Текст книги "Дочерь Божья"

Автор книги: Льюис Пэрдью

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

7

Риджуэя била неконтролируемая дрожь, пока он сидел на бетонной свае под пирсом. В узкую щель между лодками он смотрел, как двое волокли тела своих товарищей на пристань. Вода спала. Волноломы высились гигантскими утесами.

Пытаясь справиться с помутившимся от холода сознанием, Сет прикидывал, стоит ли ему плыть дальше. Было понятно, что шансов – ноль. Он сумел проплыть только три причала к выходу из бухты, заныривая поглубже на открытых участках и набирая воздух в относительно закрытых щелях между лодок.

Теперь холод добрался до самых глубин его тела, уничтожая крохи тепла, добытого физической нагрузкой. Сейчас он мог только висеть, вцепившись мертвой хваткой в холодный бетон под пирсом. Рано или поздно придется либо вылезать наверх, чтобы столкнуться лицом к лицу с противником, либо погибнуть в воде.

Риджуэй слышал истории о гипотермии, о том, как приятно впадать в забытье. Ощущения настолько приятные, что те, кого вылавливали достаточно поздно, злились на своих спасателей за то, что их вернули к жизни. Он прикрыл глаза и почувствовал, как исчезает напряжение.

Вода теплая. За штурвалом Зоя. Вот они ставят геную [10]10
  Генуэзский стаксель (генуя) – передний парус большой площади, который ставят вместо стакселя.


[Закрыть]и в проеме между палубой и нижним краем паруса видят, как мимо по горизонту скользит остров Солт-Кей. Риджуэй гладит на компас, потом на планшет с картой, лежащий на коленях. Прямо по курсу у них Йост-Ван-Дайк. Сет подставляет лицо солнцу и думает о свежих омарах и «пинья-коладе» в «Фокси». Закрывает глаза и видит, как солнечные лучи просвечивают сквозь веки. Чувствует руку Зои на своих волосах и…

Соленая вода приводит его в чувство. В глаза лезет всякий мусор. Он разжал руки! Он тонет. Его руки совсем задубели, ноги стали деревянными и непослушными, но он последним усилием воли смог оттолкнуться от дна. Голова показалась над поверхностью, и он стал жадно хватать воздух ртом, стараясь не очень шуметь, хотя в реве шторма тонуло все. Справа от себя он вдруг заметил свисавшую с пирса веревку – она болталась на ветру. Риджуэй дернулся к ней всем телом, чтобы перехватить в нижней точке. Достать ее кончиками пальцев удалось, но зацепиться он не смог. Со второй попытки, отчаянно бултыхая онемевшими ногами, чтобы подняться выше над поверхностью, он сумел ее ухватить. Сет подтянулся и, оглядевшись, понял, что он обязан спасением провисшему швартову, который мотался между причалом и небольшой моторной яхтой.

Сет взбирался, пока его руки не нащупали утку, к которой крепился швартов. Он замер на миг и еще раз огляделся. Громоздкий штурманский мостик и судовые надстройки совершенно закрывали обзор.

Риджуэй оперся коленом о провисший канат и закинул другую ногу на причал. Ему показалось, что он целую вечность провел, зависнув меж небом и водой, но в следующий миг он уже лежал навзничь на пирсе, подставляя лицо дождю. Сет повернул голову, жадно вдохнул свежий воздух и тихо закашлялся.

Он сумел очень медленно подняться на локти, а потом и сесть. Слева, на другом берегу бухты от него удалялся один из нападавших. Сет осторожно встал и подождал, пока пройдет оцепенение. Затем медленно двинулся к главному пирсу. Рефлекторно правая рука цапнула карман в поисках револьвера, но пальцы нащупали только пачку тысячедолларовых купюр. Он выкинул из головы мысли о деньгах и револьвере и двинулся дальше.

Когда он забирался на причал, ему все загораживала моторная яхта. Теперь же он ясно видел решетку на волноломе и все сооружения на причале. А значит, все вокруг видели его так же ясно, как он их.

