Текст книги "Дочерь Божья"

Автор книги: Льюис Пэрдью

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Машина примерно пять минут ехала по асфальту, потом снизила скорость и задребезжала по грунтовке. Их мотало на заднем сиденье, и в какой-то момент Сету удалось дотронуться до Зоиной руки. Он пожал ее, и она пожала его руку в ответ. Сила, поддержка, надежда, любовь. Они обменивались этим, не произнося ни слова, пока старый «мерседес», трясясь на ухабах, вез их во тьму.

Прошло около получаса, и машина остановилась. Их вывели наружу и усадили, не снимая повязок с глаз, на другое сиденье, твердое и холодное. Вскоре прямо перед ними завелся малолитражный двигатель. Сет узнал звук движка снегохода. Они поехали опять. Сет и Зоя по-прежнему держались за руки, и Сет решил, что они, скорее всего, едут в санях, привязанных к снегоходу.

Они медленно перемещались еще примерно полчаса – продираясь сквозь ветки, цеплявшиеся за их одежду. Один раз им велели пригнуться – видимо, они проезжали под чем-то нависающим.

В конце концов поверхность выровнялась, и двигатель снегохода умолк. Их повели сквозь снежный ветер. Открылась дверь. Теплый воздух окутал их, когда они вошли в комнату. Дверь за ними захлопнулась.

– Снимите с них повязки, – произнес чей-то голос, и чулки с них стащили. Сет даже не зажмурился, поскольку свет в помещении давали только керосиновая лампа и огонь в большом камине. Комната выглядела типичным тирольским жильем. Грубо сколоченная лежанка и прочая нехитрая сельская мебель. По комнате плыл запах оплавленного воска и кофе.

Зоя обняла Сета за пояс, и оба повернулись. У камина стояли двое мужчин с кружками кофе. Гюнтера они узнали. Второй мужчина выглядел худее и аристократичнее. Он какое-то время молча смотрел на Зою и Сета, потом сделал шаг вперед.

– Добро пожаловать, – сказал он и протянул руку. – Меня зовут Ганс Морген.

32

Морген не походил на священника. В своем толстом свитере, шерстяном спортивном пиджаке и шерстяных штанах он больше всего походил на профессора или ученого-исследователя. К тому же на нем не было воротничка священника. Он пожал руки сначала Зое, а потом Сету.

– Должен принести извинения за тот экстравагантный способ, которым вас сюда доставили, – сказал он. – Слишком многие хотели бы меня найти. Мне нужно было убедиться, что вы именно те, за кого себя выдаете. – Сет потер затылок. – Мне очень жаль, мистер Риджуэй, – снова извинился Морген, – насчет вашей головы. Но Рихард… – Он взглянул на человека, стоявшего у двери. Сет повернулся и тоже посмотрел на него. У Рихарда Штера были мягкие, почти детские черты лица, кроткие голубые глаза и фигура как у защитника в американском футболе. – К счастью, Рихард у нас профессионал. Ваша голова не будет болеть долго.

– Легко вам говорить, – сказал Сет с напускной строгостью.

– Конечно, – мягко ответил Морген. – Присаживайтесь. Я варю свежий кофе. – Он показал на два стула с реечными спинками у грубо обтесанного стола, который был заставлен чашками, бутылками, тарелками с колбасой и нарезанными ломтями черного хлеба.

Они устроились за столом и стали молча наблюдать, как Морген снимает прихваткой видавший виды кофейник с решетки в камине. Морген поставил перед Сетом и Зоей оббитые глиняные чашки и наполнил их черным дымящимся напитком. Потом налил кофе себе и устроился рядом. Остальные – двое, которые везли их, и Гюнтер, стоявший рядом с Моргеном, когда они вошли в комнату, остались на ногах. Время от времени кто-нибудь отодвигал занавеску и выглядывал на улицу. Снаружи явно дежурили часовые, которым иногда подавали сигналы.

– Я так понимаю, вам пришлось немало потрудиться, чтобы найти Страсти Софии. – Сет и Зоя кивнули. – Тогда, быть может, расскажете, как все началось?

– Не хотелось бы оказаться неблагодарным гостем, – сказал Сет, – но, учитывая то, как… экстравагантно нас сюда привезли, мне было бы гораздо спокойнее, если бы сначала вы рассказали мне о себе. – Сет оглядел людей в комнате. – И о своей группе.

