Текст книги "Дрянной декан (СИ)"
Автор книги: Людмила Райот
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)
10.1. Попытка номер два
О друг мой, почему ты так бледна
И розы на щеках твоих увяли?
– Должно быть, потому, что дождь не хлынул,
Который в буре глаз моих таится.
(“Сон в летнюю ночь”, У. Шекспир)
Наступала ночь. Родители уединились в своей спальне. Я проверила, закрыт ли замок в мою комнату, и открыла окно. Как там было? “Над двориком распростерла крылья ночь, такая же необыкновенная, как у Гоголя в его "Утопленницах"... Нет уж, топиться в такой холодине нет никакого желания – бабье лето прошло, словно его и не бывало. С улицы ощутимо тянуло грядущим ноябрем.
Закрыла окно, села в кресло поближе к батарее (отопление наконец-то дали) и взяла телефон слегка дрожащей рукой. Гудки в трубке показались вечными.
– Привет, киса, – нежно пробасили на другом конце провода.
– Ром, это ты?
Я звонила на мобильный, да и декан не стал бы звать меня “кисой”, но, как говорит моя мама, “лучше перебдеть”.
– Конечно, кто ж еще?
– Хорошо. Как дела? Сделал задание по художественному переводу?
– Э-э-э… Вообще-то я хотел списать перед парой, у тебя или Гардениной. Понимаешь, какое дело: как раз собирался садиться на электричку, как мне позвонил Стасян, ну и мы с ним подумали…
Я слушала Ромку вполуха, собираясь с духом. Ход размышлений моих одногруппников был донельзя увлекательным, но меня больше волновало другое, интимное направление, в которое могла бы зайти наша беседа… Я закрыла глаза, слушая любимый голос, пытаясь раствориться в нем, представляя себе горячий шоколад, от которого дымкой поднимается влажный пар… В него по очереди окунают мои руки, ноги, голову, я согреваюсь, становлюсь нежной и податливой. Голос моего любимого, уникального, единственного в своем роде молодого человека. Представила, что он такой и правда один. И больше никого с таким же тембром не существует…
Мобильный начал выпадать из ослабевшей руки. Хороша соблазнительница, чуть было не заснула! Я скинула дрему и подхватила телефон, виновато приложив его к уху. Рома вещал, как ни в чем не бывало.
– Ром, что бы ты подумал, если б узнал, что я сижу сейчас… почти голая?
– М-м-м… – он хихикнул. – Я бы подумал, что тебе, наверное, холодно сейчас?
– Холодно, да. Хочешь меня согреть?
На другом конце провода послышалось неловкое кряхтение.
– Рит, ты же знаешь… Хочу, само собой. Но я, как бы, не могу взять и приехать к тебе сейчас. Я потом, после Стасяна, все же сел на электричку и уже дома.
– Ох, да не в прямом смысле. Просто представь, если б смог. Людям ведь не зря дано воображение, с помощью него мы можем приблизить желаемое. – Без энтузиазма пояснила я.
Что-то не так. Я либо слишком трезвая, либо недостаточно влюбленная. На меня навалилась усталость после учебного дня – сон казался куда более привлекательным, чем секстинг с сомнительным финалом.
– Хорошо, – покорно согласился юный Верстовский и надолго замолчал.
На стене нудно тикали часы. С улицы доносились приглушенные крики и оскорбления: там развернулось очередное побоище за немногочисленные парковочные места. Посторонние звуки сбивали романтический настрой, да и Рома не оправдывал ожиданий. Похоже, в делах любовных он скорее практик, нежели теоретик.
– И как? – пришлось напомнить о себе.
– А? Что?
– Чем ты там занимаешься?! – разозлилась я.
– Представляю… Марго, слушай, мне слова новой песни в голову пришли! Месяц ничего толкового сочинить не мог, а тут раз… Ты действуешь на меня волшебным образом, знаешь об этом?
– Теперь – да, – на душе потеплело самую малость. Вот уж не думала, что Рома такой романтик. Я ему предлагаю овладеть мной (пусть даже мысленно), а он вместо этого сочиняет стихи! – Расскажешь, что придумал?
