек работал на Германа Геринга. А картина предназначалась фюреру – Адольфу Гитлеру… Когда война в Европе полыхала вовсю, моя семья с неким извращенным интересом следила за Герингом – исключительно потому, что он был так близко от нас. Но для некоторых моих родственников, поселившихся в Зальцбурге, Геринг представлял отнюдь не праздный интерес… Моя родная тетка, отцовская сестра, в двадцать восьмом вышла там замуж за торговца произведениями искусства. После гитлеровской аннексии Австрии жизнь пошла под откос, ее мужа забрали на фронт, и он где-то погиб. В сорок третьем отец послал меня в Зальцбург, чтобы потом, при возможности, переправить в Швейцарию… Но прежде чем мы с тетей успели эвакуироваться, в Зальцбург вошли немецкие солдаты. Они прочесывали художественные галереи, университетские факультеты искусствоведения и музеи в поисках, по их словам, «истинных патриотов», которые помогли бы им разобраться с шедеврами мирового искусства, которые ежедневно доставлялись в Мюнхен со всего света.

Йост рассказал Сету, как они с тетей тщетно пытались объяснить армейским дуболомам, что настоящего эксперта, ее мужа, уже успели зачислить в вермахт простым рядовым и убить на войне. Но солдаты, которые понимали в искусстве как свиньи в апельсинах, уверяли их, что ничего страшного – наверняка он успел научить их чему-нибудь полезному, так что пусть они с теткой не морочат голову и собирают манатки, потому что пора в Мюнхен, грузовик уже их ждет на улице.

Тетя умерла в декабре 1943 года от воспаления легких, но Якоб продолжал работать на Гитлера в мюнхенском пункте сбора трофеев, составляя каталоги и описания произведений искусства, которые свозились сюда грузовиками, поездами и самолетами со всей Европы.

– Мне довольно неплохо жилось, – продолжал Йост-старший. – У меня была продовольственная книжка, в моей комнате жили всего три человека, работавших там же. Мне даже платили зарплату. В гестапо мне сказали, что они все про меня знают, в частности – где живет мой отец. Так что если я попробую сбежать, с ним может «кое-что произойти». Вряд ли в гестапо служило достаточно народу, чтобы заниматься всякой мелкой сошкой, вроде меня, но и проверять не хотелось. – Лицо Якоба исказилось от боли, когда он попробовал выпрямить ногу. – То ли потому, что я так замечательно работал, то ли потому, что я написал письмо Герингу о том, в каких плачевных условиях хранятся в Мюнхене произведения искусства, но меня заметили люди из окружения Гитлера, которые отвечали за работу с искусством. Среди них был Ганс Регер, директор центрального пункта сбора трофеев, который стал выделять меня из прочих, поручая все более и более ответственные задания. – Стук в дверь прервал рассказ Йоста. – Заходи, – отозвался он.

Дверь открылась, и появился Якоб Йост-младший с подносом, на котором были бутерброды, пиво и минеральная вода.

– Я подумал, что вы тут уже проголодались, – сказал он. Сет машинально посмотрел на часы. Почти 9:30. Время пролетело незаметно.

– Спасибо, – сказал Йост-старший. Сет тоже благодарно кивнул, когда Якоб-сын сдвинул книги и бумаги на край столика, утвердил там поднос, разлил пиво по массивным хрустальным кружкам и вышел из комнаты, снова закрыв за собой дверь.

В комнате ненадолго воцарилась молчание, пока мужчины разбирались с пивом и бутербродами. У Сета при виде еды заурчало в желудке, и он понял, насколько в действительности проголодался. После того, как они опять расселись, Йост продолжал.

– Мне постепенно доверяли все больше и больше, – сказал старик, запив бутерброд с колбасой большим глотком пива. – В конце концов, все университетские годы – да что там, всю жизнь – я учился заботиться о произведениях искусства. Но я скучал по семье и постоянно опасался СС и гестапо. Но работе я отдавался со всем жаром. В конечном итоге, пытаясь сохранить все эти шедевры, я работал не столько на Гитлера, сколько на человечество. Я знал, что никогда не смогу простить себя, если позволю им погибнуть. – Он задумчиво посмотрел, как языки пламени облизывают поленья в камине, словно представлял картины, которые писали огнем, а не красками. – Знаете, там были все… – В его голосе звучала ностальгия. – Тициан, Рембрандт, Леонардо, Рубенс… все. – Йост, казалось, печалился, вкушая горький мед воспоминаний. – Лишь кураторы крупнейших музеев мира могли иметь такую возможность – заботиться о работах стольких мастеров.

Нацисты, входившие в «Зондерауфтраг Линц» – спецподразделение СС по сбору произведений искусства, – ошибочно приняли энтузиазм Йоста к работе с искусством за энтузиазм к идеям нацизма. Йост не стал их разубеждать, поскольку такое положение дел несло ему не только большую ответственность, но и больше привилегий, благ, свободы. Эта свобода позволила ему войти в контакт с бойцами Сопротивления и передать через них союзникам, что наибольшая концентрация сокровищ мировой культуры – на складе в центре Мюнхена.