Быстро! – подогнал он себя. Перейдя на бег, он поднялся к эстакаде, ведшей на землю. Поискал глазами второго оставшегося. Что с ним? Где он прячется? Поравнявшись с эстакадой, Сет пригнулся за бушпритом большого кеча и стал осторожно осматриваться. Нигде ничего похожего на желтый дождевик.

Его заметили? Может, второй стоит и только ждет, когда он поднимется на эстакаду? Риджуэй знал одно – надо двигаться; не важно, ждут его наверху или нет. Остаться внизу означало умереть. Сет сделал глубокий судорожный вдох и, как мог, двинулся наверх.

Он почти уже достиг самого верха, когда краем глаза заметил слева какое-то желтое мельтешение. Сет тут же бросился ничком на землю. Варианты. Какие тут варианты? Бежать наверх и встретить вооруженного убийцу или остаться внизу и встретить неминуемую смерть от переохлаждения. Он пополз наверх.

На самом верху Сет призвал все резервы организма и рысью припустил к машинам. Мимо черного седана нападавших, мимо общественного туалета. Он слушал, как шлепают его босые ноги по асфальту, и на секунду порадовался, что к ногам возвращается чувствительность, – это был хороший знак.

Подгоняемый ветром в спину, Сет промчался мимо своей машины – все равно ключи от нее остались где-то на «Валькирии» – к лимузину. Что бы ни сделали они с Бенджамином, ключи должны быть на месте. Очень хотелось на это надеяться.

Шлепая по щиколотку в воде, Риджуэй пересек узкую канаву, затем пробежал по газону с жухлой травой к лимузину. Дыхание натужно рвалось из груди, перекрывая рев шторма. Он остановился у капота лимузина, удивляясь, как не рухнул.

Сет поднял голову и оглянулся. На другой стороне бухты человек куда-то побежал, потом притормозил. Второй агент все еще стоял у изгороди в сорока – пятидесяти ярдах от него.

Решительно выдохнув, Риджуэй оттолкнулся от капота, на нетвердых ногах доковылял до передней дверцы лимузина и открыл ее. Густой и теплый запах кровавой смерти медью шибанул ему в нос.

Стажером Сету приходилось составлять протоколы дорожно-транспортных происшествий и видеть искалеченные тела – разбросанные кишки, развороченные животы, вывернутые внутренние органы. Позже, на оперативной работе он наблюдал, во что может вылиться человеческая извращенность. Но никогда ему не доводилось видеть зрелища, подобного тому, что ждало его за открытой дверцей лимузина.

Телохранитель Ребекки Уэйнсток был распластан на переднем сиденье, привязан за руки и ноги к стойкам и другим частям машины. Он был почти полностью обнажен и профессионально вскрыт от лобка до грудины. Его кишки вывалились из брюшины на кожаные сиденья.

На звук открывшейся дверцы препарированное тело ответило стоном. Бенджамин был еще жив. Его лицо мертвенно-серого цвета повернулось к Сету. В глазах после нескольких долгих секунд просквозили печаль и узнавание. Рот приоткрылся, но тут же беззвучно закрылся вновь, как будто на это движение ушли последние силы. Глаза гиганта закрылись, и голова бессильно свесилась на плечо.

Сет содрогнулся, рот наполнился горечью, и он почувствовал тошноту. Он хватал воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. В конце концов ему удалось отвести взгляд и нечеловеческим усилием воли заставить себя отойти от машины. Он сделал шаг и повернулся, чтобы бежать, но столкнулся лицом к лицу с победно ухмыляющимся молодым человеком, сжимавшим в одной руке нож, а в другой автомат с глушителем.

– Мы вас давно ждьем, – произнес молодой человек по-английски с сильным акцентом, – Бенджамин и я.