– Не сейчас, – замялся он. – Их нужно записать и отшлифовать.
– Ладно, сдаюсь, – рассмеялась я. – Оставляю тебя наедине с твоей музой.
– Ты – моя муза, Красовская!
На этих словах меня передернуло. Ох, Рома, что ж ты делаешь… Мало того, что назвал по фамилии, так еще и фирменным голосом Верстовского-старшего. В этот раз я первая оборвала начинающий тяготить диалог и с гулко бьющимся сердцем улеглась в постель.
Затея оказалась провальной – искупления не случилось.
И назавтра мне снова предстояло пройти через кошмар “Зарубежной истории”. Более того: сделать это в не очень гордом и не очень полном одиночестве. Ни лучшая подруга, ни парень не соизволили явиться на первую пару. С Романом все было ожидаемо: он полночи писал новую песню – эка его пробрало! – и университет (а, значит, и я) снова оказался в пролете. А вот Юля пропускала занятия крайне редко. Если точнее, то никогда.
Я в ужасе набрала номер Гардениной, надеясь, что та всего лишь попала в пробку на проспекте.
– Ты где?!
– У меня первый день сегодня, Рит, – простонала подруга. – Я не дотащусь до Ливера.
Черт. Значит, ни Ромы, ни Риты сегодня не будет… Они – мой лучик в темном царстве; моя прелесть, которая помогала преодолевать занятия с Верстовским. Может, тоже улизнуть, пока никто не видит?.. Нет. Отсутствие всех троих выглядело бы слишком подозрительно.
– Месячные – кровавые слезы матки по несбывшейся мечте… – мрачно протянула я.
– Может, у некоторых, но точно не у меня! – слабым голосом заявила подруга. – Прогула не было в планах, я собиралась учиться... Сегодня ведь “Зарубежная литература”!
– Ладно, все ясно. Пойду, а то опоздаю. Выпей таблетку от боли и выздоравливай поскорей.
Я забилась в самый конец аудитории и села за пустующую парту. У Гардениной месячные или временное помрачнение рассудка? Ее увлечение отцом Ромки начало меня всерьез беспокоить.
Декан тоже был не в духе – впрочем, как и всегда, тут он меня не удивил. Он раздал наши работы со вчерашнего занятия, хмурясь и бросая на студентов недовольные взгляды. Я постаралась сделаться как можно меньше и незаметнее в своем уголке, но он меня, конечно же, заметил. Удивленно уставился на пустующее место рядом со мной:
– А где ваша соседка, Красовская? – и смотрит так, будто я ее съела.
– Приболела.
– Хм. Думал, такие не болеют, – пробурчал он и ушел к доске. Я скорчила рожицу и бесшумно передразнила его. Надо написать Юльке, что декан отметил ее отсутствие. Та, небось, воскреснет и мигом прилетит на занятия.
Студенты посмотрели свои оценки за эссе и недовольно покряхтели. Полная мрачных предчувствий, я перевернула свой лист и опешила. У меня стояла четверка с минусом – таким длинным, что хвостик его выходил за край бумаги. Учитывая размашистость и силу, с которой декан вдавливал ручку, делая исправления, подразумевал он скорее двойку, чем четверку.
А вот у Юльки стояла пятерка. Тоже с минусом, но блеклым и неубедительным. Молодец, подруга!
– Итак, – начал Верстовский, стоя у доски, словно памятник самому себе: высокий, прямой, горделивый. А еще – холодный и бездушный, словно мрамор. – В группе пять троек, две четверки, одна из которых такая слабая, что скорее тоже тройка, – я порозовела, – и всего одна пятерка. Все остальные получили двойки. Знаю, что вы меня ненавидите. Но подумайте, как к вам должен относиться я?!
Далее следовала длинная лекция-нравоучение. Мы же будущие писатели! Голос этого мира, заключенный в слова. Его душа и совесть. Лакмусовая бумажка, на которой проявляется все лучшее, что есть в обществе – и плохое, которого в нашем поколении, видимо, гораздо больше, отпечатывается тоже. Стыд и позор нам. Как мы можем писать достойно, если даже не соизволили хоть немного вникнуть в классические произведения – те, что основа всей литературы!