– Конечно, – спокойно ответил Морген. Взгляд его смягчился. – Простите мне излишнюю обеспокоенность и такое негостеприимство. Я прекрасно понимаю ваше нежелание откровенничать. – Он посмотрел на Гюнтера и кивком подозвал его. Гюнтер подошел шаркающей походкой и сел на стул рядом с Сетом. – Возможно, Гюнтер сумеет добавить детали, которые я упущу… По всей видимости, мой друг Якоб Йост рассказал вам начало всей этой истории. – Он обвел взглядом комнату, как будто она была свидетельницей всего, что с ним случилось за сорок лет. – Позвольте я начну с того, о чем умолчал Якоб, – начал Морген. – Трудно поверить в то, что произошло за эти десятилетия, но мой рассказ, надеюсь, сделает все понятнее. – Морген сделал глоток из кружки, скривился и откинулся на спинку стула.

Джордж Страттон, прищурившись, всматривался в пляску снежинок в свете фар. Снегопад почти прекратился. Агент осторожно вел «вольво» вверх по неровной каменистой дороге. Сучья с шапками снега возникали из темноты и царапали дверцы.

Вначале Страттон ехал по следам Сета и Зои, лишь слегка припорошенным снегом, до места встречи. Натренированным взглядом он распутал следы шин у лавки, мазки подошв в снегу. От дверей уходили только следы шин, значит, Риджуэй и его жена вольно или невольно уехали с теми, кто был в машине. И он поехал по следам. Благо задача упрощалась тем, что снега больше не было, а по деревне почти никто не ездил.

Мост «вольво» скрежетнул, в очередной раз наткнувшись на камень. Страттон остановился, вышел с фонариком из машины и двинулся по склону пешком.

– После войны я искал сержанта, – продолжал Морген, – но он, как и большинство его товарищей, успешно скрылся. – Морген медленно поднялся и подошел к камину за новым кофейником. – Я прикладывал все усилия к тому, чтобы проверить слова сержанта о том, что Гитлер шантажировал Папу. И добился двух вещей. – Он наклонился и снял прихваткой кофейник. – Во-первых… – он принес кофе к столу, – я познакомился с небольшой группой священников Курии, которые посвятили свою жизнь тому, чтобы ни один Папа больше не подвергся подобному моральному или теологическому шантажу.

– Священник в парке, – сказал Сет, – в Амстердаме. – И Сет вопросительно взглянул на Моргена.

– Отец Смит, – печально согласился Морген. – Я послал его, чтобы он присматривал за вами, оберегал вас.

– Перед смертью он успел сказать про какую-то «брань». Что бы это могло значить?

Морген посмотрел на него так, будто его ударили по лицу.

– Он назвал это имя? – спросил Морген.

– Так это имя?

Морген какое-то время молчал, словно ему нужно было свыкнуться с этой мыслью, пережить ее.

– Я подозревал, – сказал он, – но не знал, не был уверен. – Лицо его потемнело, а губы еле заметно задрожали.

Сет и Зоя смотрели на него, ожидая объяснения. Взор Моргена какое-то время казался туманным и нездешним, но затем взгляд его прояснился, и в глазах сверкнул гнев.

– Я расскажу вам об этом чуть погодя. – Он снова сел за стол. Посмотрел на вздувшиеся вены у себя на запястьях, как растерявшийся докладчик, который надеется, что подсказки появятся у него на руках. Затем снова посмотрел на Сета и Зою и продолжил: – Во-вторых, я стал объектом пристального внимания других членов Курии, которые, с одной стороны, не препятствовали моим поискам картины и сержанта, а с другой – не давали никакой возможности воспользоваться информацией, которую я мог получить… Это теневая группа, – продолжал священник. – Я выяснил, кто они – рядовой состав, мои собратья, среди них – всего несколько епископов. – Он сделал паузу. – Мой аббат в Мюнхене был из их числа. Много бы я отдал, чтобы узнать, кому в Риме он передавал информацию обо мне.