На парне были джинсы, ветровка поверх джемпера и кроссовки. Одежда промокла насквозь и прилипла к телу. Его короткие волосы тоже вымокли и облепили череп. На вид ему было чуть меньше тридцати, астенического телосложения с несколько угловатой мускулатурой, как у марафонцев. В его глазах плясали сумасшедшие искорки, будто свет фар плясал по измятой фольге.

Риджуэй отшатнулся от парня, не в силах произнести ни звука. Его спина уперлась в холодный металл лимузина; он ждал ледяного спокойствия и старых инстинктов, что не раз спасали ему жизнь, когда он был полицейским. Только бы они не подвели его в это утро. Сет в отчаянии озирался – в поисках подмоги, оружия, хоть какого-то выхода.

Лязг автоматного затвора заставил Риджуэя обратить внимание на человека, который, стоя на безопасном расстоянии, профессионально загораживал ему пути к побегу.

– Не подумай бежать, – сказал убийца, будто подслушав мысли Сета. – Я и ты должны поговорьить.

– Так же, как вы поговорили с… Бенджамином? – спросил Сет, стараясь не смотреть на выпотрошенное тело на переднем сиденье.

– Если придьется.

Риджуэй попытался сознательно забыть о бойне, холоде и страхе и сосредоточиться на том, что говорил ему этот человек.

– Не думаю, что вам это понадобится, – сказал Сет, показав на нож парня.

– Держьи свои руки при сьебе, – резко бросил тот и, явно рисуясь, повертел ножом в воздухе и вбросил его в ножны. – Мы посмотрьим уже через минуту, надо льи будет тебья такубеждать. А тьеперь живо на заднее сиденье.

Мысль о том, что надо лезть внутрь, в теплый сладковатый запах смерти, вызвала у Сета новый приступ тошноты, но выбора не было. Парень подошел ближе, чтобы открыть Риджуэю заднюю дверцу лимузина. Теплый тошнотворный запах вырвался наружу.

– Если ты смотрьеть внутрь, увидишь двое наручники, один пристьегнут к той дверьи, другой – к первый сиденье. Сейчас сядь, я скажу тьебе, как надьеть.

Риджуэй уселся в залитый кровью салон.

– Смотрьи на другой сторона, – продолжал парень, подойдя ближе. – Наручники раскрыты. Тьеперь левую руку пристегни к двери, а наручник внизу – к ноге. – Риджуэй понял, что убийце такая мясницкая работа доставляет удовольствие и его зарежут в любом случае, будет он делать, что ему говорят, или нет.

И тут Бенджамин исторг долгий жуткий стон из глубин своего истерзанного тела. Стон становился все громче, пока не вытеснил из сознания Сета все мысли и сомнения – кроме побега. Риджуэй нырнул к противоположной дверце, предпочитая быструю смерть от пули медленной и мучительной агонии расчлененного тела. Дверца не открылась. Тогда Сет в отчаянии ударил кулаком в нее, потом в стекло. Оно треснуло.

За его спиной автоматная очередь оборвала нечеловеческий крик Бенджамина. Риджуэй дернулся от отвращения, когда ему на руку и на стекло брызнули желтовато-белесые куски мозга. Снова подал голос убийца.

– Одьень наручники. – Звучало угрожающе.

Риджуэй попытался прикинуть, как быстро он умрет от пули, если бросится на парня, как вдруг заметил за спиной убийцы смазанное движение – такое быстрое, что казалось, оно ему померещилось в серых потоках дождя.

В следующий миг из-за спины парня появилась рука – обхватив шею убийцы, она дернула голову назад. Тот рефлекторно нажал на спусковой крючок. Риджуэй кинулся на пол лимузина, и автоматная очередь прошила закрытую дверцу перед ним и крышу машины.

Сет глянул вверх и увидел, как глаза мясника распахнулись от удивления, а затем от боли. Потом убийца закрыл глаза, и мышцы его лица расслабились.