В общем, декан был очень разочарован. Его вера в молодежь окончательно пошатнулась. Зато я, счастливая обладательница редкой четверки с громадным хвостом, мысленно поблагодарила наших двоечников: в этот день все внимание препода было отдано им.
Еще одно не очень приятное последствие Юлько-Ромкиного прогула: идти обедать мне тоже пришлось в одиночестве. И я вдруг поняла, что, помимо них двоих, так толком ни с кем и не сдружилась после перевода. Девушки из нашей группы разбились на несколько кучек, и кучки эти выглядели такими сплотненными, что прибиться к одной из них казалось невозможным.
Большая столовая находилась в самом сердце главного корпуса, прямиком под актовым залом. Прекрасно отделанное, просторное, но холодное помещение могло вместить всех студентов, преподавателей и работников Ливера за раз. Потолок его подпирали резные колонны, окна, по традиции, утопали в фигурных нишах, покрытый лаком паркет блестел из последних сил. В глубине зала, за красивой, но местами щербатой деревянной перегородкой пряталась линия раздачи. Выбор блюд был неплохим по сравнению с другими общепитами в универе: несколько видов салатов и супов, мясо, жаренная рыба, простые, но разнообразные гарниры.
Скромно отобедав картошкой фри и куриными крыльями, я понесла поднос к стойке с грязной посудой. И вдруг заметила Моля, как ни в чем не бывало расплачивающегося на кассе. Не может быть! Он же, вроде, так дряхл, что не может ходить в университет?!
– Здравствуйте, Сергей Михайлович! А нам сказали, что вы на больничном! – не думала, что однажды буду так радоваться виду безобидного старичка.
– Здравствуйте! Тут такое дело… Как бы это сказать… – Моль убрал кошелек и почему-то начал оглядываться по сторонам. Я проследила за его взглядом и заметила декана, одиноко обедавшего около окна.
Меня охватила ярость. Так и знала, что в этой гнусной подмене виноват Верстовский! Я тихо зарычала и схватила поднос преподавателя. Моль взял себе компот, гороховый суп с черным хлебом и залитую майонезом “селедку под шубой”.
– Так чудесно, что вы поправились! Помочь вам отнести поднос? Он выглядит тяжелым.
– Спасибо, буду премного благодарен… Простите, как вас зовут?
– Красовская Маргарита. Я на четвертом курсе, направление “Художественная литература”... Значит, вы снова будете вести у нас занятия?
– Конкретно у вашего направления – нет. Мне пришлось отдать часть групп. Понимаете, возраст… Состояние здоровья…
– Как?! – поднос опасно задрожал в моих руках. Я поспешила к ближайшему столу, пока случайно не ухайдокала обед Сергея Михайловича.
– У вас теперь ведет Вениамин Эдуардович. Первоклассный знаток зарубежной литературы.
Значит, надеяться на возвращение Моля не стоит? Кошмарная весть… Лучше бы я не ходила в столовую, а съела хот-дог, приготовленной толстой тетенькой в передничке.
– Но мы соскучились именно по вам! – на глаза отчего-то навернулись слезы жалости: к старенькому больному преподу, которого лишают любимого дела, и, главное, к Маргарите Красовской, которая так и не начнет ходить на занятия с удовольствием. – Не позволяйте так с собой… Нужно верить в себя!
– Мужайтесь, Маргарита, – Моль похлопал меня по плечу и заправил за воротник тканевую салфетку, давая понять, что разговор окончен.
Я молча присела на соседний стул. За окнами столовой почти стемнело. Старые чугунные батареи, хоть и жарили изо всех сил, не могли толком прогреть большого помещения. Края белых скатертей подрагивали от сквозняка и многоголосого студенческого рокота.
Если вдуматься, Сергей Михайлович был чудесным преподавателем, но поняли мы это слишком поздно – когда он уже покинул нас. Моль не жестил, не заставлял писать зубодробительные эссе и не задавал работу на дом. И то, что сделал с ним Верстовский, просто-напросто несправедливо!
Мужайся, Маргарита.