Морген замолчал, и взгляд его снова затуманился, будто он уже видел, что сделает, когда выяснит, кому в Риме могла понадобиться информация о нем. Потом он покачал головой и продолжил:

– Они не ограничивали моих действий, довольствуясь слежкой. Думаю, мне оставляли достаточную свободу перемещений, поскольку они тоже получали выгоду от моей деятельности. Для них я был чем-то вроде живца. Они выпускали меня в джунгли, чтобы тигры соблазнились легкой добычей, пока они сами сидят в кустах, выбирая, у какого тигра шкура получше. Я был осторожен, крайне осторожен, чтобы не вызвать у них и тени подозрения, что я догадываюсь об их планах. Так они сделают больше ошибок. Иногда можно убаюкать бдительность даже самых прожженных профессионалов и фанатиков.

Сет подумал о человеке Страттона: тот упустил его в библиотеке УКЛА в тот вечер, когда убили Тони Брэдфорда.

– Все послевоенные годы, – продолжал Морген, – я старался, чтобы все мои важные письма и телефонные переговоры с Йостом оставались в тайне. Ватикан конечно же был в курсе того, как мы с ним пытаемся найти украденные нацистами шедевры. Все наши переговоры и переписка об этом велись в открытую и наверняка перехватывались теми в Курии, кто следил за мной… Однако ситуация радикально изменилась около года назад. В прошлом… – Морген прикрыл глаза, – в прошлом январе мы с Йостом обнаружили одну не очень знаменитую картину. Одну из ранних работ Писсарро, которую пытался сбыть бывший полковник СС, проживающий в Португалии по новым документам. Мы навели полицию на его виллу на побережье недалеко от Лиссабона, где они нашли картину и взяли бывшего полковника под стражу. Этот случай достаточно широко освещался в прессе… Благодаря такой рекламе мне из Кройцлингена позвонил человек, которого я раньше знал как Франца Больса фон Хальбаха. Он был тем самым сержантом, который сорок лет назад прибежал ко мне ночью за отпущением грехов, потрясенный гибелью деревенского мальчика. Он же и был тем офицером, который показал мне плащаницу и Страсти Софии, лежащие в убежище… Теперь фон Хальбах стал уважаемым гражданином по имени Вилли Макс. – Морген откинулся на спинку стула и скрестил ноги, чтобы устроиться поудобнее. – К тому же Макс – фон Хальбах – умирал, и муки совести, которые он игнорировал или удачно избегал последние сорок лет, наконец настигли его. Юный сержант превратился в пожилого человека, который заботится о своей душе… Он, конечно, заматерел с тех пор. Он знал о важности картины, знал, что в ней – ключ к плащанице и Страстям Софии. Так что он не появился у меня на пороге с картиной в руках. Потому что сейчас она бы оказалась в руках моих врагов в Курии… Нет, понимая важность сохранения тайны, он решил действовать осмотрительно. Он связался с Постом, который сразу же позвонил мне.

Гюнтер прервался, предложив поесть. Люди снаружи продолжали нести службу, время от времени заходя в хижину, чтобы на ходу проглотить пару бутербродов. Им всем было около шестидесяти, и все они явно подчинялись Моргену.

– Когда-то они были священниками, – объяснил Морген. – Им уже хватило обманов и предательства церкви. Но, даже оставив службу, они чувствуют призвание. Они живут как священники, но служат не церкви, а Богу. Они помогают тем немногим из нас, кто борется с несправедливостью и злоупотреблениями церкви…

– С плащаницей и Страстями Софии мы даже сможем выиграть какие-то битвы, – добавил Гюнтер и устроился на жестком стуле поудобнее. – Теперь, я полагаю, ваша очередь.

Сет и Зоя, расправляясь с немудреной холодной трапезой, опять рассказали о своих злоключениях. От раза к разу их история становилась все короче – они все меньше слов тратили на то, чтобы рассказывать о своих болях и тревогах. Морген в свою очередь объяснил, что с каждым годом круг людей, готовых к реформам в Ватикане, сокращается. На них смотрят как на угрозу те, кто посвятил свою жизнь бюрократическим интригам. Но даже те, кто понимает, что разложение в Ватикане стало угрожающим и с этим необходимо что-то делать, смотрят на реформаторов как на потенциальный источник неприятностей.

– Вот почему мы не могли защитить вас должным образом, – с сожалением произнес Морген.