Взобравшись на сиденье, Сет увидел, как тело парня рухнуло набок. Через открытую дверцу стали видны промокшие от дождя серые штаны и синяя куртка. Лицо спасителя рассмотреть не удавалось. Было видно, как одна рука в синем рукаве вытащила здоровенный складной нож из спины парня, а вторая – носовой платок и вытерла кровь с лезвия. Потом руки сложили нож и убрали его в карман ветровки. Человек наклонился.

– Риджуэй, – раздался голос, – вы как, в порядке?

Риджуэй смотрел в гладковыбритое лицо Джорджа Страттона. Какое-то безумное мгновение Сет мог думать лишь о том, какой же паршивый смэш у этого парня из Цюриха.

8

Зоя следовала за Громилой сквозь складские тени и коридоры тьмы. На ее запястьях еле слышно позвякивали наручники. Талия бесшумно следовала за ними по огромной бетонной пещере к большому сооружению, напоминавшему декорации недостроенного дома посреди киносъемочного павильона. Металлический короб этой конструкции стоял прямо на заляпанном бетонном полу. Компьютерные и электрические провода, едва заметные в темноте, змеились с потолка склада.

– Сто девяносто шесть, – продолжала молча считать шаги Зоя, – сто девяносто семь, сто девяносто восемь.

Они остановились около металлической двери конструкции. Сто девяносто восемь Зоиных шагов было от камеры для ночлега до камеры для работы. Каждый день – сто девяносто восемь шагов туда и столько же обратно. Сперва эта монотонность действовала ей на нервы, но шли месяцы, и эта прогулка превратилась в приятный ритуал, физически раздвигавший границы ее жизненного пространства.

Громила повернул ключ, открыл дверь и втянул за собой Зою внутрь. Чуть погодя Громила повернул все рубильники, и свет залил комнату. Стены прямоугольного помещения – длина была почти вдвое больше ширины – были выкрашены в нейтральный цвет. Лампы с цветокорректирующими фильтрами свисали с потолка и наполняли все пространство светом, не оставляя ни единой тени.

В одном углу стояла шикарная мебель – «баухаус» и ван дер Роэ, – вывезенная из поместья Вилли Макса, и была устроена элегантная галерея. Дальний конец был оборудован для работы с произведениями искусства: верстаки с основными инструментами для снятия полотен с подрамников, лампы теплового излучения для выявления скрытой реставрации, спирт, растворители и прочие химикаты для тестов и очистки; там же стояли мольберты с картинами и столы, заваленные статуэтками, ларцами и старинными ювелирными украшениями.

Там же были ширмы, которыми отгораживалась рабочая зона от клиентов, приходивших присмотреть себе что-нибудь, а то и сразу купить. За сделки была вынуждена отвечать Талия. Чтобы быть уверенными в том, что она продает по верхней планке, ее комиссионные учитывались в счет погашения отцовского долга. Некоторые покупатели были уважаемыми директорами известных музеев или представителями богатых коллекционеров – они оставляли свою совесть за порогом, чтобы без ее угрызений спокойно выбрать себе что-нибудь баснословное. Они прихлебывали коллекционное французское вино двадцатипятилетней выдержки, тоже украденное у Макса, и наслаждались организованным для них импровизированным показом. Чеки подписывались, алчность торжествовала, амбиции удовлетворялись. А когда наутро там появлялась Зоя, пары-другой экспонатов обычно недоставало.

Беда была в том, что драма, как она догадывалась, подходила к финалу. Зоя была уверена, что, когда все будет продано, ее убьют. Однако сегодня любовь к искусству снова прогнала мысли о смерти – по крайней мере, пока она не останется с ними наедине.

Зоя и Талия прошли прямо к мольбертам в дальнем углу. Дверь за ними с лязгом захлопнулась – Громила вышел. Через мгновение дверь снаружи задвинули засовом и закрыли на два замка. Это была единственная дверь и единственный выход из помещения.