Я решительно встала и направилась к столу декана.
10.2. Общий язык
– Приятного аппетита!
Верстовский поднял на меня глаза и чуть не выронил вилку. Согласна, прозвучало скорее как “Да подавитесь вы уже, ради бога!”.
– Красовская! – отец Ромки выглядел пристыженным, будто я застала его за каким-то непотребным делом. Хотя он всего лишь собирался есть борщ. – Вы решили меня доконать? Теперь и в столовой преследуете?
После такого приветствия я и сама опешила. Это кто кого преследует?!
– Смею напомнить, что это вы заняли место одного из преподавателей, а не наоборот! Кстати, я только что видела Мо… Сергея Михайловича. И он сказал, что вы сместили его навсегда.
– Так и есть. Это свежее решение. Я еще не успел поставить в известность всех заинтересованных.
– Но нельзя же лишить человека работы просто из-за того, что он спит на занятиях! – ляпнула я и тут же прикусила язык.
– Маргарита. Не лезьте туда, куда вас не просят, – декан прожег меня своими карими глазами. – У Сергей Михайловича осталась пара групп. И он все еще может заниматься научной деятельностью в стенах университета.
– Но мне правда очень… неудобно. Кажется, что в этом есть моя вина. Можно?.. – Я опять обессиленно села, на этот раз – за его стол, чем заслужила еще один неодобрительный взгляд.
Верстовский попробовал было доесть первое, но быстро отказался от этой идеи: хлебать суп и сохранять при этом высокомерный вид оказалось слишком сложно. Поэтому он отодвинул борщ и принялся за второе. Кромсание отбивной с помощью вилки и ножа подходило его надменному образу куда больше.
– Вы здесь не при чем. У руководства давно были вопросы к Сергею Михайловичу. В силу своего возраста он уже не может работать в полную силу, да это и опасно, в его-то возрасте. Человеку восемьдесят один год, на минуточку!
– Тогда почему его сократили именно сейчас?
Декан помолчал. Будто раздумывал, делиться со мной важной информацией, или не стоит.
– Учеба моего сына начала сильно хромать в последнее время. К сожалению, я только сейчас забил тревогу, и нашел целых две причины его… невнимания к академическим вопросам.
Верстовский посмотрел прямо мне в глаза, и я тут же стушевалась и отвела взгляд. Смелости моей хватило ненадолго.
– Но я никогда не подбивала Рому пропускать занятия! Мне самой обидно, что он редко бывает в университете и мы не можем толком…
– Дело не в вас, Красовская, – поморщившись, перебил меня декан. – Простите, если расстроил. Роман полностью поглощен своей музыкальной группой. Ну и послабления, которые делают другие преподаватели из-за родства со мной, не идут ему на пользу.
Хм, дожили. Мне казалось, что мой парень целиком и полностью поглощен мной, а по версии Верстовского-старшего я не могу отвлечь его даже от какой-то “Зарубежной литературы”! Разве это не логично – забыть обо всем, кроме объекта желания? Я вот после встречи с Романом почти перестала писАть и заниматься спортом.
Похоже, я и правда немного расстроилась.
– Вениамин Эдуардович! Приятного аппетита! – перед столом остановились две женщины предбальзаковского возраста: приятные, ухоженные, но явно уже повидавшие мир. Наверное, тоже преподавательницы. – Как жаль, что мы уже поели, а то бы составили вам компанию. Это ваша дипломница?
– Скорее, кандидатка, – у декана дернулась рука. Видимо, он чуть было не перекрестился. Да и меня от такой “перспективы” приморозило к стулу, а на лице застыл еле сдерживаемый ужас.
Далее последовал короткий “small talk”, целью которого должно было стать приглашение зрелых дам за наш стол. По крайней мере, они очень на это рассчитывали: и вздыхали, и кокетливо перебирали высветленные локоны, и потряхивали над ним полными зрелыми грудями – не заметить их намерений мог разве что декан, бесстрастно крошащий отбивную на мелкие кусочки.