– Чем ближе к Мюнхену падали бомбы союзных войск, тем сильнее я настаивал на переводе коллекции из Мюнхена в другое, более безопасное место. Я предложил перевезти всю коллекцию в соляные шахты в Австрии. Идея пришлась по вкусу эсэсовским романтикам с их вагнеровскими представлениями о «последней твердыне в диких горах», но ее подхватили и прагматики, сообразив, что им же там будет проще и безопаснее вести торговлю «жизнь за искусство»… Я приехал в австрийскую область Зальцкаммергут и организовал штаб в Альт-Аусзее, поблизости от множества соляных шахт… На берегу озера Альт-Ауссерзее мне выделили собственный домик. – Старик допил пиво. – Неподалеку от основной дороги между Альт-Аусзее и Бад-Аусзее. Еще там была католическая церковь, где служил священник по имени Ганс Морген.

Морген вначале подозрительно отнесся к Йосту и его связям с нацистами. Но потом их отношения переросли в настоящую дружбу, и Морген все больше и больше доверял ему. Вскоре Йост выяснил, что у Моргена имеются связи с местным Сопротивлением. И Йост, потерявший свои мюнхенские контакты, стал передавать информацию через Моргена.

– Он был настоящим героем, – с восхищением говорил Якоб. – Он каждый день рисковал жизнью. Не то, что большинство католических священников, которые поддерживали Гитлера в открытую или своим бездействием. Я был трусоват, но он сумел меня убедить, что моя роль в борьбе очень важна… В последние дни войны, – продолжал Йост, – творилось сущее безумие. Отзвуки артобстрелов и бомбежек наступавших союзников отдавались эхом в горах, и нацисты, отвечавшие за сохранность шедевров, спрятанных в шахтах, запаниковали. Один из них, полубезумный полковник, командовавший одной шахтой в горах у Бад-Аусзее, собирался взорвать все хранилища с их бесценным содержимым, чтобы они «жидам не достались»… Люди полковника в спешном порядке таскали в шахты пятисоткилограммовые авиабомбы и устанавливали их среди скульптур Леонардо да Винчи и картин Ван Дейка.

Когда Йост встретился с Моргеном, бомбы уже были установлены. Полковник ждал только опытного сапера, который заменил стандартные взрыватели авиабомб на более чувствительные детонаторы. Однажды ночью в домике Йоста появились люди с рюкзаками, набитыми пластиковой взрывчаткой и запалами. Рассвет еще не успел задуть свечу, а Йост уже научился устанавливать заряд и таймер.

– На следующий день… – старик попробовал устроиться поудобнее, – я положил запалы в сумку и под благовидным предлогом отправился в шахту. А перед уходом оттуда завел таймер и оставил сумку у самого входа в шахту, как проинструктировал меня боец Сопротивления.

Взрывчатка Йоста обрушила вход в шахту, не причинив никакого вреда шедеврам внутри, и перекрыла доступ в шахту и к авиабомбам не только саперам полковника, но и вообще кому бы то ни было. Через несколько дней мальчик, сын хозяйки небольшой деревенской таверны, принес взволнованную записку от Моргена.

– Морген всегда был такой хладнокровный, – сказал Йост, – но в его записке, доставленной мне в домик, даже по неровному почерку чувствовалась истерика и паника. Там говорилось, что он узнал некий ужасный секрет. Что-то о реликвии, хранившейся в шахте под горой Хаберсам в Альт-Аусзее… Я ничего не знал об этой шахте, и это только подстегнуло мое любопытство. Попробовал навести справки. Мое неосторожное любопытство чуть не стоило жизни мне и Гансу. – Лицо Йоста осунулось от груза этих воспоминаний.

Вопросы Йоста вызвали повышенный интерес командующего гарнизоном секретной шахты. В домик Йоста отправили оберлейтенанта СС – допросить хозяина. Но Якоб не испугался угроз эсэсовца и вскоре сидел пристегнутый наручниками к тяжелой кровати; они с оберлейтенантом ждали прихода Моргена.

Перед рассветом со стороны Бад-Аусзее донеслась канонада артподготовки. Союзники приближались. Йост видел, как нервно оберлейтенант вышагивает по комнате. Когда рассвет окрасил снег багрово-красным, со стороны Хаберсама раздался взрыв такой силы, что в коттедже Йоста задрожали стекла.

– Я вытянулся как мог, чтобы разглядеть в окно, что случилось, – продолжал Якоб. – И наверное, больше часа провел почти без движения, глядя в окно на ровную поверхность замерзшего озера.

В конце концов Якоб заметил людей. Сначала – слишком далеко, не понять даже, кто это. Но когда они подошли ближе, Йост сумел разглядеть одинокую фигурку человека, убегавшего от солдат в эсэсовской форме, и, к своему ужасу, признал в ней отца Моргена.

В спальню вошел оберлейтенант. На губах его играла улыбка – впервые с тех пор, как они услышали залпы орудий союзников.