– Я оставила это тебе, – сказала Зоя, когда они дошли до угла, который обе уже стали называть «Поддельным рядом». Перед ними стоял Вермеер, большой серебряный поднос с изгнанием Адама и Евы из Рая, два практически одинаковых Ренуара, один из которых, по идее, был копией второго, серебряная рака в виде указательного пальца, и дюжина полотен Коро. – Все остальное маркировано, продано и отправлено покупателю.

– Если все всплывет, на многих знаменитых карьерах в мире искусства можно будет поставить крест, – заметила Талия.

– Они это заслужили, – резко ответила Зоя.

Талия всмотрелась в подделки.

– А с этим-то что не так? – спросила она, указывая на серебряный поднос.

– Великолепная работа, – сказала Зоя, – изысканная, но не начала пятого века, как утверждалось.

– С чего ты взяла?

– Фиговые листки на чреслах.

– Ну и?..

– Такого рода ханжество было не принято до позднего Ренессанса, – ответила Зоя. – До той поры о таком и слышно не было. Секс не считался чем-то постыдным все первое тысячелетие, пока об этом не раззвонила на всех углах католическая церковь.

– Черт! – Талия шлепнула себя по лбу. – Конечно! Я же знала! Что ж я сама не догадалась?

– Судя по документам, до тебя об этом не догадались многие признанные авторитеты.

– Почему?

– Может, их слепила красота. А может, потому что хотели верить в его старину. Тебе хочется в это верить, потому что за подлинную вещь можно получить больше.

Талия одобрительно хмыкнула и показала на двух Ренуаров:

– Совершенно точно, вот этот правый – подделка. Не хватает изящества.

– Вообще-то, – хмыкнула Зоя, – оба полотна принадлежат его кисти. Когда ему нужны были деньги, он заново писал то, что дороже покупалось, и продавал.

– Да уж, – сказала Талия, – стоит запомнить. Просто очень давно мне в руки не попадалось что-то настолько свежее. Последние пару лет я возилась лишь с тем, что сделали шесть – восемь тысяч лет назад, а то и больше.

– Не расстраивайся, – успокоила ее Зоя.

– Но тогда вопрос законности, – пробормотала Талия, переводя взгляд с одного Ренуара на другого. – Я имею в виду, что это настоящиеРенуары, но… – Она на секунду задумалась. – Ведь нет ничего страшного, если художник написал ту же картину еще раз.

– Абсолютно ничего страшного, – согласилась Зоя. – Кто-то, как Ренуар, делал это для денег. Некоторые художники просто любили время от времени возвращаться к одной теме. Но что более примечательно, как мне кажется: некоторые художники творили одно и то же несколько раз, потому что верили – это сделает их лучшими живописцами или скульпторами. Они хотели воздать должное тому, что полюбили.

Талия немного поразмыслила и медленно кивнула, согласившись. Раздался далекий гул поезда. Пол под ними задрожал.

– Ладно, а что насчет Вермеера? – сказала она, указывая на картину «Иосиф открывается своим братьям в Египте».

– Вермееров. Во множественном числе, – сказала Зоя и достала другую картину, поставив ее перед первой. – Вообще-то их два.

– Зоя, – воскликнула Талия в крайнем удивлении. – Этот Вермеер… «Чудо в Галилее»… Что он здесь делает?

– Добавила его сегодня перед тем, как закончить. Он стоял в углу. Видимо, я проглядела его раньше.

– Он…

– Ага, – согласилась Зоя. – Без сомнения, еще один Меегерен. Все Вермееры в коллекции были поддельными, кроме одного, который так меня впечатлил в первый день, когда я приехала к Максу.

Хан ван Меегерен был, вероятно, одним из самых знаменитых известныхфальсификаторов нашего века. Голландский художник с гениальной техникой письма и малой фантазией и вдохновением стал знаменит благодаря своим подделкам великого живописца Яна Вермеера Дельфтского. Картины предположительно «потерянного» периода жизни художника в Италии пользовались огромным спросом у многих коллекционеров и владельцев музеев. Великого мистификатора разоблачили после Второй мировой войны, когда его обвинили в сотрудничестве с нацистами и продаже национальных сокровищ Голландии. Чтобы спасти свою шкуру, Меегерен признался, что проданные им полотна – включая картину «Христос и прелюбодейка», приобретенную рейхсмаршалом Германом Герингом, – он написал сам.