Да уж, такого попробуй, расшевели! В постели, небось, сущее бревно… Хотя, если вспомнить наш с ним ночной разговор, отец Ромки был весьма горяч и инициативен… И, черт, зачем я думаю об этом? Решила же выкинуть случившееся из головы, как страшный сон!
Но если смотреть на факты… Мы сидим с ужасным деканом лицом к лицу и разговариваем почти как ни в чем не бывало. Еще несколько дней назад я сочла бы, что это невозможно, а вот поди ж ты. Может, Юля права, и мне стоит попытаться найти с ним общий язык… для всеобщего блага?
Так и не дождавшись от Верстовского первого шага (это у них семейное, что ли?), преподши покинули столовую.
– Вениамин Эдуардович… – протянула я, собираясь с духом.
– О, боже. Неужели это не все?.. – декан засунул в рот кусочек того, что раньше было отбивной, и страдальчески закатил глаза. – Что еще вам от меня нужно?
– Извинения. Точнее, это я хотела извиниться, – поправилась я, видя, что бедный мужчина готов поперхнуться от возмущения. – Вам не обязательно.
Декан приподнял бровь.
– Прошу прощения, что так бестактно влезла в вашу жизнь. Мой звонок был абсолютно неприемлем, – произнесла я с ощущением, будто подхожу к краю обрыва и собираюсь сброситься вниз. Поначалу было сложно, слова рождались с трудом, но чем больше я говорила, тем легче лилась речь, а на душе становилось чище. – Я вспоминаю о том, что случилось, днями и ночами, и никак не могу простить себя за то, что натворила. Конечно, мне следовало сначала удостовериться, что я говорю с Ромой… Если бы существовал способ вернуться в прошлое и переписать тот вечер, я бы сделала это, не раздумывая. Но сейчас…
Я вдруг почувствовала, что мне не хватает воздуха. Оказалось, весь этот монолог я произнесла на одном дыхании. Голова слегка подкруживалась, живот крутило от волнения, во рту образовался филиал обезвоженной пустыни. Никогда не думала, что говорить о своих чувствах в открытую – так энергозатратно. Я схватила стакан с чаем и залпом осушила его наполовину. Кажется, он был почти кипятошный и с неразмешанным сахаром, мне было все равно. Декан даже бровью не повел.
– Мы с Ромой любим друг друга. И сейчас, когда случившееся уже случилось, и ничего нельзя исправить, – продолжила я заплетающимся языком, – нам с вами придется… Попытаться поладить?
Силы покинули меня. Последние два слова я пропищала, сгорая от страха и стыда. Получилась практически исповедь. Осталось только проверить, подействовала она на Верстовского, или нет.
– Сомневаюсь, что у нас получится, – Эдуардович покачал головой и откинулся на спинку стула, оставив многострадальный обед в покое. Впрочем, сказал он это спокойно, что уже было неплохо.
Но радоваться я не спешила. Мой взгляд упал на большие настенные часы: не знаю, что там у Верстовского в расписании, а я на следующую пару уже опоздала.
– Да и насчет вас с Романом сомневаюсь еще больше. Он… не подходит вам, Маргарита.
Стало тихо. Внезапно оказалось, что обеденный зал за время разговора почти опустел. Лишь в соседнем помещении гремели тарелками работницы столовой, да завывал ветер с той стороны старинных деревянных рам. Обожженная гортань начала тихонечко вопить от боли.
– А мне казалось, что времена классового неравенства остались позади… – пробормотала я. Наверно, меня никогда не перестанет мучить комплекс неполноценности после того, как довелось побывать в загородном доме Верстовских.
– Что?
– Я хотела сказать, что достойна вашего сына, Эдуард Вениаминович. И попробую вам это доказать.
Уильям несравненный, у меня помутился рассудок? Что за странные речи извергаются из уст моих несовершенных? Не хватало только встать на одно колено и торжественно молить декана отдать мне руку и сердце его сына!