Риджуэй понимающе кивнул:

– Ваш рассказ многое объясняет, но все равно непонятно, зачем ФСБ понадобилось убивать вашего человека в Амстердаме. Вы говорите об опасности, исходящей от церкви. Но все опасности, с которыми сталкивались мы с Зоей, шли от русских, я не вижу, где эти две организации – церковь и ФСБ – имеют точки соприкосновения.

– На самом деле вы задали несколько вопросов, – начал Морген. – Во-первых, ФСБ не имеет отношения к убийству в Амстердаме. – Он замолчал, будто одна мысль о том, что он собирался сейчас сказать, доставляла ему сильную боль. – Его убила Конгрегация. Конгрегация Доктрины Веры – новое название Святейшей Инквизиции. – Зоя и Сет скептически посмотрели на Моргена. – Поверьте, – продолжал Морген, – это не первый случай. У Церкви есть и деньги, и влияние. И то и другое используется, чтобы нанимать людей, которые убивают других людей. Они убивают людей уже целое тысячелетие.

– Я думал, что это закончилось на Борджиа, – сказал Риджуэй.

– Это не с Борджиа начиналось, не с ними и закончилось, – печально произнес Морген. – Те просто довели убийства до крайности. Правительства – любые правительства – считают необходимым убивать людей по той или иной причине. Иногда эти убийства преподносятся в свете храбрости и благородства, но затем историю всегда переписывают, чтобы оправдать действия победителей… И в этом схожи Церковь и ФСБ. И та и другая – правящие организации, и обе действуют как правительства. Церковь боится и ненавидит Жириновского. Он и его приспешники – включая большую часть ФСБ – боятся и ненавидят Церковь. И в этой атмосфере всеобщей ненависти и страха рождается братство насилия.

– Но при чем здесь вообще ФСБ? – не унимался Сет. – Им-то зачем все это? Не может быть, что они хотели заполучить это лишь потому, что этого хочет Церковь.

– Отчасти именно поэтому, – сказал Морген. – Но по большей части они хотят получить это по тем же причинам, что и Гитлер. – Риджуэй и Зоя вопросительно посмотрели на Моргена. – Страсти Софии – сила. Сила, которую можно использовать как угодно и кем угодно. Жириновский или такие, как он, использовали бы Страсти Софии, чтобы шантажировать церковь – любую церковь, – добиваясь молчаливого одобрения своих действий: нового русского экспансионизма и геноцида, который наверняка за этим последует. А Церковь всегда легко сплачивала людей против неправедного режима. Жириновский так же, как и Гитлер, прекрасно знает, что государственное правление лишь тогда стабильно, когда оно не конфликтует с религиозными течениями. Люди по всему миру все еще защищают свои религиозные верования… Гитлер, КГБ, группы убей-акушера-во-имя-Иисуса, экстремистские защитники прав животных – все религиозные фанатики и политические террористы по сути своей – кровные братья, – сказал Морген. – Различия между ними ничтожны. Не важно, Жириновский это или кто-то еще. Если не он, найдется другой тиран. Мы не должны позволять тиранам использовать правду, чтобы связывать руки церкви. В нравственном смысле. – В голосе Моргена звучала стальная убежденность.

– Но как вы сможете это сделать, не ввергнув церковь в хаос? – спросил Сет. – Все христианские церкви – любых конфессий – основаны на вере во Христа как Мессии. Разве не вызовет раскол церкви известие о пришествии второго Мессии? Особенно если оно подтверждено документально? Особенно если Мессия – женщина? Не оставят ли многие свою религию, чтобы поклоняться новому Мессии? Наверняка возникнет противостояние между приверженцами старого и нового Мессии. Я о том, что волнения в Ирландии возникли, даже когда люди поклонялись одному и тому же Мессии. А этот раскол будет таким же фундаментальным, как… – Сет замолчал, подыскивая правильные слова.

– Как между христианством и исламом, – вмешалась Зоя.

– Точно, – согласился Риджуэй. Морген смотрел на них так, что становилось понятно – он эти аргументы выслушивает не один десяток лет.