– Ты уверена? – Талия спала с лица.

– Что случилось, милая? – Зоя тронула ее за плечо.

Талия с трудом справилась с нервной дрожью.

– Это моя картина.

– Не может быть, – убитым голосом сказала Зоя, – нет-нет-нет.

Талия лишь кивнула.

– Как это возможно?

– Я подумала, что раз уж все эти воротилы сюда приходят, может, мне удастся продать им что-нибудь из отцовской коллекции. Эта картина была его гордостью.

– Мне так жаль. – Зое было больно от того, как беспомощно прозвучали ее слова.

Талия помотала головой, потом подошла поближе к картине. Отошла на шаг. Долго и пристально глядела на нее, затем протяжно вздохнула и повернулась к Зое:

– Ты точно уверена?

– Хотела бы я ошибиться, – скривившись, ответила Зоя.

– Как? Откуда ты знаешь? По мне, так это два подлинных Вермеера.

Зоя кивнула.

– Я не могу объяснить, как именно у меня это получается, – начала она. – Я смотрю на вещь, она на меня воздействует, и я сразу понимаю, фальшивка это или нет.

– Воздействует?

– Об этом знает только Сет, – смущенно проговорила Зоя. Талия выжидательно смотрела на нее. Наконец ее подруга произнесла: – Я обязана тебе жизнью. Ты мне как родная сестра. Я могу тебе довериться? – Талия кивнула. – Когда я вижу цвета, смотрю на картину, то слышу звуки, – медленно проговорила Зоя.

Талия нахмурилась так, будто не понимала слов, которые говорила ей Зоя.

– Звуки?

– Красный – сравнительно низкий звук, как виолончель, а желтый – высокий, как пикколо.

У Талии от удивления приоткрылся рот.

– Я всегда слышала цвета, – продолжала Зоя. – Сколько себя помню. И думала, что у всех так. Чем старше я становилась, тем больше беспокоились мои предки. Мать решила, что я одержима бесами, и таскала меня в церковь каждое воскресенье… А отец втихушку отвел меня к дорогому психиатру, хотя наша семья никак не могла себе этого позволить, – и потом родичи ругались еще пять лет. Зато мозгоправ моментом поставил мне диагноз – синестезия.

Талия с состраданием взглянула на Зою.

– Я была так рада, что я не сумасшедшая.

– Ага, – скептически протянула Талия.

– Синестезия – совершенно безобидный перенос нервных импульсов. Примерно так же, как влезаешь в чужой телефонный разговор, воспринимаешь смешанные чувства. Некоторые синестетики чувствуют тактильный вкус, другие – запах цвета. Некоторые психоделики, типа ЛСД или пейота, оказывают похожее воздействие, но примерно один человек из 25 000 чувствует так от природы – может, потому что его мозги от рождения устроены иначе. Большинство синестетиков – женщины-левши, как я, и большая часть обладает цветным слухом – видят цвета, когда слышат звуки. Это особенность противоположная моей.

– Потрясающе, – тихо сказала Талия. – Но я думала, что сегодня для распознавания подделок используют не только интуицию, но и научные методы – знаешь, всякое радиоуглеродное датирование, спектральный анализ и прочее.

– На всякий научный подход найдется своя уловка, – улыбнулась Зоя. – Мошенничество развивается теми же темпами, что и наука. Его подгоняют жадность и амбиции… Ван Меегерен обходил высокие технологии так: брал посредственные картины XVII века и снимал слой за слоем до самой грунтовки – обычно это была серовато-желтая основа и гипс. Затем писал поверх приготовленными вручную красками, используя те же пигменты, что и Вермеер. Спектрограф бесполезен для определения подлинности пигментов. Конечно, можно обнаружить бакелит или основу на сиреневом масле, но надо знать, что ищешь. Ученые глядят в маленькое окошко, а палитра мошенника необъятна.