Отец Ромки долго и оценивающе изучал меня. Я проявила твердость и ответила тем же самым. Раз уж решила войти в доверие к декану – значит и познакомиться с ним настоящим тоже пора. Намеренно вглядывалась в кажущиеся на первый взгляд жесткими черты лица: высокие скулы, гладковыбритые впалые щеки с еле заметными тенями щетины над верхней губой и в уголках рта. Волевой подбородок и глубоко посаженные глаза под красивыми черными бровями. Волосы у него были каштановые, как и у сына, только чуть подлиннее. Сколько ни всматривалась, я не смогла найти в них признаков седины – неужели суровый декан втихаря подкрашивает виски?..
В конце концов сам Верстовский смутился от столь пристального внимания. Усмехнулся, как мне показалось, достаточно горько, и будто бы смягчился.
– В пятницу состоится Осенний бал. Это важное событие в жизни нашего заведения. Вы ведь подготовили себе костюм?
11.1. «Грязные любовники»
Он покраснел, сгорая от стыда,
Но в нем молчит свинцовое желанье.
Она, как уголь в пламени, цветет,
Он красен от стыда, но в страсти – лед!
(“Венера и Адонис”, У. Шекспир)
Осенний костюмированный бал… Хэллоуин, подогнанный под нужды литераторов и заключенный в рамки “приличности”. Хотя и нужды там особенно не было – мотивы чисто поразвлечься. Уж что-что, а веселиться и интересно проводить время будущие и бывшие писатели очень любили. Настолько, что о необходимости костюма мне теперь говорит не только Юлька, но и сам декан…
Видимо, я еще не прониклась духом заведения, но что-то во мне протестовало против этого события. Может, оттого, что мой личный праздник все откладывался и откладывался? У Ромы появилась новая уважительная причина избегать общения со мной – его музыкальной группе одобрили выступление на балу. Так что отныне он все свободное время репетировал, теперь уже с разрешения вышестоящих инстанций.
Среда, четверг и первая половина пятничного дня оказались смазанными из-за предчувствия наступающего мероприятия. Костюмированная лихорадка захватила всех, даже преподавателей – занятия проходили вяло и спокойно. Разговоров только и было, что о затейливых фэшн-решениях, а в глазах студентов горел фанатичный огонь. С четверга закрыли большую столовую, где планировалось провести бал, и студенты были вынуждены ютиться в крошечных кафе и беспрестанно атаковать тележку с хот-догами: продавщица была на грани нервного срыва от усталости и внезапно свалившейся на нее выручки.
Когда Стасян, стоящий перед нами в очереди, попросил ее чуть ускориться, она зыркнула на него так, что стало ясно – одно лишнее слово, и хот-дог с размаху вставится в не приспособленное для хот-догов место.
– Не может быть… – проговорила Юлька, когда час икс наконец настал, и мы встретились “при параде” внутри дамской комнаты. Сама она минут двадцать толкалась в тесной кабинке, к которым тоже выстроилась целая очередь, и наконец явилась на свет в образе похотливой монашки. – Ты ведь сказала, что у тебя есть наряд?!
– Верно, это он и есть, – я одернула длинное бежевое платье с разрезом до середины бедра. Из соседнего туалета, страшно матерясь, вывалилась грузноватая фея Винкс с париком на голове и пакетами в руках. Некоторые переодевались прямо около рукомойников. Вокруг то и дело вспыхивали оголенные спины, перетянутые полосками бюстгальтеров, мелькали ноги, затянутые в прозрачный капрон колготок. В углах туалета скопились осыпавшиеся с цыганским костюмов пайетки, на зеркале сиял след, оставленный блестками в аэрозоли.
– Это не наряд, а твое выпускное платье! – возмутилась Гарденина.
– Да, и оно все еще смотрится на мне достойно, – парировала я, уворачиваясь от другой девушки, стремглав мчащейся в освободившуюся кабинку. – Пойдем, здесь становится тесно.
Ну не было у меня морального желания выбирать карнавальный костюм и скакать в нем на балу, словно клоунесса. И так в последнее время не жизнь, а какой-то цирк… Хотелось, по возможности, выглядеть скромно и непритязательно. Особенно, когда я узнала, что на балу будет присутствовать преподавательский состав. Что на вечеринке забыли деды и “дамы с высокими прическами”, оставалось только гадать.