– Вы рассуждаете, как руководство Ватикана, – в конце концов произнес он. – Примерно такая же цепь рассуждений привела императора Константина и его ставленника Папу к решению убить Софию и всех ее последователей. Церкви всегда угрожали – римляне, гунны, вестготы, амбициозные монархи, нацисты, фашисты и им подобные – и так будет всегда. Нисколько в этом не сомневаюсь. – Он умолк, а когда продолжил, его голос был тверже и увереннее. – Но Богу никогда не угрожала опасность, особенно со стороны правды… Разве не очевидно, что именно ложь создала такую ситуацию? Константин и служители церкви больше заботились о сохранении церковных и государственных институтов, чем о вере и спасении душ их паствы. Так что когда они убили Софию и скрыли правду об этом, чтобы сохранить собственную власть, они посеяли семена разрушения, которые теперь дали всходы. Если солгал один раз, потом будешь вынужден громоздить одну ложь на другую, пока правда не останется похороненной так глубоко, что ложь погребет под собой веру. Поэтому каждый Папа провозглашает лжесвидетельства относительно важнейших вопросов веры, а после у него не остается выбора, кроме как защищать ортодоксальную церковь дальнейшим враньем и лжесвидетельствами. А тех, кто пытается нарушить эту постыдную традицию, ждет смерть… Но мы должны беспокоиться не о сохранении церкви, а о людской вере, – убежденно произнес Морген. – Важно не спасение одной их старейших бюрократических структур в мире с ее жалкими людскими страстями и пороками, а религиозный и духовный подъем тех, кому служит церковь. Не так уж важно, кому адресуют люди свои молитвы, если они искренне молятся. Важна вера, а не имя объекта поклонения, будь то Будда, Христос, Магомет, Вишну или кто-то из тех богов, которые каждый день таскают на своем горбу солнце через все небо.

– Мой отец в это верил, – тихо сказала Зоя. – Он говорил мне, что все религии и верования – как витражное стекло, что окрашивает свет во все цвета радуги. Цветов много, но светит одно солнце. Бог создал нас разными и разговаривает с нами на разных языках.

– Ваш отец был мудрым человеком, – сказал Морген. – Мы – смертные создания, что пытаются постичь бессмертие. Имеют значение лишь наши вопросы. Вопросы, а не ответы, потому что ответы никогда не полны, они всегда ограничены нашими чувствами. И никогда не были истинными, поскольку человеческие «ответы» о тайнах мироздания всегда окрашены в цвета местной культуры, общества, целесообразности, предубеждений, алчности и прочих смертных грехов… И все же, несмотря ни на что, человек должен верить. Вера – то, что питает паше творчество, воодушевляет на подвиги, не объяснимые природными явлениями, позволяет выходить за пределы физического мира. – Он наклонился вперед и поставил локти на стол. – Люди должны верить. И они должны верить в правду. Мы можем стать тем, что даст им эту правду. – Морген смахнул со лба капли пота. – Большая часть того, на что опирается сегодня церковь, – лживо. С исторической точки зрения – правда, такой историк родится через столетие-другое – истина лишь укрепит веру. Но мы и те, кто будет жить после нас, обречены на страдания за грехи, опрометчивость и страхи людей, которые жили в 325 году от Рождества Христова. Альтернатива этому – позволить фашистам, диктаторам и прочим честолюбивым властителям использовать правду, чтобы шантажировать будущее.

Он откинулся на спинку стула; было видно, что он очень устал. Через минуту Сет поднялся, подошел к камину, снял кофейник с огня и поставил его на стол. Посмотрел на Моргена:

– Хотите? – Священник устало покачал головой. Сет налил кофе себе и Зое и вернулся к камину, чтобы опять поставить кофейник на огонь. Энергии Моргена теперь хватало лишь на то, чтобы сидеть за столом, и он держался за грубую столешницу, как держится за обломок доски последний выживший в кораблекрушении. Они сидели молча, слушая, как за окном свистит ветер и шумят деревья, в камине трещат дрова, а в комнате раздаются негромкие звуки человеческого присутствия – дыхание, какое-то движение. Через некоторое время Сет нарушил молчание.

– Не понимаю, как вы, зная все это… пройдя через все это, остаетесь не просто священником, а католиком.

Морген взглянул на Сета и улыбнулся:

– Я прошел через множество кризисов моей веры, как тот, который, судя по всему, переживаете сейчас вы, – ответил он. – Но я считаю, что вера в Бога поддерживает и укрепляет нас…

– Однако сама идея Бога настолько извращена политиками и опорочена организованной религией, – задумчиво произнес Сет. – Даже сама идея Его существования вызывает сомнения.