«А вот и наши ответы бегут», – пошутил оберлейтенант.

Йост был уверен, что Моргена убили, когда услышал пистолетный выстрел и увидел, как фигурка в рясе упала в снег. Убийцы настигали его, но Морген медленно поднялся и повернулся к ним лицом. У Йоста заныло в груди: Морген воздел руки над головой и потряс ими, как бы призывая проклятие на головы преследователей. Те замерли, удивленные неожиданным жестом священника. Потом Йост увидел, как один из преследователей поднял автомат и прицелился в Моргена.

– Я никогда не забуду то, что я увидел в следующий миг, – сказал Йост. – Нам было явлено чудо.

Не успел убийца нажать на курок, как рухнул замертво. Артиллерийский залп союзников из-за гор угодил прямо в озеро. Раздался взрыв, и огромные льдины взметнулись прямо в небо. Когда снег осел, Морген стоял на льду и был жив, а его преследователи, все до единого, – мертвы.

«Надо же, как повезло твоему другу, – сказал Йосту оберлейтенант. – Но от этого он никуда не денется». – Он потряс девятимиллиметровым «люгером» перед лицом Якоба и, не говоря больше ни слова, вышел из комнаты. Якоб слышал его шаги сначала в прихожей, потом на крыльце.

– Я кричал Моргену, чтобы он бежал, но он меня не услышал, – продолжал Йост. Риджуэй, заслушавшись, не дожевал бутерброд, и теперь тот холодным комом встал у него в горле. – Я видел, как Морген подходит все ближе и ближе к дому. Он пробирался по сугробам к моему дому, не догадываясь, что там его ждет оберлейтенант… Эсэсовец пришел сначала, чтобы допросить нас обоих, но, подгоняемый громом артиллерии союзников, видимо, передумал и решил нас попросту убить, чтобы долго не возиться. – Лицо Йоста вновь исказилось гримасой боли, когда он положил ногу на оттоманку. – В те дни какое-то безумие охватило нас всех. Накрыло всех до единого, вынуждая совершать поступки, которые… боюсь, я не найду слов, чтобы вы поняли меня правильно.

Йост понимал, что эсэсовец убьет Моргена и вернется в дом, чтобы расправиться и с ним. Так что не только ради Моргена, но и для своего собственного спасения Якоб дотянулся, насколько позволяли наручники, до зеркала, висевшего над комодом, и разбил его.

– Я взял самый большой осколок, – сказал Йост и поднял изувеченную левую руку так, чтобы Сет хорошо ее видел, – и срезал кожу, мышцы и сухожилия на большом пальце.

Как зверь, попавший в смертельный капкан, в отчаянии отгрызает себе лапу, Йост кромсал свой палец, пока рука не выскользнула из браслета. Затем, даже не перевязав рану, он выскочил на крыльцо вслед за оберлейтенантом.

– Не помню, чтобы мне было больно, – сказал Йост, изумленно глядя на свою изувеченную руку, – но помню, с каким отчаянием я вышел на крыльцо, сжимая в руке этот чертов осколок зеркала.

Йост увидел оберлейтенанта – он держал «люгер» на изготовку; Морген вышел из-за угла и стал подыматься на крыльцо. Йост подбежал к оберлейтенанту, занося над головой осколок зеркала, как кинжал. Эсэсовец тщательно прицелился в голову Моргена. Лицо священника превратилось в маску усталой обреченности.

– Я услышал выстрел в тот же миг, когда осколок вошел в шею оберлейтенанта, – сказал Йост. – Еще секунда, может даже полсекунды – и нацист выстрелить бы не успел.

Йост выдернул осколок из шеи эсэсовца и еще несколько раз ударил его. Нацист рухнул, из перерезанных артерий на шее фонтаном била кровь.

– После этого я мало что помню, – сказал Йост. – Только когда фашист упал, я подбежал к Гансу. – Лицо Йоста исказилось гримасой боли. – В голове у него была чудовищная рана. Сквозь дыру в черепе виднелось серое вещество… Должно быть, тогда я обезумел, потому что мое сознание помрачилось. Не помню, что я делал, пока американский солдат не оттащил меня от тела оберлейтенанта. Ему пришлось привести меня в чувство оплеухой и силой забрать осколок. – Йост посмотрел в глаза Риджуэя. – Позже этот солдат рассказывал, что когда он первый раз меня увидел, я стоял коленями на груди оберлейтенанта и бил осколком зеркала ему по глазам. – Голос Йоста стал тихим. – Он… оберлейтенант все еще был жив. Американец сказал мне, что нацист кричал, когда я втыкал осколок ему в глаз. – Йост покачал головой. – Безумие. Мне кажется, единственно разумная вещь, которую может сделать на войне вменяемый человек, – это сойти с ума.

Он надолго замолчал. Тишину нарушал лишь треск поленьев в камине и механический лязг башенного крана за окном. Они не услышали, как ожили старые моторы, опускающие кабину лифта на первый этаж, где ее ждали четверо мужчин в дорогих костюмах.