Мы оставили вещи в отданной под нашу группу аудитории и направились к месту действия. Столовая преобразилась стараниями волонтеров. Под потолком висели гирлянды из сухих листьев и объемные звезды из картона. Большую часть столов вынесли, а оставшиеся сдвинули к стене. Сейчас там стояли пустые фужеры и непочатые бутылки шампанского. Рядом ходило несколько аспирантов в лакейских ливреях и следили, чтобы деятельные студенты не оприходовали игристое раньше времени. Около ширмы соорудили небольшую сцену. Сейчас на ней никого не было, из колонок лилась спокойная музыка.
Но главным украшением бала по праву являлись его гости. В зале колыхалось разноцветное море из перьев, бархата, искусственного шелка и даже латекса. По паркету расхаживали аристократичные дамы в кринолинах, целый табун разномастных фей, эльфы с накладными ушами в блондинистых париках, прекрасные принцы, шуты и грабители “с большой дороги”.
Помимо средневеково-фэнтезийного кластера, на балу засветилась “космическая” плеяда в лице пары астронавтов и инопланетян. Где-то на другом конце промелькнул черный плащ и решетчатая маска – Дарт Вейдер обходил свои владения. Также присутствовали нимфы, древнегреческие красотки в переливающихся жемчугом хитонах, полуголый крепыш с трезубцем и накладной бородой, а уж сколько в зале присутствовало нечисти – не сосчитать! Ведьмы, орки, демоны, и, конечно же, привидения. Может, зря я отнеслась к маскараду с пренебрежением?
– Почему не сказала? Я тогда тоже оделась бы попроще. Похожа на какое-то “Прости, господи!” в этом наряде… – продолжала ворчать Юлька, оправляя на груди скромную белую манишку с воланами и изображением креста. Если сверху костюм монашки выглядел почти что прилично, то снизу… кхм… Черная обтягивающая сутана переходила в две длинные полоски ткани, маскирующие причинные места спереди и сзади, и показывая ноги по бокам почти до самой талии. Конечно, Гарденина надела под нее маленькие шортики и белые ажурные чулки, но… Монашка и правда вышла весьма-весьма развратной.
– Не кипишуй, ты выглядишь сногсшибательно, – успокоила ее я. – К тому же, тебе нужно искать жениха для успокоения мамы, забыла?
Подруга явно хотела возразить, но заметила три белых высоких колпака, плывущих над головами по направлению к нам.
– О боже. Это еще что?!
– Возмездие… – пробормотала я, тоже весьма опешившая.
Три фигуры, замотанные в белые простыни наподобие балахонов, и с конусообразными шапками с прорезями для глаз, остановились прямо напротив нас.
– Гарденина, Красовская! – глухо прозвучал из-под простыней знакомый голос. – Молились ли вы на ночь?..
Все ясно. Мильнев и еще парочка одногруппников тоже решили принять участие в маскараде.
– Ку-Клукс-Клан? – Юлька покрутила пальцем у виска. – Серьезно?
– Не верь глазам, поверь своей совести. И вообще, тебе чем-то не нравятся наши костюмы? – пробасил еще один голос. – Ушло четыре комплекта постельного белья, между прочим!
– Почему четыре? Вас же только трое?
– Получилось не с первого раза.
Клянусь, после этого мне стало почти что совестно находится на балу в выпускном платье. Да, я трусливо бежала от трудностей, когда остальные ринулись грудью на амбразуру: обчищали карнавальные магазины, тратили деньги, переводили простыни, лепили, красили и делали аксессуары на заказ. Может, списать все на то, что я еще недостаточно влилась в коллектив? Или на то, что страдаю от неразделенной плотской любви?..
Следующим пунктом в нашем маршруте стала “администраторская” стойка. Как объяснила Юля – чтобы получить заветный, принадлежащий тебе по праву бокал шампанского, нужно отстоять очередь к проверяющему. Он отметит твою фамилию в списке групп и выдаст талончик, который затем можно обменять на алкоголь. Все строго: на одного человека один бокал. Угощали не для удовольствия, а скорее ради приличия. Все знают, сто грамм шампанского – смешная доза для писателей и художников. Тем, кому надо больше, уже угостились в пустых аудиториях или сделают это после официальной части. Сегодня на слабости учеников смотрели сквозь пальцы.