– Да, – терпеливо ответил Морген. – Так и есть. Вера поддерживает нас, религия разобщает. Но представьте себе вот что. Вы взбираетесь на гору и вдруг замечаете, что волокна страховочной веревки прогнили. Вы отцепите страховку? Отринете свою веру лишь потому, что часть ее сгнила? – Сет нахмурился. – Вера связывает нас с духовным миром, – продолжал Морген. – Но вера и религия – это сплетенные волокна одной веревки. В любой организованной религии истинная вера и богомерзкая ложь переплетены, как волокна этой веревки. Нельзя вырвать волокна зла, не разорвав веревку, и мысль об этом повергает меня в отчаяние. Я всего лишь смертный, мне не дано знать наверняка, какие волокна надо вырвать, а какие оставить.

– То есть вы принимаете церковь такой, какая она есть, со всеми изъянами?

– Почти, – согласился Морген. – Насколько могу. Знаете, я вижу все религии не как витражи, а как множество дверей, ведущих к Богу. Как смертные твари, мы способны объять лишь незначительную часть бесконечности. Так что не удивительно, если каждый народ, каждая культура видит свою маленькую часть Бога.

– Это как в притче про слепцов, описывающих слона? – спросила Зоя.

– Приблизительно, – ответил Морген. – Только каждый из нас слеп по-своему. Я думаю, что в каждой религии есть свой истинный проблеск Бога.

– Но как они все могут утверждать, будто истинный путь к Богу – только у них?

– Не могут, – возразил Морген. – Если честно, то не могут. Если это честные добрые верующие. Исключение, неприятие и оскорбление других видений Бога – зло, причиняемое мужами.

– И женами, – добавила Зоя.

– И женами, – улыбнулся Морген. – Бог – мужского пола. И женского. И ни того, и ни другого. Мы пытаемся узреть Бога, но нам так хочется видеть кого-то похожего на нас самих.

– Получается, что вера – наша связь с божественным, а религия – попытка перенести образ Бога на человека? – Старый священник кивнул. – Но не кажется ли вам, что это неправильно – ставить одно видение Бога над другими или пытаться ограничить Бога рамками одного пола? – спросила Зоя. – Разве это не идолопоклонство? Ограничить безграничное, нарисовать лицо безличного? Возможно, заповедь «не сотвори себе кумира» нужна для того, чтобы мы сосредоточились на абстрактном, бесконечном и всеобъемлющем, а не на сиюминутном и косном теологическом воплощении?

– Вы правы, – согласился Морген. – Любая попытка ограничить Бога или ограничить его рамками человекоподобия – богохульство чистейшей воды. Я думаю… – Речь Моргена неожиданно прервалась криками снаружи. – Быстро, – сказал Морген Гюнтеру. – Страсти.

Сет проследил взглядом за согбенной фигурой Гюнтера, который прошаркал в угол хижины к лежанке без матраса.

– Как вы это достали? – воскликнул Сет, увидев, что Гюнтер достал из-под лежанки металлический кейс, который они добыли днем раньше в банке «Туле Гессельшафт».

– Люди, которые работают со мной, обладают незаурядными талантами, – ответил Морген.

Сет молча смотрел, как Гюнтер бросился к камину. Третий человек в комнате – кряжистый мужчина лет пятидесяти с коротким ежиком волос – присоединился к Моргену и Гюнтеру. Вместе они приподняли один из камней, которыми был обложен камин.

Крики на улице стали громче. Трое мужчин положили кейс в тайник и стали устанавливать камень на место. Сет стряхнул оцепенение и бросился к ним. С его помощью они справились гораздо быстрее.

Они почти закончили, когда дверь рывком распахнулась и в комнату ворвался колючий холодный ветер со снегом. Двое людей Моргена на секунду застряли в дверях, держа под руки чье-то тело. Морген кивнул, и они заволокли внутрь мужчину без сознания, одетого в почти такую же куртку, как у Сета, теплые штаны и крепкие туристические ботинки.

– Мы заметили, как он тут шнырял вокруг дома, – сказал один из людей Моргена и бросил бесчувственное тело к ногам священника. Человек застонал.

– Переверните его, – приказал Морген.

Когда тело перевернули на спину, Зоя ахнула. Это был Джордж Страттон.