– Хм-м, – понимающе протянула Талия.

– Кроме того, у людей искусства обычно доминирует правое полушарие, и они неохотно применяют научные методы и инструменты, – подчеркнула Зоя. – Используют научные тесты, лишь когда возникают подозрения. Так что все равно анализ начинается с интуиции.

– Но ведь есть множество отличных экспертов по искусству, у которых нет твоей синтезии…

– Синестезии.

– Да, ее… Ведь этот вывих в твоем сознании не делает тебя классным экспертом автоматически. Вряд ли музей Гетти наймет маленькую девочку, чтобы та бродила по залам, тыча пальчиком в картины – эта настоящая, а эта не очень.

– Конечно, – согласилась Зоя, – эту способность надо развивать. Я понятия не имела, как может мне пригодиться в жизни это мое шестое чувство, но раз уж это были цвета и музыка, то я стала обучаться им. Образование стало чем-то вроде программного обеспечения в моем сознании. Понятия не имею, как работает эта программа, когда я смотрю на какую-то работу, воспринимая мазки, игру света и тени на поверхности скульптуры, черты лица, структуру ткани в одежде миллион признаков, которые я не смогу описать словами, но они становятся у меня в голове музыкой.

– Жуть какая-то, – сказала Талия. – Не просто звуки, а музыка?

– Полезная штука, да? – сказала Зоя. – Желтые пикколо, красные виолончели, черные литавры – полная палитра живописи, тысячи оттенков серого цвета в мраморной скульптуре – все это дает звучание большому оркестру. Что попроще – звучит как джаз, рок или ритм-энд-блюз. Чем больше я разбиралась в музыке, тем лучше понимала искусство.

– Музыка у тебя в голове?

– Да, у меня в голове.

– В России таких стараются запирать, чтобы они ненароком себе чего-нибудь не сделали, – подмигнула Талия. – А таких голосов не слышишь – ну, знаешь, марсианских, или ЦРУшных, или типа тех, что велят тебе кого-нибудь убить?

Напряжение спало, и обе женщины рассмеялись.

– Ну и как звучит мой Вермеер? – с любопытством спросила Талия.

– Как симфонический оркестр мирового класса, – ответила Зоя, еще раз мельком взглянув на картину, – со второсортными струнными.

– Второсортными?

– Да, – сказала Зоя и сжала губы, подыскивая нужные слова. – Струнные здесь едва слышны, – наконец произнесла она. – Вот, посмотри сюда, – показала она на картину. – Какая глубина света. Все будто покрыто световой глазурью, как это обычно у Вермеера. Хороший свет и глубокие реалистичные тени здесь безусловно удались.

– Это у нас удачная оркестровая партия?

– Точно, – сказала Зоя. – Но взгляни на лица. – Она указала на лик Христа, потом на толпу, стоящую на берегу. – Они все – как чурбаны. Ни души, ни чувства. На этих лицах отсутствует выражение. И вот, взгляни на лодку на берегу – все плоское и непропорциональное. А Вермеер был крайне щепетилен в точности ракурсов и пропорций.

Талия пригляделась.

– Да. – Она отошла на шаг и посмотрела на Зою. – Все верно. Я этого никогда не замечала. – Она обреченно вздохнула.

– Тебя наверняка смутили сияние красок и великолепная игра света и тени, которая ему удается, – сказала Зоя. – Наверняка ты про себя думала, что если этонастолько хорошо, то нечего сомневаться и в остальном.

– Впечатляет, – сказала Талия. – Действительно впечатляет. Но как твоя голова определяет, когда играть музыку, а когда издавать шум? Откуда ей известно, что на этой подделке исполняется какофония, а на этом гениальном шедевре – политональность Бартока?