Итого, отстояв третью и, надеюсь, последнюю на сегодня очередь, мы с Гардениной обзавелись слабоалкогольным увеселительным. Не успела я пригубить, как на горизонте показалась моя любовь: Рома со свитой в лице четырех длинноволосых парней, участников группы “Dirty Lovers”. Вот только что среди них делает маленькая роскошная брюнетка в облегающем малиновом платье?
– Марго, ты – очаровательнейшая девушка в этом зале! – младший Верстовский ненадолго припал к моим губам. Он поддержал меня и не стал сильно наряжаться, просто слегка утрировал свой и без того яркий образ молодого рок–певца.
– Спасибо, сладкий, – я счастливо улыбнулась и легонько кусанула его за ухо. Видят боги, мне хотелось сделать гораздо большее, но на нас смотрели любопытные глаза басиста, барабанщика и гитариста, потому мне пришлось держать свои желания в узде – как и всегда, впрочем.
– Ты необъективен, Верстовский, – проворчала Гарденина. – У нее же нет костюма!
– Как это “нет ”? – наигранно улыбнулся парень. – У нее костюм королевы красоты и… моего сердца!
С этими словами он поднял мою руку и крутанул вокруг своей оси. А потом достал из-за пазухи диадему. Тонкие металлические пластины переплетались, образуя изящную композицию, в гнездах которой сияли бледные розовые и голубые камни. Явно бижутерия, но качественная.
– Вау. – Только и смогла сказать я. – Это мне?
– Тебе. Давай помогу, – Роман надел на меня украшение. Он старался действовать осторожно, но холодные дужки слегка оцарапали кожу головы.
Я приосанилась и почувствовала себя увереннее. А что, он прав: платье пастельного оттенка в пол со скромным разрезом до середины бедра, лодочки на каблуке и сверкающая корона в волосах – так обычно одеваются финалистки нашумевшего конкурса.
– Ты очень красивая, – произнесла молчавшая до этого спутница парней. – И правильно сделала, что не стала выпендриваться.
Повисла пауза.
– Девчонки, знакомьтесь, это Яся, – с чувством гордости произнес Рома. – Новая солистка нашей группы.
– Очень приятно, – девушка улыбнулась и поочередно приблизилась к моей и Юлькиной щекам. Меня коснулся ее пирсинг в носу и обворожительный запах дорогих духов. Мы официально “расцеловались” и застыли в немом ступоре.
– Хм. Меня зовут Юля, – Гарденина отмерла первой. Она задумчиво поджала губы и одарила новую знакомую взглядом ценителя женской красоты.
– Рита, – я с трудом улыбнулась и принялась рассматривать костюмы снующих мимо студентов. Мне не нужно было оценивать новую участницу группы, я и так уже поняла: ее появления – плохая новость для меня. Даже несмотря на то, что мне вручили корону “королевы сердца”. – У вас же вроде солист – это ты, Ром?
– Да, но женский вокал тоже не помешает, – тряхнул волосами мой переменчивый Адонис. – У Яськи потрясающий голос.
– С какого ты факультета? – без обиняков вопросила Гарденина. – Не видела тебя раньше…
– Из первой “К”, – юная певица поправила длинные волосы цвета вороного крыла, спадающие плавными волнами почти до самой талии.
Мы с Юлькой коротко переглянулись. Ну все, мне кранты. Она еще и первокурсница! Наивная, трепетная, красивая и, походу, талантливая.
– Нам пора на сцену, – неловкую сцену прервал Олежек, брутальный бас–гитарист в кожаной косухе. – Пожелайте ни пуха, девчонки!
– Ни пуха, мальчишки. Все пройдет отлично! – я отпила шампанского и на волне отчаянной храбрости поцеловала каждого “любовника” в щечку. – Когда ты освободишься, Ром?
– Ближе к концу, похоже, – Верстовский вздохнул, но во вздохе его была скорее радость, нежели грусть. – У нас сегодня десять песен, Рит. Вторая группа отказалась, так что будем развлекать вас до последнего.