Зоя расхохоталась:

– Вообще-то даже подлинный Джексон Поллок звучит так, будто Барток дурно играет гаммы.

Талия рассмеялась вслед за ней. Отсмеявшись, Зоя объяснила:

– Все то же программное обеспечение. В каждой приличной галерее или музее есть подвал или склад, где хранят выявленные подделки, чтобы ученые могли посмотреть на признанные фальшивки. Даже самые опытные коллекционеры иногда ошибаются. Чтобы сохранить реноме, подделки не выставляют на публику, но и не уничтожают, чтобы эксперты могли учиться на чужих ошибках. Самые позорные заведения не держат такого в подвалах. Они продолжают выставлять подделки, отказываясь признавать свою неправоту, поскольку очень боятся своих инвесторов или директоров. – Она задумалась на секунду. – Короче, я в общей сложности потратила пару лет своей жизни, шатаясь по запасникам и подвалам, сравнивая фальшивки и оригиналы.

Талия кивнула, с любовью глядя на своего «Вермеера». После долгой паузы она взглянула Зое в глаза и спросила:

– Так ли уж важно?

– Что «так ли уж важно»? – удивилась Зоя такому повороту разговора.

– Если картина приносит радость… если даже не каждый эксперт может определить… так ли уж важно для ее владельца или посетителей музея, кто на самом деле ее автор? – Талия снова перевела взгляд на полотно. – Я любила эту картину, еще когда была совсем маленькой девочкой. – Она посмотрела на Зою, и ее глаза наполнились слезами, которые она тут же смахнула.

– Конечно важно, – ответила Зоя, пытаясь сдержать чувства. – Любить поддельные картины – это как… любить неверного мужчину… или ненастоящего бога. Это неправильно. Это… это – зло.

Талия понимающе улыбнулась:

– Даже если ты этого не знаешь? И никогда не узнаешь?

– Ты хочешь сказать, что лучше жить в неведении? – Зоя негодовала.

– Возможно, – ответила Талия, – возможно.

– Я так не могу. Просто не могу. Я верю, что… – Зоя проглотила жестокие слова, готовые сорваться с языка. Они были правдой, но не несли Талии ничего, кроме лишней боли.

– Я знаю… – Талия дотронулась до Зоиного плеча кончиками пальцев. – Знаю, во что и как сильно ты веришь. Я и не говорю, что неведение – лучший вариант, но только те, кто не ведает, чаще всего счастливее других – со своим Богом и со своими друзьями. – Талия снова взглянула на «Вермеера», потом обратно на Зою. – И со своим искусством. – Она глубоко вздохнула. – Что ж, теперь я, по крайней мере, знаю, почему папа всегда отказывался продавать эту картину. – Она опять с сожалением вздохнула. – Теперь мне будет проще с ней расстаться. – Она бросила прощальный взгляд на картину и поставила ее за другой.

Талия решительно повернулась спиной – как Зоя уже знала, этот жест означает, что решение окончательно. После паузы Талия произнесла:

– Ладно. Так что, эти «песенки с приветом» у тебя в голове да теплые воспоминания о признанных фальшивках делают тебя чемпионом среди экспертов по искусству?

Восхитившись, как быстро Талии удалось справиться с чувствами, Зоя ответила:

– Ну, не совсем. Лучший способ отшлифовать мастерство эксперта – познакомиться с хорошим фальсификатором, чтобы он научил тебя секретам своего мастерства. Лучше всего – видеть самой, как создается подделка, чтобы потом с первого взгляда понимать, на что следует смотреть.

– Непростая задача.

– Задача непростая, но выполнимая, – ответила Зоя.

Брови Талии поползли вверх.

– Ты что, знала такого мошенника?

– Ага, – кивнула Зоя. – В библейском смысле слова.

– О-о, подруга… – Лицо Талии просветлело. – Давай-ка сделаем перерыв. Я должна это услышать.